Александр ВИН. ПРОСТОЙ РЕМЕНЬ С ТЯЖЁЛОЙ ПРЯЖКОЙ. Рассказы

 

Александр ВИН

ПРОСТОЙ РЕМЕНЬ С ТЯЖЁЛОЙ ПРЯЖКОЙ

Рассказы
 

ПОСЛЕДНИЙ УДАЧНЫЙ КОНТРАКТ МИСТЕРА ВЭНА
 

Люди будут постоянно взывать о помощи,
даже в тех случаях, когда могли бы справиться сами.

Не очень-то и спеша, огромный танкер высунул тупой нос из тесноты причалов на простор морского канала. Шевельнулся наверху, в переплетении его антенн, сигнальный флаг, жёлто-красный, как лист осеннего клёна. Воздушная волна прощального гудка туго проплыла над портовыми сооружениями и на миллиметры вогнула внутрь плоскости светлых зеркальных окон Башни.

Примерно в это же время, поворачиваясь у дальнего пирса, перечеркнула небо стрела портального крана – и оттуда мгновенно примчался в Башню солнечный зайчик.

Затем точно по графику лязгнул сцепками около склада состав рефрижераторных вагонов, подавая себя к погрузке. Диспетчер поднял телефонную трубку и тут же в Башню метнулся и спрятался внутри её нетерпеливый звонок.

Башня – мозг большого порта.

Сто лет назад в ней работали и отдыхали лоцмана, а в последнее время её верхний этаж сверкал в закатных и рассветных лучах четырьмя громадами тяжёлых офисных окон.

Внутри голубых стекол, внимательно рассматривая весь мир и оставаясь невидимым для других, по привычке заложив руки за спину, стоял мистер Вэн.

Понемногу опускался в воду гигантский железобетонный док, почти готовый принять на свою спину приготовленный к ремонту ржавый траулер; въезжали в северные и западные ворота порта колонны больших машин и, через некоторое время, тяжелогружёные, также ровно покидали его через южные.

А мистер Вэн всё стоял.

Чуть, совсем немного, пылили в стороне пять составов с минеральными удобрениями из Китая, громыхали пока ещё ровной, нераскроенной сталью судоремонтные площадки; сновали внизу оранжевоголовые люди и зелёные черепахи-автопогрузчики, а мистер Вэн продолжал смотреть в огромные окна, лишь изредка шагая по мягкому ковру кабинета; задумчиво отвечал на звонки, изредка присаживался в тяжёлое просторное кресло.
 

К тому, что люди называли его просто мистер Вэн, он привык.

Привыкли и они, потому что всё, что на сотнях гектаров порта двигалось, поднималось, гудело, блестело фосфором электросварки, всё – и короба тяжёлых судоремонтных доков, и сияющие штабеля ровно нарезанных алюминиевых болванок, и горы каменного угля; всё, вплоть до последнего кривого гвоздя, вбитого сегодня ранним утром в палубную доску самого грязного, самого крохотного портового буксира – всё это принадлежало только одному человеку. – Мистеру Вэну.

Именно поэтому и стоял он так вот уже много лет, каждый раз вплотную к одному из просторных, во всю стену, от пола до потолка, окон, наблюдая за подробными выгодными движениями внизу и управляя жизнью империи, созданной когда-то исключительно по его воле.

Внутрь Башни допускались только избранные. Лишь несколько технически необходимых людей могли с уверенностью утверждать, что были там и видели прочно стоящего на светлом ковре, лицом близко к невидимому стеклу, серебряного человека.

Крупная фигура, всегда в сером костюме, резкие черты волевого бледного лица, седые вьющиеся волосы – мистер Вэн действительно походил на серебряное изваяние, оттенённое чёрными линиями.

Профиль, сплошь из презрения, и надменная губа – одинокий волк, однажды почувствовавший вкус бурной финансовой крови и никак не желающий остановиться, разжать всё ещё тугие клыки.

Тысячи людей во всем мире работали на мистера Вэна, не зная о нём ничего и даже не догадываясь о том, что он есть. Моряки разных стран, английские докеры, аргентинские шахтеры, даже те, важные, в столицах, имеющие такое образование и манеры, которых у мистера Вэна никогда в жизни не было.
 

Протрубил на военном корабле вечерний рожок, означая правильный заход солнца, через несколько минут и сам оранжевый шар упал на нить далёкого горизонта.

Мистер Вэн вздохнул, опустил напряжённые плечи. Постоял у окна, перешёл к столу, перенёс откатившийся в сторону карандаш на положенное тому место.

Помедлив, сел. Достал из стола толстую тетрадь в кожаном переплёте, попробовал читать, листая. Отложил. С излишней осторожностью, почему-то оглянувшись на дверь, отыскал в нижнем ящике стола очки и неуверенно устроил их на переносице.

Набрал телефонный номер.

– Добрый вечер. Мне необходимо услышать Аду. Да, рекомендовали…
 

После недавней смерти жены он часто вспоминал их общую юность – и всегда мрачнел от осознания потери. Лучше её не было… Никого, кроме жены, не было в жизни мистера Вэна.

Он, начинающий журналист, и она – рыжее счастье.

Он, обнимая по утрам весь мир, покупал для неё маленькие чудесные цветы у добрых торговок на ближних рядах, а она, смеясь, всегда и при всех утверждала, что случайно нашла себе самого лучшего.

Он пытался тогда быть писателем – и рукописи в карманах его плаща не слишком часто встречались с медными монетами.

Угнетаемые невозможностью жить так радостно, как требовала их молодость, они решились, и он ушёл в рейс, в Атлантику, на путину. Три месяца удивлялся в редких письмах, что деревянные бочки в трюме сейнера пахнут лесными грибами и осенью, а когда под конец чуть не сошёл с ума от горя разлуки, поклялся и ей, и себе, что всегда – понимаешь, всегда! – они будут вместе.

Он обещал ей всё-таки стать известным, для заработка днём гнул спину на разгрузке портовых вагонов, а вечерами на крохотной кухне писал про океаны…

Потом были громкие и отчаянные дела в профсоюзах, затем – собственный бизнес. Он рвал конкурентов, мстя всем за голодное начало собственной жизни и за бедные платья её, когда-то восемнадцатилетней.
 

Два месяца назад, в минуту, последнюю для принятия таких решений, он, очнувшись от наваждения обыденных дел, распорядился сбить уже готовые стальные буквы с бортов нового танкера, построенного на его верфях и полностью готового к спуску на воду. Распорядился назвать корабль именем жены. Зачем? Пожал плечами. Чтобы помнили… Кто?

Детей у мистера Вэна не было. Только по этой причине он слишком часто вытирал ее слёзы грустными весенними вечерами.

Чтобы помнили? А сам?! Что сделано, чтобы не забывать, чтобы исполнить обещанное ей когда-то?

Приняв решение, он стал чувствовать, что нетерпелив. Не обманывал, не льстил собственному голосу, не уговаривал себя выдавать многое забытое за правду. Просто понял, что может написать книгу. Для неё, о ней, о них…

Тысячи ярких мгновений, когда-то удививших его и вскоре ненужно упавших в жизненный сумрак, стали проявляться так отчетливо, как будто происходили вчера.

В конце каждого дня, окинув требовательным взглядом остановившуюся портовую суету за окнами Башни, он садился писать. Доставал из стола тетрадь, с нетерпением, почти жадно, читал несколько последних готовых страниц, закрывал глаза и вновь, как и когда-то, разговаривал с ней…

Часто, не в силах сдержаться перед каким-то внезапным, чувственным образом или важным размышлением, и укоряя затем себя за поспешность, мистер Вэн оставался в Башне и на ночь. Так в других его толстых тетрадях появлялись рассказы – стремительные и точные, как японские сюрикены, – в строчках которых даже и не могло присутствовать ни пылинки лжи.

Отвлекаясь на малое, он всегда помнил о главном – о книге.

Краткой мыслью каждого из своих рассказов он пытался что-то объяснить, в чём-то упрекнуть невнимательных и нелюбопытных людей, из которых, по его непреклонному убеждению, и состоял весь окружающий мир. Он не хотел никого учить или укорять в скудости их жизни, он просто говорил, что можно жить не так.

А книга…

По-прежнему честно и вновь волнуясь такой возможностью, он говорил ей о своей любви; о том, чего не успел в спешке жизни и не смог для неё сделать; извинялся, клял себя за нечаянную когда-то грубость, ненужно возникшую в то проклятое время, когда ничего не получалось, когда не было досыта даже самой простой еды, а вечерами они ложились спать в холоде; за то, что редко целовал её потом, когда вокруг них были уже люди в дорогих одеждах.
 

Твёрдо убеждённый, что в таком деле ему нельзя быть смешным или слабым, мистер Вэн обратился к профессионалу.

