Михаил КРУПИН. КАРЕН ШАХНАЗАРОВ. «СВОЯ ТАЙНА». Главы из биографического очерка

ВНИМАНИЕ!
Карен Шахназаров приглашает на презентацию
(объявление в конце текста)

Михаил КРУПИН

КАРЕН ШАХНАЗАРОВ. «СВОЯ ТАЙНА»

Главы из биографического очерка

 

Вступление на мост

 

Как-то Карен Шахназаров сказал, что ни режиссер, ни писатель не могут назвать себя сами художниками. Это потомки вынесут вердикт – художник или нет.

Мы знаем – художником называют человека, выражающего свое время. Но это определение какое-то… невыразительное. Точнее, обтекаемое. Этак всякий жучок-червячок выражает-обтекает своей траекторией форму листика, деревца, яблока, пока их грызет. В искусстве же вся штука в том, что грызть надо как-то особенно. Здесь, кроме выражения-отображения (оно же обтекание) требуется осмысление. Причем, осмыслять необязательно разумом, можно душой. Это осмысление рождает незаемный стиль. То есть художник – такой червячок, который грызет яблоко мира очень по-своему, оставляя в нем причудливую и таинственную лунку. По ней мы многое об этом яблоке узнаем и поймем. А еще больше увидим непонятного.

К сожалению, сегодня не счесть мастеров-режиссеров, даже «признанных», с громкими именами, существующих вне такого понятия как авторский почерк. Много таких и в Голливуде. Там количество штампов в том или ином фильме «мастера» может исчисляться сотнями, но при этом они остаются штампами, а индивидуальность создателя стёрта.

И это считается еще каким плюсом, победой! – так шире охват аудитории! так легче продать кино! Подобная «мастеровитость» нарастает и у нас. Причем, не только в эпигонском лепете нашего жанрового кино (триллеры, хороры и детективы, спортивные и исторические драмы), но и в так называемом фестивальном «кино не для всех». То есть в авторском кино – где, казалось бы, уже по названию должны быть представлены не вольнонаемные профи, а именно авторы. Несуетные, честные творцы, каждый с выстраданной темой, личностным мировоззрением, собственной, рожденной из себя, а не одолженной на время образной системой. Так, казалось бы, должно быть.

Только и в нашем современном «авторском кино» личность автора, чаще всего, нивелирована. Вместо нее – довольно однородная, куда более бедная, чем средний набор голливудских штампов, суспензия модных и беспроигрышных (как кажется создателям) артхаусных приемов. Попробуйте выявить, заранее не зная имени режиссера, – кем снята та или иная «социальная драма», «философская притча»? Тот или этот «трагифарс», тельняшкой на груди потрескивающий? Ни за что не угадаете. Максимум, что сможете почувствовать – мальчик снимал или девочка. 

То ли дело – блаженная «эпоха Застоя». Светлое утро подлинно авторского нашего кино. Хуциев, Тарковский, Герман, Хамдамов, Абуладзе, Кончаловский, Шукшин, Полока, Шифферс, Аскольдов, Калатозов, Алов и Наумов, Мотыль, Данелия, Чухрай, Ростоцкий, Кулиджанов, Соловьев, Митта, Кира Муратова, Никита Михалков, Марк Захаров… В каждом кадре так отчетливо сердцебиение его создателя, что мы его узнаем, верим ему и, не сомневаясь ни секунды, говорим: да, у нас были художники, было искусство. «Это было время Ренессанса, а не застоя, – обмолвился как-то герой этой книги. – Застой – это то, что сейчас». Но отметим одну удивительную, на первый взгляд, вещь: редкий мэтр советского кинематографа продолжил снимать кино того же уровня во время «перестройки» и в 90-е, не говоря уже о новом веке.

Именем кинохудожника, о котором поведем рассказ, несомненно можно и должно продолжить плеяду этих славнейших имен. Он моложе каждого из вышеозначенной плеяды, а положение его, на наш взгляд, уникально. Карен Шахназаров – один из тех считанных тоненьких мостиков, которые связывают две эпохи нашего кинематографа. Именно этим он необычайно интересен для нас.

– Постойте! – возразят, возможно. – Немало и других! Да из того же золотого списка. Тех, которые перешагнули в ХХI столетие и наснимали в нем кипу картин!

Согласимся, но только отчасти. Потому что мы здесь говорим о тех художниках, которые остались художниками и в новой России. Продолжили и в новом веке работу в полную силу таланта. Обрели в непривычных, сложнейших условиях как бы второе дыхание, новую, не меньшую зоркость и испытали новый творческий подъем. Таких очень мало. В чьем-то «уходе из кино» виноват попросту возраст, не говоря о таких объективных печальных вещах как болезнь, старость, смерть. Иные же, поздоровей и помоложе, перестали снимать замечательные фильмы по другой причине – не сумели адаптироваться к новому времени, к новым производственным реалиям. Либо адаптировались слишком хорошо. То есть именно «адаптировались». Вот и перестали интересное кино снимать.

В итоге, таких режиссеров, которые и в СССР (здесь имеем в виду его еще могучие стены, а не горбачевское преддверие распада) создавали шедевры, продолжили не хуже снимать в «перестройку», в 90-е и в новом веке, насчитаем немного. Мы хотели бы сказать, что их наперечет. Но, кажется, и того не наберем. Может, их и вовсе нет? Задумаешься, силишься припомнить. И первым в голову приходит Шахназаров. Действительно – вот он, да еще буквально два-три «мостика, перекинутые к нам» из той могучей, золотой эпохи русского кино «над пропастью интеллигентского безвременья», как сказал Александр Блок о другом человеке по сходному поводу.

 

Начало

 

Игровое, карнавальное сознание художника – еще не почерк, но уже его первое движение, веселая кровь…

Уже в выборе жизненного пути нашим героем мы усматриваем подтверждение буддийско-легкомысленной гипотезы о том, что Бог – играющий ребенок.   

Вспоминая свои первые мечтания, наш герой признается, что пошел в кино вовсе не за тем, чтобы «выражать сокровенное» или «исправлять нравы», вызывать «катарсисы» у зрителя, «сокрушать и созидать»... А за красивыми женщинами, шампанским и славой! За праздником вечным! Ну, конечно, ему нравилось кино. Кому ж оно не по сердцу?

Когда идешь в эту профессию, не ведаешь – какой тяжкий труд за каждым кадром. Как редко встречается успех. А если и встречается – какое это мимолетное вознаграждение... Если бы всё это знать заранее, еще десять раз бы подумал. 

Разумеется, и «сокровенное» подтянулось со временем (мы расскажем об этом позже).

Кстати, так примерно начинал Довлатов: «Мне нравился спорт и безделье». Но что-то повело в другую сторону, не очень осмысленно начал черкать, что-то набрасывать. И жизнь приложила в ответ необходимые усилия – вылепила гениального бедолагу-писателя из очень спортивного парня. Оговоримся, остроумного и наблюдательного. (Тут не всякий материал в работу годен.)

 

Родители героя не имели никакого отношения к кино, но с кинодеятелями – волею судеб – соприкасались. Особенно отец.

Георгий Хосроевич Шахназаров был видным советским политологом. Причем, очередную судьбоносную ступеньку в своей карьерной лестнице он одолевает как раз в год рождения сына. В 1952 году Георгий Хосроевич, уроженец Баку, заканчивает в Москве аспирантуру Института права Академии наук СССР.

Вглядываясь в скупые строки официальной биографии нашего героя, никогда не разберешься – почему именно в городе Краснодаре, в южной советской провинции, в июле того же 1952-го, у москвичей Шахназаровых родился сын Карен?

Здесь мы обращаемсяк «первоисточнику» (благо, есть у нас счастливая возможность).

«Первое время родителям в Москве попросту негде жить было вместе! – охотно объясняет нам Карен Георгиевич, в окно кабинета поглядывая на цветущие яблони в мосфильмовском саду. – Отец, учась в аспирантуре, жил в общаге. А мама жила со своей мамой в бараке на Черногрязской. Причем, мамина мама, моя бабка, отца поначалу не жаловала. Для нее, простой крестьянки из нижегородской губернии, папа был «басурманин», с которым дочь сошлась «по глупости».  

