ПАМЯТЬ / Виктор МЕЛЬНИКОВ. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ПИСАТЕЛЯ-ФРОНТОВИКА. О жизни и творчестве Михаила Павловича Маношкина
Виктор МЕЛЬНИКОВ

Виктор МЕЛЬНИКОВ. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ПИСАТЕЛЯ-ФРОНТОВИКА. О жизни и творчестве Михаила Павловича Маношкина

 

Виктор МЕЛЬНИКОВ

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ПИСАТЕЛЯ-ФРОНТОВИКА

О жизни и творчестве Михаила Павловича Маношкина

 

О Михаиле Павловиче Маношкине нельзя писать легко. В его жизни было всего полной мерой. И чем больше я о нём узнавал, тем больше удивлялся: как же всё это можно пережить одному человеку? Видимо, думал я, он знает какую-то тайну жизни. А никакой, оказывается, тайны не было. Просто он всегда был убеждён, что у великой боли — долгое эхо, у великой правды — высокое небо, а у великих мыслей — длинная жизнь. И я благодарен судьбе, что она свела меня с таким человеком.

Уйдя на фронт в неполные семнадцать лет, Маношкин изведал на войне всё, что только можно: и ранения, и плен; и под Сталинградом, и на Курской дуге довелось побывать, и при взятии Берлина. Четыре боевых ордена, медаль «За отвагу». Как остался жив — одному Богу известно! Вот что он сам рассказывает о войне:

— Нужно особое мужество, чтобы закрыть своим телом амбразуру. Это я сам знаю. Мне не раз приходилось лежать под пулемётным огнём. Когда прижимает тебя, когда вроде как тело твоё парализовано, не смеешь пошевелиться, потому что знаешь, что в тебя стреляют, именно в тебя, — нужно особое мужество.

Вот, например, в Курской области в сорок третьем году случилось так, что я был в противотанковой батарее. Наших лошадей взяли сапёры, чтобы подвозить брёвна в болотистую лощину. Она замёрзла, но не настолько, чтобы могли пройти танки. Всю ночь солдаты возили их, а на вторую немцы заметили их манёвры и расстреляли лошадей. А тут нашей батарее приказ вышел: перебросить пушки на другой участок. А на чём? Лошадей нет. Комбат старший лейтенант Бабенко приказал: любой ценой снять с убитых лошадей хомуты. Послали вначале двоих — меня и ещё одного товарища из нашего расчёта. Дошли мы нормально: ночь была лунная. Но справиться вдвоём мы не смогли — лошади примёрзли намертво. Перед тем, как хомут снять, известно, надо поднять морду. А тут — она как стальная. Мы вернулись назад и докладываем комбату: «Нужна пила перепилить шею». Нашли мы пилу, взяли ещё двух солдат и возвращаемся. То ли мы шумели, когда шли, но тот же самый пулемётчик, который расстрелял лошадей, заметил нас. Короткими очередями он уложил нас всех четверых на снег — наст был твёрдый, март месяц. Лежим все четверо. Чуть голову поднимешь, пули тут же над головой: вжик-вжик! Но всё-таки прицелиться точно ночью трудно: от человека только пятнышко видно. Но пули ложатся рядом, и кажется, что каждая метит в тебя. Так и лежим, не знаем, что делать. Я — справа, наш командир Литовченко — слева, Ворошилин и Мухин немного позади. Наша задача простая — достать хомуты, но как это сделать, если эта сволочь следит за каждым нашим движением? Ведь перестреляют, как тех лошадей! И отползти — тоже проблема. Будем разворачиваться, площадь обстрела станет больше, и стреляй, как в тире. Всё-таки стали отползать задом, как лежали, отталкиваясь от наста. Глазами навстречу смерти, ногами вперёд к своим. Пулемётчик поливал нас свинцом нещадно. Но мы, как раки, ползём, надеясь только на Бога. Каких-то триста метров показались нам длиною в целую жизнь. После этого больше пятнадцати лет были следы от содранной кожи у меня на ладонях. Каким-то чудом мы тогда все четверо выползли. Только Литовченко был ранен: пуля его зацепила. Я знаю, что надо было тогда что-то сделать, но мы ничего не смогли.

