Людмила ЛАЗАРЕВА. ПРАЗДНИК КАК ИНТУИЦИЯ КУЛЬТУРЫ. Беседовала Нина Ягодинцева

 

Людмила ЛАЗАРЕВА

ПРАЗДНИК КАК ИНТУИЦИЯ КУЛЬТУРЫ

Беседовала Нина Ягодинцева

 

Людмила Николаевна Лазарева – кандидат педагогических аук, профессор Челябинского государственного института культуры.

В 1973 году окончила факультет культурно-просветительской работы ЧГИИК по специальности «руководитель самодеятельного театрального коллектива» и пришла работать на кафедру режиссуры театрализованных представлений и празднеств. Совместно с профессором А.И. Лазаревым создала при ЧелГУ школу народной культуры на Южном Урале. Режиссер и исполнительница народных песен и обрядовых сцен. Деятельность Л.Н. Лазаревой как ученого-исследователя также связана с изучением фольклора и национальных культурных традиций.

 

Н.Я. Людмила Николаевна, ваш выпуск был вторым в институте. Что определило выбор будущей профессии?

Л.Л. Это был господин Случай, который мне позволил уйти из мединститута. Нас, молодых девочек и мальчиков из деревень, направляли учиться туда, где у государства была необходимость в специалистах. Даже при наличии троек я бы всё равно училась в мединституте, потому что у меня было направление. Учась в мединституте на курсах подготовки, я пела везде – и в общежитии, и в институте...

Я родилась в  Белоруссии, но росла в уральской глубинке, в  Кочкаре – очень хорошей деревне с глубокими народными корнями, и семья наша была очень песенная. И я буквально пятками эту культуру узнавала – на масленице, колядках… Выросла на сцене: лет с четырёх уже пела на стульчике перед хором взрослых, но  тогда  не знала, что я народница по природе своей.

На курсах мы узнали, что открывается институт культуры, и в нём – театральный факультет. Но для поступления было условие: надо иметь какую-то практику. Я тут же бросила медицинский и договорилась о работе в Пласте, в клубе Володарского, художественным руководителем. Нужен был стаж, хотя бы несколько месяцев. В мае-июне к нам в городской комитет комсомола приехал Давид Борисович Перчик с группой педагогов. Они набирали детей из глубинки, и когда они меня послушали, сказали сразу: это наш кадр. Но в институте не было ни фольклорного, ни хорового отделения – только театральное, хореографическое и библиотечное. Давид Борисович сказал: да какая разница, всё равно клубная работа. Пусть идёт на театральный факультет.

Поступать было очень сложно. В деревне  была прекрасная школа, все учителя с высшим образованием, мы прекрасно знали литературу, читали взахлеб, стояли в очереди в библиотеке за книгами, писали сочинения не только без ошибок, но и с желанием, долго к ним готовясь. Спорили, права ли Татьяна, написав Онегину письмо с признанием в любви. А на уроках иностранного  языка мы с удовольствием изучали грамматику и пели эстрадные песни на немецком, за что потом, во время учебы в вузе, меня хвалила Надежда Георгиевна Глазунова, советуя поступать на иностранный язык в пединститут.  Я мечтала о вузе культуры, я очень хотела в нем учиться, но я не только не знала отличия режиссёра от дирижёра – я эти слова не слышала! Мне нужно было за короткое  время выучить, как пишутся фамилии: Мейерхольд, Вахтангов, Станиславский… Приехала чуть раньше в Челябинск, впервые пошла в картинную галерею, чтобы посмотреть картины художников... То, что знали городские дети из театральных коллективов, приходилось осваивать очень быстро. Набирал курс известный тогда режиссёр Вячеслав Борисович  Бокарев.  Меня долго проверяли на вступительных экзаменах. Что только я ни делала: и пела, и танцевала, и играла зверей, и читала по ролям! Члены вступительной комиссии хохотали, переглядывались. Я поняла – провал, чуть дожила до конца экзамена, внутренне решив, что буду поступать на следующий год. Обсуждения ждала ни жива ни мертва. Однако когда очередь дошла до моей фамилии, педагоги стали говорить об органичности и природном даровании. В экзаменационном листе написали «Ничего не знает, но девочка очень хорошая. Пусть учится». И меня на этих условиях взяли.