Вот он и отправил маму рожать в Краснодар. Там у него жила сводная сестра. Юг, фрукты, тепло, вообще условия для женщины на последних месяцах беременности там были, видимо, лучше. Поэтому я и родился в Краснодаре. Еще несколько месяцев там мама со мной пробыла, дала окрепнуть, и повезла в Москву. 1952-й или уже 1953-й это был год – даже маме, наверно, не вспомнить. А я и никакого Краснодара не помню, конечно.

Зато прекрасно помню этот самый «бабушкин барак» на Черногрязской. Сейчас там престижный район, а тогда был самый захудалый, пролетарский. Это была жуткая лачуга. Длинный коридор. Огромная общая кухня. Но для простого народа эти условия тогда были нормой.

Мы там прожили лет пять, когда бабушка примирилась с дочкиным «басурманом» и пустила его на свою «столичную жилплощадь».

– А как мама с бабкой вообще туда попали? – спрашиваем мы.

«Дед с бабкой, по маминой линии, были простые крестьяне. Тогда – с 30-х по 50-е, гастарбайтерами были отнюдь не выходцы из Средней Азии, как сегодня, а по большей части русские крестьяне. Полным ходом шла индустриализации, строились новые города, разрастались старые. Всюду требовались рабочие руки. Вот крестьяне из глубинки и ехали на стройки, на заводы. Тем более, что в процессе коллективизации у семьи деда отобрали один дом…».

– То есть у простых крестьян был не один дом? – не можем удержаться от законного вопроса, хотя и чувствуем, что сложно воссоздать всю цепь событий почти столетней давности.

«Достаток у семьи был выше среднего, – кивает Шахназаров. – Потому что «было много мужиков», как мама говорила. У деда были братья… Но никого не посадили, не сослали. Просто отобрали один дом во время коллективизации. Несмотря на то, что дед, мамин отец, – Григорий Иванович Шашкин, был «красный балтиец», участник гражданской войны.

Село, где они жили, называлось Салган. Оно располагается между Нижним Новгородом и Арзамасом. Старинное большое село, основанное еще при Иване Грозном. Вот оттуда, в тридцатые годы, дед с бабкой и приехали в Москву – дед завербовался на какую-то большую стройку.

Перебрались с детьми, у них было три дочери и сын. В 1941 году, когда война началась, дед ушел в ополчение, вернулся совсем больной и умер от туберкулеза в 42 года. Бабка осталась одна, работала рельсоукладчицей – в трамвайном депо. Поднимала детей… Очень бедно они жили, голодно. Я бабку застал – она была очень хорошая, добрая. Простая русская крестьянка – даже писать не умела толком. Тоже рано ушла – в 64 года.

Самый младший из ее детей, мой дядя (дядя Юра), был дважды судим, оба раза сидел. Да там это было в порядке вещей – почти все ребята из этих бараков сидели. То ларек подломят, водки возьмут, то драка, то еще что.  

После пяти лет нашего житья-бытья в бараке папа наконец-то получил квартиру, на улице Галушкина. Она тоже была коммунальной – но по сравнению с бараком казалась нам апартаментами. И всего одни соседи.

А первую отдельную квартиру отец получил, когда мне было уже лет тринадцать».

 

Посвятим несколько строк и родословной Георгия Хосроевича Шахназарова, отца нашего героя. Как ни странно, от родословной его мамы, Анны Григорьевны, это «генеалогическое древо» отличается разительно. Впрочем, почему же это странно? – Может, и ничего странного для постреволюционной империи, в которой всё раздроблено и перемешано классовой безумной мясорубкой.    

Итак, родословие Георгия Хосроевича (соответственно, и Карена Георгиевича) восходит к знатнейшим князьям Мелик-Шахназарянам. В Средние века этот высокий род правил армянской провинцией Варанда в Нагорном Карабахе. Иные историки даже считают Мелик-Шахназарянов потомками античных родов Гехаркуни и Сюни, которые, в свою очередь, согласно «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци (V век), берут начало от легендарного прародителя армян Айка.

После революции отец Георгия Хосроевича (соответственно, дед нашего героя), живший в Баку, по соображениям вполне понятным сменил фамилию на Шахназаров. Уже под этой фамилией он записывает сына Георгия, родившегося в 1924 году.

Достигнув призывного возраста в 1942-ом, Георгий Шахназаров заканчивает артиллеристские курсы и в звании лейтенанта уходит на фронт. Воюет в должности командира огневого взвода 1095-го армейского пушечно-артиллерийского полка. Потом командует взводом управления батареи 150-й Севастопольской пушечно-артиллерийской бригады. Берет Перекопский перешеек, участвует в освобождении Севастополя, Минска, Литовской ССР. Штурмует Кёнигсберг…

После войны поступает на юридический факультет Азербайджанского Государственного университета и, закончив его в 1949 году, поступает в аспирантуру Института права АН СССР. Перебирается в Москву, встречает Анну...

Окончив аспирантуру, работает в «Политиздате» (именно с этой работой связано получение первой, пока коммунальной квартиры). С 1960-го по 1964-ый – в журналах «Политическое самообразование» и «Проблемы мира и социализма». Жизнь Георгия Хосроевича и его семьи пока схожа с жизнью тысяч других семей московской интеллигенции.

Но в 1964-м происходит редкостный карьерный прорыв – достижения Георгия Хосроевича в «политических науках» по-настоящему оценены в столице. Он становится консультантом Международного отдела ЦК КПСС(!). Затем – заместителем главы этого отдела. (Именно в эти годы получает наконец отдельную квартиру.)

С 1972-го Георгий Хосроевич – ответственен за отношения с ГДР, Польшей, Чехословакией и Кубой. Заметим: какое-то время главой этого отдела, то есть непосредственным начальником Георгия Хосроевича, был не кто иной, как Юрий Владимирович Андропов. Он, собственно, и создал этот «Отдел консультантов», присмотревшись к структуре администрации Кеннеди, в которой подобный отдел уже был.

Если в другие эшелоны верховной власти СССР люди попадали, пройдя все «крутые ступеньки» партийной иерархии, от секретаря заводского парткома до замов в министерствах и обкомах, то консультантов Брежневу поставлял Институт права Академии наук непосредственно. Разумеется, все они тоже партийные были, но приходили не от производства или обкомовских жестоких «наместников», а прямо из редакций. Или снисходили с институтских кафедр. Андропов создал эту элитную консультационную группу из расчета, что она будет одновременно и анализировать политэкономическую ситуацию, и ее описывать. Каждый консультант обладал, что называется, «золотым пером». В группу вошли такие блистательные публицисты, как Бовин, Бурлацкий, Арбатов… В сущности, все те, кого упрекали потом, что развалили страну.

Что ж, признаем – эти люди, действительно, придерживались либеральных взглядов, но очень умеренно либеральных. А умеренная их прививка с 60-х по 80-е, в догорбачевские времена, могла и пользу принести, и даже быть спасительной, будь вовремя произведена. А насчет того, что «развалили страну»… Кто это сделал, мы понимаем с каждым годом всё отчетливее. И уж, конечно, это были не они.

А что делала в эти годы, 50-70-е, Анна Григорьевна, мама героя?

Закончила техникум, работала товароведом на овощебазе. Мы, кстати, забыли сказать, в 1947-м году (то есть еще до знакомства с Георгием Шахназаровым) девятнадцатилетняя Аня Шашкина отправлена была «по комсомольской путевке» поработать в Калининград (переименованный в 1946-м в Кёнигсберг). Тогда Калининградскую область целенаправленно заселяли советскими людьми. По ней бродили еще группы недобитых немецких солдат. То и дело случались теракты. И Аня вскоре решила вернуться в Москву… Где и встретила свою судьбу, с которой в Кенигсберге она на два года разминулась.

