ПОЭЗИЯ / Александр ШУБИН. ВДВОЁМ, КОЛЬ В СПЯЧКЕ РУССКИЙ ДУХ... Из новой книги
Александр ШУБИН

Александр ШУБИН. ВДВОЁМ, КОЛЬ В СПЯЧКЕ РУССКИЙ ДУХ... Из новой книги

 

Александр ШУБИН

ВДВОЁМ, КОЛЬ В СПЯЧКЕ РУССКИЙ ДУХ...

Из новой книги

 

СЛОВО

Ярился под ярмом бесправия, бессилия
и душу как дитя из пекла выносил.
И каждый божий день мне даровал не крылья,
но слово — лишь оно мне и давало сил
жить по крестьянской вере и традиции,
жить каждый день взахлёб — накоротке
с космической иронией провинции,
и умирать — на русском языке.

 

ПОЕЗД УХОДИТ

Поезд уходит в полночную осень.

Черти грохочут под каждым вагоном:

малый: «Догоним, по-строгому спросим!»,

старый: «Чуток — и догоним!».

 

В каждом вагоне и с каждой скамейки

дни мои грустно таращатся в окна.

Я — как последняя проба ремейка — 

в это же действие вогнут.

 

Перед глазами киношной келейкой — 

черный квадратец, подсвеченный детством:

кинопись жизни, где склейка на склейке — 

в общенародном контексте.

 

Поезд летит, как в побеге растратчик,

перемежая тоскою дыханье. 

Как же сладка из последней заначки

жизнь за прозрачною гранью.      

 

Сириус белым горит, светофорит,     

гонит в Аид, в пересуд бесконечный,      

где — первым кругом, огнями «love story» —       

меченый, мельничный, Млечный.

 

ОЗЕРО

Плыть во сне исповедальном —

в тёмном озере лесном, —

растворяя тайну в тайном

зазеркалье приписном.

 

Плыть вдоль дышащей границы

подноготной и небес,

где проблескивают лица

тех, чьей верою воскрес.

 

Плыть — парить, раскинув руки

над подводною тайгой,

невесомо, без натуги,

тенью облачно-нагой.

 

Плыть, впивая всею плотью

свет с истоком вдалеке,

привыкая вновь к свободе

и полёту налегке.

 

СОВРЁТ

Еще до смерти музыканта

его душа гостит в раю,

и ей поют все птицы сада,

приняв по праву за свою.

 

А музыкант сидит бездумный

в прихожей Ада — в кабаке,

упёршись взором полоумным

в Содом теней на потолке.

 

Худые выцветшие руки,

вчера взлетавшие легко,

лежат отставленной прислугой,

что задремала под хмельком.

 

И — за мгновение до краха,

земным на грош не дорожа,

он слышит сквозь припадок страха,

что возвращается душа:

 

какой-то простенький мотивчик,

полнейший вздор, шестнадцать нот —

но оживает он, счастливчик!

И, подпевая ей, соврёт.

 

ОДА ЧАЙНИКУ

Здравствуй, чайник мой походный,

собеседничек охотный,

знатный времени транжир —

рад, что ты, как прежде, крепок,

и венчает блеск заклепок

твой начищенный мундир.

 

Как заклятое наследье

ты пришёл, впитавши медью

судьбы лагерных широт.

Как по глобусу, гадаю

путь твой, пройденный до края

исторических щедрот.

 

Копоть смыть — не смоешь имя,

за кого ты шёл в полымя

с гордо вздёрнутым рожком.

Не изноешь волчьей ночью

стон души чернорабочей,

что крестилась кипятком.

 

В век потравы и распада,

средь гламурного парада

ты один душой горяч:

искрою небесной мечен,

по-земному — человечен,

и по-божескому — зряч.

 

ПО ЖИВОМУ

Тонкий лед прогибается с треском,

сполох молний под тяжестью шага:

по-над водами с верою детской,

по-над страхом — с недетской отвагой.

 

Как припомню морозное чудо,

улыбаюсь я — на небо глядя,

даже если целую Иуду,

что жуёт втихомолку проклятья.

 

Верой греюсь, дышу и — шагаю.

Век страстной прогибается с треском.

Не умею втихую по краю:

по-над бездною — с силою крестной.

 

По гранитам родимого дома,

что мне кровью отцовой завещан

и что рвёт на куски по живому

набегающей гибельной трещиной.

 

В осмолённой немыслимой выси

словно дратвы сквозные прошивы –

это жилы терпения живы

в  свете лживо мерцающих истин.

 

НЕ ГОВОРИ

Не говори и ты «прощай»,

кручины не держи.

Моей слетевшей невзначай

слезой не дорожи.

Она сверкнула и ушла

в земных печалей тьму,

и сколько жизни унесла —

не ведать никому.

 

НОЧНОЕ ОЗЕРО

Ночное озеро колеблется беззвучно.

Под гулким колоколом звёздной тишины

отчетливо слышны

и дальний плеск волны,

и чей-то смех,

и плач,

и жалобы уключин,

и женский голос —

чувственный, певучий

и призрачный, как отблески луны...

 

И сердце — в тесноте предчувственной истомы,

так всё до странности здесь близко и знакомо,

как будто я проник в предел души,

где зыбкий свет, мерцая, ворожит,

и светлый лик глядит и тайным знаньем дышит,

и матушка слова

печальной песни нижет,

и голос, словно зябнет, —

чуть дрожит.

 

КОСМОНАВТИКА

— Так, из света сгущаясь, восходит росток

и, земным отболев, на небесном лепечет:

ведь не вечен — по-божески хил потолок,

а смиреннейший причт протопопу перечит.

