Алексей МАНАЕВ. УДАВКА ДЛЯ КОРОНАВИРУСА. Из истории борьбы с биологическим врагом человека

 

Алексей МАНАЕВ

УДАВКА ДЛЯ КОРОНАВИРУСА

Из истории борьбы с биологическим врагом человека

 

Живём, осаждённые коронавирусом. Ежедневные сводки о пандемии воспринимаем почти как фронтовые. Помните: «От Советского информбюро. В течение минувших суток наши войска…»? Непредсказуемый враг тих, как тень. Трудно сказать, где он: у дома, на пороге или уже разгуливает по квартире. Звонишь родным, друзьям и знакомым с замиранием сердца: как они? Активных способов «вразумления» напасти пока нет. Дом, квартира, фазенда стали окопом, из которых лишний раз предпочитаем не высовываться. Рекомендации ходить в масках в магазины воспринимаются порой так же, как советы бороться с вражескими самолетами с помощью рогаток. Может, и не поможет, но уж лучше что-то делать, чем спокорностью ожидать, когда тебя опутает хворь. Затворничество утомительно психологически. Да, дόма и стены помогают, но когда эти стены видишь каждый день, когда сидишь в них безвылазно и бездвижно, они напоминают тюрьму. Нарушены межличностные контакты. Тяжело, болезненно дышит производство и транспорт. Вирус терзает невидимыми клещами науку, культуру, образование. А самое главное мы теряем то, что уже никогда не восстановить и не восполнить, – родных и близких.

Но нет худа без добра. Пандемия нагрянула в год празднования юбилея Победы над немецко-фашистскими захватчиками. Испытывая неудобства от невольного заточения в теплой квартире, нашпигованной современными «окнами в мир» – телефонами, телевизорами, компьютерами, невольно сравниваешь свой дискомфорт с тем, который выпал на долю ленинградских блокадников, участников Сталинградской и Курской битв, боев за освобождение Воронежа, всех фронтовиков, всех тружеников тыла. Становится особенно очевидно: нынешние наши страдания с военным адом несравнимы. И хочется каждому живому и павшему нашему соотечественнику поклониться в ноги за то, что избавили нас от этой участи на целых три четверти века. Небывалый в нашей истории период относительно мирной жизни!

Коронавирус побуждает нас критическим взглядом осмотреть поле культуры. Сколько на нем воцарилось самозваных мегазвезд и созвездий. А на самом деле? А на самом деле сплошь почти – осот, осот, осот… Критерий вот какой. Читаю воспоминания поэтессы Ольги Берггольц, которая жила и творила в осажденном Ленинграде, испытывая на себе ужасы блокады и каждый день обращаясь к горожанам по радио с проникновенным словом. Только по радио узнавали ленинградцы, что делается на фронтах России, – газеты с Большой Земли с трудом доходили до города. Только по радио узнавала Россия, что делается в Ленинграде. Страна должна была знать о нём правду. Ведь немецкое командование громогласно назначило сроки торжественного парада на Дворцовой площади и офицерского банкета в «Астории». У них, как известно, даже билеты на этот банкет были приготовлены.

Ленинград волей и мужеством перечеркнул эти планы. Город в развалинах. Голод. Ежедневные бомбежки и артобстрелы. На улицах умершие. В Северной столице остался единственный оркестр – оркестр радиокомитета. Почти все музыканты несли службу ПВО и работали на оборонительных сооружениях. Оркестранты редко играли зимой – не хватало сил, не хватало дыхания, особенно духовым – «диафрагме не на что было опереться». Оркестр таял. Некоторые ушли в армию, другие умерли от голода. Трудно забыть мне, пишет Ольга Берггольц, серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово-отекший Яша Бабушкин, начальник литературно-драматического вещания Ленинградского радиокомитета, диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра. Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти, отчужденным, внутренне отчаянным голосом диктовал он. Но те, кто оставался – главным образом на казарменном положении при радиокомитете, – помимо службы ПВО не оставляли и своей основной работы. Когда самолет доставил в город партитуру седьмой (Ленинградской) симфонии Дмитрий Шостаковича, оркестр загорелся почти несбыточным желанием – исполнить здесь, на её родине, в осаждённом, полуумирающем, но не сдававшемся и не сдающемся городе! С первого же взгляда на партитуру дирижер Карл Элиасберг понял, что это практически невозможно: гениальная, могучая партитура требовала удвоенного оркестра, – почти сто человек, а в радиокомитете осталось к весне всего пятнадцать живых музыкантов.

