Марина МАСЛОВА. КТО КАК БОГ, или Сказочная история о трёх Михаилах. Из предисловия к новой книге

 

Марина МАСЛОВА

КТО КАК БОГ, или Сказочная история о трёх Михаилах

Из предисловия к новой книге

 

Книгу сказок «Золотой ларец» получила я в подарок уже давно, как теперь кажется. Ведь с тех пор прошло столько невероятных событий, мировых потрясений, какие в прежние времена могли бы вместиться, пожалуй, в несколько исторических эпох. А тут – всего-то четыре месяца. Если не считать тот самый, заветный, в конце весны…

 

Тревожным майским днём, когда эпидемия коснулась чёрным крылом и семинарии, и нашей иконописной школы, мгновенно опустевшей, закрытой на карантин, ничего светлого, казалось, можно было уже не ждать от жизни, от ставшего столь враждебным к живому человеку окружающего мира. И вдруг блеснул мне спасительной надеждой один маленький и совсем нежданный приветливый огонёк.

Отменён парад Победы, закрыты храмы, в грустном уединении встречен пятидесятый день рождения…

Казалось, жизнь текла, текла да и остановила течение, упершись в какую-то непреодолимую преграду, так что пришла пора отправляться на неминуемый отчётный приём. «Господь пришёл отделить зёрна от плевел», – как-то сказал мне знакомый батюшка по телефону, когда его уже отключили от аппарата ИВЛ.

Но пришлось надевать маску, опрыскивать себя эфирными маслами лаванды и эвкалипта и отправляться на почту, чтобы получить нежданную бандероль. При всей нежелательности этой вылазки в открытый, но беспощадно жестокий социум, это было всё-таки лучше, чем Страшный суд.

Бандеролька была от писателя, и ясно было, что там книги, чему в другое время несказанно обрадовалась бы, но тут как-то сдержанно подумалось: эх, можно ведь даже не успеть их прочесть…

Однако успела. И хочется ещё многое и многое успеть.

Но прежде всего надо рассказать о трёх Михаилах, один из которых – небесный архангел, а два другие – земные человеки.

Известно, что имя своё небесный архистратиг, покровитель всех христиан, получил за свою преданнейшую любовь к Богу. «Кто как Бог?» или «Никто как Бог!» – по-всякому переводят с древнееврейского языка библейское имя Михаил. Но в любом случае оно являет собою возглас признания необъятного совершенства Бога и недостижимости такого же совершенства для Его творения.

Хорошо сказал митрополит Антоний Сурожский в одной из своих проповедей: «Никто как Бог» – в этом выразилось всё знание великим Архангелом своего Бога. Он Его не описывает, он Его не объясняет – он встаёт и свидетельствует».

Забегая вперёд, сразу хочется здесь обмолвиться, что так же будут свидетельствовать о Боге и земные носители имени Михаил, о которых далее пойдёт речь. Не объясняя, не богословствуя, но свидетельствуя о Нём самой жизнью, легшей в основу их художественных книг.

Приобщённый к сиянию Божества, светоносный небесный ангел – архистратиг небесных сил – «открывает нам путь к тайне Господней своим словом и тем именем, которое выражает весь его непостижимый опыт непостижимого Бога», – так сказал владыка Антоний о Михаиле.

Непостижимы оказались для меня и пути небесные, какими вошёл архистратиг и в мою жизнь.

Как-то неприметно, с течением многих лет архангел Михаил  стал совершенно очевидным для меня… полководцем, что ли, предводителем, как и полагается ему быть по небесной иерархии. Ведь архистратиг – это Главнокомандующий; был такой воинский титул в Древней Греции. В разных моих жизненных обстоятельствах он нечаянно являл своё явное попечительство о направлении моего земного пути.

