Владимир ШЕМШУЧЕНКО. Я ТЕНЬ ТВОЯ, А СОЛНЦЕ ВЫСОКО… Стихи

 

Владимир ШЕМШУЧЕНКО

Я ТЕНЬ ТВОЯ, А СОЛНЦЕ ВЫСОКО…

 

* * *
Когда лязгнет металл о металл и вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах черных такыров, словно кровь, запечется вода, –
Берега прибалхашских озер заискрятся кристаллами соли
И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.

И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры, –
И проснешься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,
И поймешь, что твои сновиденья осязаемы и остры.

О, как прав был строптивый поэт – Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,
Говоря мне: «На памяти пишешь…» (или был он с похмелья неправ?)
Хоть до крови губу закуси – никуда от себя не ускачешь,
Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.

От ковыльных кипчакских степей до Последнего самого моря,
От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены –
Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,
И опять выходи на дорогу под присмотром подружки луны.

Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,
И вдохни полной грудью щемящий синеватый дымок кизяка,
И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как свежая рана,
На вселенском пути каравана, увозящего вдаль облака…

 

РОДИНЕ

Осень. Звон ветра. Синь высоты.

Тайнопись звездопада.

Если на кладбищах ставят кресты,

Значит, так надо.

 

Значит, и нам предстоит путь-дорога

За теплохладные наши дела.

Скольких, скажи, не дошедших до Бога

Тьма забрала?

 

Скольких, ответь, ещё водишь по краю,

По-матерински ревниво любя?

Я в этой жизни не доживаю

Из-за тебя.

 

Из-за тебя на могилах трава –

В рост! – где лежат друзья…

Но истина в том, что не ты права,

А в том, что не прав я.

 

* * *

Враги сожгли родную хату…
                Михаил Исаковский

Замечтались... Раз-два и готово –
Перешли нас нахлебники вброд,
И жуют наше русское слово,
Превращая в поток нечистот.

И удравшие (глянь!) приползают,
Будто полчища саранчи.
Я их помню – со злыми глазами! –
И люблю их, да так, хоть кричи.

И кричу, что ещё остаётся,
В пику сверхтолерантной шпане.
Этот стон у нас песней зовётся...
Эй, борцы с экстремизмом, ко мне!

Вы сожгли мою русскую хату!
Потому для меня вы – враги.
Я заставлю вас жить на зарплату,
Чтобы впредь неповадно другим...

Вам сегодня вольготно живётся
На руинах великой страны.
Знаю – слово моё отзовётся –
Мне навесят вину без вины.

Я иду, заливаясь слезами,
Всеотзывчивость нашу кляня...
А навстречу – со злыми глазами! –
Боже, как они любят меня!

 

* * *

У зимы петербургской прескверный характер весьма –
У неё задарма на понюшку не выпросишь снега.
Безъязыкие – жмутся на Невском друг к другу дома,
А под ними подземка гремит допоздна, как телега.

Разгулявшийся ветер начистил Атлантам бока,
И, как ловкий цирюльник, намылил гранит парапета.
В плиссированной юбке на берег выходит река
И с достоинством царским идёт в Эрмитаж без билета.

И опять всё не то... Как мальчишку меня провела –
Вместо ярких полотен всучила пустые картинки...
А над площадью ангел уже расправляет крыла,
И Балтийское море мои примеряет ботинки.

 

* * *

Я скользящей походкой сам-друг возвращаюсь домой –
Муза канула в ночь и свела (вот зараза!) Пегаса.
Рядом кашляет город – он пахнет тоской и тюрьмой –
И ещё недержаньем горячей воды в теплотрассах.

Это надо же – вляпаться в эту чухонскую рань,
В этот выжатый воздух с душком топляка и сивухи,
И в уме сочинять не стихи, а тотальную дрянь,
И заснеженным львам, осердясь, раздавать оплеухи.

Просыпается город – ему на меня наплевать,
Мною он пренебрёг и бесстрастно зачислил в потери...
Дома ждут меня стол, абажур и складная кровать,
И некормленный кот, и ворчливые старые двери.

