Владислав ЧЕРЕМНЫХ. ИЗМЕНА. Из цикла «Комплекс Иуды»

 

Владислав ЧЕРЕМНЫХ

ИЗМЕНА

Из цикла «Комплекс Иуды»

 

 

* * *

27 февраля 1988 г. Суббота. Утро. Стрельбище 137-го Рязанского полка 106-ой Гвардейской воздушно-десантной дивизии.

 

Снегом покрыто поле, вдали берёзовая рощица, а за ней поднималось февральское солнце. Просёлочная дорога уже грязная и по ней ходили чёрные вороны. Вороны сидели и на торчащей из снега прошлогодней траве – много ворон, может быть тысяча.

Короткие очереди разорвали тишину. Вороны шумно взлетели в светлое небо – чёрная туча закрыла всходящее солнце. Тысячегорлое воронье карканье металось над полем.

В неглубоких окопчиках лежали едва заметные на снегу солдаты в маскхалатах, в белых касках и стреляли по мишеням. Над снегом виднелись их розовые, молодые лица. От дыхания в морозном воздухе поднимались струйки пара.

Серёга целил, зажмурив глаз – ствол, мушка, силуэт врага. Короткая очередь на раз, два, три:

– На!.. Ефрейтор Наговский стрельбу закончил!

Мишень опустилась. Раздаются крики других солдат. Отделение стрельбу закончило. Серёга перевернулся на спину, посмотрел в небо, а там вороны.

– Сейчас обосрут, – подумал Серёга и перевернулся на живот.

За стрельбой наблюдал Николай. Не вернулся после Афганистана он в родной город, закрутила армейская жизнь, да и не смог – слишком много он оставил на войне и родные улицы гнали его от себя... Николай легко подошёл к одному из бойцов:

– Автомат.

Боец отдал автомат. Николай, встал на колено, привычным движение прижал приклад к плечу и с ходу влупил по одной за другой ещё не поражённым мишеням. Силуэты в касках опустились. Николай оглянулся на своих бойцов, – нормально, – подумал про себя, а вслух скомандовал:

– Отделение, становись!

Сам встал, автомат стволом вверх и всё, как положено: оттянул затворную раму, осмотрел патронник, с характерным железным лязгом отпустил затвор, нажал спусковой крючок – магазин пуст, и на предохранитель.

Бойцы тем временем встали в шеренгу по одному. Холодно.

– Чо, замёрзли, рязане?.. Оправиться и греться. Разойдись! – скомандовал Николай и кинул автомат бойцу. Тот поймал. – Учись, солдат.

Бойцы поставили автоматы в стороне пирамидой и начали греться: приседали, подпрыгивали, толкались. Серёга с Вахой повалились на искристый наст, возятся, смеются, наконец, запыхавшиеся падают, раскинув руки.

Ваха, отдышавшись, вскочил, и понеслась лезгинка – в валенках, в маскхалате, только каску с подшлемником скинул в снег. Серёга сидел на снегу и отбивал ладоши.

– Давай Ваха!.. Давай! А… а… а!

Солдаты орут, тоже бьют в ладоши. Николай закурил – доволен парнями.

 

* * *

Сумгаит. Азербайджанская ССР. 27 февраля 1988 г. Суббота.

 

За праздничным столом собралась семья Аванесян. Повод для семьи радостный – двадцать лет сегодня исполнилось их дочери – Марине. Собравшиеся притихли – дядя Сурэн открывал шампанское: раскручивал осторожно проволочку, обдирал серебристую фольгу, тихонько спускал газ. Все, особенно женщины, затаив дыхание, ждали. Наконец, дядя Сурэн достал капроновую пробку – прямо, как сапёр обезвредил мину, и ... – Всё! Прошу бокалы!

Все смеются. Дядя Сурэн, как герой, разливал игристую жидкость по фужерам.

Отец Марины – ему уже под шестьдесят, но молодится, в кремовом костюме – встал с поднятым фужером. Пауза... Все ждут, с нетерпением глядя на старшего, а отец смотрит на дочку.

– Доченька, – начал отец с чувством, – я хочу выпить за тебя, за твоё светлое будущее. Пусть тебе встретятся в жизни только хорошие люди. Учись, старайся и у тебя всё получится... – Отец расчувствовался, и даже глаза заблестели. – Мы с мамой так тебя любим...

Мать прижалась к руке мужа, кивает, – так, так, будь счастлива дочка.

Звенят бокалы. Все стараются обязательно звякнуть с бокалом Марины, но тут радостный, семейный шум прервал шум из-за приоткрытой балконной двери – с улицы раздавались крики сотен людей – не разобрать, что кричали, только «бах... бах... бах!!!» – эхом разносилось над улицей.

Балконную дверь закрыли. Тётя Рая – жена двоюродного брата Марины, взволнованно стала рассказывать, как они ехали по городу. Фужер с золотистым шампанским колыхался над столом так, что Рая едва не полила шампанским всех собравшихся.

– Мы с трудом проехали. У вас в Сумгаите такое творится! Как это возможно? Вернёмся в Баку – всё расскажу. Везде демонстрации... Объезжали да объезжали... Кругом люди, все в чёрном, много в чёрном.

Её спросили: а как у вас в Баку?

– Спокойно. Мы утром выезжали без проблем... Ещё Алик порадовался, что дорога свободная.

Муж поймал руку Раи и сказал тихо, по-семейному:

– Давайте выпьем за Мариночку.

Все посмотрели на отца. Тот посмотрел на жену, на гостей, на дочь...

– Счастья тебе, дочка!

Все выпили, а потом ещё, и разговор полился и уже забыли про улицу и крики, но в семейный праздник ворвался звон разбитого стекла.

– Что там?! – отец возмутился, встал и начал пробираться между столом и диваном к балкону – жена только успела придержать полу его кремового пиджака, чтобы не угодил в салат. Отец вышел на балкон – там и остался. Гости сначала ждали, а потом и сами стали выходить.

По улице, мимо их пятиэтажки двигалась чёрная людская масса. Слышались крики: “Армяне вон!..” и, как по команде: “Армяне, вон из Азербайджана”.

Марина выскочила весёлая – шампанское ударило в голову, и закричала с балкона в толпу:

– Тогда долой азербайджанцев из Азербайджана!

Мать схватила Марину за руку и шёпотом:

– Тише. Что ты делаешь! Не кричи!

– А что? Я ведь тоже родилась в Азербайджане, и у меня такие же права, как и у них. Равноправные мы. Всё равно ведь живем в Союзе.

Из толпы послышались крики: "Армяне, выходите, мы вас на огне зажарим!".

Тётя Рая совсем расхрабрилась – чёрт дёрнул её закричать:

– Чушки вы... чушками были, чушками и останетесь, никогда в людей не превратитесь.

Толпа завопила: “...зажарим!!!”.

Армяне стояли на балконе, молчали. Они, наконец, поняли, что всё уже не так, как было ещё вчера.
 

* * *

Сумгаит. 27 февраля 1988 г. Суббота. Вечер.

 

В вечерних сумерках шёл автобус. Над лобовым стеклом белела табличка: “Оргсинтез”, а в правом нижнем углу была надпись: “Диспетчерский”. Автобус шёл по графику, по своему обычному маршруту, собирая вахтовых рабочих. За рулём сидел Александр Гамбарян, а рядом с ним, развалясь на сидении у лобового стекла, дремал дежурный оператор Оргсинтеза – Муслим. Они давно знали друг друга, друзьями не были, но как все заводские, здоровались, и им от этого было хорошо. Александр заговорил первым:

– Мимо автовокзала ехал – там машины жгут. Орут, чтобы армяне убирались.

– Э... сам не знаю как так. Говорят, свадьба была. Ваши ребёнка из автобуса выкинули... В Кафане убивают наших... Многое говорят.

– Быть такого не может. Зачем так говорят?!

В окно на обычном месте показалась группа работниц с завода – ждут автобус. Александр подкатил, открыл с пневматическим шипением передние двери. Женщины поднялись в салон, молча, только одна – русская весело поздоровалась:

– Привет, Саш. Здравствуй, Муслим.

Входящие расселись по местам, автобус тронулся. Муслим посоветовал Александру:

– Давай на Нариманова сворачивай.

– Что так?

– От греха подальше. На Дружбе демонстрация.

Автобус катил по вечернему городу. Фары разрывали зимние сумерки. В их свет попадали голые деревья, кубы чёрных домов с горящими окнами, улицы. По стеклу покатились первые струйки дождя. Фары вырвали из темноты указатель: ул. Ленина. Дорогу преградила толпа молодёжи – человек 100. Размахивая флагом Азербайджанской ССР, чёрным, белым флагами, толпа орала: “Останови! Останови!”. В лучах фар пассажиры увидели перекошенные ненавистью лица.

Александр притормозил. Двери стали сотрясаться от ударов ног и обрезков арматуры. Слышались крики: «Армяне есть?! Выходи!!»

Русская закричала Александру:

– Не останавливай, Сашка! Езжай!.. Езжай!

Александр нажал на газ. Муслим проорал в открытую форточку по-азербайджански:

– Нет армян! Не видите?!

Парни продолжали пинать в борт проезжающего автобуса, колотили обрезками арматуры, швыряли камни. Заднее стекло разлетелось с шумом, следом боковое. Пассажиры только успевали закрываться от осколков стекла. Женщины визжали. Александр переключил скорость своего заезженного автобуса и погнал по улице Ленина дальше от центра, к заводу. Разъярённая толпа осталась сзади в сумерках.

 

* * *

Мимо клуба химиков СК, стуча каблучками, бежали две девушки: Марина-именинница и её подружка – Анаит. Они бежали мимо афиши, на которой был нарисован океан, аквалангисты и написано – “Бездна”. Девчонки бежали мимо автобусной остановки, а на дороге бесновалась толпа – совсем подростки и старше. Они били стёкла автобуса, кто-то швырнул в окно на место водителя бутылку с зажигательной смесью – кабину охватило пламя. Сполохи огня плясали в промозглых февральских сумерках, колыхались на стенах домов. Тут же, у расписанной стены остановки, несколько человек били мужчину – наверно это был шофёр. Его били кулаками, а когда он упал, колотили ногами, арматурными прутьями и слышалось рычание толпы: ”Карабах”, ”Карабах”, ”Карабах”...