Значительно продвинувшись по службе, Георгий Хосроевич настоял, чтобы жена оставила уже своей товароведение и посвятила свое время исключительно семье. Положение процветающей домохозяйки для Анны Григорьевны, долгие годы выходившей на работу каждым утром, поначалу было непривычно. И даже иррационально тревожило…

«Когда я еще в младших классах учился, – вспоминает наш герой, – мама поступила на театроведческий факультет ГИТИСа, закончила его заочно. Думаю, ей очень хотелось соответствовать папиному статусу и уровню образования. Наверняка, поэтому она в ГИТИС и пошла, а совсем не потому, что мечтала о карьере театроведа».

Но вернемся к группе консультантов-политологов. Работала группа на бывшей Ближней даче Сталина, в Волынском. Горячо обсуждали, разрабатывали, формулировали что-то, поочередно присаживаясь за письменный стол. Занимались и текущей политической ситуацией, и большой наукой, «теорией цивилизации», концепцией нового международного порядка. У консультантов постоянно выходили книги, не говоря же о множестве статей. Брежнев приезжал, «работал» с ними, когда нужен был доклад к очередному съезду.

К этим людям деятели культуры и кино «естественным образом», как говорится, тянулись. Консультанты не были «большими начальниками», но имели к таковым прямой доступ.

Сам председатель Госкино СССР просил Георгия Хосроевича:

– А нельзя ли Леониду Ильичу показать «Рублева»?

Хотя в 1966 году состоялись закрытые, точнее, полузакрытые показы «Андрея Рублева» (то есть вся московская богема его посмотрела, и еще до выпуска в прокат фильм страшно нашумел), эта «ограниченная премьера» вызвала у киноначальства СССР противоречивые чувства. Картина решительно не понравилась Фурцевой, Суслову... В чем только Тарковский не был обвинен – и в неуместности религиозной проблематики, и в искажении русской истории, и в пропаганде насилия и жестокости...

Фильм был перемонтирован и сокращён. Фактически картина легла «на полку». Точнее, легла бы, если бы не одно любопытное обстоятельство. Когда Брежнев на Ближнюю дачу приезжал, консультанты в перерывах ответственной работы пили с ним чай, обедали. Возникала доверительная атмосфера.

Об этом, естественно, знали те люди искусства, которые дружили с консультантами. Поэтому и председатель Госкино, и директор «Мосфильма», и худруки театров, то и дело обращались к Георгию Хосроевичу с занятными просьбами – попросить, предложить, передать письмецо.

Вот Георгий Хосроевич и говорит Леониду Ильичу, как бы невзначай, ближе к концу обеда:

– Такую интересную картину сняли на «Мосфильме», только почему-то с выпуском проблемы. 

Брежнев в ответ:

– А что? Давайте, посмотрю. Пусть мне пришлют.

В Волынском был и просмотровый зал. А по велению главы государства туда всё доставляли мгновенно. И вот, после десерта, Брежнев отправился в зал и начал «Андрея Рублева» смотреть. Минут через десять заснул. Он любил картины про животных, про охоту. А всё это «высокое искусство» ему было до лампочки. (Он входил в число тех всех из идиомы «искусство не для всех», имеющей прямое отношение к фильмам Тарковского.)

Поэтому Брежнев, хоть в 1966-м еще был полон сил, проспал почти весь фильм. Очнулся, наконец. Но тут и картина закончилась.

– Ну что ж… – говорит. – Скучновато вообще.

Георгий Хосроевич в ответ:

– Да, Леонид Ильич, конечно, скучный фильм. Но в принципе, в нем ничего такого нету. Ни фиги нет в кармане, никакой другой антисоветчины.

Брежнев:

– Да ничего вообще нет. И чего они держат картину? Пускай выпускают.

Картина вышла в ограниченный прокат, и сын Георгия Хосроевича еще школьником, заинтригованный отцовскими рассказами, посмотрел ее в кинотеатре «Прогресс». (Оговоримся: по настоящему широкая, всероссийская премьера «Андрея Рублева» состоялась только в 1987 году.)

В дальнейшем и председатель Госкино Ф.Ермаш, и директор «Мосфильма» Н.Сизов, обращались к Шахназарову-старшему и к другим консультантам с аналогичными просьбами. Часто заходил в дом Шахназаровых Юрий Любимов, худрук Театра на Таганке. У него что ни спектакль, то закрывали. Он тут же бегом – то к Шахназарову, то к Арбатову. И те помогали. Передавали письма Генеральному секретарю. Любимов консультировался – как лучше написать… Вообще люди искусства и политологи очень дружили.

А сын Георгия Хосроевича с малолетства, даже невольно, выслушивал их разговоры, то приглушенные, с подтекстом и шифром, то громогласные, взрывающиеся хохотом после киношной или театральной байки… И проникался проблематикой искусства – тревожной, странной, бесконечно притягательной.

Иногда консультанты передавали письма Брежневу не сами, а через Женю Самотейкина, референта Генерального секретаря. Это было не принципиально. Брежнев и в том, и в другом случае всё разрешал.

Тем не менее, дело это было довольно рискованное. Можно было нажить себе влиятельных врагов. Так, Георгию Хосроевичу однажды позвонила Фурцева. И отчеканила:

– А какое вы имеете к культуре отношение? Что лезете не в свое дело?

А Екатерина Алексеевна была очень влиятельна. Она могла пожаловаться Суслову и иже с ним, так что по шапке можно было получить серьезно. Вообще в номенклатурных делах нужно было всегда соблюдать осторожность, особенно во всем, что касается «протокола».

Тем сильнее – в этих опасных кино и театре, как в запретных и полузапретных плодах, школьник Карен Шахназаров начал чувствовать особую, терпкую сладость. Он ходил на премьеры всех культовых московских театров (а театры поистине были великие). А какие работали в них режиссеры? – Эфрос, Любимов, Гончаров, Ефремов, Попов, Плучек, Захаров, в Питере Товстоногов, Акимов… Расцвет советского театра был необычаен. В кино – тоже расцвет. Уж какой там «застой»? Ренессанс да и только, прав Карен Георгиевич. Да, писали письма, пробивали, боролись за свои «проекты», как сказали бы сегодня. Но в итоге – борцам всё разрешали. А главной наградой их были полные залы. В Москве, Ленинграде, Свердловске, Тбилиси, Риге, Минске, Киеве, Одессе… – кипела творческая жизнь. «Мысль кипела! – вспоминает те годы Карен Шахназаров. – И не про деньги люди говорили. Вот поговори сегодня с деятелями кино – да про кино вообще там никто не говорит, хрен знает про что говорят, только не о самом кино, не о творчестве. Вот вам, пожалуйста…».

Но в этой главе – о другом. О том, что будущий режиссер, наш герой, возрастал в достаточно благоприятной (для своего творческого будущего) среде. Георгий Хосроевич, ученый-политолог, замечательный публицист, в 1980 году ставший Лауреатом Государственной премии СССР, в итоге – член-корреспондент Академии наук СССР (1987), был человеком необыкновенной эрудиции. В свободное от основной работы время писал пьесы, научно-фантастические рассказы и повести. Публиковал их под псевдонимом Георгий Шах.

Под его влиянием Карен много читал. Было время, когда увлекся вдруг живописью, решил стать художником. Так или иначе, уже было понятно, что Карена тянет в сторону искусства.

В итоге в душе победило кино. Возникло непреодолимое желание – самому его творить, этот великий праздник. Раз и навсегда раскинуть эти крылья!.. Да они уже и сами распахиваются во тьме кинозалов – переливчатыми лучами проекторов.

 

* * *

ВГИКовские курсовые Карена Шахназарова не сохранились, скорее всего – смыты. Если двигаться по воспоминаниям режиссера (а это, как выясняется, наиболее надежный документ), на 2-м курсе нужно было снять «немой этюд». Карен придумал комедийную историю без слов, снял на учебной студии ВГИКа – где тогда давали всё необходимое для съемок, профессиональную бригаду осветителей. Тем не менее, по воспоминаниям Карена Георгиевича, до самого диплома студенты снимали работы «довольно беспомощные». 