Первый курс стал проверочным для меня. Нельзя сказать, что я полюбила театральную режиссуру. Мне хотелось делать то, что делают в деревнях – праздники. Хотела петь, но не одна, и не на сцене, а чтобы комфортно было, как в застолье – как мои родственники это делали. Дипломный спектакль я сделала по пьесе Тамары Ян «Дом под солнцем», и у меня играл весь Пласт. Мы ставили сцены, которых не было в пьесе. Пели, танцевали, были народные сцены, которые позволили соединить сценическое пространство и зал. Я даже не знала, что это можно – мне просто не хотелось оставаться в коробке сцены, и я делала многое  интуитивно,  казалось бы, вне законов театра. Диплом приняли, поставили пятёрку, сказали, что очень много находок, но, наверное, это сыграла всё-таки природа, а не знания.

С первого курса занималась концертами, эстрадными, народными, и пела сразу в трёх хорах, куда звали – туда и шла: на ЧТЗ был очень мощный хор Евгения Владимировича Степанова, хор во Дворце культуры железнодорожников и хор трубного завода. Я и училась-то очень мало –  наш декан Давид Борисович всегда отсылал на гастроли: то в Москву, то по колхозам…

Полгода я работала в Артеке. Это была интересная часть жизни. Туда должны были поехать только хореографы, но взяли и двух режиссёров – Александра Фриша, который сейчас работает в Америке, и меня. Мы приехали, и нам сказали: режиссёры не нужны, только хореографы! Утром мы должны были возвращаться домой. Вечером репетировали, готовили открытие... Когда я впервые увидела море и лунную дорожку, я так плакала! Девчонки будут целые полгода с луной разговаривать, а я… Утром с чемоданчиком прихожу в пионерскую, а директор дружины говорит: это ты куда, кумушка? Ничего не сделала, уже чемоданчик собрала!  Пусть у меня будут два художественных руководителя – режиссёр и хореограф. Но чтобы все отряды пели! И я на полгода осталась. И конечно, лагерь пел…

 

Н.Я. А как вы приняли решение остаться на преподавательской работе в институте?

Л.Л. Вот о чём я точно не мечтала, так о работе в институте, который  впоследствии стал моим надежным и дорогим причалом. Я должна была выйти замуж за военного, который с отличием закончил училище и получил распределение в Читу – он работал на военном аэродроме, отвечал за автомобильную технику. И я, наверное, вышла бы замуж и жила бы в Чите. Там было место в колледже культуры, квартира, но Игорь сразу сказал: «Люда, ты никогда не будешь ходить в клуб. Никаких песен. Только колледж и дом».

Однако судьба круто всё изменила. Как-то Александр Иванович Лазарев уже во время госэкзаменов  вызвал меня в кабинет и сказал: «Люда, ну зачем вам ехать в Читу, видно же, что вы не любите! Зачем ехать в Артек – вы уже там полгода работали, идите учиться в пединститут на иностранный факультет, раз вас рекомендуют». Душа не тянулась в Читу, да и в Артек уже не хотелось и началась такая растрёпанность душевная… В это время и произошли судьбоносные события. 24 мая  Александр Иванович вместе с друзьями решил ехать к моей маме записывать фольклор, она была уже известной фольклористкой и  руководила  первым на Урале фольклорным ансамблем, у неё не было образования, но она была бесконечно талантлива, могла петь в любой тональности, сходу схватывала, могла, что-то забыв, досочинять, оставаясь в традиции.

И Александр Иванович приехал снимать фильм о мамином ансамбле, «Кочкарские посиделки». Потом маме говорит: «Давайте мы Людочку вашу заберём в Челябинск». Мама отвечает: «Ой, Александр Иванович, может, вы картошки наберёте в общежитие, капусты...». А он: «Конечно, всё возьмём!». Ехали на двух машинах. Загрузились в машину, доехали до озера Кичигино, он говорит: «Вы  не против, если мы остановимся и просто посидим?». Расстелили на траве скатерть, достали всякие вкуснятины, налили вина, он поднял кружку и обратился ко всем: «Вот эту девочку я люблю с первого курса, и я хочу, Люда, вам признаться, что с той первой встречи в колхозе я за вами наблюдаю. Выходите за меня замуж. Я же вижу, что вы не любите того мальчика, вы не счастливая, лицо у вас несчастливой девочки. Не торопитесь, отложите свадьбу…».

