Пётр МЕЖИНЬШ 
Пётр МЕЖИНЬШ
ПО ЗЕМЛЕ МОРОЗНЫЙ ВСАДНИК СКАЧЕТ…
* * *
Ниспадали огни
с омеднённого шпиля,
С омеднённого шпиля –
на хребтины камней.
Размывая закат,
море волны крушило,
Море волны крушило
на стальной крутизне…
На стальной крутизне
сколько слов не допето,
Сколько слов не допето…
Пена ищет пролом…
Потемнели ветра
и не видно просвета,
И земля без ответа,
лишь звезды уголёк...
Лишь звезды уголёк,
словно призрак янтарный,
Словно призрак янтарный
или выход куда…
Или выход куда –
вдаль за грани удара,
Вдаль за грани удара,
где другая вода…
Где другая вода и другая дорога,
И другая дорога притекает ко мне…
И другие огни ниспадают отлого
С омеднённого шпиля
на хребтины камней.
КОШКА
Была страна…
Вот и всё. Ворошат и таранят
Старый мир,
но для сердца родной…
И мелькнёт за оконным экраном
Чья-то кошка,
метнувшись стрелой…
Все уехали. Кошка осталась.
Здесь кормили её молоком…
Всё искала хозяев, металась, –
А теперь мир летит кувырком…
Вот она сиганула с окошка,
И обрушился старенький дом…
Плачет сердце –
бездомная кошка,
О разрушенном доме своём.
* * *
Рессоры качались, скрипели и пели.
Колёса в булыжник стучали в подскок.
И дикие, в пене, лошадки хрипели,
и охал сиденьем спешащий ездок.
Лошадки умчались, и запахи лета
уже заменяет другая пора,
но всё ещё музыка цоканья где-то,
и нищая скрипка скулит из двора.
И гибкая грация
сходит на камень –
азартно спадают колечки волос...
И поезд вздыхает, сверкая боками,
и пышет, нутром исходя, паровоз.
Всё было и не было –
вроде приснилось –
ходячая музыка, пенье весны,
лохматый точильщик и в искрах точило,
в тени у сараев журчит дровяных.
* * *
Вента. Вентспилс. Верфь и порт.
Каравеллы, бригантины...
Ванты. Согнутые спины –
кинолента давних пор.
Фонари. Ночной шалман.
Стол. Поэт, перо, бумага.
А в углу сидит ватага,
возводящая туман.
У матросов выходной
и веселье перед рейсом,
и шалманщик в рыжих пейсах
наливает по одной...
А в порту гудит причал,
начинается погрузка,
тени тел по сходням узким
в трюмы груз кладут – внавал.
Завтра будет герцог сам...
Капитан готовит флаги...
Завтра к острову Табаго –
путь эскадры по волнам...
* * *
Прислушайся к вьюге, как ветрено рыщут
Снега, раскидав облака по углам.
Послушай, послушай, их белые тыщи
Шныряют везде по верхам и низам!..
Ты, слышишь, рыдает за мглистостью куцей
Задвинутый, сдутый в безудержный сон?
Он хочет идти, но не может проснуться,
Как вьюга его завывающий стон…
Прислушайся, может быть, в звуках отыщешь,
Кто в цвете весеннем поёт по лугам…
Но всё же, но всё же там белые тыщи
Шныряют везде по верхам и низам!
Мне хочется думать о греющем лете,
О ласковых людях – создателях дней…
Но всё ещё, всё же, за окнами ветер,
Табун – по ухабам из диких коней!
Но всё же, но всё же по стёклам снег хлыщет,
По взветренным лицам и по глазам…
Но всё же, но всё же бьют белые тыщи,
Шныряя везде по верхам и низам!..
* * *
Пиноккио – живой сосновый мальчик,
творенье грёз – из пинии смолистой,
игрушка длинноносая – без фальши,
наивности тропа – в коварстве лисьем...
Вздыхают мальвы, виноград – у склона...
Ты не полюбишь сердцем деревянным.
Твоя шептунья, сказка, белодонна
неслышно плачет у Чудес поляны...
О, соле мио, солнце, соле мио!
Огнём камина дней закрыта дверца...
Боюсь, нечаянно, мой Пиня милый,
обжечь тебя своим горящим сердцем...
* * *
Солнечной смолой пропах сосенник,
по стволам стремится к небу медь.
О рябине пел Сергей Есенин,
что не может сердце отогреть.
Да и как согреть, коль сердце плачет
на холодном красном сквозняке.
По земле морозный всадник скачет –
остриё в безжалостной руке,
режет, рубит и стреляет метко...
А в краю лучин, веретена,
есть Есенин – это вам не ветка,
это в мире целая страна.
Редкая страна под небом синим,
каждая в ней буковка жива...
Синие глаза самой России,
нежные, волшебные слова...
* * *
Токарня, ковальня, калильня
и маслянный дух цеховой,
шипенье эмульсии мыльной
и вздохи из мглы паровой...
