Максим ЕРШОВ. ШИРОКО ШАГАЯ. О книге «Homo Deus» Юваля Ноя Харари

 

Максим ЕРШОВ

ШИРОКО ШАГАЯ

О книге «Homo Deus» Юваля Ноя Харари

 

«Мир стоит на пороге трансформации, которая по своим историческим и человеческим последствиям будет более драматична, чем та, что была вызвана французской или большевистской революциями».

Это слова старого-доброго Збигнева нашего Бжезинского. А вспомнить их пришлось вот почему.

В 2019 году в прогрессивном московском издательстве «Синдбад» вышла потрясающая книга. Она написана в 2015-2016 годах доктором Оксфорда и преподавателем Еврейского университета в Иерусалиме Ювалем Ноем Харари. Судя по количеству благодарностей коллегам по университету, помещённым в конце, книга стала результатом считай что коллективного труда. Она называется «Homo Deus», что можно перевести как «Человекобожие». Тема этого историософского блокбастера – «краткая история будущего», так, как это наше с вами будущее естественным образом вытекает из всемирно-исторического… прошлого. Которое, словно отработанная ступень ракеты, должно быть проклято и забыто – отныне и навсегда.

Подобно предшествующей работе Харари «Sapiens» («краткая история человечества»), – «Homo Deus» широко обозревает доисторические и исторические времена с тем, чтобы сделать прогноз – вынести приговор – насчёт постисторического. Здесь достаточно цифр, фактов, картинок, мнений, доказательств. С точки зрения охвата материала и привлечённой литературы, книга Харари – большой труд. С точки зрения предлагаемых читателю интерпретаций содержания прошлых эпох и расшифровки присущих им ценностей – это серьёзный пропагандистский манифест. Рассчитанный на уровень восприятия выпускника среднего вуза. Думается, этот уровень и тот уровень понимания истории и науки об обществе, который сегодня стал нормой, не зря планомерно подгоняются друг под друга: все вероятные в новом социуме смысловые «стыковки» должны протекать не менее гладко, чем сопряжение флешки с жёстким диском… Словом, «Человекобожие» – пропагандистский продукт, транслирующий дехристианизирующие, денационализирующие, дегуманизирующие и даже делиберализирующие смыслы. Если угодно – деморализующие смыслы.

Сама форма: великолепное издание в прекрасной обложке с отличной бумагой, крупным шрифтом, иллюстрированием à la  учебник и полями à la  священная книга – сама эта помпезная добротность при цене, вряд ли серьёзно превышающей себестоимость (на интернет-ресурсах сейчас – чуть более 500 руб.), наводит на мысли. На грустные мысли, друзья. И итогом этих мыслей может стать вывод, что сегодня читать стоит только то, что издано как-нибудь на серой бумаге, малым тиражом, этак, знаете ли, в уголочке, исподтишка, словно дичок или сорняк – почти незаконно…

Но пока оставим такие мысли. Потому, что «Человекобожие» читать необходимо. Эта книга подтверждает собой очень многое из того, что мы, может быть, уже знали, но всё ещё сомневались. Этим она одновременно и страшна, и прекрасна. Я, конечно, не могу и не стану касаться всего-всего: только самого главного. Главное же в том, что мировая революция, о которой так долго говорили большевики, – продолжается. И нету у неё, у Революции этой, конца. А только финиш…

 

Итак, уши к бою. Уже во вступлении, занявшем восемьдесят крахмальных страниц, Харари говорит о трёх главных бедах, которые одолело человечество вопреки тысячелетиям монотеистического мракобесия и благодаря кратким (относительно истории цивилизации вообще) векам Просвещения. Побеждены голод, мор и война… Голода почти нет, эпидемии находятся под контролем, ну а война – война потеряла в современном мире всякий смысл. Она слишком разорительна, а потому, всерьёз, никому не нужна. Да и в повседневной жизни насилия стало гораздо меньше: «В 2012 году в мире умерло 56 миллионов человек; из них 620 тысяч – в результате насилия (120 тысяч – жертвы войны, 500 тысяч погибли от рук преступников). Для сравнения: 800 тысяч человек покончили с собой, а 1,5 миллиона умерли от диабета. В наши дни сахар стал опаснее пороха» (с. 23).

Разрешив три свои большие проблемы, человечество ставит перед собой три стратегические задачи: обретение бессмертия, блаженства и божественности. И кажется, нет тут ничего удивительного. С ростом научно-технического могущества человечество обретает и смелость, так сказать, количественно и качественно вырастают его благие порывы и дела, влекущие нас по светлому пути… Правда, при должном размышлении, неизбежны-таки вопросы, адресующие нас к проблемам, небеса которых всё ещё скрыты хмурыми тучами неразрешимости.

Например, что касается блаженства (вечного счастья), то Харари ставит проблему глубоко и честно: «На протяжении несчетного числа поколений наша биохимическая система настраивалась на увеличение шансов на выживание и воспроизводство, но не на счастье. Те действия, которые способствуют выживанию и воспроизводству, биохимическая система вознаграждает приятными ощущениями. Но это лишь рекламная уловка» (с. 48).

Кто виноват, понятно уже из этого: наша неизменная природа. Но что же делать? Харари называет и предлагает первый единственно логичный ответ и удивительно оптимистический: «Если наука права и наше счастье определяется биохимической системой, значит, единственный способ достичь стабильной удовлетворённости – настройка этой системы. Забудьте об экономическом росте, социальных реформах и политических революциях: чтобы поднять уровень мирового счастья, мы должны управлять человеческой биохимией. Именно это мы и начали делать в последние десятилетия» (с. 50).

Здесь я и сделаю сноску. В тех местах, где трудно понять – смеётся автор или издевается, в местах, где из хитросплетений «научного» текста Харари торчат рыжие ушки пропагандиста, где, будь рядом серьёзные знатоки, они непременно бы прыскали в учёные кулачки (словно массовка на комик-шоу), – в таких местах я буду ставить восклицательные знаки, взятые в скобки. Дело ваше – замечать их, или нет. Идём дальше.

В своей всеохватной книге о перспективах человечества автор приводит красноречивые цифры. И пусть он делает это всегда в целях своего дискурса, сами по себе они достойны пристального внимания. Итак, о блаженстве:

«Погоня за биохимическим счастьем – это еще и главная причина преступности в мире. Согласно статистическим исследованиям 2009 года, половина заключенных федеральных тюрем США попали туда из-за наркотиков; 38 процентов итальянских заключенных были осуждены за правонарушения, спровоцированные наркотиками…» (с. 51-52). В России эти цифры ничуть не меньше, они, пожалуй, ещё больше: в РФ у бедноты меньше вариантов. «Это, – говорит Харари, –реальная угроза социальному и экономическому порядку, поэтому правительства ведут с биохимической преступностью упорную, кровавую и безнадежную борьбу» (с. 52).

Тем не менее, как отмечено выше, счастье будет манить человечество именно по этой дороге. И человечество должно будет идти по ней, сметая на пути досадные преграды – главная из которых – сама природа человека разумного. Парадоксально, но факт. По Харари получается, что биохимическое вмешательство необходимо сделать честной и всеобъемлющей практикой.

О перспективах счастья это пока всё.