Девчонки бежали, чуть не падая. Анаит не могла оторвать огромных глаз от остановки. Марина шептал как заведённая:

– Не смотри... мы не будем смотреть... мы не будем смотреть.

Подружки бежали, но бежать было нельзя – ужас заморозил девчонок и в глазах у них стекленел страх. Голые кусты отделяли тротуар от убийства и чёрные тени сквозь эти голые кусты глухо вонзались в человека. Девчонок не заметили, не обратили внимания, и они пролетели.

 

* * *

Диспетчерский автобус “Оргсинтез” в это время фырчал по пересекающей улице. Александр увидел девчонок, притормозил и открыл передние двери. Муслим высунулся из дверей и заорал:

– Давайте, давайте, давайте!

Обезумевшие девушки припустили к автобусу и на ходу кинулись на подножку, забыв про мокрый асфальт. Муслим помог им. Анаит он просто втащил на ступеньки за шиворот.

– Всё? – Александр втопил педаль газа и автобус разогнался, мотая пассажиров по сидениям. Марина упала руками на пустое сиденье, всё засыпанное осколками стекла: – Ай!

Муслим поднял её, а она лизала пораненную ладошку.

Автобус погнал дальше: мимо горящего жигулёнка, мимо сгоревшего троллейбуса с обвисшими усами. Вахта прилипла к окнам – город стал чужим, и они его боялись.

Александр спросил подружек:

– Вам куда?

– Нам в 3-ий микрорайон.

– На Лермонтова высажу.

Автобус остановился у поворота во двор. Анаит и Марина выскочили на асфальт и, прижавшись, друг к дружке, побежали к горящей огнями пятиэтажке. Цок, цок – каблучки по асфальту, только не весело, а как-то рвано, как будто сердце дрожит, скребёт, срывается. Девушки вбежали в свой двор. В темноте, за кустами белела большая палатка. Ветер хлопал белыми полотнищами. Девушки пробежали мимо палатки и скрылись в подъезде.

 

* * *

28 февраля 1988 г. 01:00. Воскресенье. Город Рязань, расположение 137 полка 106-ой Гвардейской воздушно-десантной дивизии.

 

Бойцы спали – бритые головы на подушках. Вахе не спалось – знал, что старички собрались отдохнуть в каптёрке. Он поднялся с койки, сунул ноги в тапочки и, зевая, пошлёпал мимо товарищей в светлый проём открытой двери. Ваха прошёл по коридору мимо спящего у тумбочки дежурного, мимо полкового знамени, мимо фотографий героев части и свернул к туалету. Дежурный, намаявшись за день, похрапывал, раскрыв рот. Его голубой берет чуть ли не падал с откинутой назад бритой головы – мальчишка-первогодок.

Ваха, возвращаясь назад, остановился напротив спящего, встал, слегка ссутулив широченные плечи и, оттянув два пальца на левой руке ка...к влупил молодому в лоб. Берет повалился на пол, парень вскочил, глазами хлопает: – Рота!..

Ваха вовремя заткнул дежурному рот и, прижав к стене, зашептал, так что в пот бросило дежурного: – Поспи у меня!!!

Отпустил первогодка и коротким, отработанным ударом – на..а парню под рёбра. Тот, задыхаясь, согнулся над тумбочкой, а Ваха спокойно пошёл по коридору, свернул на лестницу и, шлёпая тапками, легко побежал по ступенькам вниз, на другом этаже зашёл в каптёрку – заждались ведь.

В каптёрке дым коромыслом, собрались человек 5 старослужащих, среди них был и Серёга. На столе графин с водкой, гранёные стаканы, открытые банки с тушёнкой и уже без, ломти хлеба и банка кабачковой икры.

– Мужики, разливаем! – скомандовал Серёга, увидев Ваху.

Вахе дали место за столом. Каптёр ловко достал откуда-то ещё стакан и поставил перед Вахой. Кто-то разливал уже в гранёные стаканы водку. Водка булькала из графина, как родная.

– Мужики... домой хочу... За дембель! – Серёга поднял свой стакан: – Будем.

Парни пьют – этим уже есть о чём пить. Каптёр открыл ещё банку тушёнки. Кто-то жевал хлеб, намазанный икрой, кто-то задумался, не закусывая.

– Ты, Серый, что делать на гражданке будешь?

– Я в Ленинград... там придумаю... Сначала по крышам полазаю.

Кто-то из парней крутит пальцем у виска.

– А ты, Ваха?

– В Рязани останусь... в училище буду поступать.

Все: – О...о!

 

* * *

Сумгаит, 3-й микрорайон. 28 февраля 1988 г. Воскресение.

 

Халафяны стояли во дворе у белой палатки: Римма – вдова, вся в чёрном, дети, внуки, зятья, невестки, родственники и знакомые. Сегодня у них сороковины – умер старший Халафян.

– Сердце что-то давит, – пожаловалась Римма Бармену – отцу младшего зятя.

– У меня нитроглицерин с собой, надо?

– Нет, потерплю.

Владимир – старший зять, с тревогой глядел на выход из их двора между двух пятиэтажек. Там топтались незнакомые люди, недобро смотрели на собравшихся армян.

– Сегодня опасно.

Римма твёрдо сказала:

– Помянуть папу должны... Столько людей позвали. Из Баку приехали.

Бармен положил руку на покатое плечё Риммы, прижал её к себе.

– Пойдём, Римма, к участковому сходим. Пусть милиция поможет.

– Да, пойдём, Бармен. Участковый наш в 7 доме живёт.

Они пошли, гости остались у палатки. Женщины в чёрных платках расставляли поминальные угощения. Подходили новые приглашённые, соседи.

 

* * *

Александр с отцом и материю завтракали в это время на кухне. С улицы в открытую форточку доносился шум. После смены и ночных волнений Александру хотелось просто тишины и выспаться. Шум с улицы колотил его по левой щеке, не давал есть, да и спать уже не моглось. Александр бросил ложку на стол, встал и вышел на балкон. За сыном вышел отец. С пятого этажа их серой панельки площадь перед кинотеатром “Космос” была как на ладони. Отец с сыном стояли, опираясь на перила балкона, и хмуро смотрели на начало чего-то тревожного и неведомого. На площади стояли друг перед другом люди: многотысячная чёрная толпа и солдаты внутренних войск со щитами и дубинками. С балкона не разобрать, что кричали, но было видно, как толпа колыхалась, бурлила и плескала градом камней по солдатикам. Камни бились о щиты, как о вёдра, но иногда попадали в живое, и тогда солдаты отводили согнувшегося от боли товарища за деревья.

– Почему они стоят?! Пап! – спросил Александр у отца.

– Приказа у них нет.

Солдаты не выдержали и начали подбирать камни и кидать обратно в беснующуюся толпу.

– Как дети.

Вот солдаты всё же пошли теснить толпу. Чёрная масса стала отступать, но вдруг, как по команде, ощетинилась сотнями заточек из арматуры и вонзилась в солдатский строй: кололи щиты, вгоняли заточки снизу, под бронежилеты, а потом добивали согнувшегося беднягу и уже не спасти его товарищам.

С балкона всё было видно: ненависть, кровь и ... соседские балконы. Как просто и невыносимо стоять вот так на своём балконе.

Вдруг на площадь ворвался грузовик, влетел прямо в шеренгу солдат... кто не успел отбежать, падали на асфальт а, кто ещё мог, отползали.

Из машины десантировались крепкие парни с заточками и бросились на солдат.

Ребята-срочники ВВ и не видели ещё такого – побежали, бросая щиты. Один солдатик запнулся и упал.

– Что же делаете!!! – кричал Александр, вцепившись в перила.

А солдатика уже били арматурой, не разбирая, уже волокли за ноги.

На балкон вышла мать и охнула.

– Ох!.. Это что?!.. Что делают?!

Часть озверевшей толпы развернулась и пошла в микрорайон, мимо дома Александра, по тротуару, под балконами. На ходу погромщики перевернули и подожгли мотоцикл. Слышались крики: – Армяне выходите! Сожгём!!!

– Что, советской власти совсем нет? – беспомощно шептал отец и тёр грудь там, где сердце.

Гамбаряны ушли в комнату. Первая заговорила мать:

– Давайте, гордость не надо проявлять. Зайдём к соседям. Там вон солдат бьют.

 

* * *

Толпа затекала во двор. Среди первых шёл мужчина в чёрном плаще и белоснежном шарфе – Чёрный плащ.

Навстречу толпе вышел участковый милиционер. Собравшиеся на поминки армяне стояли у палатки и с тревогой смотрели на своего участкового, который пытался что-то сказать Чёрному плащу. Участковый в такт словам разводил руками, видно убеждал, чтобы толпа ушла, а Чёрный плащ что-то цедил сквозь зубы ему в ответ и руки держал в карманах. Милиционер, наконец, увидел, что толпа уже обступила его чёрным полукольцом, он обернулся на двор, к армянам, махнул рукой, как согласный и побежал к Халафянам.

– Пятнадцать минут, – запыхавшись, говорил он, – через пятнадцать минут никого не должно быть – уходите, – и сам побежал прочь.   

Пауза, растерянные лица... Наконец страх дошёл до каждого. Армяне бросились собирать со столов поминальную еду, ринулись с сумками, салатницами и хлебом кто в подъезды, кто в припаркованные машины – всё это на глазах готовой разорвать их чёрной толпы. Римма с родственниками спешили в свой подъезд.

Двор замер... Понеслось!!! Чёрная, орущая масса вползла во двор. Погромщики крушили палатку, подожгли скамейки, столы. Белые полотнища мгновенно вспыхнули, чёрный дым поднялся над двором. Обкуренные малолетки перевернули припаркованный у газона жигулёнок.