Я домой возвращаюсь, и тёплое слово – домой –
Языком непослушным по нёбу сухому катаю...
Я чертовски богат надоедливым задним умом,
Потому даже псы мне, рыча, отказали от стаи.

Я домой возвращаюсь. Я ранен. Я болен тобой,
Мой продутый ветрами, чахоточный, каменный город.
Знаю, ты не зачтёшь этот наглый словесный разбой
И снежинку прощенья уронишь за поднятый ворот.

 

* * *
Ненасытная печь за поленом глотает полено.
На исходе апрель, а в тайге еще снега по грудь.
Скоро лед в океан унесет непокорная Лена,
И жарки расцветут, и не даст птичий гомон уснуть.

Где-то там далеко облака собираются в стаи.
Где-то там далеко людям снятся красивые сны.
А у нас еще ветер хрустальные льдинки считает
На озябших деревьях, и так далеко до весны.

Тишину потревожил испуганный рокот мотора.
Не иначе сосед мой – рисковый, бывалый мужик,
До того одурел от безделья и бабьего вздора,
Что по рыхлому льду через реку махнул напрямик.

И опять тишина. На сей раз проскочил-таки, леший.
От души отлегло. Я бы так ни за что не сумел.
В эту пору на лед не ступают ни конный, ни пеший.
А ему хоть бы хны. Он всегда делал то, что хотел.

И за то пострадал, и срока отбывал на Таймыре,
И на выселках жил от верховьев до Карских ворот,
Пил еловый отвар, кулаком плющил морды, как гирей,
И выхаркивал легкие сквозь окровавленный рот.

Он глядел на меня, усмехаясь, в минуты застолья
И на пятом стакане меня зачислял в слабаки,
А глаза изнутри наполнялись любовью и болью –
Так на небо глядят пережившие жизнь старики.
 

* * *
Скоро утро. Тоска ножевая.
В подворотню загнав тишину,
На пустой остановке трамвая
Сука песню поет про луну.

Вдохновенно поет, с переливом,
Замечательно сука поет.
Никогда шансонеткам сопливым
До таких не подняться высот.

Этот вой, ни на что не похожий,
Этот гимн одинокой луне
Пробегает волною по коже.
Прилипает рубашкой к спине.

Пой, бездомная, пой, горевая,
Под березою пой, под сосной,
На пустой остановке трамвая,
Где любовь разминулась со мной.

Лунный свет я за пазуху прячу,
Чтоб его не спалила заря.
Плачет сука, и я с нею плачу.
Ненавидя и благодаря.

 

* * *

Ночь у камина. Луна.

Что-то сегодня не спится.

Звёздная колесница

Мчится в проёме окна.

 

На пол упал уголёк

И потемнел, остывая.

Псина сторожевая

Вдруг заворчала у ног.

 

Тонкий ломается лёд –

Кто-то под окнами ходит.

Что-нибудь произойдёт

Или уже происходит…

 

ДИГОРИЯ

1.
Изгиб, излом, и нет дороги…
Нелепо, как в дурном кино!
И вспоминается о Боге –
Ему всегда не всё равно.

Ревёт мотор на грани срыва.
Чуть-чуть назад… Вперёд… Вираж…
Налево – лезвие обрыва.
Направо – зубы скалит кряж.

Потеет на спине рубашка,
Как в зной из погреба вино…
Водитель – на бровях фуражка –
Хохочет… Чёрт, ему смешно!

И на заоблачном пределе
Последних лошадиных сил,
Скрипя мостами, еле-еле
Вползает в небо старый ЗИЛ.

А вдалеке печальный демон
Несёт домой пустой мешок…
Я – наверху! Я занят делом!
И мне сегодня хорошо!

И я живу… Ломаю спички…
Курю, как будто в первый раз,
И вредной радуюсь привычке,
И пелена спадает с глаз.

Здесь солнце на сосновых лапах
Качается, как в гамаке.
Здесь можжевельниковый запах
Живёт в болтливом ручейке.