Столичный книгоиздатель, давний знакомый, человек не его бизнеса, поэтому никак не враг, а своей тонкой язвительностью скорее похожий и близкий, всё равно принял его с удивлением.

– Ты пишешь?! Ты?

Задумчиво кусал ногти, читая. Не моргая острыми чёрными глазами, внимательно смотрел прямо в лицо, прочитав его рассказы.

– Это действительно написал ты? Когда? Почему не говорил раньше?!. Убил бы за такую застенчивость. Печатаю.

Мистер Вэн потребовал тайны.

Издатель искренне хохотал, обещая только через год раскрыть имя автора. Даже обязался дать письменное подтверждение.

– Тебя ждёт успех, гарантирую. А то, что эти славные рассказы написаны тобой, читатели узнают вовремя, никак не раньше, чем через год. Или после твоей смерти. Представляешь анонс: произведения покойного мистера Вэна! А? Каково? Уверен, это поднимет тираж процентов на тридцать.

Издатель славился в обществе изящными шутками.

Мистер Вэн медлил, сомневаясь уже в другом.

– Ты мне не льстишь?

– Разве моего мнения недостаточно?

Человечек постучал ногтями по блестящей поверхности большого стола, заваленного книгами и рукописями. Опять резко взглянул из-под лохматых бровей.

– Хорошо. Если не веришь мне, то кто же тебя тогда убедит?

Подошёл ближе, задумчиво тронул его за светло-серый рукав пиджака. Улыбка была хитрой и доброй.

– Странно, но говорите вы с ней об одном. Очень по-разному, но об одном и том же… О вкусе жизни. Она пишет тонкие маленькие рассказы, издавать такие неимоверно сложно. Живёт в твоём городе. Если не хочешь, не говори подробно о себе, просто дай почитать ей написанное. Думаю, что мнение Ады будет честным…
 

Большие чёрные деревья не успели ещё просохнуть после ночного дождя, а к полудню их уже накрыло первым пушистым снегом. Неуверенное осеннее солнце светило вдоль главной парковой аллеи, отражаясь от мелких луж прямо в лицо, что давало возможность мистеру Вэну прятать радостные глаза за тёмными очками.

Снегопад случился неожиданным и обильным, но закончился вовремя и совсем не расстроил собой планы мистера Вэна.

Тишина. Солнце.

С тёмных веток в высоте, над аллеей, капало, а сквозь мокрый снег на обочине виднелась всё ещё зелёная трава и сорванные недавними ветрами с деревьев живые листья.

Почему-то волнуясь о том, как будет выглядеть, он захватил с собой чёрный плащ. Едва водитель остановил лимузин у ворот парка, мистер Вэн поспешно вышел. Надевать шляпу, по его мнению, сегодня было излишним.
 

Тот телефонный разговор оказался кратким.

– Хорошо. Мы с сыном по субботам гуляем в парке.

Со стороны редких прохожих, попадавшихся навстречу, все они, наверно, выглядели обычными: почтенный господин, стройная, в лёгкой одежде, молодая женщина, маленький мальчик.

Они шли по старым аллеям, он вслух удивлялся, что так мало знает о парке, Ада отвечала на простые вопросы, мальчик играл с красными блестящими листьями.

Мистер Вэн ничего не говорил о себе, один раз, правда, отшутился: «Почти на пенсии...».

Когда при встрече мистер Вэн представился, поклонившись, она взяла за плечи и тесно прижала к себе сына:

– А это Гленарван.
 

Было радостно, солнечно, редкие полоски снега упруго сминались под ногами.

К неудовольствию мистера Вэна он с самого начала поспешил, пытаясь договориться.

– Я ни в коем случае не требую от вас бесплатной работы, нет!

Ада отвернулась, тронув перчаткой лицо.

– Не беспокойтесь о деньгах, ваши рассказы мне интересны.

– Тогда, как только их напечатают, я оставляю за собой право вознаградить вас, Ада. Хорошо?

– Оставляйте право себе, мне ничего не надо.

Женщина улыбнулась, глубоко вздохнув, поправила шарф.

– С делами покончено, просто гуляем?

– Просто провожаем осень.

Несколько минут они согласно молчали, затем начался лёгкий разговор о природе, он старался быть учтивым, вспоминал свои морские приключения, изредка и нечаянно касался рукой её плеча.

– Глен! Смотри, смотри, на дереве белка!

Он искренне признался, что ему интересны обыкновенные люди, стремящиеся к необычному.

На выходе из парка в город мистер Вэн, бесстрастно выслушав громкие предложения многочисленных продавцов, купил Аде поздние цветы. Она так посмотрела ему в глаза, что пришлось улыбнуться:

– Они лишены того, чем обладаю я – счастья дарить цветы. Они имеют только возможность.

– Мама, а можно я немного понесу эту красоту?

Глен бережно обнял букет, прижавшись раскрасневшейся щекой.

– Этот цветок пахнет мармеладом! Вот ещё… А этот, красный… Как будто я уже поел мармелада.

Они, взглянув друг на друга, рассмеялись.

Улицы возле парка были приятно пустынными, но ни мама, ни сын не обращали никакого внимания на большую серую машину, послушно крадущуюся в сотне шагов сзади.

Освободившись вскоре от букета, Глен поднял как шпагу короткую ветку и побежал за полосатым котом, который бессовестно и подло пробовал нападать на окружающих воробьёв.

– Постой же ты, презрелище презренное!

По какому-то незначительному поводу Ада первая упомянула о менестрелях, мистер Вэн откликнулся, затем некоторое время они увлеченно, одинаково полно говорили и о Тангейзере, и о Роланде.

Не назойлива, умна, немногословна.

Но любопытство в той или иной мере присуще всем женщинам и вскоре он скорее почувствовал, чем точно заметил, как Ада украдкой рассматривает его. Предупреждая возможно обыденные вопросы, ответил, что обеспечен.

– Откуда же пришел успех? На чём держится ваш бизнес? На разочарованиях менее целеустремленных людей?

Мистер Вэн, молча восторгаясь, не возмутился явным вызовом.

– Я всегда обращал внимание на маленькие новости – часто они потом перерастали в сенсационные. Другие ленились делать то же самое.

– Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

Мистер Вэн остановился.

– Вы всерьёз так думаете?

Ада смутилась, отводя глаза.

– Это религиозное…

– Знаю. И уверен, что такие высказывания очень удобны для трусов и лентяев, которые не могут или не хотят на что-то решиться, изменить к лучшему жизнь близких и дорогих им людей, оправдывая свою собственную беспомощность.

И упрямая.

Побледнела, дрожа пальцами, кусает маленькую холодную перчатку.

– Ну и что! Даже если вы и правы, то пусть зло приходит в этот мир не через меня!

Пусть.

Мистер Вэн и сам не знал, что именно делало её лицо таким удивительно милым: беспомощные, когда-то сильно обиженные глаза, или лёгкие рыжие волосы.

Ещё она сказала, что работает в маленьком книжном магазине.
 

В следующую субботу мистер Вэн опять с необычайной решимостью отказался от дел в своей Башне.

Почти половину дня они гуляли в ботаническом саду, рассматривали таблички и надписи на странных, засыпающих в предзимье, деревьях.

Его вовремя предупредили – и перед поездкой мистер Вэн поручил своему водителю купить много белого хлеба.

Втроём они кормили в большом пруду диких уток, соревнуясь, бросали хлеб точно своим выбранным любимицам, не забывали баловать и громадных рыб, неспешно подплывавших из глубины к травянистому берегу, на который они пришли.

Глен фотографировал и рыб, и птиц.

– Постойте здесь вот так, вместе! Мама, замри, пожалуйста!

Мальчик направил объектив на мистера Вэна и Аду.

– Стоп, приятель, это лишнее…

Мистер Вэн закрылся ладонью.

– Но я же хочу!..

– Не надо.

Глен сморщился от внезапной боли, потирая запястье.

Она изумилась взглядом, но поняла.

Мистер Вэн поспешил признаться, и при этом ничуть не лукавил, что сын её чудесен.

Ада вздохнула, не стесняясь крохотных морщинок вокруг печальных глаз.

– Он встретит утро завтрашнего дня.

– Утро? Можно я покажу Глену место, где работаю?

Ведь не зря тысячи людей считали мистера Вэна очень практичным человеком.
 

Ворота порта распахнулись, императорский лимузин бесшумно вполз на свою законную территорию.

– Пошли пешком? Надеюсь, ты у нас не ленив?

Мистер Вэн заехал за мальчиком по указанному городскому адресу очень рано, оправдываясь перед Адой тем, как важно для него быть вовремя на работе. Мистер Вэн нетерпеливо стоял у подъезда, большая машина ждала его за углом.

