Александр МЕДВЕДЕВ. НОВОЕ ГНЕЗДО ФЕНИКСА. О книге стихов Романа Круглова

 

Александр МЕДВЕДЕВ

НОВОЕ ГНЕЗДО ФЕНИКСА

О книге стихов Романа Круглова

Без доли усилия скороговорка реки
Опишет мыски и мостки
И то, что не стоят неловкие слов завитки
Движенья руки.
Роман Круглов
 

Слова – источник заблуждений. Они, слово за слово, – заводят в тупик общих мест, того, о чём слышал, читал, в иллюзию «ну и так далее», где дали собственно быть не может. Поэтому слова – это то, с чем вступает в отношения поэт, его слова относительны, ибо, следуя назначению языка, передаче знаний о вещах, он волей-неволей передаёт нечто как бы сверх того, эмоцию и некую объективность, незамутнённую мгновенной эмоцией. 

Книга стихов Романа Круглова «Двигатель внутреннего сгорания» воспринимается «романом» в виде «дневниковых записей», «рассказов» героя, занятого отсечением условностей, избегающего уловок, добывающего энергию для существования в режиме неразрешимых проблем утончённостью и уточнением смыслового потенциала слова. Автор полагает, что в этом процессе направленность «вовнутрь» естественнее направленности «вовне»: мир – зеркало, куда ни глянь, «В случившемся узнаешь с дрожью / Свои ожившие мечты». Действительно, человеку культуры известно об этом мире, если не всё, то очень многое, отсюда так трудно ему бывает вдохнуть в известные вещи вещественность подлинного знания. Круглов отдаёт себе отчёт, что трудно удивить правдоподобием, скорее, удивишь чем-то буквальным, изъятым из жизни и рассмотренным в неожиданном освещении. Это тоже уловка, но здесь уже дело героя убеждать относительной неожиданностью. Впрочем, герою достаточно собственного удивления поворотами тела, определяющими видение мира.

Мы вдвоём лежим без движения:

Придавил тишины валун.

«Слышь, вернётся она, наверное», –

Шепчет губ моих отражение

В брызгах зеркала на полу.

Ключом «Двигателя внутреннего сгорания» можно назвать тело, оно же цель (telos – греч.), погружаемое в мир отсечённых условностей и уловок, где герой, «живущий в яви и таящийся во сне», становится Гулливером – одержимым самим собой великаном и лилипутом, философом и (само)обманщиком. Раздвоение происходит в самый момент рассказывания: естественное желание комментария грозит приглушением поэтического начала, непреклонность отстранения провоцирует череду интерпретаций, возможно, неожиданных и для героя, и для автора. Параметры тела образа заявлены определённо, но это лишь повод повесить на него мишень и под предлогом точного попадания в неё поразить тело, принудить образ к метаморфозе, чтобы из утки, пронзённой стрелою Ивана-царевича, выскочил заяц.

Превращаюсь в твёрдый кокон

С недобабочкой внутри.

Каплет из поблекших окон

Мёртвая вода зари.

Только тьма не убывает.

Ни ожить, ни околеть.

То, что нас не убивает,

Делает из нас калек.

Образы внешнего мира в «Двигателе внутреннего сгорания» не рассматриваются автором сами по себе, все они осколки зеркала, в которое смотрится герой. 

То, что подлинно, то не прошлое;

Не в мечтах оно, не во сне –

Запредельное, внеположное,

То, что было в тебе и мне,

Растворено ныне и спрятано

В позапрожитом нами дне –

Незапятнанном, незапамятном,

В его небе, земле… воде…

Земля и небо – подоснова переживаний, они место пересечения стихийного порыва, мысли, культуры и живого опыта поэта. Именно опыт – любви, одиночества, боли «пересеченья линий параллельных» – помогает поэту находить художественное применение метаморфозам представлений, вне его зеркало поэта затягивает мутный налёт мастеровитого нарциссизма.

Искушённый в размерах, ритмах и рифмах Роман Круглов придерживается убеждения, что внешние достоинства стихотворения не произведут должного впечатления на читателя в отсутствии искренне высказанного чувства. 
«Двигатель внутреннего сгорания» – книга цельная, но это не выползок, сброшенная змеиная кожа, после которой автор мог бы произнести народное «как змея из кожи уходит, так и я от невзгод уйду» и приступить к написанию новой, – нет, по степени искренности эта книга – «живьём содранная кожа», и, очевидно, потребуется время «залечивания ран».

Тонкая грань отделяет искренность явленной в стихах боли от любования ею. В «И никто, конечно, не поможет. / Да и сам ты этого не ждёшь» угадывается реминисценция «И никто нам не поможет / И не надо помогать» Георгия Иванова. Это даёт повод вспомнить, что чувство гвоздя в сапоге как единственный повод к творческому высказыванию есть нормальное возрастное состояние поэта, которое проходит и поэту открывается высказанная ещё Аристотелем истина, что объект поэзии это люди, совершающие поступки. Формула не столь узка, ведь поступки – это принявшие форму переживания, и они то же творчество, пронизывающее мир, видимая часть жизни, внешнее, дающее пищу внутреннему. 

Книга Круглова – «роман» о переживаниях своеобразной тонкой души, сгорающей, но не лишённой возможности возродиться, готовой, покинув клетку замкнутого тела-образа, увидеть мир в полёте. 

А было хорошо… И всё же

Жизнь – будто где-то вдалеке,

Как проигрыш в наивном сонге

На пустяковом языке,

А я – заслушался… И солнце

Сквозь волосы, и на реке

Слегка рябит, и светлый Павловск

Дрожит в живом черновике.

Песок бежит, как жизнь, сквозь пальцы.

Осталось стёклышко в руке.

Спинозой ли, шлифующим скороговоркой реки увеличительные стёкла, звездочётом, микробиологом или Коровьевым в треснувшем пенсне предстанет в будущем герой Романа Круглова, не столь важно. Вероятно, он уживётся в любом теле, выдержав накал искренности, созданный автором в «Двигателе внутреннего сгорания».