Андрей ТИМОФЕЕВ. МИХАИЛ ЛОБАНОВ О ХУДОЖЕСТВЕННОМ ОБРАЗЕ. К 95-летию критика, публициста и теоретика литературы

 

Андрей ТИМОФЕЕВ

МИХАИЛ ЛОБАНОВ О ХУДОЖЕСТВЕННОМ ОБРАЗЕ

К 95-летию критика, публициста и теоретика литературы

 

Мы часто воспринимаем литературных критиков прошлого как застывшие фигуры. В памяти остаются две-три мысли или неясный образ. Тогда как их наследие может многое сказать нам не о прошлом, а о настоящем. Обратишься к нему и поймёшь, что велосипед изобретён и что современные проблемы литературного процесса теоретически уже вполне решены.

17 ноября исполнилось бы 95 лет Михаилу Лобанову, критику, публицисту, теоретику литературы, уделявшему большое внимание проблеме художественного образа.

Художественный образ – одна из важнейших эстетических категорий двадцатого века. В России она интересовала сначала символистов (Андрей Белый, Вяч. Иванов), отталкивающихся от потебнианской концепции образа как «внутренней формы слова». Затем формалистов, сводивших значение поэтического образа к приёму, «равному по задаче другим приёмам». В полемике с теми и другими Михаил Бахтин разрабатывал в середине 20-ых годов поэтику, в которой волевая активность автора направлена не на материал (собственно сам язык) и не на формальные приёмы построения текста, а на содержание. Образ понимался Бахтиным как «оформленный момент содержания».

Проблема «художественного образа» вновь оказалась в центре внимания в 60-ых годах. В.В. Кожинов, П.В. Палиевский, Г.Д. Гачев, И.Б. Роднянская и другие крупные исследователи изучали, из каких компонентов состоит образ и как он «работает», как происходит в нём «приращение смысла», через какие трансформации образ проходил в истории. Эти работы в целом были выполнены «в духе» Бахтина: содержательность формы (а значит, неразрывная связь художественного образа с содержанием, а не только с языком или формальным приёмом) в то время была вполне очевидна.

Однако связь «содержательности содержания» с полнокровностью образа полноценно исследована было именно Лобановым (например, в статьях «Образ и схема», «Язык и характер», «Бессильная красота», «Мера художественности» и т.д.). Содержание в учении Лобанова не представляло собой нечто нейтральное, нуждающееся «всего лишь» в воплощении в форме. От «качества» содержания напрямую зависела «мера художественности». Образ оценивался Лобановым не сам по себе и не в смысле решения отдельной эстетической задачи, а по тому, насколько была сконцентрирована в этом образе суть явлений и процессов жизни. Соответственно, если образ содержал в себе лишь указание на явление, можно было говорить о его «интеллектуализации» или «эстетизации».

Лобанов показывал, как сама жизнь концентрируется в «образ». Вот один знакомый вспоминает, как в войну стоял в очереди за хлебом: «выстраивались ещё с вечера, а к утру образовывалась целая цепь. Надо было намертво держаться друг за друга, но очередь обрывалась, отцепившийся человек хватался в испуге не за того, от кого оторвали, а за последнего из хвоста – очередь превращалась в замкнутый круг… мороз, темно, двигались, думая, что очередь приближается, а на самом деле это было кружение впустую вокруг дома». И никакие рассуждения о цене хлеба в войну не заменят страшной наглядности этой картины. А вот дочь говорит своей пожилой матери: «Ты, мама, собирай деньги себе на похороны, на меня не рассчитывай», и никакой роман не добавит ничего нового к характеру этой заботливой дочери. Так ещё даже не в литературе, а в самой жизни возникают вдруг моменты концентрации жизненного содержания – так «рождается» образ.

А далее, уже внутри художественного произведения, вещественность сконцентрированного бытия разрастается от частной детали до целостности. Лобанов показывал это на примерах из произведений студентов Литературного института, классиков и современных ему крупных писателей (Платонова, Пришвина, Леонова и др.) Особенное внимание уделял проблеме «исчерпанности материала»: «не просто обозначение мыслью того содержания, которое таится в ситуации, а как бы перенесение его эквивалента в художественное произведение». Так с одной стороны жизнь кристаллизуется у Лобанова в образ. А с другой стороны художественный образ не просто изображает жизнь, а становится как бы самой жизнью в концентрированном виде.

Почему это важно для нас сейчас?

В современной литературе возрастает интерес к нон-фикшн; по-прежнему большое место занимает «я-проза»; в поэзии завоёвывает (иногда довольно агрессивно) право на существование весьма специфическое явление, связанное с проговариванием травм и т.д. С одной стороны – критика таких текстов вызывает возмущённый отпор: ведь Старобинец и Прилепин «сами всё пережили», а Рымбу «такая несчастная». С другой стороны – нельзя и огульно исключать эти тексты из пространства художественной литературы (оставляя им актуальность, искренность, но сразу отказывая в художественной ценности).

И здесь теория лобановского образа как концентрации бытийного содержания приходит на помощь. Смог автор сказать о своей травме так, чтобы в этих словах «исчерпать» эту часть жизни, смог описываемую действительность «сжать» до её сути в образ – мы будем ценить его как художника. Остался в поле самопрезентации и личного опыта – что ж, кому-то и дневник одноклассницы будет интересен.

В этом смысле и у Старобинец, и у Прилепина, и даже у Рымбу в их автобиографических текстах есть попытки художественной образности. Когда Старобинец рассказывает нам о больничной уборщице, не пустившей беременную героиню в туалет без бахил, она старается воплотить в этом образе суть бездушной отечественной медицины. Когда Прилепин пишет об отце, спасшем ребёнка из проруби ценой своей жизни, он в этом образе пытается показать нам суть деятельности Александра Захарченко на посту главы ДНР. Однако оба говорят не столько о мире, сколько о собственном лирическом герое и его взгляде на мир. В итоге мы не получаем снимок, на котором кристаллизовались явления жизни, а узнаём лишь об особенностях камеры, рассматривающей жизнь сквозь призму жалости к себе. Для Рымбу же жалость к себе вообще является основной действующей силой, бьющимся нервом её стихотворений. А всё, что лирическая героиня видит вокруг себя, это люди, которым есть до нее дело, да и те являются лишь расхожими штампами (государство, родители, незнакомые мужчины, православные батюшки, у которых под рясой погоны, а на рясе кровь и т.д.).

Личный опыт страданий или восприятия тех или иных событий может быть важен и интересен читателю. Просто опыт в данных текстах не концентрируется в образ, а значит – нет здесь и художественной литературы.