Бросили клич по городу, призвали на помощь музыкантов армейских и флотских оркестров. Наконец наступил этот долгожданный день. Многие даже не шли – ползли на концерт. А дальше процитирую Берггольц. «И вот 9 августа 1942 года после долгого запустения ярко, празднично озарился белоколонный зал Филармонии и до отказа наполнился ленинградцами… За дирижерский пульт встал Карл Ильич Элиасберг, – он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижеру, и фрак висел на нем, как на вешалке, – так исхудал он за зиму... Мгновение полной тишины, и вот – началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь, всю уже тогда легендарную эпопею Ленинграда: и наступающую на нас страшную беспощадную враждебную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слез, и мы не стыдились их…».

Читаешь и думаешь: как жалки на этом фоне некоторые наши новоявленные светочи культуры «планетарного» масштаба, в поисках аленького цветочка славы упорно, с одержимостью свихнувшихся упырей в спектаклях и фильмах ковыряющихся в человеческих промежностях! Как жалки «мастера» одного аккорда, которые в период пандемии призывают бойкотировать новогодние праздничные программы телевидения, чтобы обратить внимание на их материальные коронавирусные страдания! Выходит, они давно поражены – вирусом социальной неадекватности.

Эпидемия заставила наше телевизионное сообщество перенести, наконец, фокус с человека-прожигателя жизни, в какие бы тоги он ни рядился, на человека, утверждающего жизнь, борющегося за неё, невзирая порой на собственное благополучие. Человека, утверждающего основы нравственных ценностей, морали, традиций, доброго социального опыта. Может быть, это телевидение по-прежнему варганило бы передачи с героями, от которых отдает нравственной тухлятиной так же, как от испорченных куриных яиц, да коронавирус к стенке припер, и замелькали скромные информационные сюжеты о врачах, медсестрах, нянечках, санитарах – словом о тех «совках», которых недавно клеймили кому не лень. Быстро выяснилось, что без так называемой элиты, накачанной представлениями о сладкой жизни так же, как социально безответственная дама ботексом, общество может не просто обойтись, но даже не заметить «потери бойца», а вот без хлебороба, шофера, инженера, медика ему и дня не прожить. Особая доля выпала, конечно, медикам. Они на переднем плане борьбы за наши жизни, на самой передовой. Нисколько не преувеличивая, можно сказать и так: сегодня они прикрывают собой амбразуры.

Пандемия камня на камне не оставила от утверждений ортодоксальной части либералов о том, будто безграничная свобода индивида и есть магистральное направление нашего развития. Теперь, более чем когда бы то ни было, очевидно: мы опутаны несвободой – несвободой выживания. Даже маленькое послабление себе не носить маску может стоить десятков и сотен потерянных жизней. Поэтому не пещерный индивидуализм, а просвещённый, жертвенный альтруизм – наше спасение.

За нынешним самопожертвованием медицинских коллективов видятся оживающие традиции великих медиков. Илья Ильич Мечников, появившийся на свет в 1845 году в скромном имении в Харьковской губернии, в их первых рядах. Мечников-учёный как бы повторил весь путь биологической эволюции: начав с изучения одноклеточных, он переключился на беспозвоночных, а затем – на высших животных и человека. На каждом этапе научной деятельности он оставлял впечатляюще зримые следы. Остановимся лишь на том достижении, которое вознаграждено Нобелевской премией. Теперь, когда корабль человечества на полном ходу столкнулся с коронавирусом и в авральном режиме вынужден заделывать пробоины, ясно, что нужен новый инструмент, способный предотвратить большие и малые аварии. Средства массовой информации, ученые мужи затрубили о необходимости вакцины, которая бы делала человеческий организм невосприимчивым к этому заболеванию.

 Сложнейшая, конечно, задача. Вакцинацию использовали давно и кое-чего добивались еще до Мечникова. Например, во всех странах Нового и Старого света часто свирепствовала оспа. Во Франции в XVIII веке, когда полиция объявляла кого-нибудь в розыск, в качестве особой приметы указывалось: «Знаков оспы не имеет»... В это время в России от болезни умирал каждый седьмой ребенок. В 1730 году она свела в могилу четырнадцатилетнего императора Петра II. Перенес хворобу и Петр III – еще до того как стал императором. Во времена Екатерины Великой против оспы применяли так называемую вариоляцию. Суть её в том, что из оспинки выздоравливающего больного брали гной, смачивали в нём ниточку, а потом эту самую ниточку протягивали под надрезанной кожей прививаемого.