Курсовой на 3-м курсе стал отрывок из «Тиля Уленшпигеля» Шарля де Костера. Этот отрывок Карен сделал музыкальным. Хотя мастеру, Игорю Таланкину, эта работа пришлась по душе, сегодня шахназаровская «версия Тиля» утеряна для нас безвозвратно.

Особо отметим, что Игорь Васильевич Таланкин, в чью мастерскую попал наш герой, как режиссер был рожден театром. Сначала он окончил актерский факультет театрально-музыкального училища (1950), затем – режиссерский факультет ГИТИСа (1955), работал режиссером театральной студии при Дворце культуры ЗИЛа, потом два года – режиссером Драматического театра Прикарпатского военного округа во Львове. И только в 1959 году окончил Высшие курсы режиссеров и сценаристов при «Мосфильме». Снял замечательные, прогремевшие на международных фестивалях картины – «Сережа» (в соавторстве с Георгием Данелия), «Вступление», «Дневные звезды», «Чайковский», но плоть и кровь «театрального режиссера» сказывалась и в его преподавании. В своей ВГИКовской мастерской Таланкин большой упор делал именно на работе с актерами, в отличие от мастеров – чистых киношников. Те совсем не так работали с учениками, не практиковали столь серьезного погружения в роль.

По всей видимости, именно под Таланкина и была создана совместная режиссерско-актерская мастерская. Причем, с ее созданием совпал первый во ВГИКе «белорусский набор». Именно из Белоруссии приехали в мастерскую ребята-актеры (а ребята-режиссеры – кто откуда).

Учебная аудитория превращалась в небольшую сцену, в так называемую «площадку», как Таланкин называл. Очень много сочинял заданий по этюдам, по отрывкам из пьес. Студенты, будущие режиссеры и актеры, вкалывали на таланкиной площадке года два с утра до позднего вечера, почти не выходя. Только Карен за два года поставил штук 20 объемных отрывков из классики, причем, с максимальным количеством ребят-актеров и девчат-актрис в каждой сцене. Это была серьезная школа. А на последних курсах начинающие режиссеры и сами играли в дипломных спектаклях начинающих актеров из Белоруссии, и помогали их ставить Таланкину. (Он эти дипломные актерские спектакли сам ставил, демонстрируя своим ученикам-режиссерам очередной мастер-класс.)

«ВГИК вообще такое место, – вспоминает Карен Шахназаров, – где если хочешь научиться – научишься».

Хотя юные актеры и режиссеры до последнего помогали друг другу, в целом их пути перед дипломом разошлись. Если актерам достаточно было сыграть в дипломном спектакле, то режиссерам нужно было снять дипломный короткометражный фильм. Нетрудно догадаться, что в своих дипломных фильмах будущие режиссеры не особенно стремились снимать однокурсников. Дружба дружбой, а дипломный фильм для будущей карьеры – важная ступень. Поэтому предпочитали приглашать уже состоявшихся, даже известных артистов на съемку в диплом. Хотелось максимальной подстраховки, образцово-показательного блеска.

Но рассказ о необычайных приключениях дипломного фильма Карена Георгиевича мы начнем издалека. У диплома под названием «Шире шаг, маэстро!» была примечательная предыстория.

Уже со 2-го курса Таланкин считал нашего героя одним из лучших учеников по работам «на площадке». (Правды ради, отметим и тот грустный факт, что курсовые фильмы у Карена не так хорошо получались. По крайней мере, Таланкин в их отношении был скуп на похвалы. Но это для него, театрального до мозга костей режиссера, не особенно было и важно.)

«Был у Таланкина еще один, которого он выделял, – вспоминает Карен Шахназаров. – Ну тот, действительно, очень способный, вообще был звездой курса (не будем называть фамилию, вдруг жив?). И, начав картину «Выбор цели», пригласил нас поработать с ним, обоих, – ассистентами по актерам. Я пошел, а Сашка отказался. Гуляка был, со своими, что называется сегодня, заморочками».

Дальнейшее показывает, что наш герой, пойдя ассистентом к учителю, сделал принципиально верный выбор. Хоть из-за этого и запоздал с дипломом (снял дипломный фильм едва ли не последним с курса). Этот шаг показывает, что Господь наделил уже в те юные годы нашего героя отменной интуицией. 

Что такое, казалось бы, ассистент по актерам? – так, обзвони, встреть, принеси-подай. Собери массовку. Причем, главным ассистентом, «актерским наместником режиссера» был на картине Василий Николаевич Бадаев (ассистент первого класса), а юный Шахназаров – на подхвате. Но, благодаря ежедневному пребыванию на съемочной площадке, наш герой, не обделенный режиссерской наблюдательностью, усвоил всё то, что во ВГИКе – как прилежно ни учись – усвоить не получится. А именно – как действует реальная система кинопроизводства. «Благодаря этой работе я вошел в профессию, – уверен наш герой. – Плюс – работаешь на «Мосфильме», тебя уже узнают, тут познакомился, там…». Сегодня это называется циничным, но довольно вкусным словом затусованность. Воистину – один из главных факторов в любой карьере.

Благодаря этой работе Карен получает возможность снять дипломный фильм не на учебной студии во ВГИКе, а на «Мосфильме», главной киностудии страны. Благодаря неброской ассистентской функции, знакомится с Сергеем Бондарчуком. В те годы роль этого человека в киномире трудно было переоценить. Народный артист СССР Тарас Шевченко, Отелло, Андрей Соколов из «Судьбы человека», Пьер Безухов. Виднейший кинорежиссер, обладатель «Оскара» за «Войну и мир», глава Союза кинематографистов. И вот, столь увенчанный официальными лаврами и овеянный подлинной народной любовью, человек снимается в картине Таланкина «Выбор цели». Причем, в главной роли – академика Курчатова, «отца» советской атомной бомбы.

Каждое утро ассистент по актерам Шахназаров на съемочной площадке встречает и в конце дня провожает Бондарчука. Слово за слово, Бондарчук узнает, что юный ассистент заканчивает режиссерский факультет во ВГИКе. И сразу предлагает:

– Хочешь, у меня диплом сними? Как раз у меня есть единица.

(Бондарчук всего два года назад, в 1972-м, стал худруком одной из мосфильмовских студий под названием «Время».)

Надо ли здесь сообщать о том, что ассистент по актерам Шахназаров благосклонно согласился?

«Если бы Сашка пошел работать, его судьба, может быть, тоже сложилась бы, – рассуждает Карен Георгиевич сегодня. – А так… Он так и канул в неизвестность. Даже не знаю – снял ли что-то? Помнится, для этого «белорусского курса» тогда сделали Театр киноактера в Минске. И, видно, кто-то ему подал надежду, что как-то возглавит он этот театр. Вот он и уехал в Минск, работал там… В итоге, Сашка снял свою дипломную картину вообще спустя лет 10, если не 15. А в большое кино уже и не попал».

Действительно, какое кино 10 лет спустя? Нет, можно было запрыгнуть в последний вагон в перестройку, как Хотиненко, Пичул, Дыховичный, а уж 15 лет спустя – уже развал. Страны, кино, всего на свете. В 90-е «Мосфильм» пустовал. 

«А Сашка выпивал, ленился… Впрочем, таких много было на курсе. Но этот талантливый был, поэтому жалко. Да, шанс почти всем предоставляли тогда. Только не все этим шансом пользовались. Ведь и в те годы никто не ходил за тобой, ничего в рот не клали. Сам должен был ходить и пробивать свое кино». 

 

«Шире шаг, маэстро!»