 

* * *

По узкой лестнице в тёмном подъезде Халафяны бежали к своей двери на первом этаже. Римма дрожащими руками пыталась открыть дверь – ключ никак не попадал в скважину, а с улицы приближался вой толпы: Армяне убирайтесь прочь!!! Топот ног всё ближе, ближе.

Андрей – младший зять Риммы поднял упавшую связку ключей и открыл двери. Халафяны вошли в квартиру, заполнив малюсенький коридор и гостиную. У Риммы слёзы потекли по щекам – в этой двушке прошла её жизнь с мужем: вот диван и пианино, и ковёр на стене, который они покупали в очередь, на пианино портрет мужа... Халафяны встали. Андрей запер дверь. Римма, обернувшись, сквозь слёзы попросила:

– Надо подпереть дверь.

– Они не зайдут в квартиру... Спокойно... – сказал Бармен и поставил на стол две бутылки водки.

Владимир положил на стол закуску, что успел взять с поминального стола.

– Ставьте, что успели забрать. Помянем папу.

На стол стали ставить тарелки с растрёпанной едой, в центр стола положили хлеб. Бармен ломал его и раздавал всем. Владимир разливал водку.

– Поставьте и ему, – сказала Римма, показав на портрет мужа с чёрной ленточкой.

Перед портретом поставили стопочку водки и хлеб на блюдце.

Армяне подняли рюмки. Дети притихли, прижавшись к своим матерям, а из подъезда доносился топот ног, серая панелька дрожала, как живая.

Вдруг страшный грохот с верхнего этажа потряс дом – словно сервант упал с посудой и женский крик: Помогите! Не надааа!!!

– Это у Аванесянов... Марина кричит, – тихо сказала младшая дочка Риммы.

Напряжение прервал звонок во входную дверь. Все со страхом посмотрели на прихожую. Владимир поставил рюмку на стол и подошёл к двери.

– Кто там?

– Сабиргюль. Соседка. Дайте позвонить. Шурику-трамбонисту плохо.

Владимир открыл дверь и впустил соседку-азербайджанку.

– Телефон не работает. Не могу до скорой помощи дозвониться.

– Проходи. Телефон вон, на тумбочке.

Сабиргюль мельком поздоровалась со всеми кивками, и, склонившись над телефоном, набрала на диске номер... – в ответ короткие гудки. Их, кажется, слышат все.

– Тоже занято. Что делать? Шурика ударили. Плохо ему.

В это время со звоном разлетелось стекло на остеклённом балконе, следом стекло на кухне. Женщины завизжали, прижимая детишек к себе. Бармен спокойно сказал: 

– Сабиргюль, скажи им, что тут нет армян.

Сабиргюль кинулась к разбитому окну на кухне и закричала толпе, стоящей на тротуаре по-азербайджански:

– Нет тут армян! Они убежали... Нет армян – потом оглянулась к Халафянам:

– Боюсь я.

Бармен скомандовал всем:

– Давайте в подвал... Соседка, ты побудь немного, пока все спрячутся.

– Одна не останусь. Не останусь!

– Я буду тут. Ты только кричи, что армян нет.

Сабиргюль кинулась к окну и на срыве заголосила по-азербайджански:

– Нет армян!!! Нет армян!!!

Владимир бросился на балкон, откинул половик и открыл люк в самодельный подвал под балконом. Армяне торопливо прошли в балконную дверь и спустились в лаз подвала. Всё это происходило в крайнем смятении, но никто не толкал друг друга. С улицы армян не увидели – занавески скрыли людей.

Андрей, перед тем как спуститься, схватил отца за плечи и прижал к себе:

– Отец, я останусь с тобой.

– Я с Сабиргюль уйду. Спускайся. Береги жену, – и оттолкнул Андрея к лазу, – идите. Всё обойдётся.

В квартире остались только Бармен и продолжающая кричать Сабиргюль. Окна уже все были разбиты. Под ногами хрустело стекло, валялся битый кирпич и галька. Бармен закрыл люк, постелил поверх половик и вернулся в гостиную.

– Сабиргюль, иди к себе.

Он взял отчаявшуюся женщину под руку и вывел в прихожую.

– Иди. Ты азербайджанка.

– Бармен, ты как?

– Я в спальне спрячусь. Иди.

Бармен отодвинул задвижку, открыл дверь, пропустил Сабиргюль на лестничную клетку и быстро захлопнул дверь.

По лестнице с криками спускалась толпа погромщиков – они волокли Черкеза – мужа учительницы с четвёртого этажа. Черкез был весь в крови, и рубаха была разорвана. Идущие выше толкали его в спину, погромщик, идущий ниже, сильно ударил Черкеза в лицо и тот, размазывая кровь по белёной стене, упал вниз по ступенькам – прямо к ногам Сабиргюль.

Сабиргюль невольно опустилась на корточки к Черкезу – как давно они были знакомы.

– Черкез, – выдохнула она.

Погромщик, который только что ударил Черкеза, толкнул Сабиргюль, и та упала на бетонный пол, а парень навис над ней и его чёрный кулак уже готов был разнести ей лицо.

– Ты армянка?! Армянка! Армянка!

– Азербайджанка я! Вот моя квартира.

– Скажи фындых!

– Фындых... У меня брат есть, Вагиф.

– Иди к себе! – чёрный кулак медленно опустился.

– Фындых, фындых, – продолжала шептать насмерть напуганная Сабиргюль.

Черкеза волокли за ноги вниз, его голова колотилась по ступенькам. У подъезда Черкезу не дали встать, погромщики прыгали на нём, а потом какой-то малый колотил металлической миской ему по лицу – наверно чтобы не разбить руку. У Черкеза на лице ничего не осталось...

 

* * *

Бармен поспешно убрал со стола рюмки, и только он успел выйти в спальню, как дверь прихожей с треском вылетела из проёма. В квартиру ввалилась толпа погромщиков. За первыми спокойно вошёл Чёрный плащ.

Портрет умершего беззащитно стоял на пианино.

– А... вот где сороковины... Они хлеб жрут, – заорал один из погромщиков.

Второй погромщик – совсем подросток, подскочил к пианино, схватил портрет и с размаху – хрясь его на пол. Стекло искрами разлетелось по полу.

– Нет никого.

Чёрный плащ подошёл к пианино, распахнул свой плащ и сел на вращающийся стульчик.

– Посмотрите в спальне.

Погромщики кинулись в спальню и вытащили в гостиную Бармена.

– Где все? Родственники где? – тихо спросил Чёрный плащ, поворачиваясь из стороны в сторону на стуле.

Бармен молчал. Ему почему-то казалось, что его старого, седого не могут унизить. Он смотрел на Чёрного плаща и пытался вспомнить, где же он видел этого щёголя – может быть в горсовете?

Бармена ударили ногой в живот, потом под колени, а дальше... дальше Бармен лежал на полу, молча, стиснув зубы – ни стона, ни всхлипа – только бы родные не услышали. Кровь текла на пол из разбитого носа. Краем глаза он ещё видел, как погромщики хозяйничали в квартире: посуда на пол, вещи на пол, книги на пол. Потом стало темно.

Из спальни вышел мальчишка лет пятнадцати.

– Там больше никого нет.

– Под кровати смотрите... Эти крысы под кроватями любят прятаться, – распоряжался Чёрный плащ.

 

* * *

Армяне стояли в тесном подвале плечом к плечу. Андрей порывался к лестнице.

– Пустите, там отец. Пустите меня!

Его остановила Ирина – жена, схватила обеими руками за плечи и шептала:

– Тише. Они услышат. Папу увела Сабиргюль.

– А если он там. Если там его бьют.

– Нет, он ушёл, – твёрдо сказал Владимир.

Послышался скрип люка. Кто-то вышел на балкон. Армяне притихли, все напряжённо смотрели кверху. Даже дети серьёзно смотрели на люк. Кто-то вышел на балкон, постоял на половике, прикрывавшем лаз, и вышел.

Тишина... и вдруг... хлопнула крышка пианино, и забренчали по клавишам, и запели “Джуджалярым”: цып, цып, цып мои цыплятки... Римма стояла, обливаясь слезами.

 

* * *

На пианино играл Чёрный плащ. Погромщики орали: Джип, джип, джуджалярым...

Бармена поставили на колени. Его хлестали по щекам, а сзади поддерживали, чтобы не упал – старик не слышал песни.

 

* * *

В подвале было душно. Старшая внучка Риммы присела на корточки, младшую Владимир взял на руки. Стоявшая рядом с Риммой пожилая родственница, широко раскрыла глаза, закусила губу чуть не до крови.

– Больше терпеть не могу.

– Ты стоя. Сколько ещё будем здесь? ...Ничего, – шепнула Римма.

Из квартиры доносился приглушённый говор: ковёр скручивай... смотри, тут пальто с ламой.

Вдруг с улицы донёсся девичий крик, переходящий в хрип: А…а!

Андрей протиснулся к крохотному оконцу и посмотрел во двор через сетку.

В сумерках он увидел, как на середину двора толпа выталкивала Марину – её щипали, шлёпали, толкали. Какой-то мальчишка пнул её сзади. Девушка шла уже молча, только ладонями закрывала лицо. Голова в растрёпанных чёрных волосах моталась от толчков из стороны в сторону. Несчастную вытолкали в центр двора.

Она встала среди одуревшей шпаны, закрыв лицо руками, – жалкая и униженная... Но что-то вдруг изменилось, может она вспомнила, что она армянка? Девушка подняла лицо к небу, а там серые тучи, крыши домов и балконы – на балконах люди. Лиц их она не видела, но знала, что все стоят и смотрят, как в театре.

– Нате, смотрите! Вот я, одна!

