Владимир КОЗЛОВ. И ОТ ПОЖАРА НИКУДА НЕ ДЕТЬСЯ… Стихи

 

Владимир КОЗЛОВ

И ОТ ПОЖАРА НИКУДА НЕ ДЕТЬСЯ…

 

* * *

Жизнь кажется незыблемой,

Как пруд в лесной глуши.

Жизнь кажется незыблемой.

И некуда спешить.

 

Гуляй неторопливо.

Влюбляйся не спеша.

Приливы и отливы.

Бессмертная душа.

 

Вот зеркало.

                  Ах, зеркало!

Морщинки возле глаз.

Показывает зеркало

Вас в профиль и анфас.

 

Жизнь кажется незыблемой,

Как пруд в лесной глуши.

Жизнь кажется незыблемой.

И некуда спешить...

 

Но созревает яблоко

И к почве ветку гнёт.

Держись, не падай, яблоко! –

Не упадёт!

 

* * *

Мой пращур, канувший во тьму,

Живёт себе до нашей эры.

Живёт без страха и без веры.

Живёт. Не должен никому.

 

Он воду пьёт из родника.

И на костре бизона жарит.

И по ночам по звёздам шарит

Его тяжёлая рука.

 

* * *

Оставил нам снимки фотограф Булла,

Чтоб знали о жизни, что раньше была.

 

Вот смотрят на нас из немыслимых далей

Все те, кого мы никогда б не видали.

 

Светлы и улыбчивы юные лица

Всех тех, кто пришёл безоглядно влюбиться.

 

Они на лужайке под солнцем палящим

Всем сердцем, всей кровью живут настоящим.

 

Они через сотню немыслимых лет

С оказией шлют нам горячий привет.

 

* * *

Январь был тёплым и сырым.

На полночь он весну назначил.

Февраль же всё переиначил.

Неважно, что он шёл вторым.

Он воду в камень превратил.

Метелью окна занавесил.

Воздвиг сугробы мягче кресел.

Прохожих в шубы нарядил.

Он словно говорил: друзья,

Порядок должен быть незыблем!

Порядок должен быть незыблем:

Вот это – можно, то – нельзя.

Был восстановлен ход времён.

Задушен хаос был в зачатке.

И на засвеченной сетчатке –

В пуху и перьях небосклон.

 

* * *

Ещё идут сражения.

И не пропал азарт.

Ещё ведут сражения

Февраль и Март.

 

Снег тает и не тает.

Летит, свистит, кружа.

Осколок льда блистает,

Как лезвие ножа.

 

Пристрастными арбитрами –

Вороны в вышине.

Орбитами, орбитами –

К весне, к весне.

 

Предательство, предательство!

Февраль рычит, ревёт.

Воронам за предательство

Он перья мнёт и рвёт.

 

Звенят, звенят бубенчики:

Предтечей вешних вод

То ручейки-разведчики –

Вперёд, вперёд!

 

Орут вороны драные.

Стоит над полем гвалт.

Зализывает раны,

Но побеждает Март.

 

Сосульки обречённые

Свисают с мокрых крыш.

И березняк смущённый

От солнца бел и рыж.

 

* * *

Я жду приезда Снежной Королевы.

Я на окно замёрзшее дышу.

Я жду приезда Нежной Королевы.

Я у окна стою и не дышу.

 

Она стирает свой пуховичок

Два раза в месяц в порошке белейшем.

Она считает, что пуховичок

У Королевы должен быть чистейшим.

 

И кружевное нижнее бельё

Она стирает до седьмого пота.

Совсем не королевская работа

Стирать до пота нижнее бельё.

 

Она всегда, как зимний день, чиста.

Вся до единой складочки промыта.

Промыты щёткой все места открытые

И мягкой губкой – тайные места.

 

Я жду приезда Снежной Королевы.

Я на окно замёрзшее дышу.

Я жду приезда Нежной Королевы.

Я у окна стою и не дышу.

 

* * *

Носатая красавица, ты чья?

Кто спит с тобой, под одеялом гладит?

В глазах – прохлада вешнего ручья.

А щёки – знойный блеск атласной глади.

 

Поджарой гончей строгий экстерьер.

В плечах – узка, а в талии – тонка.

Растрёпанная прядка у виска.

И благородство княжеских манер.

 

Вся – тайна. Вся – избыток. Вся – на «вы».

Вся – в чёрном, облепившем, обречённом.

Иду, не поднимая головы,

И чую запах самки утончённый.

 

* * *

Когда под слоем старой штукатурки

Вдруг обнаружат красочную фреску,

Где люди в золотящихся одеждах

Пьют молодое терпкое вино,

Рабочие в промасленных спецовках

В кружок садятся, долго, молча курят,

В кружок садятся, долго, молча курят,

И словно обгорают их сердца.

Так флирт безгрешный, трепетно-воздушный,

Весь сотканный из поцелуев,

Из вздохов и прикосновений,

Вдруг осыпается в одно мгновенье,

И проступает тонкий лик Любви,

И обгорают два безгрешных сердца,

И от пожара никуда не деться,

И проступает на устах молитва,

Как фреска из неведомых времён.

 

* * *

И вот состарился палач,

Весь высох, поседел.

И вот состарился палач,

И отошёл от дел.

 

Пьёт сладкий чай, жуёт калач,

Глядит в окно палач.