Или взять бои под Сталинградом. Мне было тогда всего семнадцать лет. Никто из нас даже не знал, как разрывается мина. Немцы наступали. Помню на всю жизнь этот бой: пехота идёт клином, кругом грохот миномётного обстрела, а мы лежим в узкой полоске окопов, и головы не поднять — немцы от живота поливают нас плотным свинцом. Так вот, сколько тогда надо было сил, чтобы встать из окопа и выбежать навстречу врагу. Встали. Победили себя. Но удержать немцев мы тогда не смогли.

На войне некогда было мечтать о послевоенной жизни, потому что само собой подразумевалось, что жизнь должна быть прекрасной. Иначе все потери не имели никакого смысла…

Писателем он мечтал стать с детства. В школе издавал газету «Колючка». В институте четыре года редактировал газету «Советский учитель». Позже, в школе, где он работал учителем, по своей инициативе издавал сатирическую газету «Крокодил». Тянуло к этой работе… Потом служил в армии, закончил служить в 1950 году, поступил в МГУ на филфак, на романо-германское отделение. Там всё для бывшего фронтовика было новым: Шекспир, Сервантес, Гомер — чего не было в школе. Окончил университет в 1956 году. Потянуло на целину: посмотреть, как всё это в действительности выглядит. Надо сказать, что вынес он оттуда не очень приятные впечатления, и, как показала история страны, впечатления его были вполне обоснованы. 

Однажды, глубоко в степи, он встретился с двумя старыми казахами. Конечно, не удержался и спросил: «Это хорошо или плохо для вас — подъём целины?». Один молча поднял комок земли, сжал его. Комок рассыпался: земля сдерживалась только корнями. И казах сказал: «Вот, теперь ничего не будет сдерживать этот верхний слой земли. Это плохо. Это — уничтожение степи. Если степь умрёт — в ней живёт казах, в ней есть животные, в ней есть жизнь… В этой степи не будет ничего живого».

И вскоре Маношкину удалось убедиться, что это действительно так. В степи начались ветряные бури. Они обычно длятся по несколько суток. Эта силища подняла весь верхний слой почвы. Ну, может быть, не весь, но большую часть. Воздух кругом стал какого-то фиолетового цвета. В одночасье было унесено несколько тонн земли… 20 миллионов овец погибло. Во время этой кампании в Казахстан из Европейской части страны была переброшена самая что ни на есть современная по тем временам техника. Эти машины вспороли древнюю степь, а потом они стояли, ржавея, целыми километрами… Их некому было ремонтировать. Произошла гигантская трата техники. Да и людей… Будущий писатель всё это видел своими глазами, узнавал психологию людей. В Казахстан был собран интернационал народов: ссыльные из Западной Украины, ингуши с Кавказа, белые эмигранты из Китая. Кругом говорили на разных языках. Ко всему прочему туда ссылались ещё и уголовники. Этот весь «интернационал» был озабочен не тем, как можно больше блага принести стране, а тем, как можно больше урвать денег и уехать назад: на Кавказ, Украину, в Среднюю Азию… Это было расхищение богатейшего края. Писатель всё это видел своими глазами…

После целины Маношкин вернулся в Коломну. Но его отказывались здесь прописать. Он говорил: «У меня здесь мать». А ему отвечали: «Родственники — это не важно… У вас нет прописки». Он пытался им объяснить: «Я на войне был. Из этого города призван». Не помогало. Сухой ответ: «Не имеет значения». Всё это пришлось пережить. И, конечно же, всё это отложилось в душе. Но потом помогла случайность: в артиллерийское училище требовался учитель немецкого языка. Маношкин как раз в этот день был в горисполкоме. Впрочем, он там каждый день бывал… Разнарядка не успела просочиться по кабинетам. Один добрый дядя тут же отправил фронтовика по адресу. В этот же день Маношкина приняли на работу. А на следующий день прописали, по одному телефонному звонку. Всё это в какой-то мере отражало тогдашний быт…

