Марина МАСЛОВА. «ПОЙМАЙТЕ МНЕ ЛИХОМАНКУ!». Корейская «Чхоёнга» в переводе Анны Ахматовой

 

Марина МАСЛОВА

«ПОЙМАЙТЕ МНЕ ЛИХОМАНКУ!»

Корейская «Чхоёнга» в переводе Анны Ахматовой

 

«Чхоёнга» – средневековая корейская народная обрядовая песня, прославляющая национального героя Чхоёна. В основе драматургического действа её лежит мотив встречи с демоном болезни («бес великий лихорадки») и его изгнания. Статья продолжает серию наблюдений за бытованием указанного мотива в фольклоре и литературе народов мира.

История возникновения и бытования в мировой литературе художественного образа демона-лихоманки исследуется нами на протяжении нескольких лет. Результаты наблюдений изложены в статьях, опубликованных в различных научных изданиях («Ученые записки» Орловского университета, «Вестник» Псковского университета, «Восточнославянская филология» Горловского института иностранных языков, «Сджани» («Размышления») Тбилисского университета и Института грузинской литературы им. Шота Руставели, «Курский текст в поле национальной культуры» Курского университета и др.).

Мы уже рассматривали подробно этимологию образа лихорадки. В корейскую средневековую поэзию он вошёл тем же путём, что и в русскую литературу, как, впрочем, и в литературу других народов, – через письменную фиксацию заклинаний (заговоров), сопровождающих религиозно-магический обряд. На Корейском полуострове собирателями народных обрядовых песен оказались буддийские монахи, существенно повлияв на специфику фольклорного жанра.

В предисловии к сборнику корейской поэзии А.А. Холодович, пригласивший к работе над переводами в качестве поэтического редактора Анну Ахматову, о народных песнях в частности пишет: «В китайских исторических хрониках мы находим описание нравов, обычаев и устного поэтического творчества племен и народов, населявших Корейский полуостров на заре нашей эры. Судя по описаниям, это была календарная обрядовая поэзия, связанная своей тематикой с земледельческим бытом. Более точные сведения мы имеем о корейской поэзии периода образования на Корейском полуострове централизованного государства Силла (VII-X вв.). К VI веку относятся первые попытки корейцев использовать китайские иероглифы для записи слов родного языка. С этого времени корейская поэзия на родном языке перестала быть только устным творчеством. До нас дошло двадцать пять поэтических произведений этого периода. Записанные самым несовершенным способом, они все же дают некоторое представление о характере корейской поэзии того времени» («Корейская классическая поэзия», 1956).

«К сожалению, собирателями песен оказались буддийские монахи, – пишет далее Холодович. – Это сказалось на подборе стихотворений: многие из них содержат мотивы, навеянные буддизмом. И все же ряд произведений имеет явно народный характер. Примером может служить песня "Чхоёнга", которая позже была развернута в своего рода драматическое представление, разыгрывавшееся рядом действующих лиц (сам Чхоён, бес лихорадки, его слуги, хор)».

В корейском народном эпосе, как и в фольклоре славян, отразилось представление о лихорадке как олицетворенном существе демонической природы. Только мужского пола, в отличие от наших лихоманок. Вот с этим демоном и борется национальный герой Чхоён. А поскольку песня обрядовая, религиозная, основным способом противостояния демону болезни является слово, произносимое героем. Ахматова присвоила корейскому литературному тексту легкость славянского фольклора: «Поймайте мне лихоманку», – кричит герой, указывая на «великого беса». При этом в прозаическом варианте корейского сказания о Чхоёне речь идёт о «духе Оспы». Ахматова, видимо, пользовалась уже имеющимся переводом этого сказания (вероятно, того же Холодовича). Он и лёг в основу её собственного вольного переложения «Чхоёнги».

В состав древнего литературного памятника Кореи «История трёх королевств» входит сказание об одном из семи сыновей дракона Восточного моря, последовавшем за князем Хонганом в царство Силла. Звали его Чхоён. Великий князь Хонган дал ему в жены самую красивую девушку своего княжества, но её красота принесла беду. В неё влюбился дух Оспы и, приняв человеческий облик, вошёл в её покои. Заболевание женщины образно передаётся весьма пикантной сценой. Чхоён, вернувшись домой и увидев две пары ног под одеялом супружеской постели, поёт песню, приплясывая, и эта песня прогоняет демона болезни (Корейская мифология).

«Чхоёнга» обычно относится к классической поэзии Кореи раннего средневековья (VII-X вв.). Она переводилась неоднократно (кроме Холодовича её переводила и М.И. Никитина), но известна русскому читателю, на наш взгляд, именно благодаря вольному переводу Анны Ахматовой. Во всяком случае, интернет выдаёт по запросу прежде всего ахматовский перевод (тот самый сборник Холодовича), а уже затем можно отыскать и другие переводы.

