Геннадий ЁМКИН. КОГДА НАД РОДИНОЙ ВЕЧЕРНЕЙ… Стихи

 

Геннадий ЁМКИН

КОГДА НАД РОДИНОЙ ВЕЧЕРНЕЙ…

 

* * *

             Памяти Родиона Лютого

Я с вами, птицы, говорю

На вашем птичьем.

Я так давно боготворю

Его величье.

По человечьим выживать

Устал законам.

И свистом крыл хочу я стать

И вашим звоном.

 

ЛЕБЕДЬ БЕЛАЯ

                        Римме Лютой

То не ветер с Бел-Алатыря

Вести в горсточке носил,

То мне птица-Сирин плакала

Сказку из последних сил.

То не ветер исповедовал

Гору горькую Горюн,

Это сказку мне поведала

Птица-дева Гамаюн.

 

Там, где Ворон перья выронил,

Сокол ясный пролетал.

Сокол Ворона повыловил.

Ворон речи затевал.

«Ясный, ясный ты Соколушко,

Смертным боем не когти.

Расскажу я, где Лебёдушка.

К воронятам отпусти!

Воронята плачут, бедные,

Я-то им всего нужней.

А у Лебедь – тело белое,

Много облака нежней.

Расскажу я, где Лебёдушка

Морем синим проплыла,

Со склонённою головушкой,

Белы-белы два крыла».

 

Жили в поры те далёкие

Сокол Быстрые крыла,

Чёрный Ворон, мрачно клёкая,

Лебедь Белая была.

В море синем крылья плещутся,

Да далёко среди дюн

Сказки сказывали вещие

Птицы – Сирин, Гамаюн.

 

Воронят за-ради вызнавший,

Сокол устремил полёт,

В те края, где шейку выгнувши,

Лебедь белая плывёт.

Небеса тому свидетели,

Не устала налетать

Птица-Сокол, Птице-Лебеди

Тело белое терзать.

И летели белы пёрышки

Среди зорек и зарниц,

И тоскуя по Лебёдушке

Обращались в певчих птиц.

 

И с тех пор, как Сокол праздновал,

И долины, и леса

Населили птицы разные,

О ста звонких голосах.

А из само-само белого

Из изранена крыла

Птица-Матерь Лебедь Белая,

Возродившись, поплыла.

 

То не ветер с Бел-Алатыря,

То не плач с Горы-Горюн,

Это – сказку Сирин плакала,

Да вещала Гамаюн.

 

Сколь времён назад слетело…

Сколь достанет наперёд…

Сколь не станет!

               Лебедь белая

Всё плывёт, плывёт, плывёт.

 

* * *

                     Василию Килякову

Ещё не август. Но уже

Так тонок свет и звук скользящий,

Что не на дальнем рубеже

День с паутиною летящей.

 

Июльским духом полдень всклень.

И каждый улей мёдом полон.

Вот-вот, на крыши деревень

Прольются звоны колоколен.

 

И слух настолько стал острей,

Что слышен хор иконостаса.

И ветви яблонь тяжелей  

В преддверье яблочного Спаса.

 

И, безусловно, знаешь ты

Зачем сейчас – совсем не в мае –

Вздыхают поздние цветы,

Соцветья миру открывая.

   

И дышит, травами шурша,

И, успокоясь, ветер тише.  

Так ищет каждая душа –  

Светлее быть и Богу ближе.

 

СЛИВЫ

Август.

        Сливы стали сизыми,

Отливают перламутром.

 

Осень первыми капризами

Очаровывает утра,

То вздохнёт прохладой ранней,

То грибным туманом радует.

 

И от этого дыханья

Сливы

Падают…

И падают…

 

* * *

И глубиной дышал простор,

Венчая день, венчая лето…

Я слышал птичий разговор,

Что это – осени примета.

 

Один из первых жёлтый лист,

Прервав круженья и метанья,

Переводил мне птичий свист

И глубину того дыханья.