Вот задумаю нечто совершить, соберусь с силами, обдумаю, с чего начать, и уже рукава закатаю – ан нет, смешается всё, развернётся в другую сторону, и переживаешь, мучаешься, что не по плану пошло. Но потом успокоишься, оглянешься назад – и увидишь: вот, хорошо весьма вышло всё. При этом обязательно где-то рядом имя архангельское прозвучит. То ли в имени писателя, который тебя своим повествованием нечаянно взволновал, то ли в названии города, откуда к тебе весточка утешительная прилетела, а то и вовсе сам архистратиг вдруг сурово-приветливо взглянет на тебя с той иконы, для работы над которой тебя нежданно-негаданно пригласили. Иконописец над образом работает, а вот филологу достаётся текст на свитках пророков или описание клейм житийных икон. Вот с одной такой иконы, кажется мне, и повелась наша духовная таинственная связь с архангелом Михаилом.

В самом начале моей работы в семинарии, лет шестнадцать тому назад, составила я описание клейм к большой храмовой иконе «Архистратиг Михаил с деяниями». Это была копия старинной иконы из Архангельского собора Московского Кремля, где воинственный покровитель христиан стоит во весь рост с мечом в руке, а вокруг него на полях иконы располагаются клейма (изобразительные сюжеты) его ангельских деяний. Изображение ангела так понравилось мне, что я попросила иконописца написать для меня средник без клейм, только чуть меньшего формата (а икона была огромная, для стены храма). Он повторил в точности образ, и теперь Архистратиг с мечом, вынутым из ножен, устрашающе взирает со стены на всякого, кто попытается войти в мой дом без сострадания и любви к хозяйке.

Кажется, с тех пор я стала особенно трепетно воспринимать всё, что приходит в мою жизнь вместе с именем Михаил. Иконописца звали иначе, но зато отчество было самое что ни на есть архангельское – Михайловна…

А небесный архистратиг взял да и повёл меня туда, куда, надо думать, Бог и повелел ему меня повести. Каждый раз, выходя из дома, разговаривала я с Архангелом и, вернувшись домой, снова приветствовала его. Да и праздник его церковного почитания стал одним из моих любимых.

Святой предводитель небесных воинств не остался в долгу.

Однажды сочинила я нечаянно статью об одном курском писателе. Сначала взялась за неё просто потому, что для университетского сборника надо было что-то написать, а об этом авторе в студенческом проекте ещё ни разу не упоминали. А потом, когда раскрыла его книгу, помнится, называющуюся «Свет в окошке», уже совершенно отчётливо поняла, что этот автор будет мне родным. И статью написала совсем не о том, о чём меня в университете просили.

Случилось так, что статья эта, так же нечаянно, без моих видимых усилий, оказалась на писательском сайте. Вот тут всё и началось…

Всего-то пять лет с тех пор минуло, а уже я называюсь и литературоведом, и критиком (хотя никого я не критикую, а только люблю), и даже – страшно сказать – писательницей.

И не сразу я заметила, что не только имя у того автора архангельское… То есть заметила, конечно, да в ту пору не придала тому никакого значения… Но и родился он в день Архангела Михаила – 21 ноября.

С Михаилом Николаевичем Еськовым мы вскоре подружились. Теперь уже трудно мне представить свою жизнь без наших редких, но надолго вразумляющих меня встреч и телефонных звонков. Когда выпадет минута растерянности, наберёшь его номер и тревожно прислушиваешься к гудкам: возьмёт, не возьмёт трубку? А как откликнется вежливым «алё», вскрикнешь радостно: – Михаил Николаевич! – А он на том конце провода: – Оу! – со звонким ударением на первый звук.

И так тепло мне становится от этого северного закруглённого «оу!». (Хотя по курской диалектной традиции можно бы ожидать здесь «ау!». Да ведь и оканье и аканье у нас – всё в ходу, богата говорами глубинка.)

А о том, что проза Михаила Еськова оказывает на меня чудесное исцеляющее воздействие, уже не раз я в своих статьях написала.

 

Однако щедрости Архистратига не было предела. Видать, преследовал он некую одному Богу известную цель. Подарил он мне ещё одну промыслительную, как я верю, встречу, и тоже со своим земным тёзкой.