От подъезда дома напротив тащили парня – молодого, худого, в светлой уже разорванной рубахе. И тут с тротуара встал человек – лежала куча светлого тряпья и поднялась. Это был отец Марины. Он шёл на беснующуюся толпу, едва переставляя ноги, его руки болтались плетями – сломаны были его руки. Отец упрямо шёл на толпу и с каждым шагом у него тряслась седая голова... Его ударили арматурой, потом, уже на асфальте, били мёртвого.

Воспользовавшись тем, что толпа была занята расправой над отцом и дочерью, парень, которого вели убивать, оттолкнул державших его, и побежал что есть силы из двора на улицу, мимо балкона, под которым хоронились Халафяны. Человек десять бросились его догонять. Они шумно пробежали мимо оконца, в которое смотрел Андрей – в лицо Андрею хлестнула поднятая ими пыль.

Андрей всё видел. Он ногтями скрёб кирпич на стенке подвала и выл: Г…г…

Парень вырвался из двора, побежал вдоль улицы. По дороге ехала милицейская машина – притормозила. Парень рванул к машине... – как он хотел жить! Надежда дала ему сил – это было видно в каждом его шаге, в развороте плеч, в полёте рук. Жить!!! Он пролетел по газону, перепрыгнул через бордюр, схватился за ручку задней дверцы автомобиля... – машина газанула и рывком ушла вперёд. Парень упал на асфальт – больно и страшно.

Его затащили во двор, к фонарному столбу – прямо напротив балкона Халафянов. В сумерках были видны только взмахи арматурных прутьев и слышны глухие удары. Появилась канистра... То, что осталось от человека, полили бензином и подожгли – пламя плескало по стенам пятиэтажки, вокруг стояли люди, сыпали в огонь сухие листья.

Балкон, квадрат оконца чернел под балконом, сетка, блеск глаз, страх.

 

* * *

Рязань,28 февраля 1988 г. Воскресенье. Спортзал полка ВДВ.

 

Ваха пыхтел, лёжа под штангой. На матах возились несколько молодых, отрабатывали приёмы рукопашного боя – шутейно, скорее играли. Сержант в полосатой майке и трусах колотил ногой, как заведённый, по кожаному мешку. Серёга с Эдькой – первогодком осеннего призыва, играли в шахматы на гимнастической скамейке.

– Во...от, молодой, тебе и мат, – Серёга взял чёрную ладью и картинно поставил её напротив белого короля. – Ваш лоб, боец.

Эдька ладонью поднял чубчик и подставил Серёге свой выпуклый, без единой морщинки лоб. Серёга не торопясь оттянул два пальца, – щаз, чилим тебе. Эдька зажмурился, ресницы дрожали.

– Ладно, – Серёга отпустил свои два оттянутых пальца и поставил пять коротких щелбанов, – живи, боец.

– Товарищ ефрейтор, почему увольнения сегодня не дали? – натирая лоб, спросил Эдька.

– Не зна-ю... Ещё партейку?

– Я лучше побегаю, – Эдька вскочил и быстро побежал вокруг зала.

– Догоню! Ё... мать, – незлобиво закричал ему вслед Серёга.

Эдька оглянулся и рванул во все лопатки.

Серёга аккуратно сложил фигуры в шахматную доску, положил её на подоконник и вразвалочку, словно ему было тяжело нести своё тело, пошёл к матам. Мгновение, и он, сгруппировавшись, как кошка, сделал сальто и встал прочно на обе ноги уже на матах, содрал у одного из молодых боксёрские перчатки, одел, не завязывая, и пошёл навешивать удары всем подряд – кому в зубы, кому подсечку.

Все, кто был в зале, смотрели на развлекающегося Серёгу и смеялись.   

В это самое время в спортивный зал зашёл дежурный офицер – командир разведроты, старший лейтенант Александр Коноплёв. Старлей загорелся как мальчишка, скинул ботинки, китель, зелёную рубашку и в офицерских брюках и полосатой майке запрыгнул на маты.

Серёга, не разобравшись (все в таких майках), перчаткой едва не заехал в зубы командиру. Но... тот ловко уклонился, протянул Серёгу за руку, да ещё и ногой поддел. С грохотом Серёга упал на маты.

Коноплёв снял с него перчатки, натянул на себя.

– Калоев, Подборцев, ну, и ты Наговский, – на меня.

– Товарищ, старший лейтенант, мы только перчатки оденем, – испугано предложил Эдька.

– Чего?!

Ваха, Срёга и Эдька встали вокруг Коноплёва – переглядываются. Начал Серёга, Ваха – чуть позже, когда Коноплёв парировал удар Серёги. Эдька, набрав воздух в грудь, прыгал вокруг, как молодой петушок, не зная как подступиться.

Коноплёв превратился в гибкий стальной прут – минута, Ваха и Серёга уже лежали на матах в нокауте. Эдьке прилетел поощрительный удар в челюсть, который выкинул его на пол. Перчатки шлёпнулись на маты.

Коноплёв вразвалочку, довольный, подошёл к скамейке, обулся, надел рубашку, галстук, китель повесил через руку, посмотрел на восхищённых бойцов, а у самого глаза светятся – мальчишка:

– Тщательнее надо, – пошёл к выходу, оглянулся, а вслед ему смотрели мальчишки.

Коноплёв вышел из зала, пошёл по коридору к Ленинской комнате – заглянул. За столом в дальнем правом углу сидел рядовой Сальников Иван – Ваня. Коноплёв зашёл. Ваня вскочил.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.

– Сиди... Что читаешь?

– Александр Блок, – Ваня сел.

Коноплёв уселся напротив рядового, ноги выставил в проход.

– Стихи о прекрасной даме?.. О доблести, о подвигах, о славе... Мне в школе тоже нравился Блок... Только давно уж не читал, – Коноплёв взял книгу, начал читать там, где было раскрыто у Вани.

– Двенадцать?

– Товарищ старший лейтенант, вот как понимать: пальнём-ка пулей в Святую Русь.

– ...Ты комсомолец?

– Да... так точно.

– Тогда чего ж спрашиваешь?

– Так ведь Святая.

– И толстозадая... Не знаю.

– А вот ещё... – Ваня взял книгу у Коноплёва, быстро полистал и, найдя нужную страницу, передал томик Коноплёву.

– Вот. Это самый конец: “...кто там машет красным флагом? Приглядись-ка, эка тьма! Кто там ходит беглым шагом, хоронясь за все дома? Всё равно тебя добуду, лучше сдайся мне живьём! – Эй, товарищ, будет худо, выходи, стрелять начнём”.

– И, что?

– Так ведь это Христос с красным-то флагом.

– Да, помню... «в белом венчике из роз...».

Коноплёв сидел за партой, удивлённо смотрел на солдата и думал: а раньше-то почему я не задавал такой вопрос? Ведь проходили ж в школе и наизусть учили...

– ...Читай, воин, лучше Незнакомку.

Коноплёв встал и двинулся к выходу... остановился, повернулся к Ване.

– Они стрелять в него хотели, а получается Христос-то впереди... их звал?!

– Да.

Коноплёв молча вышел.

 

* * *

Рязань. 28 февраля 1988 г. Воскресенье. Вечер.

 

Сеанс закончился. Из кинотеатра с горящей надписью “Дружба” выходили зрители и рассасывались по улице. Николай с Алевтиной неспешно шли мимо подсвеченной афиши: сине-зелёная гладь океана, аквалангисты. Летящим, рваным шрифтом написано: “Бездна” – как кровью. Афиша точно такая же, как в Сумгаите. Шёл мягкий снег, наверно, последний в эту зиму – перед оттепелью.

Алевтина прижималась к плечу Николая и всё хотела начать разговор, да не знала с чего начать – о фильме говорить не хотелось.

– Вот и выходные прошли... Как быстро.

– А у Сашки Коноплёва их и не было.

– Опять дежурный?

– М…м.

– Как жена-то терпит? У них ведь двое ребятишек.

Алевтина и Николай встали на автобусной остановке. Снег заваливал их. Алевтина стряхнула снег у Николая с воротника.

– Ко мне?

– К тебе.

Подкатил автобус. Алевтина запрыгнула в заднюю дверь, Николай помог ей, зашёл и сам. Двери захлопнулись, и автобус покатил в пелену снега.

 

* * *

Николай и Алевтина откинулись на кровати – лежали молча.

– Уже понедельник, – сказала Алевтина, глядя в потолок. – Давай летом поедем в Сочи... или в Гагры? – Она прижалась к груди Николая. Николай гладил её по стриженым волосам.

– Отпуск дадут – поедем.

– Вот, не подрался бы в Фергане, обязательно б дали... Может и со мной не лежал бы сейчас.

Николай обнял Алевтину свободной рукой – не по-медвежьи, ласково, как ребёнка.

За окном в свете фонаря, что болтался на фасаде общаги, летели снежинки, их становилось всё больше, они уже как стена.

Будильник на тумбочке показывал 0:30. В темноте слышалось: тик-так... и секундная стрелка бежала по циферблату. Алевтина так и заснула, прижавшись к груди Николая, а он не решался вытащить руку, ему было хорошо и спать не хотелось.

Покой прервал продолжительный звонок в дверь – один, второй, третий.

Николай открыл глаза, бережно освободил руку, встал и, не включая свет, вышел в коридорчик.

Алевтина проснулась и сразу села на кровати, прижав коленки к груди – ждала, пристально глядела на светящийся проём двери.

Из коридорчика доносился приглушённый разговор.

– Приказано быть на аэродроме, – по-военному твердил молодой голос.

– Сейчас буду готов, – ответил голос Николая.

Послышался шум воды из крана и плеск умывания.

– Товарищ прапорщик, я вас в машине подожду, – сказал вестовой.

Хлопнула входная дверь.

Алевтина молнией сорвалась с постели и бегом на малосемейную кухоньку – чик, и загорелся свет, задребезжала зажигалка, загремела посуда.

Николай вышел с полотенцем в комнату, Алевтина вышла к нему из кухни – стояли в свете кухни и прихожей.

– Куда?

– Не знаю.

Алевтина, спохватившись, скомандовала:

– Пей чай, ешь!