 

Отдавая краткую дань блаженству, мы пока упустили из виду другую глобальную задачу – бессмертие. Так вот, дела с этим членом триады блаженство-бессмертие-божественность обстоят, вкратце, следующим образом:

«Некоторые эксперты убеждены, что человечество одолеет смерть к 2200 году, другие считают – к 2100-му. Курцвейл и ди Грей еще более оптимистичны. Они уверяют, что к 2050 году каждый обладатель здорового тела и солидного банковского счета получит отличный шанс дотянуть до бессмертия…» (с. 34). Вот именно. Без солидного счёта не обойтись. Представляете, какая битва за эти счета развернётся ввиду перспектив бессмертия? Представляете, скольких люди готовы будут умертвить в этой борьбе, под какие проценты возьмут кредиты? Причём, никто не будет разбираться, что счастье и бессмертие противоречат друг другу, как наркотики и долголетие, как светский раут и нирвана.

Поэтому, мне кажется, долго рассуждать тут нечего: есть солидные философские теории насчёт необходимой конечности человека на земле, которая только и придаёт жизни смысл: бесконечная жизнь теряет смысл каждого своего момента. А ведь именно он, смысл бытия, и есть единственное человеческое счастье, без биохимии и кровавой борьбы за призрачное бессмертие. Философия XX века неплохо разобралась в этом тяжелейшем вопросе. И подобно Марксову «прыжку в царство свободы», новый технологический прыжок в царство бессмертных трудно понимать иначе, чем новый красивый лозунг, цели провозглашения которого сомнительны. Поэтому, минуя возможные дальнейшие рассуждения, переходим к третьей высокой мечте Харари: к божественности.

Он говорит: «Научно-технологическое развитие идет гораздо быстрее, чем представляется большинству»… (с. 63). И действительно, нельзя не согласиться: «Каждый день миллионы людей отдают под контроль своих смартфонов еще один кусочек своей жизни или принимают недавно созданный более эффективный антидепрессант. В погоне за здоровьем, счастьем и властью человек изменит сначала одну свою черту, потом другую, третью и так в конце концов перестанет быть человеком» (с. 62).

Выходит, Блаженство, Бессмертие, Божественность – все они требуют от человека перестать наконец быть собственно человеком… И именно того же (по странному стечению обстоятельств) требует от пока ещё несчастного и пока ещё не божественного человека экономика! Тормоза у мировой экономики нет, а если кто и найдёт его ненароком, то «обрушится экономика, а вместе с ней и общество». Короче говоря, стремиться к Трём Великим Бэ нас вынуждает и будет вынуждать всё тот же Das Kapital. Апгрейд Человека Разумного (о чём молчит и будет молчать Харари и вся прогрессивная мировая общественность) – это прежде всего бизнес-проект вселенского масштаба. И Харари в нём не более чем рекламный агент. Проект подразумевает забвение «проклятого» слишком человеческого прошлого и веру в безальтернативность великого будущего, для которого, как мы ещё увидим ниже, есть уже и религия. Новая «религия», которая даёт и новую «священную историю», даёт горизонты развития и, понятно, ставит под вопрос «негодное», «дурное» настоящее. Историю и Традицию пора сбросить с круизного лайнера современности:

«Каждый из нас родился в определенной исторической реальности, подчиненной особым нормам и ценностям и управляемой уникальной экономической и политической системой. Мы принимаем эту реальность как данность, считая ее естественной, неизбежной и неизменной. Мы забываем, что наш мир создан цепочкой случайных событий и что история сформировала не только хозяйственное, политическое и общественное устройство, но и наши мысли, страхи и мечты. Ледяная рука (!) прошлого протягивается из могил наших предков (!), хватает нас за загривок и поворачивает лицом к единственной перспективе…

Изучение истории имеет целью ослабить хватку прошлого» (с. 74-75).

История для Харари является историей заблуждений и несвободы, историей больной и «устаревшей», искажающей настоящее. Только преодоление «проклятого прошлого» отвечает попытке обрести бессмертие, блаженство и божественность, которая есть «лишь логический апофеоз давнишних гуманистических идеалов. Мы выставляем на стол то, что долго прятали под салфеткой» (с. 81).

Если бы мы (по-видимому, моё «мы» отличается от «мы» в книге «Homo Deus») умели читать и вдумываться в подобные спокойные, торжественные, проникнутые сознанием своих всемирно-исторических прав рассуждения, мы бы внутренне похолодели. Сама безжалостность писателя к общечеловеческому (и, главным образом, христианскому) прошлому говорит о предполагаемом будущем многое. И какими бы химерами нас не манили в это будущее те, кому оно должно безраздельно принадлежать, – здесь стоит крепко подумать…

 

Предисловия кончены. Вслед за Харари давайте обозрим тысячелетия.

«Адам и Ева жили в райском саду как собиратели. Изгнание из рая поразительно похоже на аграрную революцию. Вместо того чтобы позволить Адаму и дальше собирать дикие плоды, разгневанный Бог грозно повелел: «В поте лица твоего будешь есть хлеб». Наверное, не случайно библейские звери разговаривали с людьми только в доаграрную эру рая» (с. 93).

Харари обращается к Писанию, к данным современной археологии, чтобы разобраться в проблемах появления человеческой цивилизации. И показать, что она далась юному человечеству ценой невозвратимых потерь свободы, даже потери качества жизни. В книге «Sapiens» этот доктор Оксфорда называл аграрную революцию «величайшим обманом истории». Теперь он сокрушается о пути, избранном человечеством (из первобытного состояния к цивилизации древних аграрных царств), несколько сдержаннее. Теперь он говорит о ценностях животного состояния в контексте отсутствия принципиальной разницы между бессловесной тварью и человеком, которого Л.Фейербах называл «животным религиозным». Правда, какая разница (о религии после) между эмоциями животного и «человека разумного»? Если эмоции присущи и тем, и этому, то…

«В последние десятилетия ученые-биологи (!) доказали, что эмоции – это не таинственный духовный феномен, полезный лишь для сочинения поэм и симфоний. Эмоции – это биохимические алгоритмы, которые насущно необходимы для выживания и воспроизводства всех млекопитающих» (с. 101).

Здесь мы впервые встречаемся с понятием «алгоритм». Мантру о биохимии слышим не в первый раз, а вот алгоритм – появляется на сцене впервые. Представление постепенно набирает ход. «Алгоритм – это ряд последовательных шагов, который может использоваться для проведения расчетов, решения задач, принятия решений» (с. 101). Добавим, и для создания нового мира: «алгоритм души» стал бы ни чем иным как бухгалтерией внутреннего мира человека, или окончательным доказательством его, этого мира, отсутствия. Если можно описать душу программным языком, значит… её нет. Нет свободы. Нет Бога. Значит, нет и жалости к набору цифр под наименованием «человек»: «В последние несколько десятилетий биологи (!) пришли к твердому заключению, что человек, нажимающий на кнопки и пьющий чай, – тоже алгоритм» (с. 102).