Как уже сказано, стихотворение (или «старинное драматизированное песенное действо») «Чхоёнга» представлено в виде драматургической сцены с несколькими действующими лицами: сначала хор прославляет Чхоёна, затем появляется герой и заклинает беса лихорадки, обращаясь к его слугам, потом он поёт свою песню, которая устрашает беса и вынуждает его откупиться от Чхоёна. Оставаясь неподкупным, герой кричит: «Не надо мне сокровищ, поймайте мне лихоманку!» Услышав это, «бес великий лихорадки» бежит прочь.

Для удобства комментария целесообразно привести здесь текст ахматовского перевода полностью:

 

         ЧХОЁНГА

 

Торжественный зачин

В священные годы Силла, в славные годы Силла,

Благоденствие в Поднебесной – по доброте Рахура!

О, отец наш Чхоён!

Если б, как ты, обиды терпеливо сносили люди,

Если б, как ты, обиды терпеливо сносили люди –

Три бедствия, восемь напастей

Сгинули б навсегда!

 

Славословие Чхоёну

Лик и образ отца Чхоёна!

Голова утопает в цветах и склонилась от тяжести этой.

О, как лоб твой велик! – это знак твоего долголетья;

Длинны брови твои, как мохнатые брови шансяна;

Широки твои очи, словно ты на любимую смотришь;

Чутки уши твои, будто целому миру внимаешь,

И румяней твой лик, чем на солнце согревшийся персик.

Ты в раздутые ноздри все пять ароматов вдыхаешь.

И разверсты уста, словно рот твой червонцами полон;

Белоснежные зубы твои, как глазурь или белая яшма;

Подбородок вперед выдается, затем что ты счастлив и славен,

Рамена твои никнут под грузом волшебных сокровищ;

Руки кротко легли, совершивши благие деянья.

Грудь в морщинах являет премудрость свою и отвагу;

Лоно полно твое – ведь владеешь ты всем в преизбытке.

Перетянуты чресла твои ярко-алой повязкой;

Ноги длинны твои, благоденствия мира участник,

И ступни широки оттого, что весь мир исходили.

 

Вопрошание

А и кто такого создал?

А и кто такого создал?

Без иголки и без ниток,

Без иголки и без ниток.

Создал кто отца Чхоёна?

Страшного такого создал?

Все роды – числом двенадцать –

Сотворили нам Чхоёна.

 

Призыв беса лихорадки

Веячжи, Мот и Нонни!

Мне обувь завяжите, –

А то проклятье вам!

 

Песня Чхоёна

По столице под луною

До рассвета прогулял я,

В дом придя, взглянул на ложе,

Вижу там две пары ног.

Две ноги жены любимой.

Ну, а две другие – чьи?

 

Подхват песни

Вот тебя Чхоён увидит

И, как мясо, искрошит.

 

Возглас беса лихорадки

Обещаю я Чхоёну десять тысяч золотых,

Обещаю я Чхоёну семь сокровищ подарить.

 

Возглас Чхоёна

Не надо мне тысячи золотых,

Не надо мне семи сокровищ!

Поймайте мне лихоманку.

 

Восклицание беса лихорадки

О горы, о долы! За тысячу ли

Запрячьте меня от Чхоёна!

 

Так изрек он, умоляя, –

Бес великий лихорадки.

 

Драматургическая структура текста обусловлена его фольклорной природой. Диалоговая композиция была свойственна уже первоисточнику – народному заговору от лихорадки, который, как мы видим по этому примеру, был известен корейскому буддизму так же, как и восточному христианству. В ахматовском переводе присутствует церковнославянская лексика, сообщающая тексту возвышенно-торжественный колорит (рамена, лик, лоно, чресла, уста, разверсты и т.п.), но при этом слышатся и народно-танцевальные ритмические интонации:

А и кто такого создал?

А и кто такого создал?

Без иголки и без ниток,

Без иголки и без ниток.

Тут сразу надо вспомнить методику ахматовского перевода. Она не знала корейского языка. Для перевода «Чхоёнги» пригласила корейских студентов пропеть перед ней народные корейские песни. Cодержание песен улавливала из движений тела и мимики танцующих. Эти наблюдения позволили ей смело интерпретировать обрядовую песню про изгнание беса Чхоёном в соответствии с известными русскими поверьями о лихоманках. Отсюда этот возглас Чхоёна:

Поймайте мне лихоманку!

И подхват хора в стиле устрашающего заклинания:

Вот тебя Чхоён увидит

И, как мясо, искрошит.

Судя по всему, это такой корейский вариант религиозного славянского мотива побиения лихорадок железными прутьями или огненным мечом архангела Михаила.