Здесь, как гигантские тюлени,
Слезятся утром ледники.
Здесь тучи тычутся в колени
И тают от тепла руки,

И, выгибая рысьи спины,
Да так, что пробирает дрожь,
Рыча, царапают вершины…
И дождь вокруг! И сам я – дождь!

2.
Когда идёшь по краю ледника –
По грани, по излому тьмы и света –
И видишь, как рождается река,
Решись на шаг и сделайся поэтом.

И – вдребезги! И вот она – бери!
Она туман, сползающий со склона,
Она артериальной крови ритм,
Она вне человечьего закона.

Она растёт из сердца валуна
Под первыми весенними лучами,
Она нежна, как полная луна,
Из-за неё моря не спят ночами.

Возьми – она прожжёт тебе ладонь
И обернётся шумом водопада.
Она тебя ужалит – только тронь!
И ты умрёшь, но умирать не надо.

Ты сможешь, ты сумеешь – делай шаг,
Один короткий шаг… Какая мука!
И заново научишься дышать
И чувствовать губами привкус звука.

 

* * *
Луна продырявила дырку
В небесной большой простыне.
Сработаны как под копирку
Стишата, что присланы мне.
Вот, думаю, делают люди,
Печатают эту пургу…
А я, словно овощ на блюде,
Стихи сочинять не могу.
И я совершаю ошибку,
И в корень не тот зрю…
Но сплёвываю улыбку
И сам себе так говорю:
«Зачем тебе глупая драка
За место на полосе?..
Пиши, – говорю, – собака!
Печататься могут все!».

 

* * *
Светилась яблоня в саду
За три минуты до рассвета.
В тени ракит купало лето
Кувшинки жёлтые в пруду.

Играла рыба в глубине
На перламутровой свирели,
И камыши чуть слышно пели,
И подпевать хотелось мне.

Звенел комарик у виска
О чём-то бесконечно важном…
И это было не однажды,
И те же плыли облака…

Упало яблоко – пора –
И ветка, охнув, распрямилась…
И, торжествуя, жизнь продлилась
За три минуты до утра.

 

* * *
Дождь походкой гуляки прошёлся по облаку,
А потом снизошёл до игры на губе.
Он сейчас поцелует не город, а родинку,
На капризно приподнятой Невской губе.

И зачем я лукавую женщину-осень,
С разметавшейся гривой роскошных волос,
Ради музыки этой безжалостно бросил,
Чтоб какой-тодурак подобрал и унёс?

Я по лужам иду, как нелепая птица,
Завернувшись в видавшее виды пальто.
Этот сон наяву будет длиться и длиться…
Из поэзии в жизнь не вернётся никто!

 

* * *

Украинская ночь домашним пахнет хлебом.
Здесь время не течёт, а тянется, как мёд.
На капли молока, пролитые на небо,
Во все глаза глядит ленивый старый кот.

Его пра-пра-пра-пра… мурлыкал фараонам,

Он по-кошачьи мудр, он доктор всех наук.

По одному ему лишь ведомым законам

Он выскользнуть сумел из цепких детских рук.

Он знает, почему туман сползает с кручи,
И то, о чём поют метёлки тростника.
А я у костерка под ивой неплакучей
Никак не разберусь – зачем течёт река?

Динь-динь, динь-динь, динь-динь – проснулся сторожок!
(Должно быть, крупный лещ польстился на наживку…)
Удилище – в дугу! Он сам себя подсёк!
Я вывожу его… как кралю, на тропинку.

И вот он – золотой! Наверно, в два кило!
Танцует на песке последний в жизни танец…
Украинская ночь вздыхает тяжело,
И на её щеках – предутренний румянец.

Лизнула сапоги неспешная волна,
И лещ – пошёл, пошёл, качаясь с бока на бок…
Иди – мне жизнь твоя сегодня не нужна.
И сладок этот миг, и ветер тёплый – сладок.

 

* * *

Наливаются яблоки, ветви пригнув до земли.

После долгих дождей в полный рост поднимаются травы.

Дядька в Киеве верит, что воду в Днепре москали

Отравили не корысти ради, а ради забавы.