Начал пробовать писать, когда работал в школе. Но именно пробовал. Потому что работа отнимала всё время. После школы работал в пединституте. Случилось так, что одна преподавательница уволилась, и нужна была срочная замена. Маношкин об этом случайно узнал и лично обратился к декану — Глебу Артемьевичу Шпееру, тот в свою очередь направил к ректору — и Михаила Павловича из школы перевели в институт. Здесь он проработал шестнадцать лет. Заведующим кафедрой литературы был тогда прекраснейший человек — Константин Григорьевич Петросов. Маношкин и здесь пытался совмещать педагогический труд с литературой, но ничего не получалось: выходили только какие-то пустяки. Вроде бы начинал что-то покрупнее, но опять какие-нибудь текущие обязанности засасывали. Он откладывал рукопись, а когда возвращался к ней через две-три недели — она становилась чужая, словно другой рукой написанная. Эмоции перемещались, и Михаил Павлович уже даже не мог вернуться к рукописи.

Так длилось шестнадцать лет. Он пробовал начинать писать несколько раз — ничего не получалось. Потом, на свой страх и риск, он подал заявление и ушёл из института. В никуда. Решиться на это было тяжело, но куда тяжелей оказалось осуществить своё намерение. Не работать нельзя было: тут же вступал в действие закон о тунеядстве, а сторожем или лесником устроиться так и не удалось, хотя обил все пороги. В конце концов дело закончилось онкологической больницей, сложнейшей операцией, после которой дали первую группу инвалидности, да и у самого было впечатление, что больше на этом свете не жилец.

Но Бог рассудил иначе: усадил за письменный стол и сказал: «Вот здесь теперь твоё место!». И полилось из души накопившееся. Так что стало вдруг не до смерти. Какие уж тут рассказики, повестушки — романы и те не удовлетворяли. Нет, только эпический цикл: «Прошлое», «Настоящее», «Будущее», состоящий из девяти романов и исследующий одну определённую «спираль» человеческой истории. Поздний палеолит, затем III-V века — кризис и гибель величайший империи — Рима; во второй части эпицентр мировых катаклизмов переносится в Россию двадцатого века, в ней война, затем хрущёвщина, после неё брежневщина, и в завершение — фантастика, роман-утопия, который должен не только всё завершить, но и многое объяснить. И это в условиях, когда приходилось продавать самое дорогое для души — книги из личной библиотеки, чтобы как-то прожить; после трёх инфарктов, неисчислимой тьмы маленьких и больших болячек — окопного наследства, после давно вынесенного врачами приговора. Нет, не до того ему было: он сидел и писал, не помня себя от счастья. Не подозревая в то же время, что самое тяжёлое — впереди.

Имея уже большой опыт переписки с редакциями, — более сотни отказов! — завершив работу над циклом «Настоящее», привычно, по-фронтовому ринулся в бой. Но его рукопись объёмом ни мало ни много в две с половиной тысячи страниц никто не согласился не то чтобы опубликовать, а даже просто прочитать. Один журнал, другой, третий, затем издательства. Пока, наконец, не пришла мысль написать послание в ЦК партии. Письмо помогло: рукопись прочитали, а прочитав, и заинтересовались. Началась обычная в таких случаях работа с редактором сразу в двух издательствах: «Советский писатель» и «Детская литература», однако вскоре полетели в тартарары и издательства, и заодно с ними все издательские планы. Два романа удалось-таки опубликовать в Нижнем Новгороде, а всё остальное так и осталось лежать под спудом.

Правда в очередной раз оказалась никому не нужна. Теперь стало модным, если писать о войне, то непременно скабрезности (как у быстро «перестроившегося» Астафьева) либо распутывать очередные «тайны мадридского двора»; если хрущёвщину или брежневщину отражать, то там тоже вроде как только две темы и заслуживают внимания: диссидентство да всё те же «парткозни». Дальше — больше: началось осознанное, методичное извращение, вымарывание, обесценивание труда и боли многих поколений. Попробуйте рассказать своему сыну или внуку что-нибудь о своей жизни, тут же услышите в ответ: «Враньё!». Тут же вам выдадут из школьной программы, что и в войне-то мы не побеждали — так, союзнички выручили; что русский солдат в сравнении с немцем и американцем совершенно никчемен: сравните, мол, сколько наших и сколько фашистов на фронте полегло. И державы великой не было, с которой весь мир считался, да и вообще — кто мы были: скоты, рабы? Любить-то и то не могли по-человечески — секса-то в СССР не было! Это в школе, а что говорить о телевидении, о той же многострадальной нашей литературе? Далеко не случаен ведь эпизод всё с тем же Маношкиным: как только издательство «Детская литература» перестало быть государственным, первым приказом новых его «владетелей» стало: исключить из плана выпуска всё связанное с русской историей. Так были пущены под нож два уже подписанных к выпуску и находившихся в стадии набора романа Михаила Павловича.