 

И поэтому неотлагаем черёд

и обратный отсчет каждой сцеженной вещи.

Эта звёздная ночь словно наш огород —

твой приход обожая, безмолвно трепещет...

 

— Деда, проще! Скажи, папка в небе — живой?

Как тогда — в первый раз — телевизор покажет?

— Будем ждать, что такие поступят в продажу,

чтобы знать, как шагнув за барьер световой

твой папаня оттуда нам машет рукой,

мол, по меркам земным там – не страшно.

 

PAST INDEFINITE

Везувий времени сжигает нас дотла.
В растущих городах блуждаю, как в руинах,
где призраки друзей чредой невосполнимой
идут навстречу мне, шепча: – Я был… – Была...

Нас, данников земли, земная жизнь гнала
сквозь тощий дым надежд в отечестве чужбинном.
Ничтожному служа под бесовщину гимнов,
любовь и ненависть распались, как зола.

Лукавый каин-век, кровавя окоём,
испепелил труды души и веру в братство.
Осталась только мысль – с пристрастьем алебастра
отлита в слепок с нас, сгоревших здесь живьём.

Мысль дышит и растёт – питается огнём
отчаянья, что жизнь была напрасной.
Правдив ли миф, что средь пустыни праздной
базальт, слезоточа, рождает водоём?

 

КУЗНЕЧИК

В мёртвой паузе приступа бури
он решил падший мир воскрешать.
И не хватит ни духа, ни дури
и ни вздоха — ему помешать.

Ангел поля уставнозелёный
стиснул крылышек лад за спиной —
слышишь звон его неугомонный

над обугленной тишиной?

Свет, сквозящий багровой полоской
сквозь завесы шинельные туч, 
проливался мерцающим воском,
словно век этот – страшно тягуч.

Мы  лежали в пожухлой отаве,  
поредевшей за все эти дни,
что гремели вокруг переправы
и горели в пробоях брони.

С каждым часом нам легче и легче
тяготенье и память земли,
где печалится вечный кузнечик,
и не раз уже травы цвели.

 

РУССКОЕ СОЛНЦЕ

Тени ползут островерхие.
Хвойная, тяжкая тишь.
Вот и до места доехали,
где ты, родная, лежишь.
Русское солнце морозное.
Гиблого века разъезд.
Памятью тёмной, венозною
вызнан порушенный крест.
Наскоро в ямку положена,
как прожила – налегке, 
в пекле закона безбожного...
Волчий поскок вдалеке:
зверское серое воинство
снова смыкается в круг –
в почерк чекистский, убористый,
в росчерк убойных разлук.
Словно земля эта светлая
с небом, где божьи мосты, –
стала бедой заповедною
на мерзлоте мерзоты.

Из поднебесья с прорехою
тянется солнечный свищ
вниз – опоздалой утехою,
в век – где без края болишь.

 

СЕНТЯБРЬ

Туманом сентябрь пропах.
А в росплеске звёздного блеска
улыбкой на стылых губах
блуждаю – по влажным пролескам.
Роса. Светляки горят
с открытостью дерзкой. Детской.
Мерцаньем живым объят
тысячелетний сад.
Тысячелетний лад.
Осенней тоски аромат.

 

ВОСКРЕШЕНИЕ

Штыковым остужена морозом,
вдовьим воем неусыпных сов –
оживает куренная проза,
рвёт обрыдлый ледяной засов.

Целиной, целованною солнцем,
в отчий рай заладясь напрямки,
по Христовым вестникам – оконцам – 
признаю родные закутки.

Солнечное лечит человечье,
потчуя прозревшим лозняком  
и причастьем к млечному наречью
всех честных, голодных языком.

Словно проливное, горловое 
горевую думу разрешит: 
оправдает краткое живое
на изломе временной межи.

Зеленеет кровь, где – светополье, 
где цветёт, стоглаз, души тальник.
Где со мной до звёзд последней воли 
крик совиный – мой первоязык.  

 

ГОЛОС

В стране чиновничьей фамилии,
где разум праведный смешон, 
ты хоть пляши под камарилью,
а будешь голоса лишён.

В гордыне ли вопишь с коленей,
молчком ли душишь свой санскрит,
тебя – наследника Вселенной – 

контора под сукном сгноит.

 

Твоя свобода – пить в охотку

слезой разбавленную водку
вдвоём с невыплаканной вслух
душой, похожей на старуху,
родимой речи  повитухой…

Вдвоём, коль в спячке русский дух!

 

ПЕСНЯ

Заунывную старую песню,

головою качаю — пою.

Всё, что в ней — мне заране известно:

той же долей живу и терплю.

 

Сколько помню себя — столько знаю

я её… Песней душу целю!

Допою — и опять зачинаю:

головою качаю, пою.

 

Запою — словно искру раздую —

думу вольную да удалую

в сердце стылое я зароню!

 

Не могу никакую иную —

всё про эту — льняную, ржаную —

головою качаю — пою.

 

Комментарии

Комментарий #30340 08.02.2022 в 16:31

Браво, Александр! Ярко, выпукло, глубоко, самобытно... Нет ничего лишнего! Суть, смысл не тонут в море слов .Образная картина нарисована художником. Творили так А. Пушкин, Ф. Тютчев ... Успехов! Анна

Комментарий #26396 20.11.2020 в 00:11

Александр, дорогой! Спасибо Вам за Ваше сердце, за Ваше видение жизни, мира... и всего надмирного, не только подлунного, но и надлунного (как говорит Марианна Дударева). Очень радуюсь Вам здесь, в прекрасном и сложном пространстве ДЛ. Так держать! С любовью, и вперед. Елена Крюкова.