Светлана СЫРНЕВА. МЫ, РОССИЯ, ЕЩЁ ПОЖИВЁМ!.. Беседовал Виктор Бакин

 

Светлана СЫРНЕВА*

МЫ, РОССИЯ, ЕЩЁ ПОЖИВЁМ!..

Беседовал Виктор Бакин

 

– Наш разговор, Светлана, хотелось бы начать с прошедших недавно и в Вятке, и в столице, в Союзе писателей, твоих творческих вечеров. Что это – некий самоотчет, подведение определенных итогов своего творчества или просто рядовая остановка перед новым шагом вперед?

– Моё выступление в Центральном доме литераторов в Москве было запланировано не мной, а советом по поэзии Союза писателей России. Когда-то поэтические вечера в ЦДЛ были очень популярны, но пришли другие времена, и традиция прервалась. С недавних пор Союз писателей возрождает творческие вечера поэтов, организатор и постоянный ведущий которых – поэт Виктор Кирюшин.

Я подготовила к своему вечеру программу с участием Евгения Останина, автора и исполнителя песен на мои стихи. Эту программу мы назвали «Северные песни» и сначала показали её у себя на родине, в библиотеке имени Герцена. Опыт совместного с Останиным литературно-музыкального проекта у меня уже был – несколько лет назад мы выступили с программой «В осенней тишине» в Кировском театре кукол.

Я не воспринимаю эти события как некий новый этап. Я редко провожу свои творческие вечера, и то лишь под давлением общественности.

 

НА СЕВЕР

Стеною отвесной, лавиной прямой

здесь рушится ливень из пропасти мутной.

Скорее на север! Скорее домой –

в какой-то машине – случайной, попутной.

 

Пускай без дороги, пускай в никуда –

к стеклу запотелому локтем прижаться

и видеть, как в лужах вскипает вода,

как злые воронки в канавах кружатся.

 

Вперёд! Из-под черного полога туч,

где грозно встаёт за заставой застава,

где бурный поток, оборвавшийся с круч,

тебя конвоирует слева и справа, –

 

пробиться, прорваться, уйти, убежать!

Я знаю: дорогу нащупают шины,

и пусть не сумеет меня удержать

упругая сеть Среднерусской равнины.

 

И времени маятник молча повис,

качнуться не смея к пределу иному.

Мы мчались на север! Мы рушились вниз,

но вверх поднимались по шару земному.

 

И там, где кончается ливня межа,

открылись тебе просветлённые дали.

И в тихих озёрах лежала Тужа, 

и редкие капли с берёз упадали.

 

А дальше – в симметрии рельсов и шпал,

в вечернем тумане, в закате пугливом

железный Котельнич упрямо вставал

и медленно плыл над высоким обрывом.

 

И ночь восставала. Но где-нибудь там

расчищено место гнездовью родному.

По улицам вдоль, по созвездьям реклам

в последнем рывке доберёмся до дому.

 

Мой друг! Мы вернулись на север – туда,

где сходятся линии жизни в пространстве,

где тихо Полярная светит звезда

в своём неподвижном, немом постоянстве.

 

– Помнятся ли до сих пор времена «Литбригады»?

– Это была во всех отношениях полезная и мудрая акция – выступать перед жителями районов целой писательской бригадой. Даже сейчас, по прошествии многих лет я совершенно убеждена в этом.

Считается, что выступления поэтов и прозаиков в наше время мало кому интересны. Сразу начинают вспоминать советскую практику, когда трудовые коллективы якобы силой сгоняли на подобные встречи и тем самым «ущемляли свободу личности». Но вот парадокс: для большинства людей, чтобы приобщиться к культуре, нужен некий толчок извне. Человеку лишь тогда становится интересно, когда он хотя бы раз прикоснулся к искусству, пусть даже и не по собственному желанию.

Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. «Литбригада» выступала перед работниками заводов и фабрик, чиновниками местного самоуправления, учащимися колледжей и школьниками, перед бастующими учителями. В одном из дальних районов нас послали на стройку. Там, сказали, работают двенадцать строителей, они соберутся в местном клубе. Мы приезжаем в клуб – пусто. Ну, конечно, строителей силой не загонишь. Мы стоим и размышляем, что делать дальше. И вдруг в дверь просовывает голову невзрачный мужичок:

– А что у вас такое здесь будет?

– Выступление поэтов.

Мужичок разочарованно исчезает за дверями. Ну, не придёт никто, это же ясно. Но мы для порядка ждём ещё минут пять. И только мы собрались ретироваться ни с чем, как в зал входят и рассаживаются строители. Все двенадцать! И слушали так, что муха не пролетит!

Выступаем перед работницами Нолинской фабрики игрушек, прямо в цехе. Женщины не отрываются от работы, слушают нас, расписывая ярких матрёшек. Кажется, они полностью погрузились в своё занятие. И вдруг одна молодка кокетливо поднимает голову:

– А про нас вы могли бы написать стихи?

И тут же кто-то из ребят на ходу сочиняет экспромт о нолинских красавицах, которые затмевают своим очарованием любую русскую матрёшку. В цехе смех, женщины разрумянились от радости.

Помню, выступали мы в школе деревни Кузнецы Орловского района. Приехали туда рано утром, а в учительской уже готово угощение – изумительные блины со сметаной. «Пока не покушаете блинков, выступать не пустим». И вот мы перед школьниками, и первое, что слышат ребята – зычный голос Алексея Смоленцева:

Какие в Кузнецах блины!

Какая в Кузнецах сметана!!!

Мы выступали не только в райцентрах, но и в отдалённых деревнях и сёлах. Многое в то время узнали мы о жизни вятской глубинки, о горестях и радостях наших земляков. Мы видели, как люди героическими усилиями пытались сохранить свои населённые пункты, наладить производство, защитить от сокращения школы. Больно было видеть заброшенные поля, пустующие животноводческие фермы, опустевшие крестьянские подворья.

 

– Все наше поколение с детства помнит книжку «Мальчик из Уржума». Твое отношение к земляку – Сергею Мироновичу Кирову…

– К Сергею Мироновичу я отношусь лучше, чем многие. Безусловно, он был сыном своего времени, подчинялся партийной дисциплине. Но и в этих условиях большевистские вожди вели себя по-разному. Будучи первым секретарём Ленинградского обкома ВКП(б), Киров «приютил» в Ленинграде многих, кто прятался от репрессий. Не случайно семья моей мамы бежала в Ленинград – там уже скрывались многие родственники и знакомые.

Мой дед Александр Арсеньевич Сырнев сумел устроиться на обувной фабрике «Скороход». Он рассказывал, что Киров неоднократно приезжал на фабрику, встречался с рабочими, выслушивал их просьбы и обязательно оказывал помощь. Рабочие очень его любили. А дед мой только после убийства Кирова узнал его настоящую фамилию – Костриков, и оказалось, что они с будущим трибуном революции учились в одной начальной школе в Уржуме.

 

– «Образ детства навеки…» Что же помнится из детства? Самые яркие впечатления…

– Ярких впечатлений детства очень много, их невозможно перечислить. Некоторое время наша семья жила в починке Лебедёвском Уржумского района, и мы часто ходили пешком в село Буйское, до которого было восемь километров. Из Буйского можно было доехать в Уржум (20 километров). В 1960-х годах автобусов было мало, поэтому часто вместо автобуса за пассажирами приходила грузовая машина со скамейками в кузове, и мы брали её «на абордаж», чтобы успеть занять удобное место.

В Буйское мы обычно ходили вместе с мамой. Чтобы путь не казался таким длинным, мы поделили его на этапы: первый овражек, второй овражек, лес, большая лужа, кривая берёзка. Последний этап – когда мы выходили на окраину села, и вдали появлялась полуразрушенная церковь. Церковь стояла на площади, и на её куполе уже вырастали молоденькие деревца. Эти впечатления и легли в основу стихотворения «Прописи».