В смелой замене корейского «великого беса» и «духа оспы» традиционной для фольклора многих христианских народов лихоманкой угадывается, на наш взгляд, отсылка к «Поэтическим воззрениям славян на природу» А.Н. Афанасьева. Вряд ли Анна Ахматова читала специальные труды А.Н. Веселовского и И.Д. Мансветова о девах-лихоманках русских заговоров, но известнейший труд Афанасьева, конечно же, был ей знаком (хотя он и не переиздавался долгое время).

В 22-й главе третьего тома Афанасьева, посвященной разного рода «нечистой силе», имеется подробное изложение особенностей бытования образа лихорадки в верованиях славян в соотнесении с религиозно-мифическими воззрениями других народов. И здесь важен факт, что у финнов, к примеру, демоны болезни представлены мужским архетипом с сохранением принципа родства (родные братья).

Потому Ахматова запросто позволяет себе эту замену: одна из сестёр-лихоманок вместо одного из братьев-демонов.

Ведь корейский «бес великий» мог быть духом любой «моровой язвы» – лихорадки, чумы, холеры, оспы. При переводе произведения из одной культурной системы в другую вполне могли поменяться категории рода и числа. К примеру, в переводах стихотворения грузинской поэтессы конца 18 века монахини Мананы (Зедгенидзе), использующей тот же мотив встречи с демоном болезни, как раз и происходит «расслоение» понятия болезнь на несколько конкретизирующих наименований: в переводе Веры Звягинцевой текст называется «Разговор Мананы с лихорадкой», а в переводах грузинских авторов – то «Спор женщины с горячкой», то «Разговор с малярией».

Как и славянские варианты сказания о лихоманках-трясавицах, корейское сказание начинается со славословия, а затем переходит в фазу заклинания. У славян в этой части текста звучит традиционная церковная молитвенная формула: «во имя Отца, и Сына, и Святого Духа», затем перечисляются имена святых и ангелов, которыми заклинаются «окаянные трясавицы», произносится имя больного, из которого демоны болезни должны «отбежать за три поприща» или на какое-то другое расстояние; а если не «побегут», то заклинатель призовет на них «великого отца Сисиния» и всех тех, кто уже упоминался в сказании, и будут они «бить лихорадок и мучити».

Точно так же в корейской «Чхоёнге» бесу лихорадки звучат угрозы, что если он не послушается и не уйдёт, то его «Чхоён увидит / И, как мясо, искрошит».

В ахматовском тексте заметно постепенное стилевое снижение от торжественного зачина и славословия «отцу Чхоёну» до просторечного слога песенки самого Чхоёна («По столице под луною / До рассвета прогулял я») и стилистически смешанного возгласа беса:

О горы, о долы! За тысячу ли

Запрячьте меня от Чхоёна!

При наличии этого традиционно возвышенного «О!» звучит и сниженное «запрячьте» вместо, скажем, «укройте».

Эта динамика стилистических вибраций позволяет сохранять игровую интонацию песни, оживляет её, приближает к слушателю и зрителю. По этому поводу существует интересное свидетельство:

«Когда Ахматова взялась за переводы с корейского, встал вопрос о размере. Русская и корейская системы стихосложения несоизмеримы. Как быть? …На размер она махнула рукой и просто написала стихи, сообразуясь со смыслом и настроением подлинника. Это был единственно правильный выход» (Пак Г.А. Антология корейской классической поэзии в переводе А.А. Ахматовой).

Ахматова, которая «не имела склонности к экспериментальным, не устоявшимся формам», использовала дольник в переводах из наиболее древней корейской поэзии. Перевод песни «Чхоёнга» специалисты называют полиметрическим.

Современные переводчики с корейского, отмечая весьма вольное обращение Ахматовой с оригиналом, считают достигнутый при этом результат блестящим. По слову одного из комментаторов, рассуждающего о переводах Жовтиса, Гитовича и Ахматовой, тут «размер скачет вслед за корейским оригиналом», и рифма тут «не ночевала», но «дух корейский – зрим». 

Ахматовой удалось, не зная корейского языка, настолько приблизить свой перевод к стихии народного танца, с перебоями ритма и неожиданными вступлениями («А и кто такого создал?»), что текст «Чхоёнги» и сегодня воспринимается драматургически отчётливо и живо, создавая впечатление одновременной родственности его и корейской и русской культуре.

«В своих высказываниях, заметках разных лет Ахматова часто выделяла свои переводы с корейского, говорила об увлечении, с которым она работала над ними. Работа с подстрочниками сопровождалась изучением восточной культуры».