И начался сложный период радостей, сомнений, страха, маяты;  Александр Иванович  сдавал со мной госэкзамены, приезжал к девчонкам на дачу, где мы учились, приходил в общежитие – и победил. В один из августовских дней, в понедельник,  мы подали заявление в загс, в субботу расписались и улетели в Болгарию. Но чувство тревоги не исчезло, и как-то я сказала: «Александр Иванович, я очень боюсь, я выйду замуж  за вас, но  только на один год». «Ну что ж, Людочка, – ответил он, – буду счастлив один год». И когда мы отмечали серебряную свадьбу, напомнил: «Люда вообще-то обещала один год пожить со мной, да что-то подзабыла...».

 Поскольку Александр Иванович  работал в вузе, то здесь оставили и меня. Я была хорошая клубница, но не театралка: мероприятия проводить в институте, куда-то выезжать, что-то придумать, концерты – это было моё… Работать со студентами тогда не мечтала. Но опять судьба улыбнулась. На кафедре  дали  разрабатывать предмет, который я никогда не изучала – теория и история праздников.  Я очень быстро поняла, что это тот  самый, о котором я не знала, но интуитивно  держала в мечтах. Ведь я же хотела готовить праздники… Но почувствовать и понять природу праздника не только умом, но всем существом, мне помогает этнология, это второй предмет, который мне дали преподавать. Этнология открыла мне совершенно другие просторы праздника.

 

Н.Я. Людмила Николаевна, ваш рассказ – лучшее доказательство того, что случайность – это высшее проявление закономерности – а, возможно, и необходимости. Вы пришли в институт из крестьянской, народной среды, где праздник сохранил свой первозданный смысл и многие формы. И именно народный праздник стал вашим призванием, профессией, любимым делом. Тема праздника сегодня необычайно актуализирована. Мы попали в ситуацию усиливающейся разобщённости, тотальной индивидуализации бытия. На наших глазах изменяются формы коллективных переживаний, способы создания коллективных смыслов, которые в принципе призван генерировать праздник. Но эта модернизация идёт рука об руку с архаизацией, о которой сегодня говорят многие культурологи. Любая существенная социокультурная трансформация порождает очевидную необходимость обращения к первичным смыслам и формам культуры…

Л.Л. Когда мы говорим о празднике, мы понимаем, что это первичная форма культуры, до праздника вообще ничего не было. Сам праздник  возникал не как эстетическое система: именно праздник – первые тайные пробы человека, поиски своеобразного языка, с помощью которого человек хотел бы общаться с миром… Мир необычайно сложен: из одной и той же реки рыба в разное время года и даже в разное время суток ловится по-разному – и это нужно понимать, чтобы выжить. И хлеб, который в диком виде растёт в Иране, Ираке, нужно было найти – и найти возможность так его районировать, чтобы он распространился на большие территории. Всё это очень сложно, и человек, взаимодействуя с реальностью, должен  был не властвовать над ней, а в неё очень деликатно вписываться, а для этого в неё нужно деликатно всматриваться. Ведь по ночному звёздному небу можно было определить ещё весной, какой злак нужно сажать, какой будет расти – рожь, пшеница или ячмень… Когда говорят, что первобытный человек был примитивен, я всегда возражаю: первобытный человек – это больше, чем космос. Дмитрий Сергеевич Лихачёв говорил, что наивность первобытного человека породила все первобытные науки, которые мы ещё в полной мере не осмыслили.

Мы зачастую путаем две вещи – цивилизацию и культуру. Праздник не относится к цивилизации – он остался в духовном лоне культуры. Как институт общественной жизни он вариативен, многотемен и многожанров, он словно сетью затянул весь земной шар, и если в одном узелке зазвенит колокольчик, то зазвенит и вся сетка.