Мы жили в весьма суровых бытовых условиях, но всё это воспринималось как данность, и мы не мечтали о лучшей доле. «Не поймёт и не услышит гордый взор иноплеменный…» (Ф.И. Тютчев). Однажды в классе нам сказали, что коммунизм наступит в 1980-м году. Мы с подругой, посмотрев вокруг и поразмыслив здраво, решили, что коммунизм сначала придёт в большие города, и лишь потом доберётся до деревень. В любом случае было чего ждать.

 

ПРОПИСИ

Помню, осень стоит неминучая,

восемь лет мне, и за руку – мама:

«Наша Родина – самая лучшая

и богатая самая».
 

В пеших далях – деревья корявые,

дождь то в щеку, то в спину.

И в мои сапожонки дырявые

заливается глина.
 

Образ детства навеки —

как мы входим в село на болоте.

Вот и церковь с разрушенным верхом,

вся в грачином помете.
 

Лавка низкая керосинная

на минуту укроет от ветра.

«Наша Родина самая сильная,

наша Родина – самая светлая».
 

Нас возьмет грузовик попутный,

по дороге ползущий юзом,

и опустится небо мутное

к нам в дощатый гремучий кузов.
 

И споет во все хилые ребра

октябрятский мой класс бритолобый:

«Наша Родина самая вольная,

наша Родина – самая добрая».
 

Из чего я росла-прозревала,

что сквозь сон розовело?

Скажут: обворовала

безрассудная вера!

 

Ты горька, как осина,

но превыше и лести, и срама —

моя Родина, самая сильная

и богатая самая. 

 

– Первая прочитанная книга – помнится ли она? Вообще, как ты выбирала прежде и выбираешь сегодня то, что следует непременно прочесть?

– На пятом году жизни я научилась читать, и папа купил мне первую книгу – русские народные сказки. Книга была довольно толстая. Как раз в это время в нашу деревню провели электричество, и я читала сказки, сидя на печи. Особенно запомнилась сказка «Старик и медведь», она леденила кровь. Старик в лесу отрубил медведю лапу и принёс домой, а старуха поставила чугунок в печь и стала её варить. Между тем медведь сделал себе липовую ногу и пошёл в деревню, приговаривая: «Скрипи, скрипи, нога, скрипи, липовая! Все по сёлам спят, по деревням спят, одна баба не спит, моё мясо варит…». В итоге для старика и старухи всё закончилось плохо. Я до сих пор верю в правоту народных сказок.

В выборе чтения я не пример для других. Но в первую очередь – классика, русская и зарубежная. Талантливые произведения современников. Ещё я люблю хорошие детективы. К сожалению, в нашем отечестве детективный жанр выглядит бледно, поэтому предпочитаю зарубежный.

 

– Какие авторы сопровождают тебя в течение всей жизни? Знакомством с кем из литераторов (или просто интересных людей) ты особенно дорожишь?

– Я профессиональный литератор, поэтому всю жизнь со мной русские классические поэты и прозаики. Для меня они не просто авторы великих произведений, но в какой-то мере коллеги по цеху. Например, родился Сергей Есенин, и не стал он ни финансистом, ни юристом, а всю жизнь писал стихи. Такие уж наклонности у человека, и в этом мы с ним родственные души.

Я очень дорожу своим знакомством и дружбой со многими современниками. К сожалению, большая часть из них уже покинула этот мир. Из ныне живущих мне особенно дороги профессор Литературного института, глубочайший, тонкий знаток поэзии Владимир Павлович Смирнов, наш земляк, классик русской прозы Владимир Николаевич Крупин, замечательный поэт Анатолий Григорьевич Гребнев ... Список, конечно же, неполный.