Странный вроде бы способ лечения пациента целенаправленным заражением его болезнью приводил, однако, к положительным результатам. Екатерина II, оспы как огня боявшаяся, пошла на риск, решив подвергнуть испытанию не кого-нибудь, а себя. Выписанный из Англии врач провёл вариоляцию, и она была успешной. Новшество нашло приверженцев в свите царицы, было проэкзаменовано на её сыне. В то время как россияне делали прививки, французский король Людовик XV умер от оспы. Какое варварство, сказала Екатерина горделиво, наука позволяет лечить эту болезнь. Она заявляла, что примером своим стремилась спасти подданных от смерти, ведь пастырь в ответе за своих овец. Во славу императрицы слагали оды, выпустили памятную медаль с надписью «Собою подала пример».

Но этот метод лечения был весьма и весьма опасным, нередко чреватым смертельным исходом. Даже много лет спустя, в 1826 году, Николай I вынужден был учредить специальную медаль «За прививание оспы» в золотом и серебряном исполнении. А ведь оспа была не единственным инфекционным заболеванием, которое буквально косило людей. Шаг за шагом учёные, естествоиспытатели буквально ощупью, методом проб и ошибок, продвигались вперед. Мечников, его сторонники и сподвижники, создав сравнительную патологию воспаления и фагоцитарную теорию иммунитета, указали направления поисков.

 Согласно этой теории болезнь рассматривается как борьба между её агентами – поступившими извне микробами – и защитными клетками (фагоцитами) самого организма. Излечение будет означать победу фагоцитов, а воспалительная реакция является признаком их действия, достаточного для отражения атаки микробов. Защитные клетки способны не только участвовать в фагоцитозе, двигаться к чужеродному организму, уничтожать его, секретировать биологически активные вещества, но и перерабатывать антиген, а затем предоставлять его специальным иммунокомпетентным клеткам. Эти клетки «запоминают» представленный антиген, чтобы при повторном его попадании суметь ответить должным образом. В результате фагоцитоза не только уничтожается чужеродный организму биологический объект, но и происходит распознавание его антигенов для дальнейшего запуска иммунных реакций и реакций воспаления. Запускают механизм с помощью вакцинации – искусственного введения в организм агентов, которые напоминают вызывающий заболевание микроорганизм и часто производятся из ослабленных или убитых форм микроба, его токсинов или одного из его поверхностных белков. Иначе говоря, речь идет об иммунитете, о возможности корректировать его.

Было бы наивно полагать, что за открытием последовали только овации учёного мира. За него пришлось бороться два десятка лет. Кто знает, как бы сложилась судьба новации, если бы не бойцовский характер Ильи Ильича. Он будто с детства интуитивно чувствовал свою стезю и решительно уходил от всего, что не отвечало его темпераменту, наклонностям и способностям. Он не хотел быть вторым – только первым! Стихи? Не моё. Сочинение пьес? Не моё. Благосклонно относился только к музыке и, по утверждениям специалистов, мог бы стать неординарным музыкантом. Просто неординарным он быть не хотел, он хотел быть выдающимся, но чувствовал, что эту музыкальную вершину не взять. Поэтому до последних дней оставался верен музыке как любитель.

А вот с подачи студента, прибывшего в имение лечить домочадцев, что называется, с первого взгляда влюбился в ботанику и – шире – в естественные науки. В харьковской гимназии штудировал научные труды прямо на уроках. Однажды его засёк учитель закона божьего. Батюшка хотел было разразиться тирадой о каре божьей, которая падет на голову негодника, развращающего себя пошлым романом вместо того, чтобы зубрить деяния апостолов. Нетрудно представить, как вытянулось лицо педагога, когда на обложке книги он прочитал: «Людвиг Радлькофер «О телах, содержащих кристаллы протеина»». Нравоучительная тирада застряла в батюшкином горле. Он повертел книгу, молча вернул её и старался больше не смотреть в сторону странного гимназиста – словом, взял грех на душу, пишет автор книги «Мечников» С.Резник.