Глен немного удивился, пробрался на роскошное кожаное сиденье по-мальчишески неуклюже, почти всю дорогу до порта смотрел в окно, молчал, окончательно просыпаясь.

– Пошли?

Утреннее солнце на безоблачно прозрачном небе, оранжевые стены складов, сверкающие ярко-жёлтыми гранями верхушки портальных кранов.

Порт и до мистера Вэна был похож на город, а став его собственностью, окончательно наполнился чёткими улицами и перекрёстками.

Асфальт, брусчатка, бетонные плиты, рельсы, опущенные вровень с поверхностью дорог.

Едва заметная колея разогретого прошлым летним зноем асфальта заполнилась недавно дождём. Напряжение рабочего дня ещё не наступило, машин на главной портовой улице они с Гленом пока не замечали, и мальчишка с интересом шёл, ступая ногами по разным берегам этих речек, смотрелся в них, стараясь не нагибаться…
   

Из тесного судоремонтного тупичка на простор подъездных путей вдруг выскочил крохотный железнодорожный кран, стремительно развернул стрелу и снова умчался в свой звонкий труд. Как собачонка, которая на секунду отскочила в сторону от драки для передышки и пополнения собственной злости…

– Нравится?

Мистер Вэн ни на секунду не выпускал из своей руки крохотную ладошку.

– Да. А парусные корабли в порту есть?

– Конечно, есть… Но для начала давай-ка заглянем сюда. Я когда-то здесь работал. Очень давно.

Среди современных перегрузочных комплексов, разделённых обширными газонами и тротуарами, спряталась старая кочегарка. Несколько раз проектанты предлагали её снести, но мистер Вэн всегда оправдывал существование чумазого зданьица его полезностью: пусть, мол, там сжигают мусор, остатки картонной тары, обломки деревянных поддонов. Ну, и получают хоть и небольшое, но бесплатное тепло.

Шершавая дверь с шорохом отворилась.

Мистер Вэн подобрал полы плаща, наклонился, шагая в жаркий сумрак по низким ступенькам.

Всё осталось прежним.

Жестяная труба вентиляции под потолком, накрытая многолетним слоем пыли, прорезанная самодельными жабрами-решётками. От движения воздуха шлаковая пыль на решётках шевелилась толстыми рыжими червяками.

Потный кочегар только взглянул на них из-под ладони, рассматривая сквозь ослепительные отблески топочного огня. Промолчал. Вновь решительно взялся за лопату, мелкий мокрый антрацит послушно вздыхал, ложась на уже раскалённые предыдущие комья.

В топке пламя ревело так, будто там просыпались ящеры, ушедшие в уголь миллионы лет назад.

– Это мощная установка?

Мистер Вэн не сразу заметил, что Глен испуган.

– Не очень. Совсем, впрочем, не мощная. Здесь неподалёку есть другая, современная. Хочешь посмотреть?

– Нет.

И уже на улице, на свежем воздухе, повеселев лицом и голосом, Глен остановился и остановил на тротуаре его.

– А знаете, в созвездии Лебедя есть одна огромная и яркая звезда! Она мощностью в пять миллионов тысяч вольт! Представляете?! Вот!

– Ого!

Они шли по главной дороге, болтали о разных случайностях, хохотали, совпадая словами, останавливались около интересных зданий и механизмов, переходили в другие переулки, но всё равно неуклонно приближались к сияющей Башне.

– Мистер Вэн, а вы покажете, где здесь делают суфле скумберии? Мы с мамой его иногда покупаем, это очень вкусно, если с картошкой.

– Что?! Как ты сказал? Скумберия?
 

На застеклённых просторах своей Башни он не стал исполнять привычный ритуал подготовки к ежедневной работе. Подвёл Глена сначала к одному окну, затем к другому, с удовольствием, неожиданным для самого себя, принялся рассказывать любознательному мальчишке обо всём том, чего они не смогли увидеть внизу, когда проходили по улицам и аллеям.

Порт вовремя наполнился густым и осмысленным движением.

– Мистер Вэн, а зачем столько много людей?

– Так необходимо для успешной работы, лишних нет.

Глен ненадолго притих.

– А почему здесь, в Башне, работаете вы, а не кто-то другой?

Вот так и влюбляются в маленьких разумных детей…

– Я больше всех желал этого.

– Но ведь любому человеку хочется командовать, а не подчиняться!

– И тебе тоже?

– Ага! Всё сверху видишь, отдаешь приказы по телефону! Здорово!

– Ну, если так…

Мистер Вэн встал у окна близко и одинаково с Гленом, обнял его за плечо.

– Тогда, малыш, всё зависит от твоей готовности подвергнуть себя невероятному напряжению.
 

На следующий день, соблюдая предварительную договоренность, мистер Вэн принимал у себя в Башне крупного поставщика металла.

Разговор поначалу был привычным, ожидание отказа в выгодных условиях заставляло гостя постоянно лукавить быстрыми глазами.

Но почему-то мистер Вэн позволил себе задуматься, потом ещё раз и ещё…

Поставщик вскоре радостно уполз из его кабинета с нужными бумагами, удивляясь и удивляя окружающих своими странными рассказами об увиденном.

– Не тот уже старина Вэн, мягок стал… Совсем не как всегда.
 

Мистер Вэн позвонил, улыбнулся звонкому ответному голосу, и почти сразу же вызвал секретаря.

– Подготовьте на пятницу совещание. Обязательно обеспечить присутствие директора управляющей компании. Тема – полная передача полномочий. Оформляйте документы.

– Но…

– В пятницу, ровно в двенадцать. Все должны быть готовы.

В среду они купили Глену щенка, а в четверг он пригласил Аду в кафе.

Она сидела напротив него, лёгкая, с тихими глазами, очень похожая на его жену в молодости.

Он устал от жизни, увидев же в первый раз Аду – захотел снова жить.

В пятницу, объявив свою волю и юридически отойдя от всех дел, он собрался лететь в столицу.

Личный самолет мистера Вэна стоял на выходе из ангара. С нетерпением он бросил плащ и газеты на соседнее кресло, набрал уже знакомый номер телефона. Гудки. Длинные, длинные, длинные… Чёрное бешенство ударило по глазам – поздний вечер, одна ли?
 

Она знала, зачем смотрит в кухонное окно и что должна сегодня увидеть в чистом ночном небе.

Затмение. Вот… Прошло всего лишь несколько минут, и круглая тень надвинулась на сверкающую серебром Луну, остался исчезающий серпик. Вся затенённая часть стала серо-розовой, очень непривычно, ярко и отчетливо проявились контуры морей и кратеров.

В прихожей глухо задребезжал телефон.

Легко вскочила со стула, щёлкнула светом.

– Да, я… Нет, Глен немного приболел, укладывала его спать, поэтому, наверно, и не слышала…

Ревели самолётные двигатели, даже через спинку обширного мягкого кресла прямо в сердце передавалась дрожь отчаянного разбега по взлётной полосе.

– Имею ли я право вот так?.. Но я хочу об этом вам сейчас говорить! Я хочу сделать очень многое для вас… И для Глена.
 

Третий час они обсуждали его книгу.

Издатель быстро добился желаемого, но не скучал, а с удовольствием продолжал удивляться.

– Твоя рукопись – это… это грубая мужская рубаха, на которой есть следы и крови, и пороха, остался на ней и пот сладкой женской истомы.

Мистер Вэн молчал и был невнимательным.

Глаза под лохматыми бровями сверкали, маленький стремительный человечек расхаживал по кабинету.

– Согласись, писательское ремесло похоже на удовлетворение плотских потребностей. Если человек графоман и может делать своими «достижениями» приятное только самому себе, не ставя в известность окружающих и не интересуясь их мнением, – это и есть самое настоящее рукоблудство! Если же автор, прежде всего, готов доставить удовольствие другим – он мужчина.

Я предпочитаю резкое, грубое начало: с первых же строчек, с первых движений героев – интрига, кровь, пот, мускулы, насилие – грубое овладение читателем! Но, заметь, я ничуть не пренебрегаю и прелюдией! Плавное развитие событий, неспешный подвод к самому главному, сияющему. Но не должен же автор заставлять читателя ждать, не должен затягивать вступление на целый том! Нужны короткие, сильные, точные действия. «Война и мир» или, допустим, описание природы у Фенимора Купера – чистой воды мазохизм! Бесконечное, растянутое на долгие зимние вечера поглаживание женского бедра. И без результата…

– Извини, я должен позвонить.

– Она хороша?

– Мне обидеться до пощечины?

– Ну-ну, извини, не горячись. Значит, условия издания твоей книги…

Прыгнул, уселся удобнее на высоком стуле за обширным столом.

– Я подготовил полный текст нашего контракта, читай. Уверен, что мы с тобой всё подробно обсудили, но, если… Поправки сейчас же внесут – и я готов его подписывать.