Из разговора с Михаилом Маношкиным: «Сейчас меня многое раздражает. Особенно раздражает клевета на русский народ, на Россию. Раздражает, что двадцать пять процентов населения еле сводит концы с концами, а три-пять процентов — богатеют… И как богатеют! Где мы живём? Слово «русский» исчезло. А ведь это народ, который создал величайшие духовные ценности. Мы превосходим американцев по всем статьям в смысле творчества, ума… Например, у американцев меньше всего своих творцов. Они привлекают к себе иностранцев… Телевизор включишь — одни американские фильмы. Вот это всё раздражает… Раздражает, что мы теряем Родину, теряем людей».

Михаил Павлович Манишкин умер в 2002 году. Обидно, что жизненный путь талантливого литератора оборвался на самом пике его публикаций. Писатель умер, не дожив несколько дней до празднования Победы, до своего 77-летия.

Большая часть литературного наследия писателя осталась неопубликованной. Он будет снова и снова приходить к нам в своих книгах, но сам уже не увидит этих публикаций. Ибо он снова ушёл на фронт — грозовой фронт российского неба… Маношкин был совестью литературной Коломны, мерилом порядочности и самоотвержения. Нам будет не хватать его участия и поддержки. Но добрый свет его произведений останется навсегда.

 

В 2004 году, через два года после смерти писателя, был опубликован роман «На исходе каменного века». Сам писатель так говорил об этом произведении: «Особое внимание я уделил взаимоотношениям людей и связи человека с природой. Не претендуя на абсолютность своих выводов, я видел главную цель в изображении светлых начал в человеке, в утверждении неизбежного торжества разума и созидания над силами разрушения и зла. Тревога в связи с вселенским неразумием в двадцатом веке побудила меня написать эту книгу. Спасение жизни на Земле — в спасении природы, отказе государств от всех средств, прямо или косвенно запрограммированных на разрушение. Люди лишь тогда заслуживают право на жизнь, когда согласно опускают вниз острия копий».

А в 2009 году наконец вышел роман «Человечность». Роман о Великой Отечественной войне. «Давно затихла она, но споры о войне не  прекратились, да и сама она не кончилась, а только приняла иные формы», — сказал писатель, когда закончил работу. Роман «Человечность» — главная книга Михаила Павловича Маношкина. Она — напоминание о том, как надо горячо и верно защищать свою Родину, до последнего дыхания, до последнего биения сердца. «Человечность» — это последний бой писателя-фронтовика.

В столе писателя так и остались, не дождавшись своего издателя, рукописи романов «Великое отрезвление», «Провал» и роман-утопия «Цивилизация «Роза».

--------------------------------------------------------------      
 Произведения Михаила Маношкина можно найти на сайте Коломенской библиотеки: http://biblio.far.ru

 

 

 

ПРИКРЕПЛЕННЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ (1)

Комментарии

Комментарий #26440 21.11.2020 в 21:26

Михаил Павлович Маношкин родился 9 мая. Как символично, что день рождения воина-ветерана совпал со священным Праздником Победы. И как грустно, что Маношкин не дожил всего несколько дней до своего 77- летия.

Комментарий #26427 21.11.2020 в 15:03

Через судьбу писателя познаётся не только его характер,но и наша история, наша действительность. Статья затрагивает острые проблемы, волнующие нас и сегодня. Куда мы идём, в чём наши ценности и идеалы? Спасибо Коломне за имя, память и сохранение наследия Михаила Маношкина,настоящего гражданина и патриота своей Родины.

Комментарий #26418 21.11.2020 в 13:08

Виктор, спасибо за светлую память о светлом таланте!