 

Вольное переложение сюжета осуществляется Ахматовой с привлечением корейской национальной поэтической ономастики. Это наименования и имена: Силла, Поднебесная, Рахур, Чхоён, среди которых и имена бесенят: Веячжи, Мот, Нонни. Используется также лексика, которую можно отнести к поэтизмам, более понятным носителям корейской культуры. Так, упоминается некий шансян, слово, о значении которого русскому читателю можно только догадываться. Путём обращения к словарику корейской лексики, иногда помещаемому в сети Интернет после перевода Анны Ахматовой, удаётся выяснить, что шансян восходит к имени одной из дочерей великого корейского полководца, которую называли Шансянь (чернобровая красавица). Позднее, судя по всему, слово приобрело нарицательный смысл и стало обозначать особенность внешности – чернобровость, отсюда в тексте Ахматовой эти мохнатые брови шансяна. Видимо, словарём корейского языка она всё-таки пользовалась.

А вот крик Чхоёна «Поймайте мне лихоманку!» звучит уже совсем по-русски, что позволяет песне «Чхоёнга» быть интересной для нас и сегодня, не производя впечатления некого архаического артефакта.

В заключение можно заметить, что бытовая ситуация «Чхоёнги», когда демон, обратившись в человека, входит в спальню к жене князя, соблазняя её, знакома нам и по древнерусской повести о Петре и Февронии. Только Чхоёну даже не пришлось размахивать мечом, устрашая беса, он всего лишь пропел песню с угрозой «искрошить» соблазнителя своей жены. А вот Пётр, спасая честь брата, как мы помним, не только «искрошил» демона священным мечом, но и нечаянно заразился его ядовитой кровью. Впрочем, это и послужило к его духовному спасению (после встречи с исцелившей его Февронией). Это лишний раз подтверждает, что для русской религиозно-культурной традиции исцеление духа путём пролития крови абсолютно естественный мотив.

Можно говорить об универсальности бродячих сюжетов с участием демонов болезни. При этом наблюдается особенная частотность сюжетов, где духи, используя схему плотского соблазна, к женщинам чаще приходят в мужском облике, а к мужчинам – в женском. Замещение демона-соблазнителя образом девы-лихорадки, целующей жертву в губы, может происходить при переводе произведения, переходе его из одной культурной системы в другую. Что мы и наблюдаем в случае с вольным переводом с корейского Анной Ахматовой песни «Чхоёнга».

В заключение необходимо отметить, что корейская обрядовая песня «Чхоёнга» свидетельствует о том, что бродячий мотив встречи с демоном-лихорадкой бытует не только в странах христианской культуры, о чём давно известно отечественной фольклористике, но и в странах буддийско-даосийской и конфуцианской ориентации, то есть в Китае и Корее. Упоминания об этом последнем факте в современных исследованиях ранее не встречалось.

------------------------------------------

Источники

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Мифы, поверья и суеверия славян. В 3 тт. М.; СПб., 2002.

Козубовская Г.П., Малышева Е.В. «Восточные переводы» А. Ахматовой // Культура и текст. Литературоведение. Ч. I. СПб.; Барнаул, 1998.

Концевич Л.Р. Оригинал – подстрочник – художественный перевод и границы их адекватности (из опыта переводов корейской средневековой поэзии) // Восточная классика в русских переводах: обзоры, анализ, критика / Сост. Н.И. Никулин. М., 2008.

Корейская классическая поэзия. Переводы Анны Ахматовой. Общая редакция, предисловие и примечания А.А. Холодовича. М.: Гослитиздат, 1956.

Корейская мифология. Электронный ресурс. URL: httpHYPERLINK "http://cult/"://HYPERLINK "http://cult/"cult-lib.ru/doc/dictionary/myths-of-the-world/articles/59/korejskaya-mifologiya.htm

Кормилов С.И., Аманова Г.А. Метрика, рифма и строфика в русских переводах из корейской поэзии (А.А. Ахматова, А.Л. Жовтис, Г.Б. Ярославцев)// Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2013. № 5.

Маслова М.И. «Лихорадка» А.А. Фета и «Разговор с малярией» Мананы: Поэтика диалога и фольклорные традиции // Восточнославянская филология: сб-к науч. тр. / Горловский ин-т иностр. Языков; Донецкий нац. ун-т. Редкол.: С.А. Кочетова и др. Вып. 24. Ч.2. Литературоведение. Горловка: Изд-во ГИИЯ ГВУЗ «ДГПУ», 2014. С. 196-209.

Пак Г.А. Антология корейской классической поэзии в переводе А.А. Ахматовой // Культура и текст. Литературоведение. Часть I. Сборник научных трудов. – СПб.; Барнаул: изд-во БГПУ, 1998. С. 57-62.

Marina Maslova. Manana and Fet: One Apocryphal Motif in Georgian and Russian Poetry (Russian Text, English, Georgian Summaries) // “SJANI” (Thoughts) Georgian Scientific Journal of Literary Theory and Comparative Literature. N 17, 2016. Shota Rustaveli Institute of Georgian Literature Publishing House. Р. 63-81.