– Погоди. Выслушай меня очень внимательно. Измени контракт.
 

На обратном пути сначала было яркозвёздное небо, жадное стремление, сияющие глаза мистера Вэна.

Потом звёзды скрылись за внезапными облаками, за тучами.

Единственное место, где ни при каких обстоятельствах не должна была возникнуть такая длинная молния – именно это небо. Единственная цель, в которую она не имела права попасть – это самолет мистера Вэна. Но так уж случилось…

Рваный металл среди сосен догорел только к утру.
 

Тревожилась, скучала, печалилась до слёз.

Ждала звонка, бледнела, пытаясь догадаться, чем же могла обидеть.

И сын спрашивал о человеке, который был с ним когда-то так ласков и строг.

Через две недели Ада открыла дверь утреннему почтальону. Посыльный учтиво попросил её расписаться и передал пакет, в котором было вложено письмо от издателя и другие плотные бумаги.

Всё ещё в халатике, кусая губы, она бросилась к телефону.

– Да, милая, чертовски неприятно, что об этом тебе говорю я… Он сам настоял. Все права на свою книгу он оставил тебе. Тираж огромный, будет ещё… Почему? Не знаю, но он умел предвидеть, был прозорлив… Считаю, что контракт очень удачный, впрочем, Вэну это всегда неплохо удавалось. Извини, но иное мнение меня уже не интересует. Деньги твои, воля – моего клиента. И я её выполню.
 

Затмение. Не на минуты, а на долгие годы.

У зимнего окна, в кресле, – женщина со всё ещё светлым лицом, рядом седеет крупной мордой медленный и мудрый пёс…
 

Гулко бьют кабинетные часы, в окружающем сумраке пахнет старой пылью, человек в чёрных одеждах привычно ровно читает стандартные строки. Нотариус бесстрастен, он давно высох лицом от постоянных прикосновений к людской жадности и злобе, но всё-таки длинно и бегло перечитывая права, имущество и деньги, которые мистер Вэн когда-то оставил после себя, останавливается на одной из строчек завещания. Хмурится.

Имя.

Нотариус подносит лист дорогой бумаги под свет бронзовой настольной лампы, ещё раз беззвучно шелестит губами, оборачивается на календарь, и повторно читает странное имя.
 

– Говорят, он хотел продолжать иногда здесь работать…

Секретарь учтиво прикрыла за собой дверь и, удивляясь никогда не виденному, потрогала ладонью большое голубое стекло.

– Ничего не изменилось. Это хорошо.

Высокий юноша со стремительным взглядом прошёл вдоль стен кабинета, встал у тёмного стола, поднял и положил на место карандаш.

– Вам принести кофе, мистер?..

– Я – мистер?! Просто – Гленарван. Да, пожалуй, лучше начать с кофе.
 

Призывно, с радостным отчаяньем нового дня и новых смелых дел, встрепенулся внизу, под самыми окнами Башни, гудок маленького рейдового буксира.

 

СПОСОБ НЕМНОГО ПОМОЧЬ СУДЬБЕ
 

Поезд ещё молчал под сводами вокзала, когда пожилой господин осторожно, оберегая от царапин свои новые и одинаково большие чемоданы, открыл дверь. Вытирая платком лоб, поморщился, обнаружив, что не первым вошёл в купе, и уверенно представился:

– Профессор Франс. Надеюсь, вы тоже едете до самого Тарлингтона?

На перроне некоторое время продолжалась известная большинству отъезжающих суета, блестели нагрудными жетонами солидные носильщики, вприпрыжку бегали вдоль состава мальчишки-лоточники с папиросами и прессой, грандиозно шагал под фонарём угрюмый усатый полицейский.

По вагонному коридору уже не раз простучали различные дамские каблучки, даже звякнули дважды на входных ступеньках серебряные кавалерийские шпоры.

В назначенные минуты отправления вагон дернулся назад, остановился, что-то вдалеке зашипело. Затем всё медленно поплыло в нужную сторону, поезд начал вытягиваться из-под крыши в скучную мглу осеннего вечера, лица провожающих светло выделялись на фоне дальних и мутных вокзальных окон. Застучали железнодорожные стрелки, серый город, его чёрные привокзальные здания стали оставаться позади.

Люди, сидящее в купе, к этому времени уже успели познакомиться.

Рядом с профессором расположился толстый Боркас, владелец крупной торговли воском и парафином, место у окна уютно заняла юная красавица Белла, а в тени, ближе к дверям, прочно и свободно сел Рио – молчаливый человек с простым обветренным лицом.

Извиняясь, профессор успел побеспокоить попутчиков, не сразу отыскав в своих вещах только что купленные газеты; торговец, багровый массивной шеей, не отвлекался и продолжал при этом шевелить губами, что-то записывая и вычеркивая в обширном блокноте.

Какое-то время пассажиры молчали, но скоро учтивый профессор Франс первым не выдержал, коснулся лба холёными пальцами и приступил к светскому разговору.

– А вы, милейший, вижу, по делам изволите? Верно?

Боркас пожевал губами.

– Долго объяснять. Проще будет так – вызвали на приём в торговую палату. Дело возникло чрезвычайно сложное, конфликтное… А-а, вы всё равно ничего не поймете!

Боркас гулко хлопнул истрёпанным блокнотом по своей большой ладони и снова погрузился в подсчёты.

Профессор мило взглянул на остальных, улыбнулся и пожал плечами. Кашлянул.

– Ну а вы, очаровательная Бэлла, надеюсь, спешите на курорт?

Девушка покраснела, ожидая примерно такого внимания.

– Не угадали. У меня в Тарлингтоне встреча с женихом, вот. Он уже приехал в гости к моим родителям, вместе с домашними ждёт меня!

– Поздравляю, поздравляю! Завидую вашему жениху, м-да…

Профессор Франс широко улыбнулся, почти полностью выполнив свою представительскую функцию, обвёл взглядом купе.

– А вы, молодой человек, если не секрет, куда путь держите?

Задумчивый Рио ответил не сразу.

– В отпуск, по делам.

– Так в отпуск или по делам?

– Дело личное. Пришлось договариваться на службе об отпуске.

– Помилуйте! В вашем-то возрасте личные дела естественней всего улаживать весной-летом, а сейчас?

– У человека не может быть временных друзей и сезонных привязанностей.

– Вот вы как! Любопытно, оч-чень любопытно…
 

Вскоре принесли чай, торговец неуклюже угостил Бэллу мармеладом. Разговаривали про всё. Профессор, бодро размахивая казённым подстаканником, долго рассуждал об истинах, о ценностях истинных и мнимых, о добре, зле и прочих понятиях, давным-давно привычно обкатанных им в разговорах за преферансом. Коснулись и совпадений.

Почувствовав возможность не столько отвечать, сколько просто говорить, девушка была очаровательна. Она звонко смеялась, Боркас кряхтел, профессор вежливо удивлялся чужим словам, потом сам увлекся, начал приводить примеры роковых случаев, о которых он когда-то читал в иллюстрированных журналах.

Любому из них было бы странным обнаружить молчаливое волнение молодого человека. Не однажды порывался он заговорить, но почему-то каждый раз заставлял себя продолжать оставаться в тени.

Бэлла деликатно зевнула в ладошку.

Тонко звенели пустые стаканы.

– И в моей жизни есть странное совпадение…

Торговец, успевший задремать, вздрогнул.

Рио положил ладони на столик, пододвинулся ближе ко всем, под свет настольной лампы.

– Меня эта история очень поразила. События для нашего времени и наших характеров несколько непривычные, но я рад, что они произошли именно со мной.

В стремительный век пара и электричества мне повезло. Однажды я встретил и полюбил всей душой Корабль – огромный парусник из породы винджаммеров, выжимателей ветра, который давно уже перестал быть стремительной гоночной стрелой и остался для многих просто украшением океанов, мирной легендой. 

Всё началось с мореходных курсов, куда я поступил сразу же после окончания гимназии. Всего через десять дней после зачисления нас, юнцов-первокурсников, послали на практику, обещали сразу же отправить в плавание. К учёбе мы даже не успели приступить, из впечатлений первых дней остались лишь яркие обрывки.

Нас погрузили в вагоны, повезли в чужой город.

Запомнилась дорожная брусчатка в незнакомом порту, по которой мы так долго шли к причалам.

Не знаю, может в тот момент, когда я увидел Его, я, наверно, тоже громко кричал вместе со всеми. Детство выплескивалось из нас криками, суетой, нарочитым наглым прищуром. А я тогда подумал: «Не обманули!». Мы двигались тесным строем меж длинных складских стен, поворачивали под портальными кранами, сбивались с шага на рельсах, а Он – приближался… Кончились плоские казённые крыши, расстелился бетонный берег. За ровной кромкой виднелась тёмная вода.

