Сергей ЧЕРНОВ. ОСЕНЬ, или Вольное переосмысление законов природы. Рассказ

 

Сергей ЧЕРНОВ

ОСЕНЬ, или

Вольное переосмысление законов природы

 

Циклы. Циклы правят миром…

 

* * *

Ярошенко затушил сигарету, втоптав её в грязные доски крыльца.

– Эй! – крикнул кто-то. – В сторону!

Он прижался к перилам.

Двое мужчин вынесли из дома носилки. На носилках… да… тело, труп. Нечто бесформенное, прикрытое занавеской. Из-под занавески, начиная от щиколотки, торчали ноги – толстые, опухшие, восково-жёлтого цвета. На левой – рваный тапок, вот-вот соскочит.

– Куда? – спросил несший спереди. Лицо его покрывала густая щетина, и морщины были на нём точно заросшие овраги.

– В машину, умник.

 Кучка зевак, стоявшая у забора, зашевелилась. Некоторые о чём-то перешёптывались. Некоторые вытирали сухие глаза. Бородатый мужчина в джинсовой куртке кашлянул и громко заметил: «Опять чернеет! На дождь!».

Ярошенко всё стоял, прижимаясь к перилам, как самоубийца на мосту. На небе и впрямь собирались тучи. Похолодало. Изо рта вырывались бледные клубочки пара.

Из полутьмы коридора появился участковый – низенький, с дряблыми щеками. Круги под глазами, как годовые кольца, указывали на возраст, переведённый в количество выкуренных сигарет. Он тяжело дышал – будто издыхающая псина. Как знал Ярошенко, он дышал так всегда.

– Ну?

– Ножевых – тринадцать штук, – сообщил участковый низким голосом (Жданов – так, кажется, его звали). – И живот вспорот… – сдавленно, точно тошнота подступила к горлу.

– Знаю! Кто она? Чем занималась и почему?.. Зверство!

– Её тут каждый… Гнала! И как! Всё село травилось.

– И ты? – Для Ярошенко, в общем-то, было всё равно… Эта головная боль!.. Третий день одна и та же, будто голову сдавили в тисках. И насморк…

– Ещё чего! Лучше заплатить дороже…

Ярошенко, массируя виски, оторвался от перил.

– По паспорту: Крылова Анна Леоновна, тысяча девятьсот тридцать второго… («Как страшно, – подумал Ярошенко. – Как страшно, когда у кучи изрубленного мяса, которую только что пронесли мимо, есть имя, фамилия») Детей нет. Прописана: улица Столовая, 95…

– За самогон… Или за деньги… Алкаши, черт бы их! Что украли? Деньги?

Жданов топтался с ноги на ногу; смотрел куда-то мимо, на полупустую, заросшую сухим бурьяном улицу.

Ярошенко проследил за направлением его взгляда. Тело давно погрузили в «буханку». Человек с небритым лицом возился с задними дверьми. Остальные курили. Соседи разошлись, лишь перед калиткой стояла женщина с заплаканным лицом. Первое… действительно первое взволнованное лицо и единственные настоящие слёзы. Сад был янтарно-жёлтым от опавших листьев. Две кривые груши казались чем-то мерзким, противоестественным в этом саду.

– Ну? Деньги?

– Мы не нашли. Если и были – немного. Она не работала. Пенсия – сами знаете… Самогон не брали последнее время. Теперь «палёнку» и в ларьке купить можно, из-под полы. Дешевле… Родственников нет.

Ярошенко спустился на пару ступенек, оглядел дом. Ветхое строение – чёрные, как земляная корка, доски с пятнами синей краски. Железная крыша. Покосившиеся рамы. Фундамент? Дом, казалось, врос в землю. Жильё для тех, кто никому не нужен. И тех, кому никто не нужен.

– Да и не грабили её… – совсем тихо сказал Жданов, подходя к Ярошенко.

– Да?

Казалось, участковому стало трудно говорить. Он открывал рот и тут же, морщась, закрывал его. Лоб прорезали глубокие морщины.

– Ну? – вяло поторопил Ярошенко. Голова болит. «Аспирину бы… В аптечке поискать?».

– М-м-м… В общем… К ней не ходил никто… в последнее время. И она… Характер у неё был! Обматерить могла… В луже крови – след. И вещи разбросаны. Как разбросаны? В ящиках не рылись. Стол опрокинут, телевизор разбит. Натоптали – следы эти, кровавые, по всему дому. Вода в ведре красная – видно, руки мыли. У них одежда в крови должна быть… Отпечатки должны быть… 

«Акт ещё!.. Какой из меня работник сегодня? Акт составлять…».

Ярошенко махнул рукой:

– Пока криминалист... Пока пальчики снимут. Пока то, сё… Сличать с кем? Всё село обкатывать?

– Найдем с кем. Свидетель есть.