Они сидели за столом. Николай торопливо ел бутерброд, запивая чаем. Алевтина, смотрела на него, лямка ночнушки сползла, почти оголив грудь.

– Только бы не Афган, только бы не Афган... про себя повторяла женщина.

 

* * *

29 февраля 1988 года, понедельник, 6.30.

 

В салоне самолёта был полумрак, протяжно гудели моторы, солдаты дремали – всё привычно, как всегда. Момент, когда самолёт начал заходить на посадку, никто не объявлял – его почувствовали по изменившемуся гудению двигателей. Десантники прилипли к иллюминаторам, расплющив носы о стёкла – вглядывались сквозь облака в темноту. Вот облака стали уже вверху, под крылом чернела земля. Половину земли закрывал туман – это парил Каспий. На незатуманенной половине свинцовой корягой распласталась внизу река. Вот и город – видны горящие окнами многоэтажек, кварталы, знакомые любому россиянину кубики панелек.

– Где это мы? – спрашивал соседей Эдька.

Николай всматривался в проплывающие внизу улицы. Ещё горели вдоль дрог фонари. Торчали антенны на крышах.

 

* * *

29 февраля 1988 года, понедельник, 7:00 Сумгаит.

 

На взлётном поле рядом с КУНГом стоял командир полка – полковник Хацкевич, офицеры полка. Незнакомый гражданский в кепочке вводил десантуру в курс текущей ситуации в городе:

– В Городе уже третьи сутки идут погромы. Бьют армян. Больше 20 убитых... Причину не обсуждаем... Полк ВВ не справляется... на себя только погромщиков от армян отвлекли. Должны подойти морпехи из Каспийской флотилии.

– Кто руководит операцией? – перебил гражданского Хацкевич.

– Генерал-лейтенант Краев. Он назначен военным комендантом города.

– Что должен делать парашютно-десантный полк на БМД, с полным боекомплектом в городе? – забивал гвозди Хацкевич.

– Ваша задача обеспечить порядок. Про боекомплект забудьте... Не стрелять!

В разговор вступил замполит:

– Нам рекомендовали опираться на дружинников, на рабочий класс.

Гражданский снял кепочку. Всем показалось, что он сейчас сомнёт её и вытрет усталое лицо. Гражданский после паузы сказа:

–В городе много “химиков”. Рабочие общежития переполнены. Появились беженцы из Кафана – это как солома в костёр. Есть просто провокаторы. Местная власть бездействует... Опираться, майор, только на себя.

– А как азербайджанцы?.. Ну, в массе?

– Заводские комсомольцы выводили армянские семьи... Были случаи. Соседи не пускали погромщиков в подъезды... Большинство смотрят. Им тут жить, майор.

– А как жить-то...

Гражданский перебил замполита и громко сказал Хацкевичу и всем офицерам:

– Владимир Фёдорович, полк должен знать. Не стрелять! Там наши соотечественники...

 

* * *

Коноплёв смотрел в окуляр перископа, через риски видел город.

– И где враг?.. Бляха муха!

Рывком открыл люк и выпрыгнул на землю. Рота выгружалась, слышались команды на построение, строились в шеренгу по двое. Перед ротой встал Коноплёв.

– Мы в Сумгаите. Это Азербайджан. Здесь идут массовые волнения на межнациональной почве, грабежи. Азербайджанцы с армянами всё никак не помирятся. Наша задача – успокоить, взять под охрану мирное население. Не стрелять! Это приказ. Сейчас разойдись! Командиры взводов ко мне.

Солдаты направились к машинам. Коноплёв с командирами взводов расположился у своей.

– Значит так, стоим тут до приказа. Ждём...

– Без разведки тухло. Может сгоняю? – предложил Николай.

– С цветами встретят, – откликнулся один из командиров взводов.

Коноплёв достал план города, развернул на борту БМД.

– Пройдись со своими вот по этому квадрату. Улица Мира – посмотри на автовокзал. Микрорайоны 3-ий, 2-ой, 1-ый. Потом сверните на Дружбы и по Лермонтова назад. Посмотрите, что там делается у станции скорой помощи и роддома.

– Есть! – Николай пошёл к своему отделению, на ходу отдавая команду бойцам.

– Отделение, на броню. Автоматы в положение за спину.

Десантники привычно забирались на броню. Николай запрыгнул последним. БМД газанула, выскочила на асфальт и полетела к городу. Навстречу десантникам попадались редкие прохожие. Они с удивлением смотрели вслед лихо сидящим на броне парням. БМД пролетел мимо сгоревшего троллейбуса. За троллейбусом, за бетонным забором виднелась промзона. На заборе было написано огромными чёрными буквами по-русски: Смерть армянам! Десантники глазели по сторонам, и не было в солдатских глазах ни ожидания опасности, ни страха, ни ненависти – только удивление. Вокруг был город, который заболел. На фасаде проплывающего мимо пятиэтажного дома зияли чернотой несколько оконных проёмов. Обломки деревянной оконной коробки нависли над улицей, стена вокруг чернела от пожара.

– Ё... Даже коробки выломаны, – жалобно сказал себе Ваня.

Впереди, с левой стороны улицы за придорожными кустами чернела толпа, всё яснее были видны силуэты людей.

– Чуть притормози, – скомандовал Николай водителю в гарнитуру.

БМД замедлила ход. Собравшиеся были ещё сонные, не ожидали появления десантников и потому не успели выйти на дорогу. Несколько человек начали выходить, чтобы рассмотреть – кто же это едет на единственном “танке”, да ещё так расселся на броне? На десантников из толпы смотрели налитые кровью глаза – анаша, водка, бессонная ночь и ненависть сделали своё дело. С БМД на толпу смотрели умные глаза их сверстников. Кто там перед ними?

В толпе какой-то мальчишка поднял руку и показал безымянный палец – парень нервно смеялся.

Десантники зорко примечали окружающую обстановку: куски арматуры в руках собравшихся, кучи битого кирпича по краям дороги.

– Бля, пальнуть бы хоть в воздух, – ворочая спичку зубами, бросил Серёга, – шпана...

Кто-то из толпы схватил обломок красного кирпича и, широко размахнувшись, швырнул в БМД. Камень, описав пологую траекторию, упал под гусеницы. Никто из десантников не ответил ни гримасой, ни просто кулаком – проехали мимо.

 

* * *

3-ий микрорайон, 29 февраля, утро.

 

На газоне лежал перевёрнутый жигулёнок. На асфальтированной площадке дымились скамейки, столы и остатки палатки. У кустов, что торчали вдоль спортивной площадки, сидела девушка – она поджала коленки к груди и дрожала всем телом. Одежды на девушке почти не было – только грязные лохмотья её вчерашнего именинного платья. Утренние прохожие отворачивались и делали вид, что спешат на работу. Им действительно надо было на работу, только их походки, лица были уже другими, и ребятишек, что вели по детским садам и яслям, они крепче держали за руки.  

Со скрипом открылась дверь подъезда и на улицу вышла Эмма со своей девятнадцатилетней дочкой – Анаит. Всю ночь Эмма рвалась искать мужа: вскакивала, её усаживали, она вся в слезах сидела, раскачиваясь на табурете, потом снова вскакивала. Анаит обнимала её своими тонкими руками, усаживала и они сидели тогда обе, обнявшись. Так они просидели до молочного неба и вот вышли.

У скамейки рядом с подъездом лежал Черкез. Эмма не охнула, не побежала к нему – она почти сразу встала... – нет, упала на колени и, опираясь руками о землю, поползла к мужу. Своими ладонями она водила по изуродованному лицу, пыталась убрать присохшую грязь вперемешку с кровью и мясом, гладила седую, щетинистую щёку.

Анаит стояла над мамой и отцом, прижав руки к груди, – ни звука, только огромные чёрные глаза плескали слезами.

Черкез смотрел чёрными глазами вверх.

Из подъезда с чайником в руках вышла Ханум. Она присела рядом с Эммой и начала лить воду на окровавленный лоб Черкеза. Обе женщины смывали с лица убитого кровь и грязь.

Анаит села на скамейку, закрыла лицо руками и плакала, наклоняясь и выпрямляясь.

Девушка у спортивной площадки, хватаясь за сучья голых кустов, начала вставать. По тротуару в это время со смены возвращался Игорь Агаев. Он бросился к Марине, помог встать, а когда увидел, что она не может идти, взял на руки и понёс к скамейке, где были люди.

Анаит, увидев Марину на руках Игоря, вскочила и побежала им навстречу.

– Маринка! – вырвалось у Анаит из груди.

– Принеси что-нибудь одеть ей... Застыла она вся, – сказал на ходу Игорь.

Анаит, как-то высоко и неловко закидывая ноги, побежала к своему подъезду.

Игорь поднёс Марину к скамейке, усадил... отвернулся. Хлопнула дверь. Анаит с халатиком в руках выскочила из подъезда, – вот, больше ничего не нашла.

Ханум с Анаит одели Марину. Игорь так и стоял, отвернувшись к панельке.

– Маловат халатик... – заметила Ханум. Она пыталась натянуть подол халата пониже, чтобы прикрыть исцарапанные бёдра девушки.

Эмма встала и медленно пошла по асфальтированной дороге, что отделяла подъезды от центральной части двора. Она смотрела на окна, на балконы, на задёрнутые шторы. Где-то показывались и в страхе прятались за занавесками лица. Эмма что-то говорила себе – упрямо шевелились её губы... И вдруг, словно что-то открылось в ней, пропали запреты и страх, она громко заговорила, обращаясь к домам, к окнам. Её слова гулко разносились по клетке двора:

– Соседи... мы же вместе жили. За что вы нас ненавидите? Мы вместе работали, вместе строили наш город. Скажите мне!.. Почему вы боитесь?!

Эмма шла вдоль домов, Анаит шла рядом с матерью. Двор был пуст, но сотни глаз смотрели на пожилую женщину, которая, пошатываясь, шла и обращалась к ним. Эмма встала, снова оглядела закрытые окна, обернулась на здание школы, что стояло сразу за спортивной площадкой.