Впрочем, и после гимназии Илья Ильич не позволял себе расслабиться. За два года вместо четырех экстерном с отличием окончил естественное отделение физико-математического факультета Харьковского университета, быстро прошел все диссертационные лесенки, жадно учился у именитых зарубежных коллег, проводил нескончаемые опыты. В печати начали появляться статьи, в которых он с молодецким задором ниспровергал авторитеты. Даже, было дело, пытался оспорить некоторые выводы самого Дарвина. О Мечникове заговорили. В немалой степени еще и потому, что, не представляя жизнь вне науки, он не представлял себя и без дорогих сердцу людей, ради которых был способен на самопожертвование. Вспомним две перипетии. Илья Ильич, вроде бы человек расчётливый, долго и осмотрительно выбирал суженую. Но холодный рассудок, как правило, пасует перед костром любви. И когда он вспыхнул, Мечникова не остановили возражения матушки, жаждавшей невестку родовитую, с приданым в виде поместий и счетов банке. Более того, суженая, Людмила Васильевна Федорович, страдала чахоткой. Илья Ильич повёл невесту под венец даже тогда, когда она уже самостоятельно не могла передвигаться. Вспоминал: «Она была до того слаба, что её нужно было нести на стуле в церковь, в которой мы венчались».

 Четыре года лучшие врачи боролись за жизнь Федорович. Четыре года почти безвыездно она находилась за границей, на что уходило почти всё, что зарабатывал Илья Ильич. Не помогло. Когда жены не стало, в отчаянии схватился за морфий. Доза оказалась слишком большой, Мечникова вырвало, прежде чем яд всосался в кровь, и только поэтому он остался жив.

Через несколько лет Мечников вновь женился – на Ольге Николаевне Белокопытовой. Первую невесту нёс в церковь на стуле, вторую, шутили, едва ни не в люльке. Брак был неравным: жениху 30, невесте – 15. «Боже, она совсем дитя», – шептались любители поглазеть на церемонию бракосочетания. Ольга Николаевна позже писала, что «совершенно не могла понять, как он, такой умный и ученый, женится на ничтожной девчонке». Глубокие чувства не спрашивают у разума, как быть, они ведут разум за собой. Неординарная ситуация повторилась и со второй женой: её сразил возвратный тиф. И тогда Мечников в здравом уме и трезвой памяти прививает тиф себе… На этот раз счастье улыбнулось обоим: недуг оказался к молодой чете необычайно милостив.

Авторы очерков, эссе, других более объёмных сочинений об Илье Ильиче делятся на два лагеря. Одни утверждают, что прививка – неудавшаяся попытка суицида. По мнению других, Мечников испытывал экспериментальный тифозный «настой» на себе. Конечно, мотивы нашего поведения важны. Но в данном случае кажется важным продемонстрированная способность к поступку, одержимость человека, у которого судьба собиралась отнять самое дорогое.

Эта одержимость побуждала к яростным схваткам с оппонентами – противниками его научных воззрений. В их числе были не зеленые студенты с аспирантами, а мировые светила, среди которых нобелевский лауреат Роберт Кох, открывший возбудителя туберкулеза и создавший лекарство против него. Оппоненты заявляли, что теория Мечникова не только несостоятельна, но и очень вредна: трудно ответить на вопрос, как использовать живые клетки, чтобы лечить болезни.

На фоне нынешних знаний утверждения кажутся абсурдными. Но тогда на них приходилось отвечать. На родине появилось столько недоброжелателей, что пришлось уехать в Париж, к знаменитому Луи Пастеру, одному из основоположников микробиологии и иммунологии. Переубеждать противников надо было не красивыми словами, а фактами, добытыми в ходе экспериментов. То есть каждый раз надо было возвращаться к весьма агрессивной, малоизученной среде, добывать новые и новые сведения, подтверждающие объективность выводов. Добывать, не имея средств современной защиты отвозбудителей сибирской язвы, чумы и других коварных заболеваний. Не было и современных исследовательских инструментов. Впрочем, стоит ли говорить об отсутствии средств защиты, если Мечников испытывал различные опасные «настои» на себе. Подвиг? Подвиг! Не случайно Роберт Кох, много летбывший противником фагоцитарной теории Мечникова, в 1904 году публично, в печати, признал, что ошибался. А в 1908 году Илья Ильич Мечников стал лауреатом Нобелевской премии в области физиологии и медицины, разделив её с выдающимся немецким иммунологом Паулем Эрлихом. К слову сказать, кроме Мечникова этой награды, к сожалению, было удостоено лишь одно отечественное медицинское светило – Иван Петрович Павлов – за работы по физиологии пищеварения (1904 год).