Глаза Ярошенко расширились. Он удержал себя, чтоб не ткнуть кулаком в грудь Жданову.

– И ты молчишь! – Следователь почувствовал, как волна боли прокатилась по черепу. Он смягчил тон: – В твоих же интересах... Кто свидетель? Где?

Жданов показал рукой.

Та самая женщина. Красное болоньевое пальто. Заплаканное лицо. Что-то кавказское, нос с горбинкой. На верхней губе – тёмный пушок, почти усы. На вид лет сорок… Ярошенко знал, что должен подойти, допросить, «Явитесь такого-то, такого…». Но остался на месте. Пускай Жданов занимается. Дебильное преступление… И благодарности не заработаешь. Кому это надо? Кому вообще эта бабка нужна? Бомжи… Будто дел у нас мало. С Ершовым поговорить надо. «Глухарь»... Тошнит уже от работы. И голова… Погода сопливая. Машину надо бы отремонтировать, поворотник что-то… Кто труп нашёл, интересно? За горло его взять! Или свидетеля этого.

– Она… Она видела… Это дети сделали. Пять человек. Лет по пятнадцать-четырнадцать. Девушка с ними – тоже школьница. Одеты хорошо. Корову загоняла, смотрит: идут. Темно было, но она ясно видела… Они дорогу под ногами… из телефонов… и друг на друга светили. Говорит, серьёзные были. Один только смеялся. И – к дому прямиком... Вошли не стучась. Дверь толкнули и вошли.

Ярошенко чувствовал… пустоту. Ведь правда: след в луже крови где-то тридцать девятого размера. Дети! Не первый случай… И хотя по долгу службы Ярошенко должен был сомневаться, но – не мог. Он видел своими глазами кровь и вспоротый живот. Он ещё не знал всех составляющих, но опыт, опыт!.. Невиданная жестокость! Когда он стоял над телом, нечто внутри его черепной коробке твердило: «Не всё так просто. Не всё! И ты знаешь это!». Верно – Крылову не грабили. Её убивали! Чтоб… чтоб показать свою силу. Потому что для них это было «круто»… Потому что она никому не была нужна. Всем на неё наплевать… Четырнадцать-пятнадцать лет! Это похоже на правду… О Боже, это и есть правда!.. Школьники! Тринадцать ножевых и вспоротый живот…

– Ей интересно стало. Сами знаете этих баб… Соседка – вон её дом. Корову загнала – и к калитке. Стояла, глядела… Окна грязные. Да и криков вроде не было… громких. Пацаны там долго торчали… Эту Крылову не любил никто.

Несмотря на холод, Ярошенко пробил пот. Господи, что творится…

– Милицию вызвала утром. У неё сын больной. Да и корову доить надо.

– Так она это… видела? – Следователь не узнал собственный голос. Он обернулся, поискал глазами женщину с заплаканным лицом. Но её уже не было. И почему? Какое право она имела плакать?

«Нет, – понял Ярошенко. – Она плакала не по соседке. Человеческая чёрствость не позволяет плакать по другим. У неё хватило ума понять, что, может быть, когда-нибудь – через неделю, месяц, год, когда она никому не будет нужна, – кто-то придёт и к ней. Те же пять человек. Те же школьники. Хорошо одетые школьники».

Ярошенко перевёл взгляд на Жданова и только сейчас заметил, как мертво его лицо. Кожа была до отвращения дряблой. Схвати за неё, потяни – она сползёт куском жёлтой тряпки. В глазах – чудовищная усталость. Усталость от мира. Усталость от собственного существования.

– Так она видела… Она знает, кто… – голос Ярошенко был подобен скрипу ржавых петель.

– Ну да, – с удивлением. – У одного… у отца… три магазина. У другого…

– Где они?! Почему не задержал?! – Ярошенко сорвался на крик. Люди у «буханки» побросали дела и с любопытством смотрели в их сторону, точно глядели милицейский сериал.

– Знаете что! – резко сказал Жданов. – Вы, Геннадий Павлович, из района. Вы уедете. А мне здесь жить! Не моё это дело – за пацанами бегать. Кому нужна эта бабка? Мне лет немало. Я не хочу! Понимаете, не хочу, чтоб каждый встречный-поперечный тыкал мне в спину: «А, это он упрятал наших детей за решётку! Он упрятал моего сына в тюрягу!». Это ваша работа! Поймаете вы этих сопляков или нет – ничего не изменится. А если я приложу руку – каждый будет тыкать мне в спину…

Ярошенко уже не слышал. Новая волна боли оглушила мозг. Он закрыл глаза. Боль, как цунами, наткнулась на берега рассудка, смела города сочувствия, ярости, интереса… Интереса к этому делу. К этой никчемной старухе. К этим детям. Один раз они пришли. Может, больше они не придут? Когда что-то касается детей, любимых богатыми отцами… «С терроризмом надо бороться!». С терроризмом!.. Волна отхлынула, оставив лишь пену безразличия.