Не так-то легко это сразу осознать (всего несколько лет назад для меня самого это стало неожиданным «открытием»): человек как самоценная духовная личность даже в теории возможен только тогда, когда в Небесах «находится» его Творец. Стоит исчезнуть хотя бы даже идее Господа Бога – и «человек разумный» довольно быстро и легко выталкивается из мира ценностей и смыслов обратно в животный мир. Человек тогда лишается исторической прерогативы правового субъекта. Отныне и навсегда он становится объектом, попросту скотиной, достойной сожаления только если того захочет новый хозяин. Реальный хозяин, вместо призрачного непризнанного Бога. Харари – куда без этого – объективный. Он пишет: «Мы привыкли думать, что теистические религии превознесли великих богов. Мы забываем, что они превознесли и человека. Раньше Homo Sapiens был одним из тысяч действующих лиц. В новой теистической драме он получил роль героя, вокруг которого вертится Вселенная» (с. 111).

Харари, да, признаёт. Но то, что он вынужден признавать, совсем ему не нравится: «Теистические религии переписали сценарий, превратив вселенную в блеклую ибсеновскую драму с двумя главными героями: человеком и Богом…». Харари сожалеет: «…звери, растения и прочие создания природы – были сведены до уровня немой декорации» (с. 110).

Ладно, чего уж тут долго объяснять: автору «Человекобожия» необходимо акцентировать относительность и условность отличия животных от человека. Как бы мы ни сочувствовали братьям нашим меньшим, как ни жалели бы их и ни любили, – всякое уравнивание уравнивает не животное по возможно высокой «гуманистической» планке, а выравнивает, нивелирует человека по возможно низкой планке дегуманизации. То, чем занимается Харари, есть редукционизм чистой воды, пусть даже и с некоторым постмодернистским интеллектуальным блеском.

 

Далее автор наш подступает к собственно гуманизму. Далее он переваливает все беды и несовершенства капитализма на собственно гуманизм. Чтобы сказать последнему – «нет». Чтобы сказать «да» – первому.

«Гуманистических религий», по Харари, в послетеистическое время возникло три: либерализм, коммунизм, нацизм (ещё образчик редукции – учение, не имеющее сакральной санкции или само опирающееся, как либерализм или нацизм, на ту или иную религию – религией называться не может!). Все три – детища научной революции, но все подразумевают, по Харари, в человеке некую уникальную священную сущность. Именно «человеческая искра» и становится далее объектом нападения. Какой важный объект! Как давно он не даёт покоя целой армии самых прогрессивных авторов!

Начинается битва с божьей искрой в человеке выпадом поистине беспардонным: «Неужели человеческая жизнь ценнее жизни свиньи только потому, что племя людей могущественнее племени свиней? Соединенные Штаты намного могущественнее Афганистана; означает ли это, что ценность американских жизней больше, чем афганских?» (с. 212).

Перечитайте ещё раз. Во-первых, афганцы здесь прозрачно олицетворены с «племенем свиней». Что для мусульман, сами понимаете, неприемлемо. Во-вторых, с переходом через афганцев (уж простите меня, афганцы!), домашнее животное уравнено с американцем. И возражать этому рядовой американец не поспешит именно из-за «приманки» «врага» – афганца: ведь хочется считать врага «свиньёй». Так Харари убивает одним пассажем чуть ли не трёх зайцев. Что ж, это виртуозно, отчего по-особенному гадко. Харари пишет: «На убеждении, что люди обладают бессмертной душой, а звери – просто бренные тела, – держится наша правовая, политическая и экономическая система». Учёный не согласен с нашей системой: «Нет ни одного научного свидетельства в пользу того, что Homo Sapiens наделен душой» (с. 123). Вот так. И ведь нельзя не согласиться: научных доказательств души нет. Кроме разве что самого существования науки… Но Харари пишет: «Если вы действительно понимаете теорию эволюции, вам очевидно: никакой души нет». Да поняли мы, поняли. И всё-таки…

Во-первых, г-н Харари, данная теория давно не столь уверена сама в себе, как вы в ней. Во-вторых: неужели вам, доктору Оксфорда, ничего не говорят названия «неопозитивизм», «постструктурализм», «аналитическая философия» и, если не ошибусь, – «научный критицизм»? Давайте же, всё-таки, будем корректными: в последние десятилетия современная наука сама не знает, что она есть такое! А душа – это, г-н Харари, не количество. Это качество. Статистике в этом не разобраться, видите ли, никогда, как геометрии не описать попугая. Впрочем, к этой же теме автор «Человекобезбожия» ещё вернётся. Пока же – заключительный аккорд.

Чтобы победить метафизическую человеческую душу, надо сначала отделить от неё разум, воспользовавшись скальпелем просвещенческого разума: «Разум представляет собой нечто совершенно (!) отличное от души. Разум – не какая-то мистическая вечная сущность… Разум – это поток субъективных переживаний, таких как боль, удовольствие, гнев и любовь. Эти ментальные переживания сплетаются из ощущений, эмоций и мыслей, которые вспыхивают на мгновение и тут же исчезают… Эта безумная (!) мешанина переживаний составляет поток сознания. В отличие от бессмертной души, разум многосоставен, подвержен постоянным изменениям, и нет оснований считать его вечным» (с. 127).

Да, собственно, никто и не считает. Чтобы оправдать онтологический статус разума (сознания человека), достаточно считать вечными небеса и человеческую письменную культуру. Поэтому истинный предмет доктора Харари вовсе не одинокий слабый человек. А такая цивилизация, для которой человек это центр.

Мне достаточно снять с полки несколько книг, чтобы прозвучали вопросы, которые Харари себе не ставит. Вот хоть Бердяев, вот хоть Сартр. Но – доктор наш, как выше говорилось, обращается не к квалифицированной публике, он швыряет идею в массы, как сладкую девку в одичавший полк. И здесь важны не аргументы, а тираж и реклама. Это они определяют будущее.

Что же до устройства мозга, то да, математически его сложность (архисложность) должна быть конечна. Но – это конечность, неподвластная сама себе – человеческому мозгу.

Может быть, всё дело в этом?

Насчёт же души предложу такую метафору. Когда из морского моллюска извлекают жемчужину (некогда бывшую всего лишь песчинкой), то, изучая выброшенную на берег скорлупу, век не догадаешься, что бытие этой устрицы заключалось-то именно в извлечённой для совершенно посторонних целей жемчужине. Биология никогда не найдёт этого бытия. Устрица никогда не оценит. Тем не менее… Сама неразрешимость вопроса – вызывает вопросы, не так ли?..

По течению многого внешне корректного бла-бла Харари неукоснительно идёт к железному итогу: «Раз не находится объяснения разуму и неизвестно, какую он выполняет функцию, почему бы (!) нам его просто не упразднить? <…> Может быть, разуму пора последовать за душой, Богом и эфиром в мусорный бак науки? Ведь никому еще не удалось разглядеть чувство боли или любви под микроскопом, и у нас есть детальное биохимическое объяснение боли и любви, не оставляющее места субъективным переживаниям» (с. 138-139).

«В конечном счёте многие ученые признают, что сознание реально и может иметь огромную моральную и политическую ценность, однако утверждают, что оно не выполняет никакой биологической функции. Сознание – это биологически бесполезный (!) побочный продукт некоторых мозговых процессов. Двигатели самолета ревут громко, но не рев поднимает его в небо…» (с. 140).