 

В каждом мосфильмовском объединении было предусмотрено по две бюджетных единицы для дипломных фильмов. Иначе говоря, ежегодно нескольким режиссерам-дипломникам ВГИКа (конечно, лидерам на своем курсе) предоставлялась возможность снять свои дипломные работы на Мосфильме. Это было хорошо тем, что на «Мосфильме» к этим дипломам подходили как к реальному, взрослому производству, без всякой скидки на студенческую необстрелянность (желторотость). Дипломы там отличались от других, произведенных на «Мосфильме» картин только тем, что дипломные фильмы были короткими, минут по 20. Но в их производстве была занята та же съемочная техника, они проходили весь цикл обычных картин. Подключали профессиональных администраторов, им выдавались съемочные краны, рельсы, осветительные и иные приборы, с профессиональными бригадами осветителей, дольщиков, декораторов, гримеров, костюмеров и так далее. Предусматривались экспедиции и съемки в павильонах. Монтажно-тонировочная и звукозаписывающая студии. Режиссеру-дипломнику за его работу платили приличные деньги. Ведь его короткая картина считалась обычной «студийной единицей» со своей обычной, то есть профессионально выверенной, сметой. Иногда эти короткометражки показывали в кинотеатрах или по ТВ в составе альманахов. Хотя основная задача их была не прокатная, а поддержка молодых кинематографистов.

Один был минус для режиссера, снимающего свой диплом на Мосфильме, – цензура.  Во ВГИКе сценарий подписывали к производству мастер и ректор. Здесь же, кроме них,  должен был подписать и главный редактор объединения. И тут порою начиналось – это нельзя, то нежелательно, не взять ли вам другой материал?..

Поэтому шукшинский рассказ «Шире шаг, маэстро!» был далеко не первым литературным произведением, которое дипломник Шахназаров пытался согласовать с редактурой Мосфильма. В течение нескольких месяцев дипломник носил в редактуру рассказы – и шукшинские, и не шукшинские. Сначала надо было утвердить литературную основу, потом по ней писать сценарий. Но вкусы дипломника и редактуры решительно не совпадали. 

И только «Шире шаг, маэстро!» выдержал пристальный редакторский взгляд.

А может, просто сжалился редактор. Помурыжили дипломника, и хватит. Впрочем, сжалился редактор Первого объединения не до конца…

Шло лето, началась осень 1974-го. Василий Шукшин был еще жив. Ничто не предвещало трагического конца на теплоходе «Дунай» 45-летнего писателя, режиссера, актера, после выхода «Калины красной» достигшего прижизненного пика если не народной славы, то известности.  

Кстати, прежде чем экранизировать его рассказ, требовалось получить разрешение автора. А Шукшин был в экспедиции, на съемках масштабной картины «Они сражались за Родину». Но это тревожило режиссера-дипломника меньше всего. То, что с разрешением автора не будет проблем, было очевидно. Во-первых, снимал «Они сражались за Родину» Бондарчук, сам пригласивший Шахназарова делать диплом у себя. Во-вторых, и во ВГИКе, и на «Мосфильме» все знали, что Василий Макарович охотно отдает свои рассказы на экранизации дипломникам. Проза Шукшина вообще была очень популярна во ВГИКе. Его рассказы очень кинематографичны, в них динамично и отчетливо прописан визуальный ряд, много живых, органичных, психологически выверенных диалогов. А занудных описаний, «размышлизмов» и вообще сухого, чистого повествования «без разговоров» почти нет. А для дипломных короткометражек просто благодать – рассказы лаконичны. Взаимодействие героев – психологически утонченно, но при этом – ярко, зримо. Бери, переводи в формат сценария за пять минут!

Облюбовав прозу Шукшина для диплома, Карен думал, что «Шукшина утвердят даже быстрее, чем кого другого». Вышло с точностью до наоборот.

«Главный редактор этого объединения был мой тезка, – вспоминает Карен Георгиевич. – Но тезка не обычный, а… Даже не знаю, как сказать. Это фамилия у него была Карен. А звали Валерий Феликсович».

– Ну да, хороший, – сказал этот «перевернутый Карен», листая рассказ. – Принимается. Пусть тебе ВГИК утвердит, мы подпишем.

Я еду во ВГИК, к Новикову (был такой проректор по творческой части) – получать утверждение. А тот говорит: «Да, неплохой рассказ, можно. Ну, а Мосфильм-то что?»

Я докладываю – мол, так и так, они наконец-то не против, только сначала отправили к вам. И Новиков всерьез перепугался: «Нет, как это к нам? Нет, пусть они сперва подпишут».

Вот я и ездил так, туда-сюда, – месяца полтора, а то и два. К этому приеду – «оставь, еще раз почитаем», и вроде исчитали всё до дыр, все эпизоды, реплики, «поворотные события» согласовали, но не ставят подпись всё равно! «Пусть те сначала». Я уже совершенно отчаялся, думаю – что за херня?.. Ну что в этом рассказе? «Калина красная» только что прошла триумфально. Может, дело было в том, что Шукшин пробивал тогда свой сценарий о Стеньке Разине «Я пришел дать вам волю»? Потому и поехал сниматься у Бондарчука, что киношное начальство ему обещало после этой работы, приуроченной к юбилею Победы, навстречу со Стенькой пойти. Но – там «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» все-таки, то ли запустят, то ли нет – еще вилами на воде. От Шукшина всегда ждали какого-то выверта. Даже не «фиги в кармане», а хуже. Фиги, выхваченной из кармана неожиданно. В самый неподходящий момент.

Хотя, с другой стороны, Шукшин в большинстве своих проявлений был, на мой взгляд, очень советским. Потому и переживал всем сердцем за судьбу своей державы. Потому и в прозе, и в кино был так правдив».

Вот и в маленьком рассказе «Шире шаг, маэстро!» очень можно было, при желании, усмотреть недобрый диссидентский пессимизм. «Очернение советской действительности». (На что ж еще учреждена цензура? Поддерживать бдительность.)  

То есть эта канитель с запуском сценария по рассказу Шукшина могла еще долго идти.

Но 2 октября 1974 года Василий Макарович Шукшин умирает. Черное несчастье. Но можно больше не бояться – ни фиги из кармана воспаряющей, ни боли душевной, ни народной правды его, когтистой и крылатой. И, конечно, сразу – «самобытный», «яркий», «выдающийся», Ленинская премия, несметные тиражи книг с рассказами и даже романом о Стеньке.  

Не дождался режиссер своего автора из экспедиции. А думалось – может, Василий Макарович сам сценарий по рассказу своему напишет? И уж наверняка посоветует что-то. Не посоветовал.

А что редактура «Мосфильма»? Что ВГИК? – Буквально через два дня после сообщения о смерти Шукшина, сами звонят: «Где сценарий? Давай!».

Теперь конкуренция другая пошла – за право первой подписи. ВГИК:

– Беги скорей! Мы тебя воспитали, и эту заявку должны завизировать первыми!

Через минуту другой звонок. «Мосфильм»:

– Нет-нет, сначала к нам. Снимаешь ты у нас, великий Шукшин – наш, мосфильмовец, поэтому подписываем сразу в производство, а подписи каких-то проректоров необязательны. 

– Как же в производство? – недоумевает выпускник. – Пока есть только литературный материал. Сценарий же не утвержден! И даже не написан!.. Мы даже не обсудили с вами – кто его будет писать?..

Дипломник, потрясенный многими событиями, в те минуты призадумался уже – доверят ли ему писать сценарий по рассказу вмиг одевшегося в бронзу человека. Но на «Мосфильме» всегда много дел – и ни о чем таком пока там не задумывались. 

– Да сам пиши. Ты не напишешь, что ли? Только давай поскорей, не затягивай.

Вот таким чудесным образом, благодаря кончине Шукшина, всё решилось буквально в течение часа. Диплом нашего героя запустили.

Сценарий Карен написал очень быстро. По сути, перепечатал рассказ – пропуская излишние для кинопроизводства «литературности», эпитеты, метафоры, медвежеватую походочку шукшинской прозы.

В том же октябре договорился с Лидией Николаевной, вдовой писателя, по авторским правам. Она была правопреемницей литературного наследия. Познакомились. Без всяких условий дала разрешение.

В финале дипломной картины и на титрах звучит старинный романс «Миленький ты мой», который Лидия Николаевна напевает вместе с мужем… Звучит спокойный, задушевный, костерком потрескивающий голос Шукшина.  