 

Украинская полночь для дядьки – тиха и темна –

Лучше времени нет перепрятывать польское сало…

А ко мне в полнолунье приходит Олесь Бузина,

И вселенской тоской от Обводного тянет канала.

 

Он садится за стол и усмешкой коверкает рот

И с пустого листа откровенья наотмашь читает…

Дядька в Киеве верит, тоску буряковую пьёт

И из сердца (меня!) пятернёй на паркет выжимает…

 

* * *

Ветер замел под ковер облетевшей листвы
Милые глупости и разговоры о лете.
Перелиставший Сервантеса северный ветер
Жестью на крыше грохочет… Ах, если бы вы
Или другой кто-нибудь на веселой планете
Вместе со мной расплескал по страницам печаль.
Впрочем, о чем я? Никто за меня не в ответе –
Сею стихи – вырастает дамасская сталь.
Помнится, некто сказал мне: «Иди, дождь с тобою…»
(Был он, признаюсь, смешон и довольно нелеп),
После писал мне невнятное что-то из Трои
И, наконец, замолчал, потому что ослеп.
Чертово время! Бегу, как собака по следу,
За показавшими гонор и прыть в человечьих бегах.
Если сегодня же ночью я Трою спасать не уеду,
То на рассвете в «испанских» проснусь сапогах!

 

* * *
Художник поставит мольберт
И краски разложит, и кисти,
А я – двадцать пять сигарет –
И с ветки сорвавшийся листик.
Мы будем сидеть vis-a-vis,
Пока не опустится темень,
И ради надмирной любви
Пространство раздвинем и время.
Мы будем глядеть в никуда
И думать о чём-то неважном:
Сквозь нас проплывут господа
В пролётках и экипажах –
Улыбки сиятельных дам,
Смешки, шепотки одобренья,

Последним проедет жандарм,
Обдав нас потоком презренья.
А ночью в дрянном кабаке,
Где слухи роятся, как мухи,
Он – в красках, я – в рваной строке
Хлебнём модернистской сивухи,
Забудем, что есть тормоза,
Сдавая на зрелость экзамен,
И многое сможем сказать
Незрячими злыми глазами.
И к нам из забытых времён,
Из морока рвани и пьяни
Подсядут: художник Вийон
И первый поэт Модильяни…

 

* * *

Остывают страны, народы
И красивые города.
Я плыву и гляжу на воду,
Потому что она – вода.

А она и саднит, и тянет,
Словно соки земные луна…
Жду, когда она жить устанет
Или выпьет меня до дна.

Из какого я рода-племени?
Кто забросил меня сюда?
Скоро я проплыву мимо времени,
Опрокинутого в никогда…

 

* * *

Бессмысленно былое ворошить –
Пока я к лучшей участи стремился,
Двадцатый век оттяпал полдуши
И треть страны, в которой я родился.

И я тому, признаюсь, очень рад –
Похерив все небесные глаголы,
Кремлядь не прикрывает куцый зад,
И близятся костры Савонаролы.

Приветствую тебя, Средневековье!
Мне обжигает лоб печать твоя!
Я жгу стихи, мешаю пепел с кровью
И смазываю петли бытия.

О, как они скрипят! Послушай, ты,
Бегущий мимо к призрачному раю!
Я для тебя – в лохмотьях красоты –
На дудочке поэзии играю.
 

* * *

Ты жил в тепле с красивою женой.
Я выживал наперекор судьбе.
Ты много лет смеялся надо мной.
А я был рад, что весело тебе.

Ты разучился отдавать долги.
Я научился терпеливо ждать.
Ты бросил дом, когда пришли враги.
А я тебе отдал свою кровать.

Ты ненавистью метишь путь земной.
Я всё тебе простил, и мне легко.
Ты зря топор заносишь надо мной –
Я тень твоя, а солнце высоко...

 

* * *

Петь не умеешь – вой.
Выть не умеешь – молчи.
Не прорастай травой,
Падай звездой в ночи.
Не уходи в запой.
Не проклинай страну.
Пренебрегай толпой.
Не возноси жену.
Помни, что твой кумир —
СЛОВО, но не словцо...
И удивленный мир
Плюнет тебе в лицо.