Стоп! Вы, друзья, представляете себе существование человека как чисто биологическое? Вы, каждый из вас, хотели бы такого «чистого» существования? И ещё: что касается самолёта, то именно рёв двигателя – это его «биология». Именно небо – его «душа». Не надо путать нас, о искусник.

И ещё. Многие философы и учёные скажут, что время – это субъективная, чисто человеческая категория. Времени нет, а есть изменение, движение. Тем не менее, жить без представлений о времени нельзя. Не так ли и с душой, сознанием? Вроде и нет их. Но жить без них – нельзя.

Человек – единственная реальность, которая задаёт вопросы о себе. Которая фиксирует мир через себя, в этом своём старинном cogito. В мысли о своей мысли. Душой человека мы называем загадку бытия, которую ещё не разгадали. Всякий, кто посягает на душу, посягает не на человека, а на само бытие. Душа человека – это его целесообразность, возможность для него смысла – нет, не смысла каждого «вот этого» действия, а самого себя, «мыслящей вещи», во времени… Отменить разум, волю, душу – значит, отменить мир за его дальнейшей ненадобностью.

Нет, не случайно в книге «Человекобожие» отсутствуют упоминания больших философов прошлого. Больше здесь – ссылки на американских лаборантов. Чтобы поставить человека под вопрос, надо вытащить его из библиотеки в разделочный цех. Поэтому всё у Харари-Оксфордского логично, всё целиком соответствует его партийному техзаданию.

 

Для чего же надобно автору монументального пропагандистского труда нивелировать человека, выдрав из его земной и бренной скорлупы жемчужину духа?

Это понять несложно. «7 июля 2012 года ведущие эксперты в сфере нейробиологии и когнитивных наук собрались в Кембриджском университете и подписали «Кембриджскую декларацию о сознании», в которой говорится следующее: «Множественные свидетельства указывают на то, что у животных, не принадлежащих к человеческому роду (!), имеются нейроанатомические, нейрохимические и нейрофизиологические субстраты сознательного состояния наряду с наклонностью к рациональному поведению. Совокупность данных свидетельствует, что люди – не уникальные обладатели неврологических субстратов, порождающих сознание» (с. 146).

Это нападение на ту же крепость с другой стороны.

Цели декларации понятны: создание идейных предпосылок для придания животным правового статуса. Предлагаю с этими же целями учредить для животных республики. Пусть они напишут себе конституции и сами защитят свои права. Сама забота учёных – она ведь унижает новых субъектов права как мыслящие сознательные существа! Клянусь: я первый выучу гимн австралийских кенгуру и буду петь его вместе с кенгуриным радио по утрам.

Но если отбросить злые шутки, то дело, опять и снова, не в зверюшках. Право порождает ответственность, и понятно, что учёные помнят об этой истине. Ответствен же в мире лишь один человек. Потому лишь у него одного есть обязанность гуманного отношения к четвероногим. Смысл же всех подобных деклараций отныне заключается всё в том же: человека надо поставить на одну планку с животным, для чего животное нужно уравнять с человеком в «правах». Тем самым (уж коли что кенгуру, что, например, учитель музыки из Бейрута) резко снизить моральную ответственность демиургов прогресса в отношении homo sapiens, который ему, прогрессу, предназначен в жертву! Харари пишет на весь честной мир: «По существу, мы, люди, не слишком отличаемся от крыс, собак, дельфинов или шимпанзе. У нас, как и у них, нет души. У них, как и у нас, есть сознание и сложный мир ощущений и эмоций…» (с. 153).

Хотелось бы, чтоб самоотверженные борцы за «права животных» (которым само мироздание не оставило даже единственного фундаментального права – права на жизнь в дикой природе) хорошо понимали глубинное существо этого многозначительного «по существу», которое роняет в текст автор «Homo Deus». Роняет походя, с продуманной ответственностью диверсанта. Роняет и идёт дальше: «Отвергнув претенциозное представление, будто бы Homo Sapiens существует в абсолютно ином измерении, нежели животные, и будто бы несет в себе некую уникальную сущность вроде души или сознания, мы можем наконец (!)спуститься на бренную землю и рассмотреть конкретные физические и ментальные особенности, которые обеспечивают ему преимущество» (с. 156).

Так-так, друзья. Отнимая главное, принято обещать что угодно…

 

Физическое отличие, как, собственно, и сам Юваль Ной Харари, мы опустим. Понятно, что дело совсем не в физических преимуществах человека-примата. Дело в ментальном. То есть в той особенности примата, которая обеспечивает ему возможность сложного взаимодействия в коллективе. Создание «воображаемых реальностей» (как это называет автор) – вот та фишка, которая выделила человека из животного мира. Человек сыграл с природой нечестно. И у него появилось абстрактное мышление, вторая сигнальная система – способность оперировать знаками и символами (как это называю я). Это и только это сделало примата венцом естественного отбора на данный момент развития цивилизации. Следовательно, следующим предметом пристального внимания для Харари становятся…– да, «воображаемые реальности».

«Большинство людей считает, что реальность бывает либо объективная, либо субъективная, и третьего не дано… Если множество людей верит в Бога, если деньги правят миром, если национализм развязывает войны и строит империи, – значит, они не мои субъективные ощущения. Бог, деньги и нации должны быть объективной реальностью.

Но существует и третий уровень реальности – интерсубъективный. Интерсубъективные сущности создаются взаимодействием многих людей, а не верованиями и чувствами отдельных личностей. Практически все самые важные двигатели истории интерсубъективны. Деньги, например, не имеют объективной ценности…» (с. 171).

Словом, «воображаемые», или интерсубъективные, реальности – Бог, нация, история, право, деньги – несмотря на всеобщность их, – относительны. Ну, этому мы давно не удивляемся: даже и само бытие как таковое солипсисты ставили под сомнение. Что уж говорить о каких-то производных объективного физического и социального мира. Но к чему ведёт Харари в итоге внешне спокойного рассуждения? А вот к чему. Все интерсубъективные реальности итожатся метафорой «паутина смыслов». И если есть паутина, то, скорее всего, поджидает нас в ней страшный и кровожадный паук. Что есть, то есть – где найдёшь, там потеряешь: «Вымыслы позволяют нам лучше взаимодействовать. Цена, которую мы платим за это, – то, что вымыслы определяют цели этого нашего взаимодействия» (с. 204).

То есть вот где паук-то порылся! Вот в чём страшный обман привычных вещей:

«Люди с легкостью принимают мысль, что деньги – это интерсубъективная реальность. В большинстве своем они готовы согласиться и с тем, что античные боги, злокозненные империи и чужие культурные ценности – лишь плод воображения. Однако мы отказываемся признавать фикцией нашего Бога, нашу нацию и наши ценности – ведь они придают смысл нашей жизни. Нам хочется верить, что человеческие жизни имеют некую объективную значимость и что мы приносим жертвы во имя чего-то более важного, чем порождения нашей фантазии. Но на самом деле жизни большинства из нас значимы только в той сети мифов, которые мы рассказываем друг другу» (с. 172-173).