 

Вошли в подготовительный период в начале следующего 1975 года. Делали актерские пробы, их даже смотрел Бондарчук – всё «по-взрослому». Режиссер-дипломник сам нашел натуру. Село Медное под Тверью. Поразительно, всё там нашел из рассказа – поселковую больницу, молочную ферму, совхозный склад, подмокшие стога... – будто Шукшин об этом самом месте написал рассказ.

Казалось бы, странное дело, но только теперь, колеся по зимним, позже весенним проселкам, городской юноша-вгиковец по-настоящему открыл для себя Шукшина. «Я восхитился мерой правды, которая у него была. Он абсолютно знал ту жизнь, о которой писал, – вспоминает режиссер сегодня. – Если бы снимал в павильонах, я, конечно, этого бы не почувствовал. Все диалоги, все движения героев, всё вдруг легло, как будто это хроника, документалка. Именно тогда я оценил и полюбил его прозу всерьез. И – как знать, – может, именно тогда мне задана была эта планка? – некиношной, а жизненной правды, ниже которой опускаться попросту нельзя».

Дипломник даже не побоялся отснять в своем первом «взрослом кино» множество непрофессионалов. Партнеры у Буркова, Гребешковой, у Софронова – простые мужики и бабы, жители села Медное. И картина от их присутствия только выиграла! (Пересмотрите диплом Шахназарова – он есть в сети). 

Основной материал сняли весной, всё как полагается – и в рассказе действие весной. Это и по сюжету, и по внутреннему замыслу – принципиально.

И Нина Гребешкова, и Георгий Бурков – приглашенные в маленький фильм на маленькие роли, в 1975-году были в зените актерской славы. За плечами Гребешковой уже были почти все знаковые роли в гайдаевских фильмах (в «Бриллиантовой руке», «Кавказской пленнице», «12 стульях», «Не может быть»), множество запомнившихся эпизодов у других серьезных режиссеров – Пырьева, Ростоцкого, Колосова, Птушко…

Хотя фильмы с самыми заметными (как понимаем сегодня) ролями Буркова еще не вышли (не было еще «Иронии судьбы», «Гаража», «Из жизни отдыхающих», даже картину «Они сражались за Родину» только к маю готовили в прокат), но Буркова уже узнавали на улицах, очень любили – по «Старикам-разбойникам», «Печкам-лавочкам», «Калине красной», «Зигзагу удачи». 

  Конечно, Георгий Иванович не мог не сняться в дипломе по рассказу Шукшина, своего близкого друга, которого боготворил – как режиссера, писателя, просто как человека, которому верил. И Шукшин считал Буркова одним из немногих своих единомышленников. Это Георгий Иванович Бурков обнаружил на теплоходе «Дунай» мертвого друга.  

– Ну, конечно, я снимусь, – ответил Бурков сразу, даже не дослушав, о каком рассказе друга речь.

Ради одной съемочной смены приехал в Тверь, потом в село Медное.

Нам кажется небезынтересной такая деталь, что Бурков в картинах самого Шукшина никогда не играет деревенских мужиков. То он – вор-«конструктор» в поезде, то некий абстрактный «авторитет» в воровской малине… А именно в дипломе Шахназарова он в первый раз играет понятного и близкого Шукшину человека, совхозного кладовщика. Причем, играет виртуозно, с такой природной, непридуманной нюансировкой, что совершенно растворяется в аборигенах-эпизодниках, реальных местных мужичках. 

Кроме Буркова и Гребешковой в фильме снялись еще два профессиональных актера, с богатой фильмографией, – Николай Смирнов и Владимир Маренков. Они явно были выбраны по принципу своей «народности», подтвержденной десятками киноролей. И здесь сыграли свои маленькие роли блестяще, безусловно украсив диплом.

Смирнова тоже можно было назвать настоящим «шукшинским актером». Играл в ранних лентах Василия Макаровича – «Живет такой парень» и «Странные люди». 

А вот с ролью главного героя вышла целая история. Изначально на роль молодого врача, попавшего в сельскую больницу по распределению, был утвержден Борис Галкин. (Кстати, сам Бондарчук эти пробы смотрел.) Уже сыгравший несколько ролей в кино, блиставший в Театре на Таганке, в те годы Борис становился известным широкому зрителю (хотя все громкие роли Галкина были еще впереди).  

Съемочная группа жила в гостинице в Калинине (бывшая и будущая Тверь). Село Медное, в котором снимали, от областного центра совсем недалеко. Но…

«Отсняли всего одну смену и Галкин отравился, увезли в Москву в больницу, – вспоминает Карен. – Выздоровления Галкина я ждать не мог, тем более, что у него были свои планы на дальнейшее. Боря становился все востребованней – один график в театре, другой по съемкам в большом кино. И Объединение Бондарчука не могло свои планы менять. Они сказали мне: «Ну бери на себя, ищи быстро какого-то актера. Но чтоб закончил съемки в срок!».

Возвращение в Москву всей группой – серьезная потеря времени, плюс финансовый ущерб для студии. И я пошел по местным театрам. И в областном драмтеатре Калинина – увидел фотографию Саши Сафронова. Молодой совсем, вид такой – провинциального интеллигента. Он сразу мне понравился».

Режиссер-дипломник даже не успел посмотреть на актера в спектаклях – не было времени! Полистал фотографии, Сафронову позвонили из дирекции театра, вызвали.

Знакомство режиссера и актера произошло в гостинице, в режиссерском номере. Сафронов пробежал сценарий, сразу попробовал почитать за своего персонажа – с текстом в руках. Останавливая, направляя, режиссер корректировал «рисунок роли». И наконец сказал:

– Ну ладно, давай, Саша, будешь играть главную роль.

Калининский театр освободил на время съемок Сафронова от репетиций. Несмотря на учебный статус фильма, для актера это всё равно была удача: картина снималась на «Мосфильме», партнерами Саши стали Гребешкова и Бурков!

Будущее показало, что для Саши это неожиданное приглашение было везением необычайным. Его роль в дипломе Шахназарова, увиденная если не широким зрителем, то многими мэтрами, по сути открыла ему путь в кино. Через два года он снимается в довольно известной в советские годы кинодраме «Кафе «Изотоп», а затем – в замечательной комедии «Дуэнья». И там, и тут у Сафронова главные роли! Его партнерами становятся ярчайшие звезды советского кино – Евгений Леонов, Татьяна Васильева, Ирина Муравьева, Владимир Зельдин, Юрий Назаров, Людмила Максакова…

Через четыре года Саша придет сниматься в дебютный кинофильм Шахназарова («Добряки», 1979), уже как вполне обскакавший на пути признания и славы режиссера, давшего ему «путевку в жизнь».

Апофеозом же Сашиной планиды в советском кино стала вторая главная роль в знаменитом сериале Льва Кулиджанова «Карл Маркс. Молодые годы» (СССР, ГДР, 1980). Саша играл одного из двух «основоположников научного коммунизма» – Фридриха Энгельса.

Но вернемся в весенний Калинин 1975-го. «Площадка показала», что и для картины «Шире шаг, маэстро!» приглашение Сафронова оказалось удачей. «Я с радостью увидел, что у Саши – более точное попадание в роль, чем у Бори Галкина, – вспоминает режиссер сегодня. – Боря был уже профи, актер со своим набором, так сказать, проверенных приемов. Он играл главные роли у Любимова…  Он, конечно, не дал бы той нотки, которая у Саши была. Дело в том, что Саша сам такой был – как этот молоденький врач у Шукшина, этакий провинциал, внутренне очень еще неуверенный, но напускающий на себя эту уверенность, солидность. Полный мечтаний, надежд…».

Внутреннее совпадение актера с персонажем! – чего же и желать! Это еще один плюс, который принесли экспедиция в глубинку, отказ от съемки в павильонах. И Саша Сафронов, и герой рассказа Георгий Солодовников были одинаково хрупки и одинаково, украдкой, сочиняли для себя особую осанку, надмирную и ироничную. И оба они – эти нежные росточки под ветром – всерьез решились расти прямо. Вступить в битву с жизнью. Вот и страшно за них, и верить в них хочется, и по большому счету – неизвестно, что там впереди…

Всё это теперь есть в дипломном фильме. 