Сегодня институт праздников, конечно, болен. Но это не значит, что болен праздник, это невозможно: неистребимость первичного праздника обусловлена космическими явлениями. Некоторые даты праздничного календаря известны были уже 25 тысяч лет до нашей эры. Стоунхендж, пирамиды, Аркаим как страна городов на Урале – это всё первичные обсерватории…

Но не только Космос – и сам Человек непознаваем… И их диалог бесконечен. Вот в деревне мы же со всем разговариваем! Если бы вы знали, какой у меня разговорчивый дом! Поскрипывает, потрескивает… Мне нравится, когда в бане появляется лягушка. Есть примета: если лягушки в бане нет, баня будет гореть или падать, особенно старая. Она ведь даже не уходит, когда я прихожу! И я говорю: привет, я даже не знаю, ты новая или старая, я рада, что ты пришла.

У меня двенадцать елей, которые я посадила маленькими, и сейчас они выше меня ростом. Все говорили – не выживут, это же ель, а не сосна, и я впервые видела, что они зацвели весной. Когда я приезжаю, они мне говорят: привет, мы тебя дождались! Мир говорящ. Устав, вечером я смотрю на полнолуние, смотрю, как движутся звёзды, Пока гляжу, я уже знаю, что я буду завтра делать. Это исполненный смысла и речи мир, где можно обнять дерево… Есть березовая  роща, где я просила рассыпать мой прах – я знаю, что не буду  лежать в городе мёртвых, среди могил, а буду слышать  голоса людей, видеть, как ягоды собирают, как в моей деревне свадьбы играют… Так вот, праздник не рассудочен, он сродни не разуму, а интуиции. А ведь, собственно, многие открытия в науке и искусстве достигались не только знанием, но и интуицией.

Вот все говорят: традиционная культура. Но ведь не могут эти два слова стоять рядом. Почему традиционная только  крестьянская культура – разве дворянская – не традиционная? Офицерская, да и любая профессиональная… Традиция – это конструкт культуры. Культура с помощью традиции держит людей, чтобы они могли ориентироваться в чём-либо. Это система координат. Быт, строительство, промышленность – всё традиция, и это живое явление. Но чтобы была традиция – должна быть какая-то архаика, прелюдия, множество маленьких правил, которые идут отовсюду и соединяются в норму. Норма создаёт ядро традиции. Есть периферийные явления, которые могут меняться, ломаться, Одна и та же песня каждый раз поётся по-другому, с другой интонацией.

А цивилизация – это технология. Мы, современные люди, по словам известного культуролога Кутырева, не мёртвые, но и как бы не живые. Мы боимся что-то делать не так,  не в той терминологии говорить, часто мы не в бытийном, а кажущемся  состоянии – и вот мы уже потеряли границы, где мы естественны и культурны, а где технологичны… А глубокие смыслы бытия могут рождаться и жить только в духовном лоне культуры.

 

Н.Я. Годичный цикл праздников народных, крестьянских поддерживает и возобновляет именно этот смысл гармоничного бытия человека на земле, постоянную связь с природой и космосом… Без этого провода человек, получается, вообще обесточен. Каковы главный смысл и функция праздника сейчас, сегодня? Изменился весь уклад жизни, и все наши нынешние катаклизмы связаны с переходом к ещё одному, совершенно новому технологическому укладу. И при этом мы всё больше утрачиваем понимание реальности, замыкаемся в скорлупе – даже броне! – цивилизации… Где выход?

Л.Л. Природный праздник идёт от палеолита, там уже появляются какие-то ритуальные, пластические, интонационные элементы, мелос… Человек палеолита не мог бы создать праздник, если бы он не видел красоту окружающего мира: например, как играет волна, движутся светотени, бабочка порхает, звери целуются – это такое удивительное явление! Рождение праздника без этого удивления, без эстетического чувства невозможно. И праздник создаётся не как праздник, а как форма общения с действительностью. Ну вот как с ней договориться, это же другой язы?.. И в то же время праздник формировал в человеке эстетическое чувство – в общении друг с другом, взаимопонимании, совместном пении…

Всё рождено в первобытности, там все архетипы. Вот шествия: от первобытного костра шли обязательно на пригорок, где стоял идол. Он не может стоять в низине или на равнине, он должен стоять на возвышении, на холме. До него надо было дойти, провести какое-то действие и вернуться опять к костру. Вот – наши демонстрации. Мы создали общность, прошли мимо трибун, рассыпались. Куда шли, зачем? Дошли до обозначенной точки – мы там что-нибудь делали? Должен быть смысл – мы же для чего-то шли, а не просто дойти до улицы Свободы и рассыпаться на пьянку…

Но праздник не уничтожен. Он живёт как маленький родничок, например, как фольклорно-этнографические праздники. Однако есть и другая категория праздников – вот они уже в системе цивилизации, все эти корпоративы и так далее. Они к природному, изначальному празднику имеют очень отдалённое отношение. Я цивилизационных праздников не касаюсь – я их и не понимаю...