А разве не подвиг – обрести целую когорту последователей, которые часто приезжали в Париж никем, а уезжали признанными учёными? Вот вам пример – Владимир Хавкин. Факт первый. В 1884 году в родном Новороссийском университете (ныне Одесском) Хавкин получил кандидатское звание, но – как «стороннее лицо». Иными словами, экстерном: отчислен за участие в борьбе за «народное счастье». С помощью учителя, Ильи Ильича Мечникова, приват-доцент Хавкин устроился в Институт Пастера в Париже на вакантное место помощника библиотекаря. Неважно, что жалованье мизерно. Главное – библиотека примыкает к лаборатории, где можно работать сколько душе угодно.

 Факт второй. После долгих упорных трудов была получена первая облегченная болезнетворная сыворотка Хавкина – противохолерная вакцина. Предстояло доказать лечебные свойства вакцины – публично продемонстрировать несомненный положительный результат. Малейшая ошибка вела к летальному исходу. Подвергать смертельной опасности чью-либо жизнь Владимир не мог. И Хавкин испытывает препарат на себе, а только потом – на товарищах-народовольцах, укрывающихся в Париже от преследований за революционную деятельность в России.

Факт третий. Когда в британской Индии в 1893 году в очередной раз разгулялась эпидемия холеры, Лондон предложил учёному отправиться в Индию в качестве государственного бактериолога. Владимир принял предложение. Проводя вакцинацию, доктор «странствовал» от деревни к деревне, а вызвать доверие у местной сплошь неграмотной публики он мог одним: снимал сюртук и всаживал шприц себе в живот. За два года смертность в охваченных эпидемией районах снизилась на три четверти.

 Факт четвертый. Осенью 1896 года в Бомбей пришла чума. Хавкин срочно перебирается из Калькутты в крупнейший индийский порт. В Старом городе, в сохранившейся со времен португальского владычества резиденции губернатора, за три месяца получил противочумную вакцину, изобретенную Пастером, и 10 января 1897 года испытал её на себе. Этот день стал днём рождения Индийского национального института имени «махатмы Хапкина». Начав путь в Бомбее, противочумная вакцина Хавкина получила распространение во всём мире. За сорок лет были привиты – и тем самым спасены более тридцати пяти миллионов человек.

Впечатляет? Автора этих строк – да! Долго ждал, как поведут себя наши нынешние медицинские светила в неординарной обстановке. И вот в одном из телевизионных интервью руководитель Научно- исследовательского центра эпидемиологии и микробиологии имени Н.Ф. Гамалея (Москва), рассказывая о поисках вакцины против хвори, сообщил, что некоторые сотрудники испытали полученный перспективный противовирусный материал на себе. Заметим, что Николай Федорович Гамалея – тоже ученик Мечникова, строптивый его последователь. В 1888 году он предложил защищаться от холеры мертвыми холерными бациллами. А в доказательство теории принял смертельный коктейль вместе с женой.

Как видим, добрые традиции отечественной медицины живы. Буквально на днях в интернете появилось сообщение, что британские специалисты в области вирусологии высоко оценили действенность разработки института – вакцины «Спутник V». Подчёркивается: благодаря использованию в качестве основы аденовируса человека она может формировать более устойчивый иммунитет, чем созданная в Оксфорде по подобной технологии вакцина на основе аденовируса шимпанзе. Сейчас препарат тестируют на третьей фазе клинических исследований в Белоруссии, ОАЭ, Венесуэле и ряде других стран. Заявки на приобретение свыше 1,2 миллиарда доз "Спутника V" подало более 50 государств. Вакцину для поставок на зарубежные рынки будут производить наши международные партнёры в Индии, Бразилии, Китае, Южной Корее и других странах. На подходе – ещё две отечественные вакцины.

Исаак Ньютон однажды сказал: «Если я сумел заглянуть дальше других, то это только потому, что стоял на плечах гигантов». Мы тоже стоим на плечах гигантов, а значит рано или поздно «заглянем дальше других». Факел нашей жизни не у тех, кто в поисках абсолютной свободы убегает от общества, а у тех, кто спешит навстречу ему.