Картина начинается. Северная нежная весна. Изумительное настроение молодого врача. Мечты – спокойные, разумные. «Записки врача». Практически юный Булгаков или Чехов. В преддверии «любви и уважения» местного населения… Наполненность души небесами… 

И вот жизнь, реальная калининская жизнь, в течение дня (всего-то один день – действие фильма) начинает мечтателя обламывать. Недостаточно тонкая Главврач (Н.Гребешкова), ничего в весне не понимает. После – ехать получать железо (вместо интересной операции), по дороге – однорукий злой мужик (Н.Смирнов) бежит, будто за вором, чуть не прибил за охапку сена, которую молодой доктор вытащил из стога – подложить «под бок» в свою телегу. Дальше – хлеще: директор совхоза (В.Маренков) удивляется наивности врача – с чего это он возмечтал, что народ соберется на лекцию? Не-ет, только если подгадать перед «хорошим кино» в клубе, сама-то ваша лекция кому нужна? И наконец кладовщик (Г.Бурков), даже получив прямое указание начальства, не дает железа. Издевается, смеясь в лицо, гнет свою линию – явно вымогает на бутылку.

Юный врач, конечно, побеждает в этой битве. Только… настроение испорчено начисто, ни лекцию читать не хочется, ни оперировать, ни «письма их глубинки» сочинять. Вот оно какое – обожание населения.   

И только мальчонка, который с мениском в больнице лежит, вдруг угадывает – что происходит на свете?

– Солнышко, весна!..

И всё возвращает чудесно на круги своя. Всё теперь – как было утром.

Весна и солнышко. Железо Солодовников привез, и Бог в очередной раз оживляет землю. А значит, остальное победимо. 

 

* * *

Дипломы принимала ГЭК (Государственная Экзаменационная Комиссия). Заранее конкретного времени для этой приемки не устанавливалось. А просто, когда набиралось 5-6 снятых дипломов, собирали ГЭК. Существенно, что председателя в ГЭК приглашали не из ВГИКа. Сегодня сказали бы, что это «исключает коррупционную составляющую». Да и тогда соображения были сходны: председатель не должен быть связан ни со студентами, ни с их мастерами. Тогда и глаз у него, что называется, не замылен, и для кумовства лазеек меньше, и заранее никто не подлижется. Так повышалась объективность в оценке дипломных работ. С той же целью в председатели комиссии обычно приглашался крупный режиссер. Диплому «Шире шаг, маэстро!» достался Леонид Гайдай.

Режиссер-дипломник об этом узнал накануне защиты, и был этим фактом сначала немало обрадован. Карен не был знаком с Леонидом Иовичем лично, просто сразу промелькнуло – «О! А хорошо, что Гребешкову взял на роль…» – а у кого бы, мы спросим вас, не промелькнуло? (Нина Гребешкова – бессменная супруга Гайдая, если кто из читательской молодежи не знает). Кстати, режиссер делал пробы Нине Павловне наравне с другими кандидатками на роль главврача. И утвердил, не имея ни малейшего понятия, что ее муж станет председателем ГЭК. На площадке с ней сложились очень дружеские отношения, но тут, конечно, ни о чем просить не стал, неудобно. Да и не надо – и так узнает жену в кадре. От этого теплело на душе, волнения поубавлялось.

Принятие комиссией дипломов проходило так: члены комиссии смотрели диплом в просмотровом зале, затем выходил режиссер – отвечал на вопросы, обосновывал какие-то свои решения – как с точки зрения профессии, так и с любой другой.

Карен явился на ГЭК в самом прекрасном настроении. Ни дать, ни взять – врач Солодовников. Но и дальше всё пошло по траектории собственной картины.   

Председатель комиссии Гайдай смотрел фильм с мрачнейшей физиономией. А ведь там множество забавных моментов! И так воспринимает их признанный комедиограф! По спине дипломника промчался холодок. 

 Дело в том, что это в наше время – все эти оценки в вузах, особенно творческих, мало что значат для выпускника. А тогда во ВГИКе важно (неоценимо важно, обязательно!) было получить от ГЭК пятерку. Это было так важно, что итоговые отметки по другим предметам становились абсолютно неважны, хоть троек там наставьте, но в Диплом по профессии поставьте 5!

Это давало право на самостоятельную постановку. В этой «пятерке» сияла и переливалась возможность запуститься с собственным полнометражным кино. А вот если «четверка» – это второй режиссер. То есть «начальник штаба» в сражениях, где командарм, полководец, не ты. Будешь гонять массовку, выверять календарно-постановочный план, отслеживать работу всех цехов, командовать их своевременным взаимодействием, отвечать за дисциплину и порядок на чужой площадке. Минимум творчества, максимум геморроя.

Конечно, и в случае «четверки» крест на тебе не ставили. Можно было, отработав какое-то время вторым режиссером, добиться своей постановки (истории советского кино такие случаи известны). Но в принципе «четверка» – это было очень плохо.

А тут Гайдай, искрометнейший комедиограф, на просмотре фильма по рассказу тончайшего, искрометнейшего Шукшина, у которого во всех рассказах, даже самых грустных, юмор есть, – сидит угрюмый. И кажется, с каждой минутой мрачнеет всё больше.

А когда кино закончилось, и режиссер-дипломник вышел пред очи высокой комиссии, Гайдай задал один единственный вопрос. Но уж таким скептическим, неблагосклонным тоном, что у дипломника сомнений не осталось – плохи дела его. 

– Вот у вас герой, сев на телегу, – спросил Гайдай, – пускает лошадь вскачь. И зачем он мчится?

Выпускник обомлел. А Гайдай – уже максимально холодно и неприязненно:

– Зачем это сделано?

Дипломник начал лепетать, что потому что весна, что у него настроение, что он молодой человек… Чувствует, мол, прилив сил… Что-то ему захотелось…

Гайдай:

– Ну ладно. Всё, идите.

Вышел дипломник из зала, думает – вот так хреновина, сильно не понравилась Гайдаю картина... Значит, пора из кино уходить.

И тут объявляют – пятерка. 

А вечером счастливому дипломнику позвонила Нина Гребешкова. И сообщила:

– Ты знаешь, Лене очень понравился твой фильм!

Дипломник чуть телефонную трубку от изумления не выронил.

– Да?.. А я этого как-то… и не почувствовал.

– Да брось ты! Ты его не знаешь! – смеется Нина Павловна. – Сидел, наверно, аршин проглотив? Да он же всегда такой. А мне сказал, когда пришел, что видел меня в фильме выпускника. Сказал: «Очень хорошая картина. Поставил пятерку». Карен, поздравляю от души!

«Только когда я познакомился с Леонидом Иовичем поближе, понял, что это абсолютнейшая правда, – вспоминает Карен Шахназаров несколько десятилетий спустя. – Я же работал потом у Данелии, в Объединении комедийных и музыкальных фильмов, делал там «Добряки», «Мы из джаза», «Зимний вечер». Вообще это Объединение возглавляли трое – Рязанов, Данелия и Гайдай, три худрука. Просто Эльдар Александрович и Леонид Иович, поглощенные собственным творчеством, там мало чем занимались. А Данелия реально любил «продюсирование», как сказали бы сегодня. Вот на него, по сути, всё и скинули там. Но Рязанов и Гайдай все равно приходили на худсоветы, участвовали в стратегических решениях. И там я познакомился с Гайдаем получше. Более того, мы начали общаться с взаимной симпатией. И вот тогда я убедился воочию, что даже в самом замечательном расположении духа, в дружеском общении, он оставался совершенно неулыбчивым и немногословным. Очень своеобразный характер. Если не знать, в жизни не поверишь, что этот мрачноватый человек – классик комедии. Но это именно так! И при этом, при всей своей «угрюмости», – очень хороший, надежный и доброжелательный человек».