 

Н.Я. Если праздник – это форма интуиции культуры, интуитивная сонастройка человека с природной реальностью – видимо, он должен сонастраивать и с цивилизационной реальностью тоже? Что происходит в этой сфере? Вы очень точно сказали, что выражение «традиционная культура» – по сути тавтология, но сегодня во всех сферах искусства и науки мы наблюдаем процесс дробления: контркультура, авангардная культура, субкультуры… Вы очень точно сказали, что мир разговаривает, и с ним нужно разговаривать, но цивилизация пришла к жёсткому управляющему цифровому началу. В чём наша надежда? Как живёт и обнаруживает себя традиция в коллизиях перехода от буквы к цифре?

Л.Л. Нужно помнить, что в каждом термине есть определённая ложь. Вот термин фольклор – он был выбран почти случайно: как назвать живую старину, живущую рядом с нами? Да, мы говорим, что нынешняя культура гибридна, но традиция и авангард живут вместе. У нас есть ансамбли, которые начинают с аутентики, потом выходят в рок и возвращаются, мало того – и переодеваются на сцене. Мне нравятся такие трансформации, когда даже не определяется жанр, когда не знаешь, что доминирует. Ведь для фольклора даже есть такое понятие, введённое Веселовским, – первичный синкретизм, когда не нерасчленённость – не просто слитность, а синкретизм, взаимообусловленность, когда одно без другого не существует. Так же и традиция.

Вот смотрите, что происходит. В 2010 году В.В. Путин подписал Закон о возращении к первичным формам хозяйственной деятельности. А ведь тип хозяйственной деятельности диктует и тип праздника. И вот результат: у нас на Севере увеличилось не только поголовье оленей – увеличились семьи ненцев, селькупов, нганасан… Им не нужны квартиры, им комфортно в чумах, у них дети не знают, что такое аптека. Ребёнок шести лет может заарканить оленя, уложить его, перерезать ему горло и накормить своих младших сестёр и братьев. Это традиция – и когда её вернули, вернулось и этническое самосознание, а с ним и всё остальное,

Есть удивительная вещь – экопоселения, сегодня они по всему земному шару. Среди поселенцев нет рабочих и крестьян, это люди с высшим образованием – учёные, врачи, модельеры... Сейчас в России около двух тысяч экопоселений: люди убегают от цивилизации. Что интересно в этих поселениях? Цивилизация задаёт правила строительства, а они покупают землю на паях – и каждый строит дом какой хочет и где хочет, нет улицы, которая объединяет. Их объединяет общая территория, но здесь нельзя пить, ругаться. Учитель учит, врач лечит… Здесь должны быть общие праздники, своя агрокультура, даже культура костюма, и людям это нравится. Домики кто-то делает из отходов, кто-то саманные, есть только одно условие: не трогать окружающую природу! Есть и экопоселение под землёй – оно с ручьями, но и  с кондиционерами, поставили солнечные батареи, значит, не надо ставить столбы и натягивать провода – разве это не первобытность, не традиция?

За последние десять лет защищено огромное количество диссертаций по архаизации современной культуры, даже в аптеках стали готовить препараты из трав. В различных сферах стали обращаться к архаике. И мощным живительным фактором стало этнографическое движение. Вот казаков иногда называют ряжеными. Но вы посмотрите, как наши молодые девчонки чувствуют себя в народных костюмах, как им хочется петь! Сила традиции  велика и непознаваема. У цивилизации ведь тоже со временем появляются свои традиции… Но мне кажется, мы вернёмся к народному празднику.

 

Н.Я. На режиссуру массовых праздников молодёжь приходит после школы, в основном они горожане… Приезжают и из деревни, и там, возможно, что-то сохранилось… Как преподавать искусство праздника сегодня?