– Соседи!.. вот в этой школе я учила ваших детей. Простите меня!.. Я плохо учила детей... Простите. – Это она сказала почти шёпотом. Эмма закрыла лицо руками. Седые волосы закрыли руки.

Анаит стало так жаль мать... так жаль, что просто прижала бы её к груди и спрятала бы ото всех. Девушке не было страшно за себя – просто ей было неловко стоять под взглядами сотен людей. Она обняла мать и повела к своему подъезду.

– Мамочка, пойдём... Зачем это... пойдём.

Эмма ещё оглянулась на дома и громко, во весь голос, сказала по-русски:

– Простите, простите... простите.

 

* * *

БМД с десантниками летела по городу. У въезда во двор разведчики увидели сгоревший мотоцикл.

Николай скомандовал водителю в гарнитуру:

– Сверни во двор после этого дома.

БМД свернула направо и медленно въехала во двор, пыхтя, встала у входа на спортивную площадку. Десантники спрыгивали на землю, осматривались.

– Шашлыком пахнет, – поведя носом, заметил Ваха.

– Точно... Откуда? – Серёга замотал головой по двору.

Николай привычно скомандовал:

– Наговский, бери двух бойцов и оставайтесь у машины. Мы пройдёмся.

Николай с бойцами пошёл к стоящим у подъезда людям.

– Кому ж как не Наговскому? – Серёга коротко свистнул: – Сальников, Подборцев, ко мне.

Эдька, Ваня и Серёга остались у БМД, закурили. Эдька, глубоко затянувшись, обратил внимание на то, что темнело у фонарного столба, пошёл посмотреть, встал в паре метров. Серёга с Ваней тоже подошли к столбу, за ними подошёл и водитель БМД. Вдруг Эдька стал сгибаться, рывком отвернулся и с рычание выблевал... снова и снова, громко, навыворот.

 

* * *  

Николай с бойцами подходил к стоявшим у подъезда людям. Те не шевелясь, смотрели на солдат. Они уже перестали надеяться на защиту и потому забыли радоваться – смотрели, готовые ко всему.

– Здравствуйте, граждане, – бойко поздоровался Николай.

В ответ молчание. Анаит крепче прижала к себе мать. Её огромные, блестящие глаза горели надеждой: пусть их всего двенадцать, но они такие уверенные, крепкие, надёжные и... они русские, – думала про себя Анаит.

Николай стоял и не в силах был отвести глаз от тоненькой девочки с огромными глазами. Анаит спрятала лицо за плечо матери.

Тишину разорвал голос Эммы:

– Где вы были?

Десантники не ожидали такого вопроса – они ведь выполнили приказ... а слова Эммы брали за горло каждого... Николай смотрел на людей широко открытыми глазами – как запоминал: на земле лежал изуродованный старик, на скамейке сидела девушка, всё время одёргивавшая короткий халатик. Глаза людей... Он не мог отвести глаз от тоненькой, как стебелёк, девочки с завязанными в пучок вороными волосами и прекрасными, молящими о защите глазами.

– Солдаты, где вы были? – повторила Эмма.

– Мы не знали... Нас ночью подняли по тревоге, – не чуя языка, произнёс Николай.

Вглядываясь в балконы, Эмма сказала:

– Все смотрят...

Николай невольно тоже обвёл глазами серые фасады домов, но его взгляд остановился на дрожащей всем телом Марине.

– Ей нужна помощь. Мы отвезём её в больницу, – Николай взглядом приказал бойцам помочь. Солдаты, было, подошли к Марине, но та завизжала и схватилась руками за доску, из которой сделана была спинка скамейки.

Ханум прижала Марину к себе и гладила её кудрявые волосы.

– Не бойся, Маринка, это солдаты, они плохо тебе не сделают. Помоги ей, – сказала по-азербайджански Игорю.

Игорь взял девушку на руки и понёс к БМД.

– Там её отец лежит, – сказала Ханум солдатам по-русски и махнула рукой в сторону спортивной площадки, – он мёртвый.

– Есть ли ещё раненые? – спросил Николай.

– Они не выйдут сейчас.

Эмма сидела на скамейке, – её как прорвало: она заливалась слезами. Анаит что-то тихо говорила ей по-армянски.

Николай вдруг осознал, что тут, ни где-то в глухих горах, в обычном советском городе, происходит то, чему он не находил названия, только чувствовал кожей спины, затылком: сзади опоры нет.    

– Не бойтесь. Сейчас в городе много войск. Мы защитим вас.

– Пожалуйста, не уходите, – попросила тоненьким голосом с армянским акцентом Анаит, – прошу вас. Не уходите!

– Они придут снова, – сказала Ханум.

– Кто они?

– Они...

Николай, его бойцы оглядывались по сторонам: кто мог быть тут сильнее их?

– Товарищ прапорщик, оставьте нас, – обратился к Николаю Ваха.

– Сейчас в полк... Не бойтесь, гражданочки. Мы вернёмся и вывезем вас в безопасное место... Как вас зовут, девушка?

– Анаит.

– Мы вернёмся, Аня. Я вам обещаю, – говоря это, Николай покраснел. Он смотрел на девушку и не мог оторваться от её прекрасных глаз.

Десантники спешно запрыгнули на броню, помогли усадить Марину. Игорь запрыгивал уже на ходу. Боевая машина газанула и унеслась из двора, оставляя за собой синий дым.

– Где служил, братан? – поинтересовался у Игоря Ваха.

– В 56-й ДШ.

 

* * *

БМД встала перед крыльцом станции скорой помощи. Игорь с девушкой на руках и Николай скоро подошли к крыльцу, поднялись по ступенькам. Николай дёрнул за ручку – дверь была заперта, он нажал кнопку звонка раз, два, три... начал колотить кулаком. Наконец дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель выглянула уже немолодая медсестра и испуганно начала оглядывать Игоря с девушкой на руках, Николая и спрыгивающих с “танка” десантников. Её худющая шея так вытянулась, что, казалось, отделила голову от туловища.

– Зачем стучите?

Николай отодвинул медсестру, прошёл в больничный коридор. Следом прошёл с девушкой на руках Игорь.

К вошедшим, не торопясь, вышла врач – немолодая, в свежайшем белом халате и накрахмаленной белой шапочке.

– Что случилось? – спросила она с достоинством и без малейшего профессионального интереса.

– Вот, избили нашу соседку, – ответил Игорь, с трудом удерживая Марину.

– Она что, стоять не может? Поставь её.

Марина сама соскользнула на пол и попыталась встать, но оступилась и со стоном стала падать прямо на стоявшие вдоль стены стулья. Игорь с Николаем едва успели поддержать её и усадили. Испуганная, замученная девочка сидела у чистой казённой больничной стенки – одна. Ей было больно сидеть, но больше боли ей было стыдно, и она тихо плакала и всё время одёргивала Анькин халатик.

– Что ты тут свои ляжки показываешь? Срам. Не носила б такое безобразие, так и не случилось бы ничего, – врачиха прожгла Маринку глазами.

Девушка вжалась в стул и смотрела в пол. Игорь молчал – ему даже вроде бы стыдно стало.

– Окажите помощь пострадавшей! – по-военному отчеканил Николай. – У вас через дорогу убитые лежат. Вы не знаете это?!

Врач внимательно посмотрела в глаза Николаю.

– Командовать тут не надо. Вы не у себя...

Николай смотрел на накрахмаленную врачебную шапочку, покачивающуюся на голове врачихи в такт словам, и в его груди собирался кулак, готовый прошибить любую стену. Женщина увидела это, и у неё в глазах появилось смятение. Николай одёрнул себя, развернулся на каблуках и пошёл к двери – гулко отдавались в пустом коридоре удары его каблуков. У двери, в пол-оборота, тихо, но ясно он сказал:

– Пострадавшей помочь!.. Проверим!

– Вас никто сюда не звал! Покиньте больницу!.. Убирайтесь! – визжала врачиха.

Николай слышал эти последние слова уже на крыльце, сбегая вниз по ступенькам.

– Заводи. В расположение. Гони!

БМД вылетела с больничного двора и понеслась по улице. Начал накрапывать противный зимний дождь.

 

* * *

Вдоль дороги стояли БМД и Газ-66. Моросил холодный дождь. Капли воды копились на повёрнутых к городу стволах пушек и стекали ручейками на землю. За техникой мокли зелёные палатки.

В офицерской палатке за столом собрались отцы командиры: пили чай из эмалированных кружек, смотрели, как Коноплёв играл в шахматы с командиром 2 роты Генкой Селюниным.

Зашёл Николай – ему дали место у стола.

– Что видел? Как атмосфера? – подняв белую ладью высоко над доской, спросил Коноплёв.

Товарищи смотрели на Николая, ждали.

– Дирижирует кто-то тут. Кучи камней заготовлены по улицам. Заточки.

Николаю налили из зелёного чайника горячего чаю, кто-то пододвинул к нему початую пачку печенья “Артек”.

– Промой кишки, Коля.

Николай, обжигаясь, швыркал из кружки чай и вполголоса рассказывал:

– У автовокзала толпа. Малолетки обкуренные... Есть и взрослые дяди.

– Пострадавших видели?

– Да... – и замолчал, – надо бы роддом и станцию скорой помощи по Лермонтова прикрыть... Армян вывозить надо.

– Хацкевич к военному коменданту поехал. Ждём, – сказал Коноплёв, и развёл ладони над шахматной доской.

 

* * *

Под дождём, у трупа мужа и отца сидели на скамейке Эмма и Анаит. Покрывало, накрывавшее Черкеза, – промокло. Вода уже не накапливалась в его складках.

Из подъезда вышла соседка-армянка Валентина с дочкой Кариной – лет пяти.

– Идёмте в дом. Замёрзли совсем.

– Не могу.

– Пойдём, мама.

Валентина с дочкой встали рядом.