Рассказ о дипломе Шахназарова будет неполным, если не упомянуть о еще одном показе фильма «Шире шаг, маэстро!» в просмотровом зале Мосфильма. Лидия Федосеева-Шукшина, оператор Анатолий Заболоцкий, снявший с Шукшиным и «Печки-лавочки», и «Калину красную», художник Ипполит Новодерёжкин, тоже работавший на «Калине красной», конечно Георгий Бурков… Для этих, самых близких Шукшину людей, немало сделавших для увековечения его памяти, для продвижения литературного, сценарного наследия в те годы, на «Мосфильме» был устроен специальный просмотр «Шире шаг, маэстро!».

Фильм очень им понравился. После просмотра начинающего режиссера повели в ресторан «Метрополя».

 

Что же дальше? Летом 1975-го Карен Шахназаров – дипломированный режиссер. Но свою дебютную кинокартину снимет только в 1979-м, через четыре года!

И в чем загвоздка?.. Ну конечно, в кошмарных и ужасающих советских порядках. Во-первых, на целых полтора года режиссер уходит в армию. Тогда у всех случалось только так. – Бесплатное высшее образование получили, товарищ? Отсрочка закончилась, пожалуйте в военкомат.

Нет, конечно, были исключения из правил. В 70-е уже, понятно, «кое-где у нас порой». Все были равны, но кто-то уже был равнее. В общем, откосить при желании было возможно.

Последующая небольшая ремарка, думается, позволительна. Поскольку содержит «сравнительный анализ» нравов эпохи Застоя и нынешней, пока не заслужившей названия:

Имел ли возможность личный консультант Брежнева «отмазать», как сегодня говорят, единственного сына от призыва?.. Не будем даже отвечать, ответ ясен как день.

Но спросим по-другому: а могла ли возникнуть у Шахназарова-младшего, равно как и у старшего, подобная мысль? Напомним, Георгий Хосроевич в годы Великой Отечественной по сути мальчишка, год как вставший со школьной парты, был боевым офицером, освобождал Севастополь, Минск, Вильнюс, Кенигсберг…

Поэтому, несмотря на высокое положение и исключительность связей отца, подобных мыслей и быть не могло. А были мысли полностью противоположные – быстрее отслужить (хотя кому не жаль выбрасывать полтора года из молодости, творчества, карьеры?). «Служба в армии – почетная обязанность каждого гражданина СССР» тогда не было пустыми словами. Хоть и посмеивались, иронизировали, но в целом спокойно и бодро служили. Пусть далеко не совершенному, но своему, народному же государству. Это антинародному служить неохота, народному можно.

И Карен Шахназаров полтора года служит в мотострелковом полку танковой дивизии, в Наро-Фоминске. Детально на годах армейской службы останавливаться мы не будем, равно как на лирических коллизиях впоследствии. Мы поставили перед собой задачу осветить не частную, личностно-интимную биографию художника, а пока только творческую. Впрочем, всё из личной жизни, что ощутимо соприкасается с творчеством – рождением замыслов, съемками и тому подобным, – мы оставляем за собою право вовлекать в наш событийный круг. Даже если ради этого придется задавать герою не вполне тактичные вопросы.

Но хорошо, полтора года – армия. А куда делись еще два с половиной года? Почему не запустился в 1977-м, а только в 79-м?

Давайте разбираться. Наверняка, снова виновен кошмарный могучий Советский Союз.

«Я столько переносил заявок на «Мосфильм», – усмехается сегодня режиссер, – в 77-м, 78-м годах… Уже со счета сбился. «Это не надо!», «Этого сейчас не требуется!», «Подумайте еще»… Наконец, вроде бы, заявку одобрили, и мы с Бородянским написали полностью киносценарий – «Дамы приглашают кавалеров». Так уже готовый сценарий отклонил редактор!».   

Удивительно, но ни сейчас, ни тогда Карен Георгиевич не был на «Мосфильм» в обиде. Он считает редактуру мосфильмовских объединений в 70-е очень сильной. И мы не видим причин для сомнений в объективности этой оценки: такое количество киношедевров, не потускневших и сегодня, спустя 50-40 лет, ставших даже не советской, русской классикой, не могло быть делом случая. А цензура?.. Что ж, цензура и сегодня ведь имеется. Просто социалистическое государство, дающее деньги на производство кино, устанавливало совершенно отчетливые (и в действительности, очень лаконичные) правила – чего в этом кино быть не должно. Всё остальное (и как выясняется, огромнейшее, колоссальное «всё остальное») допускалось. А сценарии долго мурыжили вовсе не потому, что цензура. Большая часть редакторских замечаний, пожеланий, корректив, была обусловлена требованиями к художественности, к драматургии. Многое заворачивали с ходу – просто по причине продюсерской стратегий: скажем, приносят заявку на один жанр (истерн, к примеру, то есть вестерн на фоне гражданской войны, или на фантастику), а с этим жанром, оказывается, уже перебор. Вот и отклоняют. Но так работает любая киностудия – в голливудских компаниях жанровый ассортимент отслеживается куда строже.

Но чем же занимался начинающий режиссер, пока ему не утверждали сценарии? Может быть, подметал улицы, разгружал вагоны, фарцевал, сидел на шее у родителей и прочее – дабы не умереть с голоду? А вот и нет, было не так, как сейчас. Государство обеспечивало кадры профильной работой.  

И наш герой, по заказу ГАИ, снимает на «Мосфильме» короткометражки. Автомобилистов-нарушителей обязывали по воскресеньям в кинозале центрального ГАИ смотреть эти фильмы.

«Дурацкий был сюжет, как правило, – вспоминает режиссер. – Водитель пересек двойную сплошную – и к чему это привело. Или на красный свет проехал. Это были «частёвки», по 10 минут. Кстати, за эти работы неплохо платили. Вот молодые режиссеры, чтобы подработать, и снимали».

Кроме этого, Карен снял несколько сюжетов киножурнала «Фитиль». Охотно снимал и так называемые фильмы-спутники. Сегодня фильм такого жанра называют «фильм о фильме» (не путать с тизером, трейлером или анонсом), только его производство сегодня – как правило стихийно, анархично, если остаются средства и желание после создания «основного кино». Поэтому отдает самодеятельностью, часто снимается на чистом энтузиазме создателей. Тогда же это был отдельный взрослый фильм. Он стоял в планах «Мосфильма», имел свой отдельный бюджет, отдельную съемочную группу – с директором картины, режиссером, оператором-постановщиком.

И даже здесь – прикосновение к материалу Шукшина! Станислав Любшин как режиссер снимал «Позови меня в даль светлую» по киноповести Василия Макаровича, которую сам тот не успел экранизировать. Любшин сам играл одну из главных ролей.  Играла Лидия Федосеева-Шукшина, с которой наш герой уже был хорошо знаком. Иван Рыжов, Михаил Ульянов…  

Шахназаров снял 10-минутный «фильм о фильме» – в нем интересные фрагменты «работы на площадке», рассказ о Шукшине, интервью с актерами. С Михаилом Ульяновым, Народным артистом СССР, Карен сам побеседовал в кадре.

Но главное – всё это была практика! Накапливался режиссерский опыт.

Одновременно продолжались хождения к редакторам Мосфильма. Это тоже была определенная школа. Возможно, школа «повышения драматургической квалификации». Но безусловно – школа воли, столь необходимой в режиссерской профессии.

==================================

ОБЪЯВЛЕНИЕ
5 сентября, в субботу, в 12.45 в Манеже на Московской Международной книжной выставке-ярмарке состоится презентация книги
известного писателя, режиссера, сценариста Михаила Крупина
о знаменитом режиссере КАРЕНЕ ШАХНАЗАРОВЕ.
Карен Георгиевич тоже примет участие в этой встрече.
Милости просим, друзья и коллеги, Карен и Михаил вам будут рады!
Надо только, в связи с пандемией, заранее заказать электронный билет на сайте ММКВЯ и иметь с собой маску и перчатки.