Л.Л. В деревне не сохранилось уже совсем ничего. Но на Урале всё-таки проще: в отличие от Москвы и Санкт-Петербурга у нас рабочие всегда имели огородик, коровку, и стяжка с землёй так и осталась. И я не знаю, как преподавать, и никто не знает. Я иду интуитивно, понимаю, что это должно быть живо, действенно и очень азартно: как по природе чувствую, так и работаю. Прихожу в группу – а у ребят другое настроение, семиотика не пойдёт, нужно петь. Я вижу их лица – мне нужно что-то делать. И я говорю, что в  празднике художественная сторона – как подводная часть в айсберге. И мы начинаем разбирать кадриль… Педагог в вузе должен быть артистом, но артистизм нужен естественный, жизненный.

И вот ещё, у нас правило – каждый семестр студенты один концерт должны сделать в детском доме, иначе я зачёт не ставлю. Однажды мы давали концерт, и к нашему Артёму подошёл мальчик, бледный, худенький, – обнял и не отходит от него. И Артём потом говорит: как же я его оставлю? А когда уже переоделись и уходили – девочка стоит в дверях, на лице никакого выражения, и тихо говорит: вы больше не придёте… Мы, конечно, так и ездим к ним. Праздник ведь часто не на радости держится, а на каком-то сочувствовании, прочувствовании чего-то, и важно ухватить это прочувствование даже на уроке. Поём мы военный фольклор, и я вижу – девчонки уже плачут, выдержу момент – и начинаем о любви, потому что она держит…

 

Н.Я. Сегодня праздник – больше отдых и развлечение, а ведь по сути он – аккумулятор смысла, аккумулятор жизненной силы человека в живой ткани жизни, в диалоге с реальностью… Что нужно сделать, чтобы он заработал в полную силу?

Л.Л. Праздник должен рождаться в естественной среде, в природе. Он должен что-то собирать – и что-то раздавать. И первое, что важно, –  это выбор места. Оно должно иметь смысл, быть освящённым каким-то событием – историческим, мифологическим, даже придуманным, но широко транслируемым. Нужно найти место, которое обладает мощным смыслом.

Вот, например, в Мордовии раз в два года проходит необычный народный праздник эрзя. Я изучала его и писала о нём статью. В Игнатьевском районе есть холм предков, там когда-то проходили битвы. Туда эрзя приезжают из разных стран, ставят палатки и в течение нескольких дней делают свечу, которая называется штатол – родовая свеча. Чтобы её сделать, нужно держать фитиль, горячий воск зажимать и льдом фиксировать. И вся эта работа – уже праздник, а когда он формально начнётся – никто не знает, пока штатол не сделают. Мне нравится, когда у праздника нет чётко обозначенного начала: вот вбивают первый кол для шатра – и всё, праздник уже начался… И вот уже все перезнакомились, у них начинаются моления, дальше они забивают скот, едят вместе – это очень важно, если не просто по тарелочкам, а из одного котла.

И все, кто приехал, привезли со своих кладбищ – а там уже ушло не одно поколение – землю, и когда штатол уже стоит на холме предков, несколько тысяч человек в хороводе ходят вокруг холма, высыпают эту землю. Когда моя очередь подошла, я свой мешочек высыпала на этот холм… Многочасовые хороводы – и никто не устаёт, они держатся за руки, как одно целое, и поют одно и то же – народную молитву: «Спасибо, Небо, за то, что ты нас сохранило на земле, и мы, народ эрзя, разъехались по всему земному шару, и вот опять собрались у себя на родине…». Текст простой, они так и говорят: это наша народная молитва.

Когда же праздник закончится? Когда догорит весь штотол. У праздника нет чёткого финала: а теперь до свиданья, мы закончили… Они едят, поют, общаются. Штатол весь опал, отёк – и они в свои мешочки берут остатки воска и везут в свои страны – Японию, Канаду… Привезут – и всем раздадут понемножечку, потому что это с нашей Родины!