 

Я, очарованный, простёр

Объятья осени навстречу

И стал на птичий разговор

Мудрей природы человечьей.

 

ПОЗДНИЕ ЦВЕТЫ

Прошёл ваш летний срок, цветы!

Дыханье лета холодеет.

И ваши нежные черты

Лучи заката не согреют…

 

Вы красовались на земле!

Вы жили весело, беспечно.

Цветы, цветы…

              В осенней мгле

Лишь только звёзды

                светят вечно!

 

Какая грустная заря!

Но вы не знаете, как дети,

Ещё соцветьями горя,

Судьбу за всё благодаря,

Как много грустного на свете…

 

* * *

Ещё ни жёлтого листа,

Ни паутины серебристой

Прохладный ветер у виска

Не пронесёт.

Но полдень чистый

Настолько, что уже вот-вот,

Вглядись, и ты увидишь это –

Птенец окрепший унесёт

На крыльях звон и краски лета.

 

Тишайший полдень.

Хрупкий свет.

Лишь георгины жарко дышат,

И ласточкам вздыхают вслед,

И осени дыханье слышат.

 

ТИШИНА

Я слышал, как отговорили

Цветы – и те, и те, и те…

Но, слава Богу, мы забыли

О летней праздной суете.

 

Вода уносит лодку тихо.

Вода её теряет след.

Не то что возгласа и крика,

Уже тебя как будто нет.

 

И всё к прозрачности стремится.

На всём молчания печать.

Молиться хочется, молиться…

Но пуще хочется молчать.

 

И слушать, слушать – у околицы,

Уже который день подряд,

Рябина молится, и молится,

И кисти красные горят.

 

* * *

Длятся тихие, светлые дни.

Поле полнится зыбкою далью.

Согласись с этой тихой печалью.

Неизбежное всё же, прими…

 

Лес и поле, и воды не зря

Наполняются музыкой грусти.

Эти тихие дни сентября

Никого от себя не отпустят.

 

Ты послушай,

          как чудно и дивно,

Принимают и воды, и лес,

Эту музыку, что неизбывна.

Это – музыка горних небес.

 

Сентябри для неё не случайны.

Сентябрями – опять и опять

Эта музыка, что изначальна,

И звучала, и будет звучать.

 

* * *

И, отрешась от суеты,

Я окажусь в пределах края,

Где слышно, как поют цветы,

Когда под солнцем дождь играет.

 

Вдали от шумных городов,

Я знаю, есть такое счастье,

Как равным быть среди цветов,

В их жизни принимать участье!

 

Пускай ветра и обметут

Их цвет, пределы обозначив.

Я – слышал, как цветы поют.

И потому им вслед заплачу.

 

Зима. И так снега идут,

Что я не смею им перечить.

Но, помня, как цветы поют,

Я всё же жду с цветами встречи.

 

СТАНЦИЯ СТЕКЛЯННЫЙ 

                Валентину Кручинину

Тихо.

      Станция Стеклянный

В присаровской стороне.

Лес – багряного багряней,

Небо – синего синей…

 

Разве, скорый пронесётся…

Разве, свистнет на бегу

Старику, что у колодца,

Да в оконце старику…

 

Внуки съедутся обняться.

А уедут,

         Боже мой!..

По глазам – опять багрянцем,

А по сердцу – синевой…

 

И окрестности немеют.

Разве, скорый пролетит,

Что больнее и больнее

И пронзительней свистит…

 

ЛАСТОЧКИ УЛЕТЕЛИ

В старом парке в шахматах умелые,

Со слюдою стёклышек в очках,

Чёрными сражаются и белыми

Два благообразных старичка.

 

– Вы сегодня ласточек не видели?

– Нет, любезный!

                – Ах, какая жаль!

– Улетают, к осени, родимые,

В Африку. В неведомую даль.

 

– В Азию! –

       другой тотчас обмолвился. –

Так у внука книги говорят!

…Всё одно…

           Печалью и безмолвием

Небеса высокие горят.