У низкого причала стоял огромный величественный Корабль.

Множество толстых чистых канатов прижимали его к камню. Злой чёрный корпус чуть присел, готовый к желанному прыжку. Сильным и хрупким переплетением взметнулись мачты, стремительной точностью линий светилась белая полоса на борту.
 

Что помогло мне запомнить Его тогда? Утреннее солнце из-за спины, тревожно острые портовые запахи, пустынный причал? Будто и не было рядом стаи таких же мальчишек, как я, вроде и затихло в момент всё, что до этого шумело…

Я видел белёную парусину парадного трапа, трогал холодные поручни, чувствовал под ногами зыбкую непривычность ступенек, прошагал по ним и вступил на палубу моего Первого Корабля…

Проходили дни, удивительные в своей неповторимости. Мы жадно подставляли лица солёным брызгам, подолгу смотрели навстречу каждому новому ветру, счастливо смеялись, одолевая крен просторной палубы и высоту огромных мачт.

Да, в это можно не верить, но счастье было во всём. Я ликовал, если удавалось, покраснев от усердия, правильно отбить склянки; был горд, поднимая флаг; бледнел до дрожи и уставал до пота на вахте у тяжёлого штурвала.

Легко учился всему, чему учили. Прекрасно запоминал мелодии морских слов и названий, азартно спорил с товарищами по всем парусным вопросам, доказывал, рылся в учебниках, в книгах.

Равнодушных было немного. Некоторые практиканты бездельничали по недавней школярской привычке, кое-кто всячески отлынивал от работ, просто набивая себе цену среди ровесников. Были и глупые; единицы боялись высоты, один гимназический медалист почти ни с кем не разговаривал, страдал в одиночку, с тоской отказываясь от простой еды. Нас было две сотни мальчишек, приблизительно ровесников, которых неожиданно и абсолютно случайно соединил Он, наш Корабль.

Знакомились в деле, в работе, в учебе. Ссорились навсегда. Смеялись над тем, что действительно было смешным, уважали старших, ценили умных. Злобных шуток не допускали, розыгрыши же творили ежеминутно. Не дрались. В любую минуту с тобой на огромной высоте мачт мог оказаться вчерашний враг, а страховать мог только друг. Тянуть тяжёлые снасти, мыть светлую деревянную палубу, и чистить картошку «под улыбку» было тоже гораздо легче.

Мы любили ночные парусные вахты. После суматошного дня, новостей и событий было чертовски приятно в тишине растянуться на ещё хранящей солнечное тепло чистой палубе. Разговаривали, чуть дремали, иногда удавалось побренчать на гитаре, кто-то молчал и мечтал, положив руки под голову. Огромные надёжные паруса, невидимые в высоте стволы мачт, склянки, слабый осенний ветерок и чистое звёздное небо… Понемногу замолкали и остальные.

Корабль учил нас жить. Собрав все наши привычки, закавыки характеров и выкрутасы поступков, Он показывал нам, как надо поступать правильно, как не обидеть друга и не согнуться самому. Твёрдая дисциплина, форма и режим соединили нас, заставляя быть взрослыми, оставляя нам всё мальчишеское…

Так прошло два месяца. Командиры уже не раз гоняли нас подравнивать причёски, уже отмечены были крестиками в блокнотах не одна сотня морских миль и мы уже почти перестали удивляться.

Оставалось несколько дней. Осень давила холодными ветрами, постепенно отдавая нас зиме. Строились на верхней палубе по-прежнему в бушлатах и фуражках. Про перчатки даже и не думали, драили палубу насухо, сгоняя хрустящую воду за борт резиновыми лопатками.

Однажды встали на якорь. Нас, четверых друзей, послали менять верхние старые паруса. Корабль готовился к важному походу на будущий год, и мы помогали Ему стать сильнее.

Мы уселись на рее, на огромной высоте, как воробьи на веточке, подхватив рукой ближнюю снасть, а замерзшие ладошки поочерёдно засовывая в карманы. Внизу у палубной команды ещё что-то было не готово, и мы успевали жадно смотреть по сторонам.

Яркое, совсем зимнее солнце. Голубое небо, редкие мягкие облака, тёмное ровное море вокруг и несколько небольших островков почти рядом. Холода пригубили деревья, листва пожухла, выцвела, на каждом острове было какое-то большинство одинаковых деревьев, и они красили острова в свой цвет. Казалось, что небольшие разноцветные кораблики плывут рядом с нами.

– Вон тот, рыжий, правый, чур, мой! – крикнул кто-то первым из нас.

– Я беру жёлтый, с зелёной фок-мачтой, ну с ёлкой, то есть! – поспешил другой.

– Видите, та тёмная шхуна – моя!

– А мне бы попасть во-он туда…

Я запомнил Его и таким, совсем невеликим с большой высоты. И нас, почти настоящих моряков, по-мальчишески честно делящих необитаемые острова, вытирая при этом свои носы красными негнущимися пальцами…
 

Рио замолчал.

Осталась негромкая тишина. Стучали с заботой колеса, заставляли часто-часто дрожать дверь купе.

Торговец воском бодро крякнул.

– Красиво! Но не вижу в вашем рассказе никаких совпадений! И вообще, я хочу есть! Когда же нас пригласят на ужин?

Бэлла умоляюще посмотрела на Франса.

Профессор с укоризной развёл руками, обращаясь к толстому Боркасу.

– Ну, вы право! Так сразу… Хотя, действительно, перекусить не мешает.

А через некоторое время, когда все уже собрались перейти в ресторан, профессор Франс помедлил, тронул жёсткое плечо Рио, шедшего последним.

– И всё-таки, голубчик, я уверен, что вы не напрасно с такими подробностями нам всё так расписывали… Совпадения-то были?

Попутчики возвратились в купе почти одновременно, кроме Боркаса, который ещё в ресторане привел в готовность свою сигару и с удовольствием остался в курительной комнате.

Сели и замолчали как-то разом, ожидая. Молодой человек начал негромко и неожиданно.

– …Встретились мы с Ним через три года. Я уже оканчивал мореходные курсы и попал на штурманскую практику в отряд учебных судов. Два десятка курсантов ждали выхода в короткий рейс на смешном рыболовном кораблике. Эта практика, почти формальность, давала плавательный ценз и несколько оценок в диплом. Мы скучали на берегу в ожидании отхода, купались на взморье, гуляли по городу. Ходили на танцы, ссорились с холёными модными мальчиками из курортных пригородов, писали письма родным. Выход оформлялся медленно, наш руководитель взмок от глупых решений и нам, успевшим остаться без карманных денег, всё это надоело. Закисли, заспались, вдруг – аврал, отход! Наш сейнер вышел в мелкое море, начались занятия, несение вахт дублёрами штурманов, решение навигационных задач и прочая практика. Настырный наставник каждую ночь заставлял «хватать звёзды с неба», что было очень противно для тех, кто пропускал занятия в училище… Списывали астрономические задачи, оставляли их решение на потом, читали рассыпавшиеся по листам книги из судовой библиотеки. Привыкали.
 

Однажды я заметил суетливость капитана, обычно спокойного господина. Его помощник мельком разъяснил, что на выходе из залива нужно отыскать какую-то посудину и взять с неё важного человека. Погода была гнусная, весь день моросил мелкий дождь, держались духота и безветрие, оттого капитан и бесился. Мне выпало стоять ночную учебную вахту со старшим офицером, который заранее отметил на карте точку встречи.

Меня он выставил на палубу, поручив быть вперёдсмотрящим.

И вот – промокшая жёсткая одежда, липкий хилый рассвет, видимость совсем дрянь. Вдруг из лохмотьев побитого дождём тумана блеснул странный высокий огонек, ещё один…

Близко, совсем близко, как показалось тогда – на расстоянии вытянутой руки, я увидел большой, медленный и беззвучный силуэт. Острые шпили мачт, тугие нити такелажа, спокойные влажные паруса.

Корабль! Это был мой Корабль!

На ночной палубе пусто, блестит мокрый борт. Тишина. Шевельнулся у корня бушприта кто-то маленький в брезентовом балахоне. Вперёдсмотрящий, такой же, как и я. Закончилась неровная цепочка иллюминаторов, мелькнула вдруг на белом красная капелька флага и сразу же упали на всё куски туманного занавеса. Ещё раз мелькнул одинокий огонёк… Мы расстались.

Утром никто из моих однокурсников не верил, что я видел Его, приходилось отчаянно доказывать и спорить до обидных слёз.

Больше мы Корабль не искали, не подходили. Что-то изменилось тогда в планах морского начальства.
 

Рио замолчал, с извинением глянул на попутчиков, кашлянул. Сумерки неслись за окнами, за перегородками купе гудели голоса.