Так праздник получается огромный, он определяет центр и периферию, и смысл растекается по всему земному шару, но он ведь так и собирался – вот центростремительная и центробежная силы праздника: собрать – и раздать в каком-то виде: венок, кусочек воска, куколка…

В Троицком районе Челябинской области нам показали горку, на которой проводят все праздники. Почему? Они на войну там провожали – поднимались на горку, а потом стояли, плакали: далеко было видно, как увозили их мужей. Женщины стояли с детьми… Они до сих пор в армию там провожают – а мальчиков уже увозят на современных автобусах. Уже за горизонт ушли машины, а они – мама, девочка его любимая, стоят, и за эти полтора часа-час девочка стала уже родной для этой мамы, они вместе стоят, соприкоснулись, а главное – место, гора: раз мы проводили вместе – значит, и вернутся опять, вместе встретим…

Второе условие для праздника – найти предметный ряд. Если в празднике нет физической работы – это не праздник. Песня и танец только сопровождают его. Глагольная, действенная форма праздника, абсолютное действование – это его успех. Исходя из этого продумывается и предметный ряд. По большому счёту, содержание народных праздников не сохранилось. И, реконструируя силами кафедры праздник Стрелы, мы наполняли его буквально по крупицам.  

Вот мы в Кузьминках ходим с кашей. А как её подавать? Ложками? Куда их потом деть? А если вы угощаете блинами – как руки? Мы ведь ставим в неудобное положение людей. Ну вот подарить вам в начале праздника двух кукол – куда вы будете их девать? Не только смысловые, но и предметные моменты праздника требуют огромного внимания, ведь в каждом предмете отражается смысл.

В исследованиях у меня возникла необходимость ввести понятие морфологии праздника. Я взяла его у Проппа, от морфологии сказки. Ведь мы типологичны, что бы мы ни делали. Помню, плывём по Балтике в Европу, начинаем петь, и нам с разных палуб начинают подпевать… Что нас всех объединяет? Мы не столько социальны, сколько биологичны и антропологичны – а праздник и обращён к физике, к чувствованию…

Время в празднике вообще божественно – праздник тяготеет к ночи, а ночь – это смерть. День – жизнь, и праздник начинается на ночь, а ночью уже разгул праздника. Праздник соприкасается со смертью, моделирует финал смерти, чтобы начиналась новая жизнь – из хаоса рождалась гармония.

А дальше то, что связано с едой: это растительные и животные коды, это момент, когда природный объект превращается в объект культуры – пищу. И человек, когда готовит, – он между двумя мирами: чтобы испечь хлеб, надо размолоть зерно, чтобы приготовить котлеты, надо умертвить животное, и это промежуток очень опасный, потому масленичные блины пекут на берегу реки – ведь река всегда новая. Куда она течёт – туда уносит всё плохое, а вот откуда приходит – пусть принесёт хорошее: здоровье, избавит от одиночества, и так далее… И повар – опасная профессия, и важно, как поставишь и как подашь.

Есть знак  ряженья, тоже опасная категория: ведь ряженый принадлежит иному миру. Почему ряженым не могли сказать уходите? – потому что это были люди с того света, а если они ещё и из другой деревни, незнакомые… У нас в деревне первое, что делают с пришедшими, – угощают. Человек, который пришёл к вам незвано, – это вестник с того света, вы отдали ему то, что было, не специально приготовленное, а от себя оторвали, значит, и предки ваши были накормлены, а когда вас не будет – накормят и потомков.

По сей день дары и подарки дарят потому, что любой дар хорош отдарком. Даришь с радостью, то, что очень нравится, а не то, что лишнее. А есть жертва – она без отдарка, и это тоже  из первобытности, когда во время больших тризн богач отдавал всё, что у него было, и бедняки в благодарность долго работали у него на полях.

Зёрна всего – в первобытности. Цивилизационные формы сегодня утратили содержание, и восстановить их можно только прикосновением к архаичному. Отсюда тенденция к архаизации – это сегодня поиск первосмысла, возвращение к содержанию опустевших форм…

 

Н.Я. Благодарю вас, Людмила Николаевна, за беседу. Ваши слова о том, что праздник – это форма интуиции культуры, зёрна первосмыслов бытия человека на земле, весь ваш большой вклад в сохранение и развитие праздничной культуры Урала и России сегодня особенно важны. В юбилейный год мы желаем вам здоровья, яркого продолжения плодотворной научной, педагогической и творческой работы.

г. Челябинск