В этот раз всё происходило не так стремительно. События сменялись, дни текли, я потихоньку писала свои статьи.

И вот однажды, увидев имя писателя под комментарием к своей первой публикации на сайте «День литературы», сразу заподозрила я, что ангел где-то рядом…

«Михаил Попов» – значилось под трогательным отзывом о моей работе, написанной к 80-летию поэта Игоря Шкляревского. Более того – с изумлением перед такой очевидностью ангельского для меня знака, увидела и название города, откуда прилетел ко мне привет – Архангельск.

Радостно приняв этот знак ангельского участия, заинтересовалась и прозой писателя, как бы невольно, по тайному наитию вступившего в круг моей творческой судьбы. Среди прочитанного мною была и его театральная повесть «Золотая дорожка поперёк летейских вод» с многочисленными реминисценциями из чеховской «Чайки». Вот тут и захотелось вступить в живое общение с автором.

Так я обрела ещё одного духовного собеседника, единомышленника, с которым у нас было общее жизненное и, можно сказать, профессиональное направление – православная культура, церковнославянский язык.

Не будь Михаил Попов христианином, способным мировоззренчески отчётливо и исторически верно расставить акценты в своих художественных произведениях, как, впрочем, и в жизненных отношениях, я могла бы по-прежнему не понимать театр, его воспитательное, а лучше сказать преобразовательное значение в человеческой цивилизации и культуре. Повесть писателя «Золотая дорожка поперёк летейских вод» окончательно примирила мой негодующий дух с идеей встроенности театра в Божественный промысел. Осознав это, быстренько привела свои новые мысли в читабельный вид.

Так родилась ещё одна статья, которую я считаю не только своим, но и архангельским тайным деянием. «Омилии Михаила Попова» называется она. Невидимый вдохновитель её, как я верю, – святой архангел Михаил. «Кто как Бог?» –  грозно вопрошает он меня с иконы, напоминая, что нет ничего такого на земле и на небе, что Бог не обратил бы во спасение человекам.

Потому даже эпидемия коронавируса стала для меня временем спасительного уединения и размышления о своих верных и неверных путях. Ещё задолго до нынешних кризисов Валентин Курбатов как-то размышлял о Божественном промысле в одной из своих статей: «Иногда кажется, что и кризисы посылаются нам, чтобы мы скорее осознали цивилизационные тупики и выбрали пути культуры и веры, которые одни в тысячелетиях истории не изменяют нам, как не изменяет Бог в своей неизменной исцеляющей полноте» («Каждый век диктует свои дороги»).

И так пришлось ли по обстоятельствам или снова архистратиг был тайно за моим плечом, а только в самый разгар карантина написалась у меня взволнованная, самая искренняя по душевным моим предпочтениям критическая работа о настоящей земной любви. «Мой светлый человек…» – так назвала я её, цитатой, сердечно подразумевая и свою личную моральную благодарность писателю, автору курской повести «Серебряный день». Моральная благодарность – за спасительную семейную, супружескую мораль. За то, что повесть его не уводит читателя с прямых путей.

С тем же настроением благодарного восхищения писала ещё зимой, до враждебной эпидемии, и статью о повести архангелогородца Михаила Попова «Золотая дорожка поперёк летейских вод», где герои, в меру своих сил, также руководствуются христианской заповедью.

Так и объединились в моём сознании в одно целое две повести, два писателя, две статьи. Объединило их и моё понимание смысла и назначения земной любви.

 Так и живу теперь с чувством всепроникающего присутствия охранительного зрака небесных воинств архистратига в моём душевном и сердечном земном пространстве.

 

И на почту за бандеролью я поехала в тот день с упованием, что архистратиг и от вируса меня защитит. Потому что даже в адресе отправителя значилось его святое  имя – Архангельск. Да, прислал мне её Михаил Попов. Были в ней три небольшие книжечки нестандартного формата: две из них едва помещались в сумке, а третью проще простого было засунуть в нагрудный карман.