Рыкнула дверь, с блокнотом в руке вошёл, по-прежнему недовольный своей торговой арифметикой, Боркас. Отдуваясь, он сел на диван, выключил ночной свет, притворился, что уже дремлет.

В сумраке вагонного коридора было прохладно, дальнее окно оставалось открытым, ветер тревожил лёгкие занавески.

Шёпот шевельнул темноту.

– Ведь это совсем не всё, да?

Бэлла тихо встала рядом с Рио у окна. Тот не обернулся, но начал говорить.

– Я встретил Его ещё раз.
 

…Опять прошло почти день в день три года.

Мне, уже штурману с дипломом, повезло. Мы шли с океанского промысла, от дальних островов, с хорошей, удачной рыбалки. Улов был богатым, команда уверенно считала будущие деньги. Дома меня ждала жена, через месяц у нас должен был родиться сын, обязательно сын!

Мы проходили у чужих берегов, прощались с незнакомыми птицами, спокойно и ровно отталкивались по-рабочему грязными бортами от крупной океанской зыби. Матросы на ходу красили надстройки, трюма, грузовые стрелы. Рулевые скучали. По два-три дня им приходилось держать один и тот же курс, не наблюдая никаких изменений на лице океана, не обсуждая никаких впечатлений. Но рейс был действительно замечательным, злиться и ругаться в последние дни перед возвращением домой было бы глупо, поэтому общее настроение отличалось благодушием.

Сам по себе сложился ритуал послеобеденных разговоров в рулевой рубке. Приходили старший механик, радист, кто-нибудь из немногочисленных попутчиков-пассажиров, матросы понахальней. Разговоры вели о многом, начинать могли с любой темы, но незаметно и неизменно переходили на предвкушение близкого дома.

Я приучил всех гостей, что на моих вахтах они могут отвлекать меня только с позиций хорошей морской практики. Все они располагались у иллюминаторов так, что помимо своей воли оглядывали океан…

Однажды днём наползла душная дымка. Солнце не спряталось, а превратилось в мутное неконкретное пятно. Пряно и тяжело запахло цветами с близкого африканского берега. Прямо по курсу горизонт выщербился какой-то неправильностью. Всплеск очень далёкой тёмной волны рос и на глазах превращался в белый парус. Публика оживилась, стряхнув последние впечатления обильного обеда, зашумела, требуя бинокли.

Парус квадратно рос над горизонтом, делился на части, разрастался вверх и вширь. Стало ясно, что это не яхта. Я скомандовал рулевому подвернуть на десять градусов влево. От бинокля я уже не отрывался и не обращал внимания на случайные слова общего изумления.

Узнал – это был мой Корабль!

Воспрявшее солнце и резкость океана я отметил гораздо позже, а в первую очередь опять удивился четким стремительным линиям Корабля.

Наш капитан поднялся в рубку, встревоженный незапланированной сменой курса. Я довернул уже почти на полборта, вглядываясь через иллюминаторы в приближающийся Корабль.

И в слабый попутный ветер Он шёл ровно. Паруса были обтянуты грамотно и старательно. Чехлы на шлюпках не морщинились, волна под форштевнем раздвигалась степенно и солидно. Неожиданно брызнула жёлтым бронзовым лучиком на баке рында.
 

Он изменил курс и сбавил ход. Мы по широкой дуге огибали Его мощные крепкие борта. С наветра отчеркнулась от воды чудесно чистая полоса ватерлинии, внезапно появился в полный размах флаг и хороший, полный луч света высветил Его полностью на тёмной ткани океана.

Безрассудно и безнадежно я кричал Ему в рупор слова приветствия.

И был услышан.

Отвечали мне вежливо, объяснили, что моих одногодков, соратников по мореходным курсам на борту нет, что из командного состава тех лет остался только второй помощник капитана, да и тот на данный момент уже стал капитаном, сообщили свой курс, скорость и цель плавания.

С ясностью помню, как горели тогда мои щеки, как я рывками искал в памяти какие-то особые мои приметы в том рейсе, чтобы объяснить – вдруг вспомнят? – а потом понял, что всё это бесполезно и незачем пытаться заставить капитана Корабля узнавать того незаметного мальчишку.

Я попрощался, опустил бинокль и скомандовал рулевому прежний курс. Нужно было идти домой.
 

Поезд стремился вперёд по ночной равнине.

Впервые в жизни Бэлла видела своё отражение на стекле, за которым мелькали звёзды и тёмные деревья далёкого леса.

– Вы встретитесь с Ним ещё раз? Ведь вы же говорили, что прошло почти три года?

– Я болен, Бэлла, жизни остались крохи, мне уже никогда не увидеть океан.

С тяжёлым упрямством Рио стоял, опустив крепкие кулаки на поручни.

– Через полчаса будет Рингавэй, нужно собирать вещи. В этом городе живет мой сын.

Молодой человек коснулся лбом холодного стекла.

– …Со своей мамой. Я не видел их давно. Всю его жизнь. Когда-то я думал, что человек не должен много думать о других людях… Это не так. Прощайте, милая Бэлла. Будьте счастливы.
 

Качался одинокий древний фонарь на глухом разъезде.

Профессор Франс, пожилой и очень умный человек, уже давно стоял у дрожавшего, а теперь тихого вагонного окна. Забывшись, курил, думал о чем-то, вплотную разглядывая чёрное стекло, но не замечал близкого своего отражения.

Толстяк Боркас за вечер успел отдохнуть, успокоился, и ему надоело притворяться спящим. Включив свет, он взял со стола газету, оставленную Рио, повздыхал, устраивая на переносице очки, и принялся за чтение. 

Скоро Боркас добрался до небольшой, с фотографией, заметки, сильно обведенной красным карандашом.

«...Сегодня в порт Рингавей прибывает крупнейший парусник… За кормой прославленного покорителя стихий остались тысячи солёных морских миль… в этот раз на его палубах познакомились с трудом моряка двести двадцать достойных юношей, граждан нашего государства…».

В мгновение Боркас начал часто дышать, оглядываться, взмахнул рукой, словно останавливая невидимого собеседника, и выскочил в коридор.

– Эй, эй! Ты... парень, погоди! Там же…
 

 

ПРОСТОЙ РЕМЕНЬ С ТЯЖЁЛОЙ ПРЯЖКОЙ
 

Он не верил в богов. Никогда и ни в каких. А после того, как позволил судьбе с такой жестокой внезапностью схватить себя за горло, он перестал доверять и самому себе.

Каст сплюнул на землю и задумчиво растёр густой плевок башмаком.
 

Мелкие разноцветные лоскутки старой материи волшебно отражались в стекле тусклого кухонного окна. Худенькая молодая женщина, негромко напевая, подняла к слабому дневному свету иголку и обернулась.

– Мамочка, ты меня в чём-то подозреваешь?

В глубине тёмной комнаты, за старым обеденным столом маленькая кудрявая девочка внимательно примеряла растрёпанной кукле красную косынку.

Фарго улыбнулась.

– Почему ты так думаешь, моя Пиа?

Поправив круглые очки, девочка лукаво посмотрела на маму.

– Глаза у тебя какие-то смущённые…

– Ты, наверно, хочешь сказать, прищуренные?

– Конечно, конечно же, мамочка!

В заботливом хозяйственном рукоделье Фарго и Пиа провели всё долгое утро, как впрочем и многие последние дни этой осени. В мягком кухонном спокойствии привычно пахло готовой едой, тикали на дальней стене почти неразличимые в сумраке потускневших обоев жестяные часы.

– Он пришёл…

Девочка вскочила, босиком пробежала по дощатому полу и быстрым ловким движением забралась на тёплые материнские колени.

Стукнула дальняя дверь, раздались в общем коридоре тяжёлые мужские шаги.

Каст повесил на крючок помятую фуражку, прямо в башмаках прошёл в угол, к эмалированному умывальнику, покряхтывая, вымыл руки.

– Давай побыстрей поедим, а то вечером в порту у меня будут дела.

Фарго молча сняла с плиты кастрюлю.

Не отнимая ладоней от робких глаз, прикрытых стёклышками металлических очков, Пиа настороженно смотрела на мать.

– А это тебе, держи…

Большой рукой Каст небрежно смахнул с кухонного стола обрывки ниток, завёрнутую в тряпочки куклу и положил на клеёнку оранжевый апельсин.

– Ты злой! Злой!.. Ничего мне от тебя не надо!

Заливаясь слезами и всхлипывая, девочка подхватила с пола куклу и выбежала из кухни, с крохотной силой захлопнув за собой скрипучую коричневую дверь.

Задумчиво отламывая край большого хлеба, Каст промолчал, только легко, совсем не сердясь, пристукнул черенком ложки по гулкому столу и долгим взглядом посмотрел в мутное окно.

После обеда он прилёг на диван, с улыбкой заложив руки за голову.

