Александр БАЛТИН. ФРАЗЫ, СКАЧУЩИЕ НА ОДНОЙ НОЖКЕ… К 140-летию Андрея Белого

 

Александр БАЛТИН

ФРАЗЫ, СКАЧУЩИЕ НА ОДНОЙ НОЖКЕ…

К 140-летию Андрея Белого

 

Будто сплетена из символов тончайшая ткань – и, наброшенная на реальность, позволяет рассмотреть сквозь себя действительность иначе:

Со мной она –

Она одна.

В окнах весна.

Свод неба синь.

Облака летят.

А в церквах звонят:

«Дилинь динь-динь…»

В черном лежу сюртуке,

С желтым –

С желтым

Лицом;

Образок в костяной руке.

Дилиньбим-бом!

В том числе – из гроба, через смерть, дающую шанс увидеть другую данность; но всё равно – строчки должны плестись символами, используя конкретику…

Был ли символизм подлинно великим течением, или объединением людей, из которого выделялись очень яркие имена при минимальной схожести?

Ибо музыка, что вела Андрея Белого, была отлична от музыки Бальмонта.

Вот на струны больные, скользнувши, упала слеза.

Душу грусть oбуяла.

Все в тоске отзвучало.

И темны небеса.

О Всевышний, мне грезы, мне сладость забвенья подай.

Безнадежны моленья.

Похоронное пенье

Наполняет наш край.

В общем, в стихах Белого представлены все состояния, все повороты жизни, все оттенки действительности: весна расцветёт, поиграет себе, протрубит лето, осенние картины откроются византийским великолепием мерцаний, убаюкает зима.

Как сказал старый французский мудрец: если вы видели смену времён года, вы больше уже ничего не увидите на земле.

Но Белый был бесконечно эрудирован, причём не только в гуманитарном плане, как большинство поэтов.

Мир вливался в его алхимические пробирки и научными открытиями, и современностью техники:

Мир – рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой

На электронные струи

Невоплощенной гекатомбой…

И рьяно зазвенел, отчасти заплясал шар прозы Белого: ритмика «Петербурга» совершенно поэтическая – этакая гигантская поэма в прозе.

Вместе – всё накалено, напряжено, и красное домино мечется дико, очевидно, яро, предвосхищая грядущее.

Будет ли оно безумным?

Не понять…

Но глыбы трудов Белого – и поэтических, и прозаических – возвышаются вполне достойным памятником началу двадцатого века.

 

Красное домино – в разрывах движения – истово мечется по петербургским проулкам: это домино-предчувствие, домино-страх, домино, сконцентрировавшее в себе излом грядущего: поход за правдой всегда оборачивается тоннами крови.

…А в трактире чуйка басит:

– Чаво бы ни то…

И половой, подвижней ртути, мечется, стремясь угодить.

Громадой вырисовываются петербургские пейзажи: великолепный медный всадник прокалывает главою туманы, мрачно-величественный Исаакий подавляет фантазию, роскошные особняки хранят богатство и таинственность жизни.

И – карета уносится в волглую перспективу.

И – мелькает домино, мчит по страницам романа – может быть, первого великого романа ХХ века…

О, эти речевые перебивы прозы Андрей Белого! Взрыв в каждой фразе! Мучительные дребезжания пустот и страхов! Тремоло и синкопы, музыкальность оформления любой страницы…

Но это – новая музыка, адекватная, если только, Стравинскому; музыка мучительная, предвестная.

Лесенка фраз – как лестница строчек: почему Андрей Белый не написал роман в стихах?

Посчитал, что стихом не передать всего напряжения-натяжения времени?

Проза рвётся, снова возникает пейзажами и характерами, и чьи-то жуткие глаза глядят вам прямо в душу, прожигая, как могут глаза старинных икон.

Будет ли взрыв?

Их будет много – ибо всё начнётся с Петербурга, ибо грохнет именно в нём, и круги разойдутся по всей стране.

Аблеухов в тёплой роскоши домашнего кабинета перебирает бумаги, размышляя о Российской империи.

Знает ли он, что дикому её, роскошному цветению уже приходит конец?

Тремоло, синкопы…

Иная фраза скачет на одной ножке – как расшалившийся Коленька.

Домино мечется по проулкам, выбегает на Дворцовую площадь, расплёскивает красный цвет.

ХХ век начат.

Итог ему – с чётким анализом, беспристрастный и мудрый – не подведён, увы.

Но высится громада первого значительного романа века.