Стилизованную в оформлении под старинную грамоту книжку  «Берестяная история» прочитала я в тот же вечер. Потом ещё долго рассматривала в ней иллюстрации работы самого писателя. Подобно моему земляку Борису Агееву, художественно оформившему не один десяток курских книг, своих  и чужих, писатель земли архангельской тоже прекрасно рисует и создал неповторимый облик своего издания. Кажется, оно может даже послужить отличным учебником древнерусской истории для детей и подростков. Тут и толковая азбука с церковнославянским шрифтом, и чуть ли не подлинные тексты берестяных новгородских табличек «с чертами и резами», содержание которых писатель великолепно обыгрывает в своей историко-приключенческой повести о мальчике Онфиме. Да, книжка для юношества. Но я с таким увлечением читала её! Да ещё и рассматривала картинки с вооружением русских воинов: вооружение воеводы, вооружение всадника… кольчуга, зерцало, наручь… копьё, шестопёр, лук… И даже вооружение боевого коня –  чалдар, наколенники, оголовь… Поэзия славянской лексики волновала воображение не меньше, чем прориси берестяных грамот, оживших в злоключениях литературных героев. Хотя в первую очередь это всё-таки история о любви. Первой юношеской любви и любви к Отечеству, родной земле. «Преданность большой Родине» – так назвал это чувство автор в аннотации, и мне не показалось это слишком громко.

История о судьбе новгородских подростков Онфима и Настёны была очаровательно проста по духу и увлекательна по сюжету. Иногда, правда, мне требовалось усилие, чтобы понять значение иных северо-русских старинных слов. Вот, к примеру, фраза: «Но всё, что встречалось на этом пути, было для него в диковинку: и берега Ильменя, ближние и дальние; и стаи уток да гусей-гуменников, взлетавших из-под носа лодьи; и даже встречные шитики и ушкуи». Признаюсь, что значение двух последних слов мне пришлось уточнять в интернете. Если «ушкуи», «ушкуйники» были ещё на слуху, то понять кто такие «шитики» было непросто. Зато я не только обогатила свой словарь, но узнала и происхождение фамилии одного нашего поэта. Оказывается, шитики в северных широтах означают плоскодонное судно, доски которого сшиты ремнями. Впрочем, к курскому поэту может иметь отношение другое значение – в средней полосе России шитиками ещё называют личинки ручейника. Но до встречи с книгой Михаила Попова я всего этого не знала. А вот поэта нашего Алексея Шитикова, конечно же, знают многие.

Но если совсем по правде, ничего непонятного в повести нет. Показавшееся неясным значение вполне проясняется в следующем абзаце. Просто я в нетерпении, обрадовавшись созвучию слова с известной мне фамилией, тут же кинулась смотреть, что оно означает. Если бы продолжила чтение, легко догадалась бы, что речь о парусных лодках, плывущих по реке навстречу новгородской лодье, с которой наблюдает за ними отрок Онфим. «Много их приставало к Новгороду, а вот так, на воле – при всех парусах – видеть прежде не доводилось».

Да, с этими детскими и отроческими книгами я провела потом много тёплых, но дождливых летних дней. Когда нельзя было работать в саду, то брала эти милые, каждый раз заставляющие меня улыбнуться книжки, садилась у окна и снова перечитывала полюбившиеся странички «Берестяной истории» и «Золотого ларца».

«Не просто вспоминать детство, жить детством – залог сохранения бессмертной души» – так надписал для меня свою «берестяную грамоту» писатель.