Доктора Харари не устраивает человек как примат, которому хочется во что-то верить, примат, который не боится паука из паутины смыслов, или боится его меньше, чем бессмыслицы биологических функций. Харари объявляет фикциями все исторические социальные институты – которые, как мы знаем, создали человека из дикаря. Он всех королей объявляет голыми и смешными. Ценности – временными. Верования – относительными. Харари сам верует в свою интерсубъективную реальность, где нет места большинству из нас:

«Возможно, когда-нибудь нейробиологи и докопаются до чисто биохимических истоков коммунизма и Крестовых походов (!). Но будет это очень и очень нескоро. В течение XXI века граница между историей и биологией наверняка будет стираться, но не потому, что мы найдем историческим событиям объяснение, а потому, что идеологические мифы перепишут цепочки ДНК, политические и экономические интересы изменят климат, география гор и рек уступит место киберпространству. Когда человеческие вымыслы будут переведены в генетические и электронные коды, интерсубъективная реальность поглотит реальность объективную и биология сольется с историей. Таким образом, миф может стать в XXI веке самой мощной силой на земле…» (с. 180).

Опустим утверждение автора о том, что принципиально различные по уровню сложности феномены – биология и история – могут слиться… в каком-то одном их них, принадлежащем низшему порядку. Это либо ложь, либо недоразумение. Ну а в целом – так чего же вы, доктор, всё переживаете? Ведь прогнозы обещают уцелевшим приматам счастье со встроенной реальностью, регулируемой… мммм… самыми достойными?

Если у животных есть мысли – то это всё-таки рябь на воде. Проблески бессознательного в реальном времени. Рябь, пена, отражения. Человек же – сам рябь, пена, отражение, ради которого живёт свой век его «вода», его тело примата. Имя человеку – самосознание, интроспекция, рефлексия. Не зря именно этих понятий доктор Оксфорда (!) не употребил ни разу.

Можно ли жить своей жизнью, если ты не живёшь в истории? Почему личность (своё «я»), история, письменность, Бог – стали мишенями все одновременно? Ответ есть выше по тексту.

Ответ один: потому что кому-то надо окончательно расправиться с нашей внутренней свободой.

 

Нередко на протяжении книги «Homo Deus» Юваль Ной Харари одаривает нас ценными рассуждениями, с которыми мы соглашаемся с благодарностью к автору. Например:

«По мере того как власть бюрократов крепнет, у них вырабатывается иммунитет к собственным ошибкам. Вместо того чтобы приближать свои легенды к реальности, они начинают подгонять реальность к своим легендам. В итоге внешняя реальность совпадает с их бюрократическими фантазиями, но только потому, что ее принудили к этому» (с. 197). Действительно – российская бюрократия всё ближе к этому «идеалу», если ещё не достигла его окончательно.

Но с какой же целью добрый доктор Харари направляет свой взгляд на бюрократию? Он метит в бюрократию, чтобы попасть в письменность как её, бюрократии, начало! Он метит в письменность, чтобы попасть в священные тексты как основу той «паутины смыслов», которая ему неприятна. …Паук этой «паутины», о котором уже шла речь выше, по мнению Харари проживает в баньке, которую – помните? – изобрёл худший из героев «Братьев Карамазовых». Такое вот совпадение. Так тесен и однообразен мир. Бог-то, может, паук в чёрной баньке. А больше ничего и нет. Хе-хе. Так что оставьте вы свои старые сказки:

«В XXI веке мы создадим такие могущественные мифы и такие тоталитарные религии, какие человечеству и не снились. С помощью биотехнологий и компьютерных алгоритмов эти религии будут не только контролировать каждый наш шаг, но и создавать наши тела, мозги, мысли и целые виртуальные миры, в каждом из которых будут свой ад и свой рай. Распознавать и отделять вымысел от реальности и религию от науки будет намного сложнее. Но уметь делать это становится так важно, как никогда раньше» (с. 209).

Парадокс в том, что умение «распознавать и отделять вымысел от реальности» предполагает некую точку отсчёта, которой, по Харари, как раз ни в мире, ни в человеке нет…

Помните, в «Бесах»: «Мы пустим пожары, мы пустим Ивана Царевича!»… Теперь: «М создадим такие могущественные мифы…». Не кажется ли Государству Российскому, что Достоевский без госпомощи давно не справляется? Не кажется ли, что изрешечённый массовой медийной и издательской продукцией корабль традиционных ценностей не спасти, затыкая пробоины одними тощими листовками любителей, вроде меня?

Широко шагает прогресс в лице своих избранных.

Куда уж нам, прижавшим уши.

 

Далее Юваль Ной Харари осуществляет очередное нападение на религию. Это давно стало общим местом «успешной» литературы, давно освоившей свободолюбивую антиклерикальную мимикрию как необходимый жест. Особенность Харари такова: он не столько нападает на давно уже взятый предшественниками бастион религии, сколько приводит некогда штурмовавших и захвативших его гуманистов к одному знаменателю с былым религиозным «мракобесием». Харари вновь включает свой хорошо смазанный редуктор и сводит религию к «слишком человеческой» теории с тем, чтоб провокационно возвести очередную (гуманистическую) теорию на тот же эшафот «истории», подвести её к той же самой гильотине. Действительно, опровергнуть можно лишь ту религию, которую признали только лишь человеческой теорией. А шельмовать можно лишь теорию, в свою очередь уравненную с религией как заблуждением, лишённым исторических прав на существование в свободном мире.

Ещё можно, вместо дезавуированной монотеистической религии (несущей своим адептам лишь устарелые моральные основы), предложить какое-нибудь увлекательное языческое многобожие. Обычно в этот момент мы сразу встречаемся с буддизмом, навязчивая пропаганда которого тут и там нам уже привычна не менее, чем критика христианства.

Ну и ещё можно со слезой в голосе противоположить религии духовность как таковую, ибо «Духовность для религий – основной враг» (с. 219). Ну, доктор, как скажете. Мы соглашаемся с вами тем быстрее, чем меньше мы знаем о религии…

В целом же Харари не то чтобы антирелигиозен. Он религиозен, но в «прогрессивном» смысле, о чём мы ещё поговорим. А в заключение этого эпизода в наших рассуждениях давайте бегло взглянем, что такое есть современный ковенант и с чем, собственно, он нас привык есть.

Ковенант (англ.) – это соглашение, договор: «Мы все заключаем его в миг своего рождения, и оно регулирует наши жизни до нашего смертного часа. Отменить его или выйти за его пределы удается очень немногим. Оно определяет, что мы едим, где работаем, о чем мечтаем, и решает, где мы живем, кого любим и как умираем» (с. 235). Сильная вещь, которая, по слову Харари, – является конкретной сделкой: «Люди соглашаются отказаться от смысла в обмен на власть».

Смысл человеку может дать некий религиозный или идеологический план космического масштаба. Но прогресс достиг и этой терры инкогниты: «Культура современной эпохи отвергает эту веру в великий космический план. Мы не актеры в некой большей чем жизнь драме (!). У жизни нет ни сценария, ни драматурга, ни режиссера, ни продюсера… Смысла в ней тоже нет. По данным науки (!), бытие вселенной – слепой и бесцельный процесс, полный шума и ярости, но ничего не значащий…» (с. 236).