Он открыл глаза. Жданов стоял к нему спиной и курил. Серое облачко табачного дыма висело над его головой прогнившим нимбом.

– Геннадий Палыч! – Это был Славик, водитель. – Поедем, а? Криминалиста не будет. Сообщил только что – грипп.

Славик улыбался. Он всегда улыбался. Казалось, ничто не могло сбить улыбку с его лица.

– Сейчас… Слушай, кто это? – Следователь показал на людей, что ещё тёрлись около «буханки».

– Работнички, блин, – ответил Жданов. – Ждут, что вы им нальёте…

– Разгони их к чёртовой матери! Иначе я их рядом с бабкой, на носилки...

Он посмотрел на небо. Чёрные тучи. Солнце казалось бледным размытым пятном. Становилось темно. И тихо. Он отчётливо слышал, как в груди бьётся сердце, точно резиновый мячик стучит по асфальту: бом-бом, бом-бом. Как хорошо! И головная боль прошла. Помимо воли Ярошенко сделал пару шагов, переступил через порог и оказался в тёмном коридоре. В коридоре дома, в котором была убита Крылова Анна Леоновна, тридцать второго года рождения. Убита? Сверху скажут: «Геннадий Ярошенко, не могли бы вы?..». Вот так…

Было темно, но глаза привыкли: открытая дверь давала тусклый свет. По левую руку два красных газовых баллона. По правую – плитка, сковородки, банки. Ярошенко ощутил запах. Запах человеческих отходов. Он прикрыл нос рукой. Почему он не чувствовал его раньше?

«Кровь! Так пахнет кровь! – Для этой мысли не было причин, но он не мог думать иначе. – Когда-то у крови не было запаха, а теперь есть. Это – запах человеческих отходов».

Он остановился перед дверью.

«Распахну её, а там, в луже крови, след тридцать девятого размера. И отпечатков детских, должно быть, полно… А, плевать! Дети? Почему бы и нет? Чем они хуже? Почему в них должно быть меньше зла, чем во взрослых?»

Рядом с дверью был шкаф. Лакированные дверцы. Руки сами потянулись к ручкам. Петли заскрипели… Внутри – Тьма! Целое море Тьмы! Бескрайнее, густое, как нефть. Маслянистые волны лениво вздымаются, угрожают вылиться наружу… Утробное рычанье разносится смрадным ветром. Над чёрными водами – белая тень. Уродливая, сияющая холодным светом, точно фосфоресцирующий скользкий гриб.

«Армия Тьмы уже топчет землю. – Тихий скрипяще-шипящий голос. – Время боли! Время страха! Яд в сердцах… Яд злобы. Яд безразличия! И все боги попраны. И каждый – сам себе бог! Чёрная кровь в гнилых венах… Армия Тьмы уже топчет землю. И нет никого, кто не шёл бы в её рядах!..».

Сердце застыло. Ярошенко протянул руку во Тьму. Пальцы вот-вот коснутся белого сгустка. Вот-вот… Рука коснулась. Схватила! Выдернула наружу… атласное белое платье. Точно пергамент плоти, на котором кто-то поставил кровью свою роспись.

Ярошенко со злостью захлопнул дверцы.

 

* * *

– Ну!? Сейчас дождь хлынет.

Славик накачивал переднее колесо.

– Кто ж знал!

– Слушай, у тебя было, будто в пустой комнате кто-то есть… Только попробуй заржать!

– Угу, – откликнулся водитель, не отрываясь от насоса. – Было… Серьёзно! У меня… в гараже… угол есть… Тёмный… Кажется… как будто там… кто-то… И дыханье… и взгляд… мурашки по коже. Будто… спрашивает… «Достоин ли?»… А чего?.. Не пойму!.. Премии что ли?..

Ярошенко достал платок и громко высморкался.

– О, Геннадий Палыч… Простыли!.. Осень… Погода… Осенью… человек всегда… болеет… Только не чувствует… Витаминов нет… и солнца… Организм слабеет… Депрессия… опять-таки… Фу-у-у… Всё! Садитесь!

Ярошенко залез в кабину. Славик сел за руль, повернул ключ. Мотор взревел. «Буханка» тронулась с места.

Чернильные облака всё набухали и набухали. И через пару мгновений на землю хлынул ливень, превращая дороги и тропы в вязкое месиво.

 

* * *

Циклы. Циклы правят миром. Дни сменяются ночами. Времена года идут друг за другом, как дети у праздничной ёлки: весна – лето – осень – зима – весна… Нет связей прочнее. Великий круговорот! Всё в мире подчинено ему: люди, цивилизации, планеты, миры… Всегда есть Лето и есть Осень. Нет смысла страдать – пройдёт Осень Злобы и Боли, пройдёт Зима Страха и Ненависти. Наступит Весна… Дай-то Бог!

Воронежская область