На сборнике сказок Русского Севера тоже дарственная надпись: «Золотой ларец» – золотому человеку в пору золотого юбилея. Михаил Попов из града Архангела Михаила. 10.05.2020». Конечно, нескромно мне вот так цитировать лестные для моей персоны эпитеты, но ведь никто и не заставляет читателя соглашаться с золотоносностью, если позволите такое, юбилярки. И уж если улыбаться всерьёз, то скажу, что для меня ангельское вмешательство и тут очевидно. А в чём именно состоит оно, потом расскажу. Пока лишь коротенько замечу, что присоединился к компании Михаилов, совсем нечаянно, со своим алданским золотом Никола-Камиль. Да, тот самый, который Зиганшин и которого уже ни с кем не спутаешь, он такой один…

Третья книжка, миниатюрный «Юношеский дневник» писателя, была в стихах, и стихи были белые, местами холодные. Их я отложила до снежной зимы…

  Вот и вышло, что весну и лето своих семи седмин и одного года я провела с книгами двух Михаилов, Михаила Еськова и Михаила Попова, книгами настолько бесхитростными и светлыми, что душа пленялась ими доверчиво, безмятежно, до краёв напитываясь теплом,  струящимся от них.

Весна минула, лето кончилось. И в эти прозрачные осенние дни, когда солнце ниже, а воздух звонче, хочется по-доброму оглянуться вокруг, чтобы запомнить всё это – и чуть прохладное уже небо, и в белёсой дымке солнце, будто запотевшее от земных костров, запаляемых в эту пору на каждом огороде, и даже блёклую дольку луны над южным краем горизонта, задолго до заката торопящуюся занять своё место среди невидимых пока звёзд.

Видеть и чувствовать этот хрупкий мир, не забывать и о своей к нему причастности помогают прочитанные нами книги…

 

Пока размышляла я, как завершить своё лирическое предисловие, прошло несколько дней…

И случилось непоправимое.

Умер человек. Человек, которого тоже послал мне на земном моём пути Бог.

Три прошедших дня были отданы ему, его высвободившейся из телесного плена душе. Могло показаться, что мы в заботах о погребении тела, но каждую минуту мы думали только об упокоении его души.

Сущность своей веры я отчётливо осознаю, пожалуй, именно в такие моменты. Не прошло и недели с тех пор, как этот человек говорил с тобой, даже шутил, хотя и измученным голосом. Ты желала ему здоровья, скорейшего выздоровления…

И вот его голоса, взгляда, дыхания больше нет.

Есть бездыханное тело с капельками крови на бесстрастном бледно-бескровном лице… Плотно сжатые губы со скорбными уголками вниз… Я вижу это лицо впервые… Ведь обычно в этих уголках была смешинка…

Долго смотришь в это чужое лицо и спокойно, величественно понимаешь: его здесь нет.

Но он есть. Он остаётся тем человеком, которого ты знала, о котором писала и, может быть, ещё будешь писать. Это тело и тот человек – сейчас уже не одно. Потому на тело смотришь спокойно и отстранённо, разговаривая мысленно с тем, кто теперь даже лучше может видеть и слышать тебя. Теперь уже без помех. Не лицом к лицу, а мыслью к мысли, духом к духу. В простоте эта субстанция ещё именуется душой.

Можно возразить, что я ведь ещё не дух. Ну да. Потому и разговариваю вслух с бездыханным телом, а то и просто с воздухом вокруг себя. И со стороны, очевидно, это выглядит странновато и даже ранит сознание плачущих рядом...

Чтобы это страдание претворить в живительную силу для души того, кто ушёл, я и предпочитаю молитву слезам. Они-то льются порою сами, но это у нас жалость к себе самим. Горько, больно терять родного, что по крови, что по духу – всё равно. Горько оставаться одному на земле. И если бы не было у нас веры в жизнь души, эта горечь была бы смертельна. Невозможно вынести эту боль, если не верить, не знать, что снова будет встреча.

Жизнь земная слишком мгновенна, чтобы иметь смысл в самой себе. Она обретает его только за пределами самой себя. Когда она становится больше самой себя, выше самой себя, бесценнее самой себя. И этот запредельный смысл её становится основанием жизни здесь, в нынешнем дне. Всякая земная радость, как и горечь, высветляется, оправдывается только этим бесценным грядущим смыслом всего и вся.