Ну и как бы понятно, что по замыслу режиссёра и драматурга доктора Харари-Оксфордского тут должна появиться на сцене добрая фея вседозволенности. И точно – вот она: «Мы можем делать все, что хочется, – если будем знать как. Нас ограничивает только наше собственное невежество <…> На практике современная жизнь – это постоянная погоня за властью в лишенной смысла вселенной» (с. 237). Не совсем понятно: где тут власть? Мне кажется, что власть тут именно у того, кто гоняет героя по вселенной компьютерной игры, в которой он отныне существует…

Отвергая прошлое человечества как рабство химере, Юваль Ной озабоченно вглядывается в политэкономическую реальность. Дело в том, что современная погоня за чьей-то властью поддерживается альянсом научного прогресса и экономического роста, обеспечивающих всевозрастающее потребление как фундамент нашей вселенной: «То, что Моди (Индия), Эрдоган (Турция), Абэ (Япония) и председатель КНР Си Цзиньпин строят свои карьеры на экономическом росте, свидетельствует о его почти религиозном почитании во всех концах света» (с. 245). «Вас не должно устраивать ваше нынешнее положение (даже если устраивает), вы всегда должны стремиться к большему» (с. 257). «Поэтому алчные магнаты, крупные фермеры и свобода слова (!) находятся под защитой, а окружающая среда, социальные структуры и традиционные ценности, мешающие рыночному капитализму, демонтируются, ликвидируются и разрушаются» (с. 246).«Чтобы обеспечить каждому жителю Земли уровень жизни благополучного американца, потребуется еще несколько планет» (с. 251).

То есть, прошлое наше – в итоге всех рассуждений Харари – плоховато. Настоящее, если приглядеться, жутковато. Чтобы утвердиться в этом мнении, которое так же последовательно транслирует автор, вот ещё одна цитата:

«Человечество оказалось заложником двойной гонки. С одной стороны, мы чувствуем себя обязанными ускорять темпы научного прогресса и экономического роста… С другой стороны, человечеству нужно двигаться так, чтобы хотя бы на шаг опережать экологический Армагеддон… Всегда ли наука будет способна одновременно спасать экономику от охлаждения и экологию от перегрева? А поскольку скорость развития постоянно увеличивается, размер допустимой погрешности продолжает уменьшаться… В истории нет справедливости. В бедствие или кризис бедные почти всегда страдают гораздо больше, чем богатые, даже если богатые сами спровоцировали трагедию» (с. 252-253).

Но что же в итоге? К чему же таки клонит Харари, в общих выразительных чертах подытоживая Современный Ковенант? Итоги, повторю, неутешительны: 1) прошлое человечества черно и как минимум устарело. 2) морально устарела и современность, зиждущаяся на старом заблуждении гуманизма. Вывод: на пороге время глобальных перемен.

 

Понемногу мы приходим к тому, что новым врагом светлого будущего (сменившим на исторической сцене обскурантистское мракобесие) стал… гуманизм. Харари считает первейшей заповедью гуманизма «наполняй смыслом бессмысленный мир» (с. 261). Так по его мнению следует прочитывать старую максиму «человек есть мера всех вещей». В контексте современного общества мера всех вещей – потребление. Смыслом жизни его сделал именно гуманизм. Поскольку увеличение потребления невозможно, то гуманизм становится опасным для прогресса.

Далее следует пространное объяснение об истоках и путях гуманизма, о его ценностях (человеческая личность, индивидуум) и разновидностях. Догмой гуманизма, понятно, объявляется не кантовский императив, не совесть, ибо это старомодно, а… моральная чуткость. И то правда: в совести многовато ещё клерикального духа. От неё разит.

В целом же гуманизм был хорош когда? Когда служил тараном против католичества. Но теперь, повторю вместе с Ювалем Ноем, знамя его выцвело, а звёзды его померкли. Джордано Бруно его давно сожжены. И стал теперь гуманизм похож на Степана Трофимовича Верховенского из «Бесов». Половинчатым стал, неповоротливым. Короче говоря, ненужным более, а значит, реакционным. То же, значит, и либерализм. И его туда же.

Тем более что, например, «в целом ряде случаев либерализм слился с вековыми чувствами племенной идентичности, породив современный национализм» (с. 294). И другой компроматик на гуманизм-либерализм имеется. Войны, например, между его разновидностями: либерализмом, коммунизмом и нацизмом, так потрясшие мир в XX веке. Словом, есть у гуманизма как у религии свои голые скелеты в шкафу, свои кровавые мальчики в глазах. Современность, таким образом, не лучше проклятого прошлого, и вздыхать о ней незачем…

Впрочем, как в случае с религией, Харари «далёк» от огульных оценок и навешивания ярлыков. Вот как:

«Как сталинские гулаги не перечеркивают автоматически все социалистические идеи и аргументы, так и ужасы нацизма не должны делать нас слепыми ко всему, что бы ни предложил эволюционный гуманизм» (с. 302).

«Эволюционный гуманизм» – это то, за что ратовал Гитлер. И тем неожиданнее звучит следующий пассаж в устах видного представителя Еврейского университета:

«Освенцим должен служить кроваво-красным предупреждающим знаком, а не чёрным занавесом, скрывающим от нас целые сегменты человеческого горизонта. Эволюционный гуманизм сыграл важную роль в формировании современной культуры и, очевидно (!), сыграет даже более значительную роль в формировании XXI века» (с. 302).

Мне одному эти слова с этой кафедры кажутся особенно зловещими? После краткой паузы, без особенной озабоченности связкой слов (надеюсь, она для нас не самое главное; если ошибаюсь – простите) помещу рядом ещё пару цитат. Всё-таки жаль бросать их на пути к завершающей и важнейшей части обсуждаемой книги. Вот смотрите – это об исламских фундаменталистах:

«Более чем через столетие после того, как Ницше объявил о Его кончине, Бог, кажется, возвращается. На самом деле это мираж. Бог умер – просто нужно какое-то время, чтобы избавиться от тела» (с. 315).

Мне одному кажется, что эта цитата имеет странную близость к предыдущей?

А как вам вот эти строки:

«Если вся вселенная держится на человеческом опыте переживаний, что будет, когда этот опыт, эти переживания станут еще одним продуктом с заранее заданными свойствами, не отличающимся по сути от любого другого в современном супермаркете?» (с. 326).

Какое во всех сентенциях автора «Homo Deus» сознание собственной непреодолимой силы – оно граничит с уверенностью тона победителя в некоей войне, который готовится продиктовать условия послевоенного мира. Всё в мировоззрении Харари взвешено, оценено, найдено слишком лёгким. Все, склонив голову, ждём решения своей участи…

Перед шагом в третью часть, которая называется «Homo sapiens теряет контроль», соотнесите все эти цитаточки между собой. Глубинная логика во всех трёх такая, что хочется уже петь аллилуйя.

 

Третья часть начинается широкими шагами кованного сапога постмодерной мысли по «телу» пресловутой свободы воли –истерзанной, в порванном платье, уже отупевшей от постоянного насилия над собой… Ужели же и Виктор Пелевин – аспирант Оксфорда или профессор Еврейского университета? Нельзя отделаться от мысли, что, например, «Любовь в Трём Цукербринам» или «iPhuck 10» написаны или по следам работ Харари, или по единым для обоих авторов уставам и методичкам. В лучшем для нас случае Пелевин – это тролль восьмидесятого уровня… Что не исключено.

