Валентина КОРОСТЕЛЁВА. «ПРОДОЛЖИТЬ КНИГОЮ РУБЦОВА!..». К 85-летию поэта

 

Валентина КОРОСТЕЛЁВА

«ПРОДОЛЖИТЬ КНИГОЮ РУБЦОВА!..»

К 85-летию поэта

 

Два века прошло, как вроде бы отсияла звезда Фёдора Тютчева на небосклоне русской поэзии. И, возможно, многие — особенно среди молодёжи, которой некогда вникать в такие вопросы, — считают именно так. Но эти же молодые охотно напевают «Я буду долго гнать велосипед», или в часы отдыха слушают проникновенное «В горнице моей светло…». То есть хотя бы так, но знают, что жил и такой поэт – Николай Рубцов. А вот те, кого тронули за душу его песни или просто стихи, кто дружен с русской литературой, — явно почувствовали бы связь с поэзией Фёдора Тютчева, о котором, конечно же, слышали в школе:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа —

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа.

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь небесный

Исходил благословляя...

 

А вот рубцовское:

Высокий дуб. Глубокая вода.

Спокойные кругом ложатся тени.

И тихо так, как будто никогда

Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда

Здесь крыши сел не слыхивали грома!

Не встрепенется ветер у пруда,

И на дворе не зашуршит солома,

И редок сонный коростеля крик…

Вернулся я — былое не вернется!

Ну что же? Пусть хоть это остается,

Продлится пусть хотя бы этот миг,

Когда души не трогает беда,

И так спокойно двигаются тени,

И тихо так, как будто никогда

Уже не будет в жизни потрясений,

И всей душой, которую не жаль

Всю потопить в таинственном и милом,

Овладевает светлая печаль,

Как лунный свет овладевает миром.

И там, и тут – стихи о природе. И в то же время – о России. И с какой пронзительностью, нежностью к ней! С ощущением божественной силы надо всем… Какая глубина мысли и чувства в каждой строке!

И Тютчев, и Рубцов росли среди русской природы, впитывая её краски, её сказочность в разные времена года, на всю жизнь запечатлев её драгоценные милые черты, спасавшие душу не раз на непростых дорогах как собственной судьбы, так и России. И не свети Рубцову прекрасная звезда гения Тютчева, ещё неизвестно, как бы повернулась собственная его дорога. Ведь это ему принадлежат такие строки:

...Поздно ночью откроется дверь.

Невеселая будет минута.

У порога я встану, как зверь,

Захотевший любви и уюта.

Он, испивший не только горечь превратностей судьбы, но и боль непонимания, знавший жало сплетни и тиски одиночества, всё-таки выбрал любовь и гармонию, коими была насыщена поэзия Тютчева.

Конечно же, основа поэзии – язык, и оба эти поэта, несмотря на громадную разницу своих социальных корней, впитали его из душевной русской песни, народных былин, сказок, и, естественно, из богатства самой русской литературы, будь то Пушкин для Тютчева или Есенин для Рубцова, не говоря уже и о других замечательных поэтах.

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора:

Весь день стоит как бы хрустальный

И лучезарны вечера.

Где бодрый серп ходил и падал колос,

Теперь уж пусто все: простор везде —

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь,

И льется чистая и тихая лазурь

На отдыхающее поле.

Живопись в поэзии – это признак высочайшего, и скорее всего гениального, — мастерства. И какой глубинный, негромкий голос, идущий к финалу: «И льётся чистая и тихая лазурь / На отдыхающее поле»…

И, конечно же, просится в строку известнейшее рубцовское:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

— Где тут погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу.

Тихо ответили жители:

— Это на том берегу.

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

----------------------------------

…Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

----------------------------------

…С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Первый биограф и зять Тютчева Иван Сергеевич Аксаков отмечал, что Фёдор Иванович в поэзии своей «хранил полную свободу мысли и чувства». Читая стихи Рубцова, словно слышишь и в его адрес эти слова.

…Я так люблю осенний лес,

Над ним — сияние небес,

Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться

И возвратиться в отчий дом,

Чтобы однажды в доме том

Перед дорогою большою

Сказать: — Я был в лесу листом!

Сказать: — Я был в лесу дождем!

Поверьте мне: я чист душою…

Известно, что его творческий кумир Тютчев, работая долгое время за границей, как патриот России остро воспринимал враждебное к ней отношение так называемых «соседей», и… не призывал русское общество отвечать Европе адекватно. Как истинно мудрый человек, он обращался к Пушкину в том числе:

…Но граждан не смущай покою

И блеска не мрачи венца.