Потому тело, как срезанный колос, кладут в домовину, а душа сама знает, где искать ей свой дом, своего Отца. Если зерно не упадёт в землю, то не прорастёт новая жизнь… Бездыханными телами падаем, но прорастаем живым духом…

Страшная, с непроницаемой завесой, тайна.

Но вера наша светла.

 

Как нередко случается в тяжёлые дни, когда душа ищет высвободиться из круга обступивших её мыслей, наблюдений, переживаний и прочего, нечаянно написались у меня сегодня три письма. Они о недавних прошедших днях. Лучше того, как это выплеснулось в стремительных, недолго обдумываемых строчках, вряд ли я теперь напишу…

 

…Вроде и не кровный родственник, а как-то близко к сердцу приняла я его болезнь и кончину. Господь много воспитывал меня через него. И, кажется, нет у него воцерковлённых близких, духовно он, может быть, одинок... И мне долго сопротивлялся, не нравилось ему, как я про него пишу, больше политики и социальной проблематики ему хотелось. Журналист ведь по духу... Но болезнь как-то преобразила, примирила с Богом, утвердила религиозный дух его... Так мне виделось.

Многие у нас считают, что я всё придумываю, нет и не было у него никакой веры.

А Господь управил всё так, как и я даже сама не решилась бы...

Вечером, когда гроб привезли в наш храм Георгия Победоносца и я отстояла кратенькую панихиду в конце службы, подошёл ко мне священник и спрашивает:

– Псалтирь будете читать по усопшему? Это ему полезно...

Я испугалась: завтра ведь на ногах весь день, как я ночь тут просижу? Да и не уверена, что Николай Иванович настолько веровал, что будет рада душа его звукам Псалтири...

А батюшка подзывает юношу-псаломщика, который пел вечерню и утреню, говорит мне:

– Вот, наш Василий может почитать, ему не впервой.

Василий подходит, такой скромный, благообразный юноша, тихонько спрашивает:

– А он верующий? Воцерковлённый? 

А что я скажу? Откуда знаю, насколько он верующий... Пришлось отвечать: христианин по крещению, хулы на Бога не слышала от него, в храм Божий, кажется, не ходил, но, судя по его книгам, светлой души человек. Юноша  вопросительно взглянул на батюшку и после кивнул мне:

– Хорошо.

Утром я первым делом подошла к Василию, они вдвоём с братом пели Литургию, и уточнила: как вёл себя ночью раб Божий Николай? Не вставал ли, не хулиганил? Василий улыбнулся, шёпотом откликнулся, что очень легко ему было читать в этот раз. А бывали случаи всякие, настраховался...

Памятуя о бытующем у православных мнении, что Псалтирь легко читается только рядом с теми, у кого душа не тяжела, я облегчённо выдохнула: слава Богу, я не ошибалась в нём! И в статьях своих ничего не придумала!

А то мне частенько тут говорят: ничего такого, о чём вы пишете, у Гребнева в книгах нет.

А я придумала, как всем отвечу, когда ещё что-нибудь напишу. Вот прямо эпиграфом и поставлю:

ЕСЛИ ВЫ ЧЕГО-ТО НЕ ВИДИТЕ, ЕЩЁ НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ЭТОГО НЕТ.

Сегодня дочитала правило утром, опять над этим задумалась: не беру ли я лишнего на душу свою? – а взгляд при этом нечаянно упал на страничку какого-то давнего черновика, лежащего в куче бумаг на столе. Среди прочего там было бегло, второпях из прочитанного выписано и с нажимом отчёркнуто линией сверху и снизу:

"О, вы, напоминающие о Господе! не умолкайте" (Ис. 62,6).

 

…Когда пишу о каких-то своих очевидностях, упускаю из виду, что стороннему взгляду многое может показаться странноватым... Как свидетель бесконечных разборок в литературоведении по поводу того, "что автор хотел сказать", отчётливо уяснила себе давно: автор пишет обобщённо, потому надо уметь представить себе ситуацию, в которой произнесены те или иные слова и понять, что автор недоговорил.