Усталый сон упрямо не шёл к нему и Каст медленно вспоминал, как утром, на разгрузке океанского транспортного судна, не совладав с порывом свежего ветра, крановщик задел стропом угол трюма и несколько ящиков с апельсинами упали с высоты, мгновенно разбившись о палубу.

Он, конечно, рисковал, поднимая даже и один апельсин, ведь его могли с корабля прогнать, совсем ничего не заплатив за работу, но, вспомнив ожидавшее его домашнее тихое тепло, Каст посмотрел на грузового инспектора и тот, встретив тяжёлый взгляд, суетливо отвернулся.
 

…Тогда, в мае, потеряв в осторожных поисках и расспросах почти неделю, он пришёл в этот дом, к хозяину которого его направил случайно встреченный у ворот порта краснолицый моряк.

Комната в бедном районе, как уверял словоохотливый старик, сдавалась за очень приличную, весьма приятную цену, немногочисленные соседи в своих интересах были совсем не любопытны и не болтливы, а всего в квартале от стен тихого дома начинались густые и укромные тропинки старого тёмного парка.

На пороге Каста встретили толстый хозяин и женские слёзы.

– Послушай, приятель, плати задаток и располагайся! Комната твоя.

– А я… А как же мы? Что же делать нам?

– Проваливайте! Я долго терпел, верил твоим обещаниям, красотка! Убирайтесь…

Светловолосая маленькая женщина уже не могла плакать, застыв от горя; выпрямилась у кухонного стола, бледнея в сумраке точным юным лицом.

Рядом на скромном мягком узелке сидела девочка в очках.

– Ну что, ты будешь платить, матрос?

– Не спеши. Так что же случилось, сестричка?

– Нам некуда идти…

Вот так тогда и вышло, что, уверенно взяв за пухлое плечо крикливого домовладельца, Каст отвёл того в угол, сказал несколько спокойных слов и окончательно успокоил раздражённого толстяка негромким правильным звоном монет.

Фарго и Пиа остались жить в комнате, а Каст первые ночи спал, укрываясь старым солдатским одеялом, на кухне, на диване, ржаво скрипящем напротив дровяной плиты.

– Ты будешь готовить еду и стирать, я – постараюсь вовремя платить за квартиру.

Молча, сжав под фартуком тонкие пальцы, Фарго кивнула.
 

…А через три дня, поздним вечером в понедельник, когда они сидели рядышком на крыльце, говорили о непостоянной приморской погоде и смотрели в высокое звёздное небо, Фарго рассказала ему про себя.

Про то, как она, учительница музыки, осталась одна с дочкой в незнакомом городе. Как странно и неожиданно пропал её муж, уехав однажды ненадолго по делам в соседнюю провинцию; как обидно быстро таяли отложенные когда-то небольшие деньги, как пришлось переезжать из своего заложенного домика и жить здесь, в этой чужой мрачной комнате…

Фарго не хотела плакать, но всё-таки заплакала, а Каст, совсем не желая в чём-то её обнадёживать, обнял и поцеловал в печальные усталые глаза.
 

Целыми днями он бродил по городу, тщательно избегая внимательных взглядов.

В ненастье его выручали крепкие ещё рабочие башмаки, тёплая суконная куртка и старая морская фуражка, под козырьком которой было так удобно скрывать настороженность упрямого лица.

Разовую, случайную работу он мог отыскать не всегда, а в крупные грузовые конторы Каст не обращался, не желая рисковать. Попасться на глаза кому-то из далёких знакомых и быть узнанным, когда всё так близко, когда огненная своей долгой невозможностью мечта уже каждую минуту тревожила его грохочущее сердце…

Он не знал теперь срока, дата, указанная в том старом письме, вот уже месяц как стала совсем неточной.

Нужно было как-то пережить осень, а если понадобится, то и перезимовать, не умерев при этом от голода. Деньги, которые Каст припас только для себя, на время ожидания счастья, после того, как он встретил Фарго и Пиа, тоже начали стремительно кончаться.

Иногда он приносил из портовой пекарни в их дом тёплый хлеб, изредка – мягкие подгнившие яблоки из разбитых ящиков. Но всё чаще и чаще Каст бывал груб и молчалив.

Светлая умным лицом и чудесная удивительно тихим смехом Фарго тогда плакала, отвернувшись к мутному окну.

– Тебе не нравится, что мы живем вместе?

– Я люблю тебя, Каст, – Фарго жалобно, сквозь слёзы, улыбалась, – но ты так редко приносишь деньги, а Пиа должна скоро идти в школу…

Он скрипел зубами, нисколько не желая её обманывать ни ложью лишних обещаний, ни правдой своих удивительных надежд.

– Нужно ждать.

Каст никому и никогда не говорил про Аргентину.

В последнее время к их дверям всё чаще стали приходить крикливые кредиторы из соседних продуктовых лавок и Каст каждый раз мрачнел, грубо отвечая на жадные угрозы. 

Иногда среди осеннего ненастья случались пронзительные, сухие солнечные дни, и тогда Фарго просила его пойти прогуляться с ними по парку.

– Завяжи правильно шнурки.

С самой первой их прогулки Каст стал требовать от Пиа, чтобы та внимательно и прочно надевала обувь, а когда девочка упрямилась, молча вставал у дверей, опираясь могучим плечом о косяк.

– Не хочу, не хочу! Мне так удобней! Мама…

Тогда Каст подолгу, не мигая, смотрел в стёклышки маленьких детских очков, неспешно разжёвывая спичку крепкими белыми зубами.

– Завязывай. Быстро.

Случалось и так, что Каст, окончательно рассердившись, рывком наматывал на кулак свой простой брезентовый ремень с тяжёлой металлической пряжкой.

Иногда Пиа плакала, а один раз Каст, не дождавшись выполнения приказа, пинком вышвырнул маленькие башмачки через раскрытую дверь из коридора на улицу и молча лёг на свой диван.

– Зачем ты так с ней? Она же ведь ещё маленькая…

Заплаканная Фарго прикасалась к его плечам и напрасно искала в такие минуты доброго взгляда. Он не глядел на женщину и коротко, как ножом, объяснял ей свои поступки.

– Обувь всегда должна быть надета удобно, без поспешности, а шнурки – прочно завязаны. В случае опасности это обязательно пригодится. Такое правило… И так нужно делать всегда.
 

Однажды море штормило целую неделю, огромные пенящиеся валы непрерывно, часами, грохотали на волноломах, вход в канал был закрыт, а множество кораблей, пришедших в порт на выгрузку, вынужденно и надолго застыло на внешнем рейде.

Уже неделю не было никакой работы.

Промокнув под сильным утренним дождём, по очереди обойдя все причалы в тусклом расчёте хоть на малые деньги, Каст вернулся домой.
 

Фарго смеялась.

– Мамочка, а седьмая треть ноля – это много?

На плите густо клокотал прозрачным паром медный чайник, пахло варёным картофелем и горячим мясом. Пиа болтала ногами на высоком стуле, звенела маленькой ложечкой в своей красивой фарфоровой чашке.

– Каст! Ты не поверишь!

С заботой приняв тяжёлую мокрую куртку, Фарго тёплой лёгкой ладошкой смахнула капли дождя с его хмурого лба.

– Аптекарь заплатил мне за урок его сыну! Мальчик много пропустил в гимназии, я половину дня позанималась с ним, помогла написать сочинение о Бетховене!

– И про ноты мама ему рассказывала.

В спешке жадного детского удовольствия Пиа быстро доела большой кусок хрустящей маковой булки и тут же схватила вторую.

Каст помрачнел, сильно сжал зубы.

– Всё, я наелась!

Весело спрыгнув со стула, Пиа подбежала к двери и бросила в мусорное ведро кусок недоеденной булки.

Как будто чёрным дымом пронеслась неясная опасность по маленькой кухне. Потемнели ещё больше ненастные окна, прошумел с тревогой огонь в плите, Фарго испуганно прижала уголок платка к губам.

– Подними.

– Что?

Девочка с улыбкой посмотрела на Каста.

– Возьми из мусора хлеб, который ты выбросила и доешь.

– Я не буду!

– Каст!

Грубое сукно насквозь промокшей куртки опять легло на его плечи. С жестоким упрямством кривя губы, Каст встал у двери.

– Попробуй тогда ты. Объясни ей, что нельзя выбрасывать еду. Если она не сделает так, как я сказал, то вы обе не увидите меня больше никогда. Или я неправ?
 

…Горячий простор вечерних степей, гулкие удары лошадиных копыт, густой и одновременно очень прозрачный воздух. У высокого костра – чудесные песни пастухов, звон серебряных украшений, смех удивительно красивых женщин.

Страна отважных отцов и ловких черноглазых детей.

Его Аргентина.    