Мимо по тротуару торопливо прошли мужчина и женщина – старались не смотреть.

Из-за угла дома выбежал Игорь и закричал, ещё не доходя:

– Скорее уходите! Снова идут!

– Как я его оставлю?! – Взмолилась Эмма.

– Пойдём, мама.

– Быстрее, быстрее, Эмма, – Валентина схватила Карину на руки и кинулась в подъезд.

Игорь подбежав, тоже стал поднимать Эмму со скамейки и всё время твердил:

– Они ничего с ним не сделают... они ничего с ним не сделают... Сами спасайтесь.

Анаит, наконец, просто потащила мать за собой к двери.

Сразу, только их скрипучая дверь захлопнулась за подолом Эммы, во двор ворвалась кипящая толпа. Чёрная масса заполнила спортивную площадку и, как будто уже зная куда, выбросила щупальцы к подъездам.

 

* * *

По ступенькам спешила Валентина с дочкой на руках. Эмма с Анаит едва успевали за ней. Эмма вдруг очнулась от горя и рвалась подальше от входа в подъезд, хваталась руками за металлические перила и упорно подтягивала себя шаг за шагом. Не за себя Эмма боялась – она дочку спасти хотела.

На площадку им навстречу вышла Ханум.

– Идите ко мне. Я их не пущу.

– Спасибо тебе, Ханумка, – Валентина спустила Карину на пол и попыталась обнять азербайджанку. Та не стала обниматься, а подтолкнула Валентину с дочерью к своей открытой двери.

– Заходите скорее... Скорее!

– Анаит, иди к Ханум! – выдохнула Эмма. Грудь её разрывалась от ударов сердца, и Эмма сказала это не надеясь, что её слышать.

– Мама!..

– Я буду дома.

– Зачем! Мама!

– Со мной они ничего не сделают, Анаит, иди, – Эмма сильно толкнула дочь к двери. – Ханум, забери её!

Ханум завела Анаит к себе в коридор, а сама осталась на пороге и смотрела вслед уходящей наверх Эмме.

Эмма с трудом поднималась по лестнице – торопиться ей было незачем, на площадке напротив окна она оглянулась, кивнула Ханум, и пошла к своей квартире.

 

* * *

В девятиэтажке напротив один подъезд. Дорогу погромщикам у входа преградил высокий мужчина в тренировочных штанах и пиджаке, накинутом на майку.

– У нас армян нет! Не надо портить подъезд.

Мужчину окружили взбешённые молодые парни, они подошли вплотную и уже дышали ему в лицо. Чёрный плащ стоял в толпе, наблюдал.

– Ты сам не азербайджанец, – кричали мужчине.

– Что, не видите?! Вот, смотрите! – мужчина достал из пиджака паспорт, развернул его и показал сначала стоявшим рядом, а потом поднял над головой и показал всем.

– Смотрите, я азербайджанец. Меня зовут Эйюб. Моя мать азербайджанка, мой отец азербайджанец. И я не пущу вас в мой подъезд.

Чёрный плащ протолкался к Эйюбу.

– Зачем шумишь, Эйюб. Я тебя знаю. Ты не хочешь пускать нас? Мы не войдём. Ты тут хозяин и мы уважаем это, – Чёрный плащ повернулся к толпе, – идите вон в тот дом. Там есть армяне.

Парни медлили. – Идите! Идите! – Толпа медленно попятилась. – Быстрее!

Погромщики побежали к дому напротив. Чёрный плащ пошёл следом, обернулся к Эйюбу – улыбается.

 

* * *

В квартире Ханум было много армян: женщины, дети. Они заполнили всю комнату, сидели на стульях, на диване, на полу. Анаит стояла у окна, смотрела во двор. Ханум сидела у тумбочки с телефоном, крутила диск – скорее для того, чтобы что-то делать. Телефонная трубка, казалось, раздавила её левое ухо. Ханум бессильно опустила руку с трубкой – короткие гудки, кажется, они звучали на всю квартиру.

Вдруг раздались страшные удары в дверь. Все вздрогнули. С лестничной площадки раздались крики по-азербайджански:

– Ханум, открывай! – Потом русский мат.

Ханум вышла в коридор, подошла к двери. Новый удар громыхнул ей в лицо. Женщина вздрогнула всем своим худеньким телом и зажала уши обеими руками. В дверь сыпались новые удары. Ханум почему-то сейчас вспомнила, как получала свою однушку, как сосед врезал замок в эту дверь, как она красила её.

– Уходите! Уходите!.. Я вызвала милицию.

– Выгони армян, и мы уйдём.

– У меня нет армян.

– Открывай! Мы знаем, что у тебя есть армяне.

Снова загремели удары в дверь, и от косяка отвалилась штукатурка к ногам Ханум.

Ханум ушла на кухню. На глаза ей попался нож в раковине. Она бережно вытерла его полотенцем и с ножом в руках вернулась к двери. Когда она проходила мимо гостиной, увидела армянок, прижимающих руками к себе детей... С какой яростью она шла к своей двери, забыв о страхе, не чувствуя себя.

– Ханум, ты не азербайджанка. Мы тебя презираем, – орали из-за двери, слышался смех.

Ханум рывком отодвинула задвижку и распахнула дверь – стоявшие на лестнице отшатнулись.

В проёме встала худенькая, уже не молодая женщина, перед ней стояла толпа погромщиков, среди них стоял Чёрный плащ.

– Я азербайджанка! Вам нужна кровь? Возьмите мою, – Ханум провела лезвием себе по руке. Кровь быстро выступила по разрезу и струйкой потекла по руке. – У меня азербайджанская кровь. Вот! – Ханум бросила нож на бетонный пол, подняла окровавленную руку, шлёпнула ладонью по скопившейся на руке крови, потом провела окровавленной ладонью по лицу. – Я за Азербайджан кровь отдам! Убирайтесь!

Чёрный плащ плюнул под ноги – дура!..

– Идите на четвёртый этаж. Там армяне, – тихо скомандовал своим.

Толпа поползла наверх мимо Ханум. Худенькая женщина стояла у своей двери с вытянутой окровавленной рукой. Глаза её были как два чёрных сияющих камня.

 

* * *

Проходила погрузка роты Коноплёва. Сам Коноплёв с взводными шёл к уже рычащим БМД, на ходу давая последние указания:

– Задача – очистить улицу Мира. Взять под охрану банк, сберкассу. Нападающих разоружать.

– А что с ними делать дальше?

– Передавать ВВэшникам.

– Стрелять нельзя?

– Не стрелять!.. Только в крайнем случае и не на поражение. Давай, мужики, – по коням.

Взводные разбежались по своим машинам. Николай прыгнул последним – уселся привычно, уже на ходу под пушкой. БМД вырвались на асфальт и погнали по городу одна за другой. Мощь…

Снова замелькали знакомые дома. Вот и гостиница, а за ней площадь автовокзала.

Улицу запрудила чёрная толпа. Они всё ближе, ближе, ближе. Что с ними делать? Как?!

Машины затормозили, десантники на ходу начали выпрыгивать с бортов и дальше бежали цепочками, прикрываясь бронёй.

Чёрная масса и не думала разбегаться. Слышались крики: на азербайджанском, на русском.

Когда десантники подошли на бросок руки, в них полетели заготовленные камни – удар, удар, удар о броню, камни катятся на асфальт.

Рядом с Николаем схватился за плечо боец, второй согнулся над асфальтом – всё лицо в крови, капли крови капают под ноги. 

– Ближе! Ближе давай! – проорал Николай в микрофон своему водителю.

Из толпы полетели в БМД бутылки с искрящимися, как бенгальские огни, фитилями. Несколько бутылок разбились на корпусе одной из машин. Чёрный дым поднялся нал улицей, закрыл боевую машину. БМД дёрнулась влево и покатила на толпу – там вопли.

Водитель, весь в дыму, задыхаясь, пытался остановить машину, а вокруг сквозь чёрный дым плескало пламя, жгло глаза, руки. Парень уже на последнем дыхании навалился на рычаги. Машина встала. Чёрная вонь накрыла водителя... и всё, и нет уже солдата-срочника.

Николай в несколько прыжков оказался у БМД... с бойцами вытащил обгоревшего товарища...

– Куда положить? – стучал в голове Николая простой вопрос. Он держал парня на руках, а вокруг надвигалась толпа и на асфальте, под колёсами лежали задавленные, слышались стоны, некоторые на дороге ещё шевелились.

После первого шока протестующие начали оттаскивать с асфальта пострадавших. Десантники помогали им. На мгновение даже показалось, что ожесточение ушло. И тут разнёсся крик: убийцы! Крик повторяли уже сотни глоток: убийцы!!! Толпу уже ничего не сдерживало, толпа озверела и пошла на десантников.

Эдька, Ваня, другие первогодки стояли с пустыми руками и растерянно смотрели в лица нападающих – таких же, как они молодых.

Куски арматуры поднялись над толпой – бешеные глаза, перекошенные рты. Сейчас солдат сомнут. Вот сейчас.

Откуда-то из дыма, в самую середину, перед нападающими выскочили Серёга с Вахой. В руках они сжимали свои сапёрные лопатки, и в их глазах уже не было растерянности. Сапёрные лопатки появились в руках у всех десантников – мгновение, и началось бы побоище между соотечественниками.

Автоматная очередь разорвала улицу. Николай, стоя на БМД, с локтя стрелял в воздух, гильзы сыпались на броню. Перехватившись, он дал очередь по фонарю, что высоко наклонился над дорогой. Стёкла плафона посыпались прямо на головы тех, что были внизу.

Несколько погромщиков – те, что стояли ближе, сразу бросили свои дубинки и повалились на колени.

В сопровождении двух автоматчиков, почти вплотную к погромщикам вышел Коноплёв – автомат в руке, готовый сыграть и прикладом и свинцом. Нет, Сашка бы никогда не сделал этого. Но на тротуаре не сомневались – положит любого, кто только поднимет руку.

– Автоматы к бою!

Мгновение, и лязг затворов загипнотизировал толпу.