Насчёт души, сознания, Бога и свободы резюме пока одно: поскольку учёным и «говорящим головам» прогресса, начиная с Декарта, плачено за определённый результат – постольку они выполняют условия Большого договора между капиталом и свободной мыслью. Не беда, что свободная мысль давно и прочно посвящена отсутствию свободы воли. Кто же заметит?

Хотите – почитайте об этом у Харари, который, по классификации Виктора Пелевина, подпадает под ту же строку, что и француз Анри Леви накануне убийства Каддафи. Он тоже «дискурсмонгер». Поэтому обойдёмся без разбора его весомых и научных аргументов. Я лично готов протянуть Ювалю Ною увесистый колун. Пусть разобьёт вдребезги остатки головы этой глупой нищенки – пресловутой «свободы воли». Только пусть, опуская мой колун на её череп, помнит о том, что и мой жест, и его удар – свободны, как свободным действием автора рождена, от первой буквы до последней точки, его книга о сумерках свободы. Ибо только нечто свободное внутри себя может быть убедительным, как убедителен Харари: в случае этой работы он не только выбрал свои желания, он ещё боролся со многими обстоятельствами за осуществление творческого замысла, выбирая его как свой проект. Активность нейронов Харари взросла с рождения в его свободе, его смыслах, его мировоззрении – которые он тоже когда-то так или иначе выбирал. И довольно об этом. Обратное прочтение доказательств резюмирует сам Юваль Ной: «Хотите увидеть философию в действии – посетите лабораторию робокрыс» (с. 335). Хорошо сказано. И главное – вызывающе свободно. По-пелевински.

Ну а теперь, коли со свободой покончено, пора переходить к будущему.

 

Прошу внимания. Иначе, к сожалению, нельзя. Потому, что будущее сулит нам великое разделение. На людей и… полноценных граждан великой машинной демократии будущего. Харари видит три варианта отношения Системы и двуногих.

«1. Люди будут утрачивать свою экономическую и военную полезность, в результате чего политико-экономическая система перестанет их высоко ценить.

2. Система будет продолжать ценить людей всех вместе, их совокупность, но не уникальных индивидов.

3. Система будет по-прежнему высоко ценить отдельных индивидов – но это будет новая элита усовершенствованных сверхлюдей, а не представители масс» (с. 357).

Если мы с вами задумаемся, то увидим, что второй и третий пункты добавлены здесь больше для вида: они в полной мере относятся к политическим реалиям прошлых эпох, ну вот хоть XX века… Но озабоченность вызывает именно нарастающая ненужность политике и экономике (и экологии) человека массы как такового. Он хочет потреблять, но с каждым десятилетием он всё менее эффективен (а значит, и ценен) на фоне техники. Он хочет слишком много…

Харари считает, что прагматическое «обесценение» индивида происходит в основном потому, что интеллект отделяется от сознания и «в XXI веке это становится острой политической и экономической проблемой. И надо трезво понимать, что по крайней мере армиям и корпорациям ответ на этот вопрос очевиден: интеллект обязателен, а сознание нет» (с. 363).

Что ж. Бизнес (а наука это тоже большой бизнес) устал учитывать такую субстанцию, как капризная человеческая душа. Устал с ней… бороться. Бизнесу (и науке) проще с рабами-роботами. Поэтому, по Харари, глобальный науко-бизнес сегодня может заявить: «Организмы суть алгоритмы… Алгоритмические вычисления не зависят от материалов, из которых сделан калькулятор… Если вычисления правильны, то какая разница, где работают алгоритмы – в углеродной или кремниевой среде?» (с. 373).

И вот вам в этой связи интересный факт: «В мае 2014 года Deep Knowledge Ventures – гонконгский венчурный фонд, специализирующийся на регенеративной медицине, – удивил мир, сделав алгоритм по имени VITAL членом своего совета директоров… Наравне с другими пятью членами совета алгоритм голосует в поддержку или против инвестиций в то или иное предприятие» (с. 377).

Понятно, что в данном случае происходящее – не более чем идеологическая акция по обоснованию «необходимого» будущего. Но что будет, если высокосообразительные алгоритмы (точнее их высокообеспеченные хозяева) станут нечеловечески богатеть на биржевых играх? Кем в такой Системе будет простой человек? В этой связи спустимся с небес на землю, прочитаем: «Проблема заключается не в том, чтобы создавать новые специальности (взамен занятых роботами. – М.Е.). Проблема в том, чтобы создавать такие специальности, в которых люди будут выполнять работу лучше алгоритмов» (с. 382).

Но даже если Система ещё будет нуждаться в людях как таковых, она всё более и более (ещё более, чем сейчас) перестанет нуждаться в личностях, индивидуумах – людях самостоятельно мыслящих и действующих. Тогда «система лишит индивидов их прав, власти и свободы» (с. 384).

Не исключено, говорит Харари, что сбудется мечта озабоченного этими мыслями бизнеса и «технологии XXI века позволят внешним алгоритмам «взломать человеческую сущность» и узнать меня лучше, чем знаю себя я сам. Как только это случится, вера в индивидуализм рухнет и полномочия перейдут от отдельных личностей к сетевым алгоритмам» (с. 385).

Дополним картину ещё парочкой фактов. «В 2008 году был запущен сервис Google Flu Trends. Сервис еще в разработке и пока отслеживает вспышки гриппа лишь по запросам в своей поисковой системе и якобы не читает частную переписку. Но он уже поднимает тревогу на десять дней раньше, чем традиционные службы здравоохранения» (с. 392). И – «если вам случится триста раз лайкнуть в Facebook, его алгоритм сможет предсказывать ваши мнения и желания лучше, чем ваши муж или жена! <…> Став всезнающими оракулами, алгоритмы Google, Facebook и другие элементарно могут превратиться в посредников, а потом и в правителей» (с. 398-399).

Вряд ли мы с вами не догадываемся обо всём этом. И возможно… мы даже хотели бы этого. Надоело думать, «быть собой», волноваться… Скорее бы уж. Ведь всё равно уже поздно:

«Очень скоро книги будут читать вас, пока вы читаете их… Велика вероятность, что в конце концов настанет момент, когда мы не сможем отключиться от этих всезнающих сетей даже на мгновение» (с. 402).

Да, особенно, когда на дворе эпидемия коронавируса, и за отключение грозит штраф… Всё-таки забавно, насколько книга «Homo Deus» совпадает с повесткой «Любви к Трём Цукербринам», вышедшей в 2014 году… Надо ли нам верить, что подобные совпадения случайны? Последний, контекстный штрих в этом шаге: «в начале 2017 года восемь самых богатых людей планеты владели суммарным состоянием, равным всем средствам и сбережениям самой бедной половины населения Земли – а это 3,6 миллиарда человек! Причём состояние самых богатых стремительно растет. А беднейшая половина человечества продолжает беднеть» (с. 407).

Ноу комментс, ноу сантиментс. Жизнь сложная штука.

Пора перешагивать к самому главному.