Это я к тому, что, оглянувшись мысленно на своё письмо, увидела там ту же обобщённость, о которую любой может споткнуться. Если черновик валяется в куче бумаг на столе и можно прочесть, что на нём написано, то, следовательно, он лежит сверху и должен быть виден автору каждый день... Значит, автор врёт. Придумывает.

Так может думать либо тот, кто изначально имеет целью "опустить" автора, обесценить всё, что он говорит, либо тот, кто сам вообще никогда не пытался ничего писать.

Если я хочу что-то быстро и кратко рассказать, неужели буду заботиться о подробностях, не имеющих решающего значения?

Да моя мысль тогда просто утонет в мелочах, в описаниях, через которые и не будет никому охоты продираться до главного.

Что же, буду я уточнять во взволнованном рассказе, да ещё эпистолярном, что рабочий стол мой нынешний стоит на кухне, у противоположной от плиты стены, чтобы недалеко было метаться к компьютеру, когда пришло письмо и хочется сразу ответить, или когда пришла в голову мысль, которую боишься потерять... памяти-то почти что уже нет, запас её мизерный, чуть отвлёкся – и уже пусто в голове, уже другое там вертится: не забыла ли суп посолить, не пересластила ли тесто блинное... Стационарный комп, за которым раньше работала, давно "накрылся", уже покрылся пылью на рабочем столе в кабинете на втором этаже. Вместе с давними, наполовину отработанными черновиками. Хлопот столько, что прибираться там недосуг. Комната самая дальняя в доме, кроме меня никто туда не вхож. Это и молельня моя, у восточной стены там столик с иконами и Господь Вседержитель, копия синайского образа, в деревянной рамке на стене под стеклом... Стол у окна на север, за спиной у меня, беспорядка на нём не замечаю, когда помолиться вхожу. А вот когда закончу, развернусь, чтобы выйти из комнаты, тогда – иногда! – и падает взгляд озабоченный на заброшенные черновики...

Ну и что, это всё в подробностях надо расписывать автору, когда он хочет что-то в эту секунду прозренное в эту ж секунду немедленно и рассказать?..

Прозрения-то и приходят именно в момент речи. Сядешь писать письмецо на минутку, начнёшь подбирать слова, чтобы выразить мысль – и вот тут-то раз! – и вспышка отчётливая: "это же связано одно с другим!".

Побежала наверх, взяла черновик, которому хоть и придала в ту утреннюю минуту значение, но ещё не осмыслила его во всей полноте. Думала, это только в утешение мне. А как села писать Вам, так и увидела, что не только мне, а всем нам...

 

А что про молитвы свои пишу, так что – разве не все христиане молятся по утрам и вечерам? Это ведь только правило… В этом тайны никакой нет. Тайна в другом, и о ней действительно не расскажешь…

 

…Очень мне хочется, чтобы про книжки Ваши детские народ на сайте узнал. Писать что-то долго и подробно сейчас никак не получается, время слишком сжато, его на все задумки катастрофически недостаёт. Серьёзные Ваши книги до сих пор не прочитала. Вот только сказки... Серьёзные в смысле объёмные. Сказки-то у Вас вовсе не шуточные.

Кстати, про Василия и Олисаву очень понравилось мне. Я даже имена их всё повторяла поэтически созвучные: Василий и Олисава, Василий и Олисава... Так наповторялась, что мне вот даже  юношу Василия Архистратиг Михаил послал, чтоб Псалтирь читать... Это ведь в том самом храме, про который я писала Вам весной, что там самое красивое изображение Архангела. Вот вчера стояла на отпевании и изредка украдкой взглядывала вверх, под купол, откуда он, как с небесного свода, на всех нас величественно и покровительственно взирал...

 

***

Ангелов иногда называют отблесками Божественного света. Вторыми именуются они у святого Григория Паламы.

А мне верится, что свет исходит и от того, кого Бог через ангела посылает в нашу жизнь.

Сентябрь 2020 г., Курск