В сумерках Каст проснулся счастливым.

Сегодня! Остался всего лишь час сладостного ожидания. Многое пришлось потерять, но он вытерпел и, в конце-то концов, всё же победил эту чертовски глупую жизнь!

– Давай немного прогуляемся? Пройдёмся до порта, у меня там небольшое дело, потом отведём Пиа в цирк на вечернее представление. Ты же не против?

Фарго вздрогнула, промолчав.

– Ну как? Ты о чём-то задумалась?

– В первый раз я вижу твою улыбку…

По туманно-сырым дорожкам старинного парка они вышли на городскую окраину, где скоро и совсем рядом высокими судовыми мачтами и подъёмными кранами обозначилась огороженная территория порта.

Под окнами маленьких скверных домиков, суетясь с шорохами в высокой осенней крапиве, растрёпанные куры звенели битым стеклом и ржавыми консервными банками.

С непривычной нежностью и осторожностью сильного человека Каст держал за маленькие тёплые руки Фарго и Пиа.

Неторопливо шагая, он ещё раз улыбнулся, вспомнив, как внезапно остановилась на пороге дома девочка, с настоящей заботой посмотрев на свои ботинки – правильно ли завязаны её шнурки…
 

Он умел, когда очень нужно, заставлять своё сердце быть спокойным и медленным. Слова, которые Каст слышал сейчас, с каждым мгновением лишали его воздуха и слепили глаза пронзительными тёмными кругами.

– Мой брат почти год скрывался в лесах на плато Туманов, сейчас у него другое имя, он вынужден временно жить в другой стране…

Высокий человек в дорогом костюме стряхнул за борт пепел сигары.

– Ты исчез, перебрался через океан, он очень долго заставлял своих людей искать тебя и здесь, и на другом берегу. Извини.

Каст внимательно слушал слова незнакомца.

На палубе большого корабля, стоявшего у причала, они были одни, лишь внизу, в трюмах, чувствовалась жизнь, продолжение и смысл только что закончившегося трудного морского плавания.

– Передай твоему брату, что я всегда знал, что он жив, все последние годы я верил, что всё будет именно так…

– Он говорил мне такие же слова. Держи, это твоё.

Высокий смуглый человек хорошо улыбнулся Касту, напряжённо подкинув в руке плотную кожаную сумку.

– Брат справедливо разделил добычу от вашего последнего дела на рудниках. Тебе – больше. Он так решил, просил передать, что это правильно… Ну, что теперь будешь делать? Куда направишься?

– В Аргентину.

Громко, раскатываясь голосом на всё пространство пустынного причала, Каст счастливо захохотал.

– В Аргентину! Я так долго ждал! Я верил! Фарго! Пиа!

Внизу, в стороне от высокого борта корабля, у стены пакгауза, два маленьких человека махали ему букетами красных кленовых листьев.

– Ну, вот и всё, пора, видишь, меня уже ждут…

– Твои дамы?

– Мои.

Человек снисходительно сплюнул табачную крошку.

– Ради них стоит жить?

– И умирать…

– Тогда счастья тебе, знаменитый и удачливый Каст! Прощай.

– Да, мне сейчас нужно спешить.

Из медленной тучи, нависшей в зените осеннего неба, внезапно упал вниз, к тёплым людям, непонятный и несвоевременный вечерний сумрак.

Доброе дело – как омут, чёрные, гнилые места таятся там меж блистающих струй.

Повеяло опасностью и Каст, по-звериному озираясь, понял, что ему действительно нужно торопиться.

Он знал короткий путь из порта в город и часто так сокращал свою дорогу домой, но в этот раз на калитку в прочной стальной решётке дальнего забора был накинут замок.

Каст тихо выругался.

Идти сейчас в обход, не одному, под свет прожекторов центральных ворот порта, ему очень не хотелось. Да и случайный замок, по его мнению, не был таким уж серьёзным препятствием.

Скрипнула в крепких руках непрочная дужка, ещё раз и ещё…

Упрямый неживой металл не поддавался человеческому волнению Каста.

Всего на секунду озадаченно нахмурившись, он выдернул из-под куртки свой ремень и тяжёлой пряжкой с новой силой принялся грохотать по замку.

Одинаково притихшие, похожие на крохотных испуганных птичек, Фарго и Пиа молча стояли в стороне.

Сквозь редкое мгновение тишины позади них вдруг зазвенела по асфальту обгорелая спичка.

– Не помочь?

Неожиданно и странно бесшумно совсем рядом возникли тёмные фигуры трёх портовых бродяг.

Тот, кто спрашивал, был худым и длинным, в старом лоцманском непромокаемом плаще, запачканном снизу пятнами бурой глины. Второй, неопрятно лохматый здоровяк в красной вязаной шапке, что-то трудно жевал, скрестив руки на груди. Между ними уместился похожий на мальчишку серый карлик, в глазах которого навсегда остановилось веселье.

Каст обернулся и, мгновенно всё поняв, миролюбиво протянул в сторону бродяг открытую ладонь.

– Нет, приятель, я справлюсь сам. Мы здесь ненадолго.

– Это наш забор. И замок наш. А ты хочешь его сейчас испортить!

Голосок карлика звенел детской прозрачной радостью.

– Не порть!  
 

Последним удачным ударом Каст сбил замок на землю, освободив себе путь. С тяжёлым упрямством он наклонил голову навстречу грязным словам.

– Я сделаю то, что считаю правильным, и уйду. Не советую мне мешать.

Худой сделал внимательный шаг ближе, обернулся к товарищам.

– У неё нет никаких украшений. Может в сумке найдётся еда? Отдай нам сумку!

– А мне отдай девочку! Я хочу эту чудесную девочку!

Подпрыгивая на месте, карлик заверещал, захныкал, хлопая в крошечные грязные ладони.

Фарго робко, чтобы не напугать и ничуть не отвлечь, тронула Каста за плечо.

– Пожалуйста, оставь им эту сумку, и пойдём быстрее домой, я боюсь…

– Я поцелую девочку, мы с ней поиграем, потом я дам ей новое платьице… Я не отпущу её никуда!

Карлик бросился закрывать распахнутую скрипучую калитку.

В глазах Пиа показались ужас и слёзы.

Движением руки, даже не ударом, Каст отбросил тёмного человечка в грязь лужи.

– Ты невежлив, уродец!

В страшно блестящих в вечернем сумраке зрачках карлика постоянная болезненная радость сменилась белым гневом.

– Убейте его!

– Беги, Фарго! Держи мою сумку! Крепче! Бегите домой!

Грубо и быстро вытолкав беглянок за забор, Каст заслонил узкую калитку спиной. Стоять лицом к врагам было приятнее и надёжней.

– Девочка ушла, моя девочка ушла! Он злой, злой! Убейте его!..

Рыдания карлика сотрясали незначительное убогое тельце.      

– Пропусти.

Здоровяк сделал шаг ближе к Касту и внезапно ударил его в голову.

– Я сам убью его!

С тугим свистом карлик выхватил откуда-то из-за своего низкого пояса узкий блестящий нож.

Несколько раз неудачно, без найденной цели, взмахнув мимо головы здоровяка пряжкой намотанного на руку ремня, Каст прыгнул к тому навстречу. Такая позиция была удобней и после первого же удара с рассечённого лба лохматого парня хлынула тёмная кровь.  

Худой, хлопая полами плаща по своим тощим ногам, попытался незаметно продвинуться к калитке.

– Нет уж, приятель!

Не вспоминая, а точно зная, Каст одним прочным движением затянул надёжный узел своего ремня, почти мгновенно соединив калитку со столбом забора. Даже для нежных женских и детских ножек должно было хватить этих спасительных минут…

– А теперь посмотрим!

Удары неслись со всех сторон.

Каст умело отбивался, нисколько не различая свою кровь и чужую, пока не упал, неудачно опустившись на колено.

– Моя девочка ушла!

Сквозь нечеловеческий визг Каст почувствовал удар и нож в спине, ближе к шее.

Кровь часто, с мягким хрустом толкалась в его голове, в глазах пропал весь свет, осталась только багровая темнота.

Плотно попав башмаком в висок, здоровяк сбил его этим на грязную землю, и с удовольствием наступил толстой подошвой на лицо. Громко харкнул, взлетели с близкого, высокого и сумрачного дерева испуганные вороны.

С суетой подбежав, карлик прыгнул на плечи лежащему Касту и, не переставая визжать, начал быстро и беспорядочно часто взмахивать ножом, разбрызгивая по сторонам горячую человеческую кровь.
 

Сердце устало стучать по-прежнему ровно.

Постепенно всё вокруг стало тихим и жарким.

Лишь звучали где-то за недостижимым пока холодным горизонтом тугие удары барабанов, и звенела таинственным смыслом серебряная песня далёкой Аргентины.