Певец! Под царскою парчою

Своей волшебною струною

Смягчай, а не тревожь сердца!

Тютчев понимал и, судя по всему, Рубцов был с ним согласен, что строки, достигающие глуби души читателя, действеннее прямых призывов «скрестить шпаги». И это говорит о несомненном единстве двух поэтов в самых важных вещах.

А вот и весомое подтверждение моих размышлений в лице замечательного критика и публициста Вадима Кожинова: «…И можно с большим основанием утверждать, что любимейшим поэтом Николая Рубцова был совсем уж не «деревенский» Тютчев. Он буквально не расставался с тютчевским томиком, изданным в малой серии «Библиотеки поэта», и ложась спать, клал его под подушку… Этот томик жив: Коля подарил его мне…».

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня...

Тяжело мне, замирают ноги...

Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землёю —

Улетел последний отблеск дня...

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня...

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Никого не могут оставить равнодушными эти строки. Так же, как и не менее любимые, с теми же, почти божественными нотами, – Николая Рубцова:

В минуты музыки печальной

Я представляю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым

Среди погаснувших полей,

И путь без солнца, путь без веры

Гонимых снегом журавлей…

Давно душа блуждать устала

В былой любви, в былом хмелю,

Давно понять пора настала,

Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких —

Попробуй их останови! —

Перекликаясь, плачут скрипки

О желтом плёсе, о любви.

И все равно под небом низким

Я вижу явственно, до слез,

И желтый плес, и голос близкий,

И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время ни при чём…

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

И тут дело вовсе не в самом слове «музыка», а в почти физически ощущаемой мелодии слова, её тайной власти над душой читателя… Поэтому достаточно двух нот, чтобы запелись строки, что и произошло в жизни, как и со многими другими стихами Николая Рубцова. И в этом он мало в чём уступал своему гениальному предшественнику, и имел полное право сказать: «Я — аристократ духа».

Недалёкий окололитературный завсегдатай может и поморщиться: «Этот?.. Вчерашний детдомовец, которого выгоняли из Литинститута, кое-как одевавшийся, долгое время не признаваемый аж самим Евтушенко, — аристократ духа? Не смешите меня…».

Но это – уровень нынешней так называемой массовой культуры: слышали обо всём понемногу и плывут, как последний на реке лёд, не подозревая, какие вечные, истинные глуби остаются за спиной…

И, между прочим, показательный пример, с долей юмора, но отнюдь не поверхностный: легенда говорит, а скорей всего, так и было, что Николай, учась в Литинституте, как-то после особенно «тёплой» встречи с товарищами вышел в коридор общежития и поснимал портреты классиков, а после «беседовал» с ними. А я скажу: имел право! Правда, обошлось ему это боком… (Я училась там в то же время, фактически разговаривала с Николаем, о чём уже рассказывала, и абсолютно верю в этот случай.)

О том, что Рубцов досконально знал, понимал и чувствовал поэзию Тютчева, говорят такие его слова: «Опять оставляю экскурс во французскую поэзию. Перехожу к русской. Тютчев. Он прожил долгую, такую прекрасную, плодотворную жизнь. Он за 72 года своей жизни написал всего двести стихотворений. И все шедевры. До одного. Шедевры лирические: «Есть в осени первоначальной…», «Зима недаром злится…», «Люблю грозу…». И несколько стихов политического содержания. Стихов очень сильных».

И понятно, что не случайно пишется им стихотворение "Приезд Тютчева»:

Он шляпу снял, чтоб поклониться

Старинным русским каланчам…

А после дамы всей столицы

О нём шептались по ночам.

И офицеры в пыльных бурках

Потом судили меж равнин

О том, как в залах Петербурга

Блистал приезжий дворянин.

А он блистал, как сын природы,

Играя взглядом и умом,

Блистал, как летом блещут воды,

Как месяц блещет над холмом!

И сны Венеции прекрасной,

И грустной родины привет —

Все отражалось в слове ясном

И поражало высший свет.

«Блистал, как летом блещут воды,/ Как месяц блещет над холмом!» — может сказать только человек, что постиг истинную суть гения, его значение для русской поэзии.

…Велико, знать, о Русь, твоё значенье!

Мужайся, стой, крепись и одолей!