И наша страна за забором,
вчерашнего детства страна –
в поношенных брата опорках,
и радость – крюшон-лимонад...
Спасибо – стальной и чугунной,
конфорочной и бельевой –
за детство моё и за юность,
за смеха простор зоревой...
Калильня, клепальня, правильня,
и в праздник – оркестр духовой...
Забудь, говорят... Не забылось...
Как свет мотылька золотой...
* * *
Ночь не спит, во мне не спит,
и взволнованные звёзды
по крови плывут небесной;
передумывают думы,
раздувая в сердце пламя,
чтоб наутро солнцем брызнуть,
растворившись в синей сказке...
Ночь, ворочаясь, вздыхает,
каждый миг перебирает:
от сознательного слова,
от истока до потока...
В лунных волосах погоня
за бегущим ветром листьев,
проносящим по аортам
запахи цветенья утра.
В росной свежести сирени
переливы самоцветов.
Этот сад внутри потока,
в сотах ночи вызревает,
и в ключе бурлит, не дремлет,
ночь со дна на звёзды смотрит,
каждый камешек считает...
Как же мне не волноваться,
если ночь во мне не спит.
ИЮНЕНКА
Где-то вдруг аукнется,
где-то вдруг откликнется...
Прилетит июненка
детства моего.
Прилетит хорошая.
прилетит роднуленька,
будет жизнь раскручивать –
пчёлкой луговой.
Солнце улыбается.
Лес и рожь качаются.
Ручеёк весёленький
льётся, говорит.
Ноги на дороженьке
гонят пыль пуховую
к озеру с песчинками,
рыбками на дне.
Рощица взбирается
к облакам улыбчивым,
а потом тропиночка
средь берёз – бегом.
Горка земляничная.
На губах черничина.
Память – лента крутится.
дальше – ничего.
ЛИПА ЦВЕТЁТ
Липа цветёт.
Пчёлы жёлтую музыку пьют.
И кисейная сладкая дрёма
на ресницах поёт ветерком.
Что цветами сказать на ветру,
если лёгкая тонкая власть
волн вступающих
плеском зовёт,
если солнцем пропитанный воздух
росной нежностью лип удивлён,
если вечный ребёнок с утра
измеряет шагами тропу,
если мёдом и свежей зарёй
пахнет радость полёта души?..
Липа цветёт. Липкий сок –
средь жужжащей листвы.
В сотах выси ребячьего сна...
* * *
В озёрном небе – лёд глубин,
моллюсков зыбкие ветра,
размыв огней, созвездий клин,
ершалаимская гора…
И цитры цитрусовых птиц,
цесарок золотых волна.
Непостижимый свет божниц,
и трав извечных письмена…
Босые буквицы судьбы –
земного сына благодать…
Терновых иродов – шипы
и рук умытых тишь да гладь…
* * *
Засветлеет полюшко
За моим окошечком,
Заполощет реченька
Сонный бережок…
Просыпайся, доченька,
Просыпайся, солнышко,
Просыпайся, милая –
Глазоньки открой!..
За росой, за росынькой,
Слышишь, радость, песенку,
Песенку счастливую –
Песенку про жизнь…
Просыпайся, милая,
Улетает ноченька,
Лунная берёзонька
Не шелохнет лист…
Просыпайся, солнышко!..
Засветлеет полюшко,
Заполощет реченька
Сонный бережок…
* * *
Следы уходят вдаль
из памяти прибоя,
Мелодия звучит,
как жизнь звучит сама.
Два мира в ней поют
и о своём – в них каждый.
Верёвкой не связать никак,
различных чувств пути.
И в рижских уголках,
под крышами мелодий –
остатки прежних снов
из давних дальних лет,
но просятся сюда:
мелодия у моря
и шорохи песка
босых былых следов.
И лодка – на песке,
смолой пропахли сети,
и солью на губах
щекочет ветер брызг.
С ладони сдут песок,
и в сердце – боль прибоя
мне музыкой звучит,
звучит, как жизнь сама...
* * *
Я помню дом и запах божьих свеч
над вдохновенным шорохом бумаги
и жестяные капли сонной влаги
в поварне магий воли высших сфер.
Там по ступеням снежной тишины
сходила ночь
к моим бессонным струнам.
И тени шелестели светом лунным,
и взад-вперёд ходили вдоль стены.
ТВОИ ГЛАЗА
Пуста река.
Снега, снега…
Ослепшим
бегом дней
владеет ветер.
Но есть любовь
твоя на свете,
и в душу милые
глядят глаза.
И ночь, и день –
метель, метель,
её мятежный дух
сжигает свечи.
Живёт во мне
твой образ вечный,
как солнца лучики
в твоих глазах.
Костёр зажгу
на берегу,
в метельной музыке –
печаль о лете.
В озноб огня
стучатся ветки,
а сквозь метель
глядят
твои глаза.
Метель встаёт,
метель поёт,
колёса памяти
вихрит и вертит...
Твоя любовь
зовёт и светит,
и говорят со мной
твои глаза.
г. Рига