 

Говорит один: – Теперь до мая, –

Двигая ферзя: – А я сюда!

А соперник, партию сдавая,

Думает: «А может навсегда…».

 

ГОЛУБКА

Ну что ты сидишь сиротливо,

Голубка! Каков твой удел?

Ужели твой друг сизокрылый

К голубке другой улетел?

 

Иль детки твои оперились,

Крылами махнули тебе?

Какая обида явилась

Твоей голубиной судьбе?

 

На зёрен тебе, дорогая!

На зёрен, хорошая! Вот!

Но смотрит она, не мигая,

И зёрен она не берёт.

 

От птицы любой невелички,

Что даже в неволе поют,

Ну, разве не радостью птичьей

Все птицы на свете живут?

 

Не может же быть беспричинной

Печаль. Ну, такого же нет!

Но…

      Если она голубиный

И грустный к тому же поэт?..

 

И смотрит за тем, не мигая,

И зёрен за тем не берёт,

Что грустные песни слагает

И может вот-вот запоёт.

 

СНЕГ НА ПОКРОВА

                 Татьяне Криницкой

Леса пусты. Печальны нивы.

Перекрестил луга Христос.

Качают липы сиротливо

Цветы грачиных чёрных гнёзд.

 

И в колеях дорожных, в поле,

На лужах лёд нет-нет блеснёт.

Как будто Русь до лучшей доли,

Перекрестясь, вот-вот уснёт.

 

В такие дни обычно смело

И, предъявляя все права,

Ложится самый-самый первый

Белейший снег на Покрова…

 

* * *

           Елене Березиной-Трусовой

Воздух предзимьем настоян.

Липы, построившись в ряд,

Слушают, как колокольни

Между собой говорят.

 

Вечер, на солнце набросив

Бледно-сиреневый плат,

С маковок в небо подбросил

Галок, и галки кричат.

 

Поля вечерняя скатерть…

Только и не достаёт

Слышать, как Божия Матерь,

Сына качая, поёт.

 

КУСТ РЯБИНОВЫЙ

             Памяти Марины Цветаевой

Все чувства строже и полней,

Когда над родиной вечерней,

Когда над родиной моей –

Звезды рождается свеченье.

         

Я объяснять Вам не берусь,

Зачем вот так во мгле тревожной

На повороте вспыхнул куст –

Что отвернуться невозможно…

 

Зачем звезда полней и строже,

И сердцу сделалось больней?

И одиночество полней,

И отреченье невозможно…

 

Я объяснять Вам не берусь,

Вы сами знаете, Марина!

Что если у дороги куст

Встаёт –

          особенно рябина…

 

ПАМЯТИ МАРИНЫ

                           Мне и доныне хочется грызть
                                 Жаркой рябины горькую кисть.
                                                          Марина Цветаева

И чисто дышат воды, и светло.

И лист багрян. И по утрам туманы.

Рябину? Нет, ещё не обожгло.

Но смотрит вдаль она, как будто странно.

 

Как будто там, где заводи светлы,

Елабужские ночи стали длинны.

И в лунном свете около ветлы –

Тревожен образ милой ей Марины.

 

В судьбе поэта каждый виноват.

И тихо мироточит образ Спаса,

Всё потому – остался лишь закат,

Один закат до рокового часа.

 

И нам, рябина, времена придут.

И ордера предъявят нам, и числа.

Когда Марины руки упадут,

То обожжёт тебе морозом кисти.

 

Зайдёшься в крике от таких вестей.

Но громче крика, громче станет лепет…

Когда любого молишь: «Брать не смей!

Они её!.. и жар кистей, и трепет!».

 

И каждый год тебе теперь гореть

До сентября предчувствием разлуки.

Кричать! Просить. И снова не успеть…

Елабуга. Закат. Марины руки.

 

Обычно в эти дни ещё тепло.  

Ни в тишине, ни в красках нет изъяна.

И дышит август чисто и светло!

Лишь холодны в Елабуге туманы.