– Холодное оружие на землю! С поднятыми руками строиться вдоль дороги.

Погромщики охотно бросали арматуру... и с поднятыми руками становились там, где им сказали.

Стоящие сзади ещё попытались бежать, но путь им преградили десантники из других взводов.

 

* * *

БМД перекрыли проезды мимо дома с вывеской: “СБЕРКАССА”.

У двери в учреждение курили Николай и Коноплёв.

– Вовремя ты пальнул...

– Лишь бы в ответ не начали... на поражение тогда, что ли?

– Только в воздух... Прикладом или стволом.

– У нас щитов-то нет. Дотянись тут прикладом... – Николай бросил бычок. – Сань, микрорайон-то не прикрыт. Отпусти с отделением. Тут рядом.

– Нам приказано быть тут... Куда ты пойдёшь?!

– Там надо быть! – Николай махнул рукой на дома через дорогую.

Коноплёв молчал.

– Обещал я. Пусти!.. Один пойду.

– Бери первое отделение.

 

* * *

По лестнице спускалась совершенно голая Эмма. У неё было разбито лицо, седые волосы торчали клочьями. Она уже перестала прикрываться – шла строгая, сжав плотно губы. Так спускалась она этаж за этажом. Двери соседей были заперты – только крики и визг взбесившейся толпы.

 

* * *

Анаит стояла у окна гостиной и смотрела во двор.

Толпа вывела семью Даниелян: отца, мать и сына 16-ти лет. Первым шёл отец, за отцом сын и последней мать. Мать подгоняли сзади ударами. Сын пропустил мать вперёд и пошёл последним.

На балконах стояли глазеющие соседи. Анаит видела их через стекло.

Погромщики первым ударили арматурой сына, потом ударили мать, отца. Обрезки арматуры мелькали в руках бандитов и беззвучно ударяли по людям. Даниелянов добивали уже на земле.

Из прямоугольника окна смотрели во двор укрывшиеся у Ханум женщины – они закрывали детям глаза руками. Огромные, полные слёз глаза Анаит...

Во двор из подъезда вытолкнули Эмму. Среди серого двора забелел её силуэт. Её вывели в самый центр – к спортивной площадке.

Анаит открыла рот... Как подхваченная ветром чёрная пушинка она сорвалась к двери, и уже ничто не могло её удержать. Мелькали ступени, белёные стены подъезда, окна. Анаит вылетела на улицу, и... двор разорвал крик: Мама!!!

 

* * *

По улице в колонне по двое бежали 12 десантников – в ногу, автоматы за спинами. Первым бежал Николай, замыкающими Серёга и Ваха.

Десантникам попадались прохожие, которые с удивлением смотрели им вслед, толпа молодёжи свистела и посылала матом – десантники бежали, не обращая внимание.

– Отделение, шагом! – скомандовал Николай. И во, они, уже сдерживая дыхание, шли покачиваясь, печатая шаг.

 

* * *

Анаит бежала через двор. Господи! Она никогда не умела бегать, и тут бежала, нелепо высоко поднимая ноги и размахивая не в шаг тонкими руками... Её окружили. Её хватали, её рвали.

Фасады пятиэтажек, окна – в них лица. Балконы – на них соседи. Девичий визг. Канистра.

Объятая пламенем, живым огненным крестом Анаит шла к лежащей на земле, истерзанной матери. Упала.

Через двор, с одеялом в руках, бежал Игорь – долго бежал, кажется, вечность. Рядом с Анаит он с размаху упал – кто-то поставил ему подножку... Он накрыл Анаит одеялом и так остался сидеть на коленях, сгорбившись.

 

* * *  

Прямо на десантников вышла толпа – человек 300. Отворачивать поздно. Лица в ненависти, в руках арматура, топоры...

Первым шёл Николай. За ним в две шеренги, став шире, шло отделение – пружинисто, собранно, нагло. Как раскалённый нож они вошли в толпу – толпа расступилась. В глазах у погромщиков был страх.

Николай смотрел им в глаза. Десантники шли, шли, шли... только рука у кого-то дрожала на чехле сапёрной лопатки.

В толпе, за спинами стоял Чёрный плащ. На него вопросительно смотрели: мол, пора начинать.

– Автоматы надо бы забрать, – спросил сосед по-азербайджански.

– Не надо...

Николай встретился взглядом с Чёрным плащом – тот спрятался за спины.

Так шли двенадцать бойцов, молча, пока не кончилась эта чёрная злая масса.

Ваха обернулся к толпе, оскалив зубы. Серёга легко выдернул сапёрную лопатку из чехла и хрясь лезвием об асфальт – только отточенная сталь блеснула на свету. Лопатка вонзилась в улицу. Серёга наклонился, выдернул её из асфальта и вставил в чехол. Постояли, повернулись и побежали догонять ушедших вперёд товарищей.

 

* * *

Николай стоял рядом с сидящим на коленях Игорем, вокруг, склонив головы, стояли десантники.

Поодаль, у Данелянов, склонились Эдька с Ваней. Ваня сел на колени перед подростком и стал накладывать бинт с ватой на сочащуюся кровью рану на плече.

Эдька подошёл к Николаю:

– Товарищ прапорщик, там трое... Мальчишка вроде жив.

– Скорую! Из-под земли... Бери Ваньку... Бегом!!!

Эдька увидел Анаит с Эммой, отступил на шаг... Ваня смотрел с колен, вытянув шею... Они бросились из двора – они знали уже, где была станция скорой помощи. Наверно тогда они стали воинами – их бы не остановила и тысяча убийц.

Начал накрапывать дождь. Игорь всё сидел на коленках, поправляя одеяло на Анаит, с себя он снял пиджак и накрыл им Эмму. Из домов подошли к убитым несколько человек. Ханум принесла покрывало и накрыла им Эмму.

Десантники стояли и невольно смотрели на окна.

Балконные двери начали закрываться, окна затягивались занавесками.

 

* * *

Моросил дождь. Прикрываясь, чем только могли, или просто махнув на дождь рукой, к автобусам шли армяне – семьями и поодиночке. Люди несли с собой то, что успели схватить в последний момент: сумки, одеяла, рюкзаки. Люди помогали идти изувеченным.  

Командир полка стоял вытянувшись в струнку, губы сжаты, а глаза плакали. Рядом стоял гражданский в кепке, чуть дальше Александр Коноплёв, другие офицеры полка.

Мимо шла семья Халафянов. Андрей с женой помогали идти Бармену – тот с трудом передвигал ноги. Лицо старого армянина было в синяках, голова перевязана кровящимся бинтом, седые волосы торчали над марлей.

Проходя мимо офицеров, Бармен остановился. Встали Халафяны.

– Русские, что же вы допустили?!.. – Бармен говорил, еле сдерживая слёзы. – Мы не советские люди?.. Мы советские люди! – Голос старика сорвался на плач. – Я воевал! Я под Новороссийском был ранен... Перестройка! Гласность! Вы в Москве не знали, что тут заточки на трубопрокатном делали?.. Что водку раздавали... не знали? Это гласность?! Не хулиганы тут, нет – тут измена!!! Измена!

Бармен сделал несколько шагов, снова встал, собрав последние силы.

 – Выходные проводили. До понедельника ждали?!. Если о Сумгаите не узнают правду... – Бармен, собрав слюну пополам с кровью, плюнул на асфальт, – вот ваша демократия. – Бармен поднял к текущему серым дождём небу кулак и погрозил: – Плохо вам, русские, будет. Друг друга возненавидите и убивать будете.

Над площадью раздался женский вопль. Все посмотрели в сторону этого вопля.

Через площадь шёл солдат без щита и дубинки, его автомат был за спиной, каски не было, по щеке с головы стекала кровь, погон горел буквами ВВ. Солдат нёс на руках девочку лет 14-ти. На девочке почти не было одежды, по ногам стекала кровь. Солдат прижимал девочку к груди крепко-крепко. Тонкая рука девочки болталась у солдатского ремня. Следом шла мать девочки в промокшем халатике и рвала на себе волосы. Волосы оставались у женщины на мокрых от дождя и слёз руках. Женщина останавливалась, будто что-то вспомнив, и тогда вопль раздирал всё небо.

Стояли офицеры, стояли солдаты, а им по сердцам хлестал этот вопль.

Стоял Николай. Провалиться б – плохо было ему. Рука так вонзилась в ногу, что не оторвать. Глаз отвести не мог – страшно, а не мог.

Опустив голову в землю, стоял Александр Коноплёв. Чуть больше года осталось жить старшему лейтенанту Коноплёву. Не желая кровопролития, он встанет перед боевиками какого-то «Народного фронта» и предложит сдать оружие. В ответ получит пулю.

 

* * *

По улице мимо пятиэтажек уходил из города десантный полк. Одна боевая машина остановилась у обочины. С БМД спрыгнул Николай и пошёл во двор. Он шёл через весь двор к спортивной площадке, к тому месту, где лежали Анаит с Эммой. Николай встал у того места. На земле уже ничего не было видно – молодая апрельская трава закрыла всё. Николай снял берет, постоял с минуту, рассматривая каждую травинку, каждый комочек земли. Всё, пора домой – повернулся и пошёл обратно, зажав берет в руке.

На стене дома Николай увидел надпись чёрными большими буквами на русском: АРМЯН НЕТ.

Солдаты стояли у машины, курили. Николай встал рядом. Ваха дал ему сигарету, Серёга дал прикурить. Вроде домой, а тошно.

– Я, товарищ прапорщик, вокзал в Душанбе не могу забыть... – заговорил Серёга. – Как там наши?

Докурили, бросили окурки, и на броню. БМД зафырчала, выплюнула синий дым, и покатила дальше из города.

АРМЯН НЕТ – виднелась надпись на остающемся позади доме.

В Сумгаите по официальным данным было убито 32 человека. Количество изувеченных неизвестно. Единицы были осуждены за мародёрство, один приговорён к высшей мере, но и он давно на свободе.