Александр ШУБИН. ВДВОЁМ, КОЛЬ В СПЯЧКЕ РУССКИЙ ДУХ... Из новой книги
Александр ШУБИН
ВДВОЁМ, КОЛЬ В СПЯЧКЕ РУССКИЙ ДУХ...
Из новой книги
СЛОВО
Ярился под ярмом бесправия, бессилия
и душу как дитя из пекла выносил.
И каждый божий день мне даровал не крылья,
но слово — лишь оно мне и давало сил
жить по крестьянской вере и традиции,
жить каждый день взахлёб — накоротке
с космической иронией провинции,
и умирать — на русском языке.
ПОЕЗД УХОДИТ
Поезд уходит в полночную осень.
Черти грохочут под каждым вагоном:
малый: «Догоним, по-строгому спросим!»,
старый: «Чуток — и догоним!».
В каждом вагоне и с каждой скамейки
дни мои грустно таращатся в окна.
Я — как последняя проба ремейка —
в это же действие вогнут.
Перед глазами киношной келейкой —
черный квадратец, подсвеченный детством:
кинопись жизни, где склейка на склейке —
в общенародном контексте.
Поезд летит, как в побеге растратчик,
перемежая тоскою дыханье.
Как же сладка из последней заначки
жизнь за прозрачною гранью.
Сириус белым горит, светофорит,
гонит в Аид, в пересуд бесконечный,
где — первым кругом, огнями «love story» —
меченый, мельничный, Млечный.
ОЗЕРО
Плыть во сне исповедальном —
в тёмном озере лесном, —
растворяя тайну в тайном
зазеркалье приписном.
Плыть вдоль дышащей границы
подноготной и небес,
где проблескивают лица
тех, чьей верою воскрес.
Плыть — парить, раскинув руки
над подводною тайгой,
невесомо, без натуги,
тенью облачно-нагой.
Плыть, впивая всею плотью
свет с истоком вдалеке,
привыкая вновь к свободе
и полёту налегке.
СОВРЁТ
Еще до смерти музыканта
его душа гостит в раю,
и ей поют все птицы сада,
приняв по праву за свою.
А музыкант сидит бездумный
в прихожей Ада — в кабаке,
упёршись взором полоумным
в Содом теней на потолке.
Худые выцветшие руки,
вчера взлетавшие легко,
лежат отставленной прислугой,
что задремала под хмельком.
И — за мгновение до краха,
земным на грош не дорожа,
он слышит сквозь припадок страха,
что возвращается душа:
какой-то простенький мотивчик,
полнейший вздор, шестнадцать нот —
но оживает он, счастливчик!
И, подпевая ей, соврёт.
ОДА ЧАЙНИКУ
Здравствуй, чайник мой походный,
собеседничек охотный,
знатный времени транжир —
рад, что ты, как прежде, крепок,
и венчает блеск заклепок
твой начищенный мундир.
Как заклятое наследье
ты пришёл, впитавши медью
судьбы лагерных широт.
Как по глобусу, гадаю
путь твой, пройденный до края
исторических щедрот.
Копоть смыть — не смоешь имя,
за кого ты шёл в полымя
с гордо вздёрнутым рожком.
Не изноешь волчьей ночью
стон души чернорабочей,
что крестилась кипятком.
В век потравы и распада,
средь гламурного парада
ты один душой горяч:
искрою небесной мечен,
по-земному — человечен,
и по-божескому — зряч.
ПО ЖИВОМУ
Тонкий лед прогибается с треском,
сполох молний под тяжестью шага:
по-над водами с верою детской,
по-над страхом — с недетской отвагой.
Как припомню морозное чудо,
улыбаюсь я — на небо глядя,
даже если целую Иуду,
что жуёт втихомолку проклятья.
Верой греюсь, дышу и — шагаю.
Век страстной прогибается с треском.
Не умею втихую по краю:
по-над бездною — с силою крестной.
По гранитам родимого дома,
что мне кровью отцовой завещан
и что рвёт на куски по живому
набегающей гибельной трещиной.
В осмолённой немыслимой выси
словно дратвы сквозные прошивы –
это жилы терпения живы
в свете лживо мерцающих истин.
НЕ ГОВОРИ
Не говори и ты «прощай»,
кручины не держи.
Моей слетевшей невзначай
слезой не дорожи.
Она сверкнула и ушла
в земных печалей тьму,
и сколько жизни унесла —
не ведать никому.
НОЧНОЕ ОЗЕРО
Ночное озеро колеблется беззвучно.
Под гулким колоколом звёздной тишины
отчетливо слышны
и дальний плеск волны,
и чей-то смех,
и плач,
и жалобы уключин,
и женский голос —
чувственный, певучий
и призрачный, как отблески луны...
И сердце — в тесноте предчувственной истомы,
так всё до странности здесь близко и знакомо,
как будто я проник в предел души,
где зыбкий свет, мерцая, ворожит,
и светлый лик глядит и тайным знаньем дышит,
и матушка слова
печальной песни нижет,
и голос, словно зябнет, —
чуть дрожит.
КОСМОНАВТИКА
— Так, из света сгущаясь, восходит росток
и, земным отболев, на небесном лепечет:
ведь не вечен — по-божески хил потолок,
а смиреннейший причт протопопу перечит.
И поэтому неотлагаем черёд
и обратный отсчет каждой сцеженной вещи.