И кажется, именно эти слова Тютчева продолжены известными рубцовскими: «Россия, Русь! Храни себя, храни!».

Не правда ли, достаточно совпадений – и тематических, и философских, и эмоциональных. Можно и напомнить, что последний сборник, подготовленный Николаем Рубцовым к изданию, назывался «Успокоение», словно поэт предвидел близкий уход из жизни и смирялся с этим… А вот и строки тютчевского стиха под тем же названием, о котором Рубцов не мог не знать.

Когда, что звали мы своим,

Навек от нас ушло

И, как под камнем гробовым,

Нам станет тяжело, —

Пойдем и бросим беглый взгляд

Туда, по склону вод,

Куда стремглав струи спешат,

Куда поток несет.

--------------------------------------------

…И слезы брызнули из глаз —

И видим мы сквозь слез,

Как все, волнуясь и клубясь,

Быстрее понеслось...

Душа впадает в забытье,

И чувствует она,

Что вот уносит и ее

Всесильная волна...

Как в своё время о Есенине, так и о Рубцове, за недолгий жизненный срок взявшем высоты замечательной поэзии, — было много разговоров, что дело только в даре свыше, что серьёзного образования из-за более чем драматической судьбы он и не мог получить, так что просто повезло деревенскому парнишке родиться с золотой ложечкой во рту, как говаривали наши бабушки.

Однако уже в школе он принял близко к сердцу поэзию Сергея Есенина, и конечно же, Алексея Кольцова. Годы учёбы в Литинституте, семинары под руководством известных писателей дали Николаю Рубцову знания не только о русской литературе, но и о законах стихосложения. Естественно, божья искра помогала всё нужное схватывать на лету, оставляя в памяти самое главное: рифмованные строки – это ещё не поэзия…Сборник Тютчева более чем ясно говорил об этом Рубцову, растущему в творческом плане на глазах у всех. И тогда в «минуты музыки», не обязательно печальной, появлялось своё, заветное, неповторимое:

Улетели листья с тополей —

Повторилась в мире неизбежность…

Не жалей ты листья, не жалей,

А жалей любовь мою и нежность!

Пусть деревья голые стоят,

Не кляни ты шумные метели!

Разве в этом кто-то виноват,

Что с деревьев листья улетели?

Уже одно это стихотворение – золотая визитная карточка Рубцова, на которой, я думаю, с удовольствием бы расписался Тютчев. К тому же, имея, можно сказать, под сердцем сборник своего предшественника, классика русской литературы, Николай обязан был стремиться и к его поэтическому уровню.

Как видим, ему это удавалось. Школа поэзии Тютчева для него стоила нескольких институтов, независимо от их престижа. И он имел полное право позднее так сказать об этом:

И я придумывать не стану

Себя особого, Рубцова,

Но я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова!..

И ещё. Чуткие души обоих поэтов, независимо от степени веры в Бога, не сомневались в божественной сущности мироздания — что так или иначе проявлялось в стихах о природе, и не только. Вот тютчевское «Небо бледно-голубое…»:

…Ночью тихо пламенеют

Разноцветные огни —

Очарованные ночи,

Очарованные дни…

----------------------------------

…В этом ласковом сияньи,

В этом небе голубом —

Есть улыбка, есть сознанье,

Есть сочувственный прием.

И святое умиленье

С благодатью чистых слез

К нам сошло, как откровенье —

И во всем отозвалось…

Признание волшебной силы, неподвластной уму, мы видим и в стихах Николая Рубцова, растворяясь уже в его чудодейственной поэзии:

В потемневших лучах горизонта

Я смотрел на окрестности те,

Где узрела душа Ферапонта

Что-то Божье в земной красоте.

И однажды возникли из грезы,

Из молящейся этой души,

Как трава, как вода, как березы,

Диво дивное в русской глуши!

-----------------------------------------

…Неподвижно стояли деревья,

И ромашки белели во мгле,

И казалась мне — эта деревня

Чем-то самым святым на земле…

Оба поэта, два великолепных лирика, отразили своё время, у обоих любовь к России выражалась не громкими словами, не штампованными фразами, не поднадоевшими берёзками, которые в этом не виноваты, — а стихами, где каждая строчка дышит этой самой любовью, порой болью за беды страны, но и неизбывной верой в её достойное будущее. А что ещё для читателя, не потерявшего вкуса к полноценному, живому русскому слову, — может быть дороже, когда душа открыта прекрасным поэтическим откровениям?