Заката вывешен кумач.

Метели слышен плач.

 

Срубил он множество голов,

А сам вот жив-здоров.

Был век суров, был век жесток.

И всяк знал свой шесток.

 

* * *

Неродившиеся дети

Смотрят издали спокойно.

Надвигаются столетья

Как бушующие волны.

Плот разбит.

На мокрых брёвнах

Пляшет

океанский ветер…

Доплывём!

Дойдём!

Осилим

всё на свете!

Ждите, дети!

Мы увидим вас –

бегущих,

Первым снегом

запорошенных…

Вы – как ветер –

из грядущего,

Мы навстречу вам и –

в прошлое…

 

* * *

                                      С.Эфрону

Какие страсти здесь кипели,

Какие были здесь бои!

Над мостовыми пули пели

И рвали серые шинели,

И застревали в тёплом теле,

И капли красные текли.

 

На Поварской и на Тверской

Сходились в схватке рукопашной.

Глаза и души – нараспашку

На Поварской и на Тверской.

 

Война, пришедшая в Москву,

В столицу, в сердце, в сердцевину,

Стреляла в грудь, стреляла в спину,

Прикладывала ствол к виску.

 

Иду по тихой Поварской,

Где юный был корнет подстрелен,

И сердце полнится тоской

По тем, кто молод был и зелен,

Кто ел и пил, кто был да сплыл,

Кто семена вражды посеял,

Кто век свой по ветру развеял,

Кто век свой вывел на распыл.

 

БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ                         

1.

Холмские ворота Брестской крепости.

Мост через коричневую речку.

Солнце над деревьями горит.

– Извините, как названье речки?

– Мухавец, – девица говорит.

В женский монастырь спешит девица

За родных и близких помолиться.

Я смотрю на заросли, на воды,

Я считаю прожитые годы.

Здесь, в траве, на берегах реки,

Утром смерть нашли штурмовики.

Бил свинец сквозь узкие бойницы

Так, что не нужны уже больницы,

Так, что не нужны госпиталя!

Вдоволь крови напилась земля.

 

2.

Молодой экскурсовод в нежно-розовой рубахе

Обаятелен, улыбчив, длиннорук и длинноног.

Очень мило, очень ладно, очень сдержанно и складно

Он рассказывает людям в память впаянный урок.

Вот гранаты. Вот патроны. Это всё для обороны.

Вот река, а вот каналы. Вот истории анналы.

Обручальное колечко на его руке горит.

Жизнь сгорает словно свечка, словно свечечка горит.

Здесь солдаты бились насмерть. Плавилась земная твердь.

Здесь и жить взахлёб хотелось и хотелось умереть.

Грязный, потный и небритый, в провонявшей гимнастёрке,

Поднимался из развалин очень юный командир,

Поднимался, спотыкался, нецензурно выражался

И дырявил меткой пулей пыльный вражеский мундир.

Нет, подробностей не надо! Это может вызвать спазмы.

Это может вызвать приступ дурноты и тошноты.

Лучше трубы и литавры. И высокие котурны.

И подрезанные ровно ароматные цветы.

 

* * *

Пьёт из фляжки солдат,

Пьёт прохладную воду,

Пьёт прозрачную воду

Сорок первого года.

 

Чёрен, грязен солдат.

Отступал от границы.

И теперь у криницы

Пьёт – не может напиться.

 

По нему сгоряча

Били все огнемёты,

Били все пулемёты,

Били все самолёты.

 

На него сгоряча

Танки лязгали сталью.

Про него бледный Сталин

Комиссарам кричал.

 

Чёрен, грязен солдат.

Отступал от границы.

Пьёт из фляжки солдат –

И не может напиться.

 

* * *

Мы этого не видели.

Не слышали тот вой.

Я записал на видео

Атаку под Москвой.

 

Деревьев чёрных кружево.

Избушек серых ряд.

Засыпало, завьюжило

Молоденьких солдат.

 

Вначале – перебежками.

И – в снег с разбега, в снег.

Зима хрустит орешками –

Стреляет в белый свет.

 

Вначале – перебежками.

Потом – бегом, бегом.

Вот командир замешкался

И сунулся ничком.

 

Назад, назад мотаю я –

И снова он бежит.

За Родину и Сталина

Не ранен, не убит.

 

Не видно пули росчерка.

Но вновь замедлен бег.

Ничком – и вновь в снегу щека.

И вновь окончен век.

 

Но видимо-невидимо

Бойцов среди равнин.

Возьмут деревню, видимо…

Назад мотаю видео,

Чтоб ожил командир.

 

Пускай поднимет, поведёт

Он вновь продрогший взвод.

Пускай полмига поживёт,

Не веря в свой исход.

 

* * *

Был человек

Высок, плечист,

Но срок его истёк.

В анкетный превратился лист,

Вот устье, вот исток.

Учился, в школе проходил

Основы бытия.

Основы бытия, битья

И кройки, и шитья.

Он бил наотмашь,

В душу бил,

Дела кроил и шил.

Немало душ он загубил

И по ветру пустил.

На фото он и свеж, и бодр,

И исподлобья взгляд,

Но больше не поднять топор

И не прийти назад.

Анкету в папку я кладу,

Тесёмки – в узелок.

Я запираю в сейф беду

На цифровой замок.