 

Пора, наконец, немножко ознакомиться с обещанным посланием о новых религиях, на этот раз, единственно верных и путеводных…

«Эти новые технорелигии, – говорит Юваль Ной Харари на финишной прямой, – можно разделить на два основных типа: техногуманизм и религию данных…» (с. 411). Техногуманизм, предпочитающий «более консервативный» путь постепенного усовершенствования – апгрейда человека, рано или поздно столкнётся с необходимостью усовершенствования на технологической основе человеческих страстей. То есть, техногуманизм либерален, и он неминуемо «встречается с неразрешимым противоречием. Он считает человеческую волю самым важным, что есть во Вселенной, и потому побуждает человечество развивать технологии, способные контролировать и трансформировать волю… Но случись нам когда-нибудь добиться такого контроля, техногуманизм не будет знать, что с ним делать, так как священная суть человека превратится тогда в очередной дизайнерский продукт…» (с. 428). То есть, либо гуманизм, либо всё-таки техно. Одно из двух. И если «гвоздь», на котором «висит» Вселенная человека, вбит в проблемном для технологии месте, она вытащит его щипцами из этого неправильного места: она «перевесит» человеческую Вселенную удобным для будущего манером…

«Смесь практического умения манипулировать разумом с полным незнанием ментального спектра и узкими интересами правительств, армий и корпораций, – считает автор, – это рецепт больших неприятностей. Мы будем успешно модернизировать наши тела и мозги, теряя в процессе наш разум. Фактически техногуманизм может упростить человека» (с. 425).

То есть, начинается всё уже сейчас. «Упростить» же человека означает уничтожить его.

Поэтому, без лишних слов переходим к более перспективной религии Big Data. В чём её суть? Цитирую, храня испуганное молчание неофита.

«Датаизм провозглашает, что Вселенная состоит из потоков данных и что ценность всякого явления или сущности определяется их вкладом в обработку данных… Таким образом датаизм разрушает барьер между животными и машинами и предрекает, что электронные алгоритмы в конце концов расшифруют и превзойдут биохимические алгоритмы» (с. 430).

Датаисты считают, что «люди больше не в состоянии справляться с огромными потоками данных, поэтому не могут превращать данные в информацию и уж тем более в знания или мудрость. Поэтому обработка данных должна быть доверена электронным алгоритмам, намного более мощным, чем человеческий мозг» (с. 431).

«Барьер» между животными и машинами это ничто иное как человечество. И ему нет места в мире датаистской машинной логики, потому что «барьер» вторичен, потому что самая лучшая машина обработки данных – фондовая биржа… Самая высшая ценность – свобода распространения как можно большего объёма информации… Лучший политический строй – тот, что может централизованно обработать наибольшее количество данных… И так далее:

«Поскольку объем и скорость потока данных возрастают, такие достопочтенные институты, как выборы, политические партии и парламенты, могут выйти из употребления просто потому, что обрабатывают данные недостаточно эффективно» (с. 437).

«Госчерепаха не может поспеть за технозайцем. Она перегружена данными» (с. 438).

«Поэтому политика XXI века лишена масштабных прозрений. Правительство стало просто администрацией. Оно управляет страной, но уже не ведет ее за собой» (с. 440).

«Но вакуум власти редко длится долго… Если человечество не будет справляться, оно может предложить попробовать кому-то другому» (с. 442).

«Согласно датаизму, человеческие переживания не священны и Homo Sapiens – не венец творения и не предтеча некоего Homo Deus. Люди – не более чем инструменты для создания Интернета Всех Вещей, который может в итоге выйти за пределы планеты Земля и заполнить собой всю галактику и даже всю Вселенную. Эта космическая система обработки данных будет подобна Богу. Она будет везде, она будет контролировать абсолютно все, и людям суждено раствориться в ней» (с. 446).

Так-то вот и приближается новая сингулярность или новое «Царство Небесное»: когда свобода информации окажется выше свободы слова. Наверно, книга Бытия тогда будет начинаться так: «В начале была информация…».

«Свобода информации, – скажут тогда алгоритмы, – дается не людям. Она дается самой информации» (с. 448).

«Информации» – пишет имя нового божества Харари, выделяя его сразу полужирным и курсивом. И знаете, здесь, вот именно под конец, спорить-то особо и не о чем. Потому что по науке-то современной всё так и есть. Вот так: «По мере того как глобальная система обработки данных делается всезнающей и всемогущей, подключенность к ней становится источником всего смысла. Люди охотно растворяются в информационном потоке, потому что, становясь его частью, начинают ощущать себя частью чего-то неизмеримо большего, чем они сами (с. 452).

А это ли не вечная мечта людей о причастности (и причастии) к Великому Вечному?

Вспомним о смысле великой акции «Бессмертный полк». И вспомните, чем он стал 9 мая – в он-лайн режиме. Датаизм – это когда вместо фото по улице пройдут трёхмерные голограммы, которые будут махать нам, улыбаясь, говорить с нами…

Таким образом, отбиваясь от посылов Харари на протяжении всей книги, под занавес я вынужден-таки признать, что положен на обе лопатки. Борьбу проиграл не я, но лежать ненужной грудой всё равно мне.

Ибо выхода нет: нет никакой надежды, что инспирированные пророчества предтеч вроде Харари или Пелевина – не сбудутся. Вместо аналогового церковного хора, вместо механического органа земная цивилизация хочет теперь обращаться ко Вселенной («Big Data») потоком данных, в котором от человека – «животного религиозного» уже ничего не зависит… Даже субъективно – ведь поток данных не может быть субъектом.

Остаётся добавить только вот что.

Мир голой информации, моральным критерием которой стал только её валовый объём (или совершенно мутный поток), это мир абсолютизированной поверхности явлений. Мир авансцены и мизансцен, провозглашённый последней истиной в угоду сценаристу, режиссёру, хозяевам театра.

Но здесь Харари и К^о могут встретиться с хмуро-хмуро глядящим на них Шекспиром. Это может казаться парадоксальным, но самые авторитаристские режимы становятся теперь наиболее близки гуманизму, поскольку: «В XVIII веке гуманизм потеснил Бога, поменяв теоцентричное мировоззрение на гомоцентричное. В XXI веке датаизм может потеснить людей, переключившись с гомоцентризма на датацентризм» (с. 456).

Происходят ли такие революции без сопротивления? Или – всё уже решено?

Несмотря на оговорки вежливости, понятно, что великие Алгоритмы будущего, неподвластные человеческому разуму, долго ли, коротко ли, но решат все технические проблемы. Будут решать их до последнего нашего живого вздоха, пытаясь поставить форму (не в аристотелевском смысле) на место содержания. Ведь данные, цифры, – это чистая форма. Вот почему «Царствие Квантового Движка», в которое мы идём, можно понимать и как Конец Света для человека.

Может быть, это всё действительно закономерный процесс.

Я старался – хотя бы вот так, покороче, сбивчиво – обратить внимание на главную проблему наших дней, теперь уже описываемую открыто, беззастенчиво, со смаком и удовольствием.

Когда-то закономерным для предков сегодняшнего человека было вести себя по закону джунглей. И чтобы состояться, человеку пришлось вести себя как раз вопреки системе управляющих его страстями инстинктов. Человек из начала – это то, что вопреки, а не по течению. Кажется – да нет, уже очевидно – что новое «осевое время» пришло.

Чем оно будет – концом и новым началом?

Скорее всего, концом.

Но свечечки тоненькие пока ещё горят.