Эта звёздная ночь словно наш огород —
твой приход обожая, безмолвно трепещет...
— Деда, проще! Скажи, папка в небе — живой?
Как тогда — в первый раз — телевизор покажет?
— Будем ждать, что такие поступят в продажу,
чтобы знать, как шагнув за барьер световой
твой папаня оттуда нам машет рукой,
мол, по меркам земным там – не страшно.
PAST INDEFINITE
Везувий времени сжигает нас дотла.
В растущих городах блуждаю, как в руинах,
где призраки друзей чредой невосполнимой
идут навстречу мне, шепча: – Я был… – Была...
Нас, данников земли, земная жизнь гнала
сквозь тощий дым надежд в отечестве чужбинном.
Ничтожному служа под бесовщину гимнов,
любовь и ненависть распались, как зола.
Лукавый каин-век, кровавя окоём,
испепелил труды души и веру в братство.
Осталась только мысль – с пристрастьем алебастра
отлита в слепок с нас, сгоревших здесь живьём.
Мысль дышит и растёт – питается огнём
отчаянья, что жизнь была напрасной.
Правдив ли миф, что средь пустыни праздной
базальт, слезоточа, рождает водоём?
КУЗНЕЧИК
В мёртвой паузе приступа бури
он решил падший мир воскрешать.
И не хватит ни духа, ни дури
и ни вздоха — ему помешать.
Ангел поля уставнозелёный
стиснул крылышек лад за спиной —
слышишь звон его неугомонный
над обугленной тишиной?
Свет, сквозящий багровой полоской
сквозь завесы шинельные туч,
проливался мерцающим воском,
словно век этот – страшно тягуч.
Мы лежали в пожухлой отаве,
поредевшей за все эти дни,
что гремели вокруг переправы
и горели в пробоях брони.
С каждым часом нам легче и легче
тяготенье и память земли,
где печалится вечный кузнечик,
и не раз уже травы цвели.
РУССКОЕ СОЛНЦЕ
Тени ползут островерхие.
Хвойная, тяжкая тишь.
Вот и до места доехали,
где ты, родная, лежишь.
Русское солнце морозное.
Гиблого века разъезд.
Памятью тёмной, венозною
вызнан порушенный крест.
Наскоро в ямку положена,
как прожила – налегке,
в пекле закона безбожного...
Волчий поскок вдалеке:
зверское серое воинство
снова смыкается в круг –
в почерк чекистский, убористый,
в росчерк убойных разлук.
Словно земля эта светлая
с небом, где божьи мосты, –
стала бедой заповедною
на мерзлоте мерзоты.
Из поднебесья с прорехою
тянется солнечный свищ
вниз – опоздалой утехою,
в век – где без края болишь.
СЕНТЯБРЬ
Туманом сентябрь пропах.
А в росплеске звёздного блеска
улыбкой на стылых губах
блуждаю – по влажным пролескам.
Роса. Светляки горят
с открытостью дерзкой. Детской.
Мерцаньем живым объят
тысячелетний сад.
Тысячелетний лад.
Осенней тоски аромат.
ВОСКРЕШЕНИЕ
Штыковым остужена морозом,
вдовьим воем неусыпных сов –
оживает куренная проза,
рвёт обрыдлый ледяной засов.
Целиной, целованною солнцем,
в отчий рай заладясь напрямки,
по Христовым вестникам – оконцам –
признаю родные закутки.
Солнечное лечит человечье,
потчуя прозревшим лозняком
и причастьем к млечному наречью
всех честных, голодных языком.
Словно проливное, горловое
горевую думу разрешит:
оправдает краткое живое
на изломе временной межи.
Зеленеет кровь, где – светополье,
где цветёт, стоглаз, души тальник.
Где со мной до звёзд последней воли
крик совиный – мой первоязык.
ГОЛОС
В стране чиновничьей фамилии,
где разум праведный смешон,
ты хоть пляши под камарилью,
а будешь голоса лишён.
В гордыне ли вопишь с коленей,
молчком ли душишь свой санскрит,
тебя – наследника Вселенной –
контора под сукном сгноит.
Твоя свобода – пить в охотку
слезой разбавленную водку
вдвоём с невыплаканной вслух
душой, похожей на старуху,
родимой речи повитухой…
Вдвоём, коль в спячке русский дух!
ПЕСНЯ
Заунывную старую песню,
головою качаю — пою.
Всё, что в ней — мне заране известно:
той же долей живу и терплю.
Сколько помню себя — столько знаю
я её… Песней душу целю!
Допою — и опять зачинаю:
головою качаю, пою.
Запою — словно искру раздую —
думу вольную да удалую
в сердце стылое я зароню!
Не могу никакую иную —
всё про эту — льняную, ржаную —
головою качаю — пою.
Браво, Александр! Ярко, выпукло, глубоко, самобытно... Нет ничего лишнего! Суть, смысл не тонут в море слов .Образная картина нарисована художником. Творили так А. Пушкин, Ф. Тютчев ... Успехов! Анна
Александр, дорогой! Спасибо Вам за Ваше сердце, за Ваше видение жизни, мира... и всего надмирного, не только подлунного, но и надлунного (как говорит Марианна Дударева). Очень радуюсь Вам здесь, в прекрасном и сложном пространстве ДЛ. Так держать! С любовью, и вперед. Елена Крюкова.