Я встречала немало людей, которыми искренне восхищаюсь, и они для меня пример стойкости и оптимизма. Моя школьная подруга Надя Редькина (ныне Надежда Михайловна Прокашева) росла в многодетной семье, и на ней ещё в детстве лежал груз забот о братьях и сёстрах. Потом она вырастила и воспитала четверых детей, брала на воспитание племянников, ухаживала за больными матерью и братьями, за престарелыми соседями – и при этом работала агрономом в совхозе. Сейчас заботится о внуках. На её долю выпало немало горя и невзгод, но я ни разу не видела её подавленной, сломленной несчастьями. Среди нас совсем незаметно живут люди редких духовных и нравственных качеств.

 

* * *

В тихом омуте я живу.

В тихом омуте – тишина.

Человек наклонит траву,

глянет в омут – не видно дна.
 

Молча сядет на бережок

в запылившихся сапогах

и не моет в воде сапог,

суеверный чувствуя страх.
 

Он родился и вырос здесь,

и лесной у него закон:

во чужую душу не лезь

и свою храни испокон.

 

Оттого между мной и им,

словно с неба упавший щит,

лист осиновый, недвижим,

всякий раз на воде лежит.
 

– Мы с тобой родились в Советском Союзе, были октябрятами, пионерами, комсомольцами… И что ни говори, много тогда было хорошего и правильного, что сегодня безвозвратно утеряно. О чем особо сожалеешь?

– Помню, как в апреле, в день рождения Ленина, нас принимали в пионеры. Это был третий класс, и мы с одноклассником Толей Меркуловым должны были рассказать историю Павлика Морозова. Мы постарались от души, и родители, которые при этом присутствовали, даже прослезились от избытка чувств. Сегодня Анатолий Николаевич Меркулов – банкир, я – малоимущий литератор, а Павлик Морозов – «сомнительная фигура». Но родители всё так же рыдают на школьных утренниках. Общечеловеческое осталось.

Преимуществом советского строя, на мой взгляд, было то, что мы ощущали себя хозяевами «необъятной Родины своей». Это главное, что мы утратили вместе с утратой «тоталитарного» государства.

 

– Свою трудовую биографию, насколько мне помнится, ты начинала в школе – почему такой выбор? Что заставило в дальнейшем сменить профессию?

– В школьные годы я мечтала стать журналисткой, но окончила Кировский пединститут, поэтому пошла работать в школу. А потом представилась возможность перейти в редакцию районной газеты. Все же школа – это работа 24 часа в сутки, это не столько профессия, сколько образ жизни.

 

* * *

Оседала студёная ночь

серебром на бегущих конях.

Это слёзы застыли в глазах,

это я пролетаю в санях.

 

Ненадолго нам детство дано,

нет свободы, есть счастье одно:

с этой зимней дороги свернуть –

или сгинуть в снегах – всё равно!

 

Всё мне чудится беглый мотив

несворотной дороги земной.

И созвездья, на небе застыв,

судьбоносно висят надо мной.

 

Белый пар отстаёт, словно дым,

не задевши алмазную высь.

О, как чудно, как весело им,

как они с моей жизнью срослись!

 

Так беспечно я верить могла,

что не будет ни боли, ни зла,

и дорога моя пролегла

в дальний дом, где достанет тепла.

 

И скрипели ступени крыльца,

и визжала высокая дверь.

Этой жизни не будет конца,

а другая – бессильна теперь.

 

Всё познавшее сердце! Молчи,

оглянувшись далёко назад.

Я заснула. Я сплю на печи.

И созвездья меня сторожат.

 

– Мне, как прозаику, неведомо, как происходит это волшебство – рождение нового стихотворения. Так как же это происходит у тебя?

– Сама не знаю… Правда, Витя, не знаю. Ну, так же, наверное, как у прозаика… Я не думаю, что есть какая-то большая разница. Другое дело, что проза – это кропотливый труд, это долгое сидение за столом…

 

– Но все равно сначала у прозаика появляется какая-то тема? А как у поэта?

– Точно также. Появляется какая-то тема, некий образ… У кого как. Вот у меня чаще появляется какой-то образ. И этот образ уходит куда-то в глубину и там хранится. Как я говорю себе, надо, чтобы это «повалялось». И это «валяется, валяется…». А потом я вспоминаю об этом полузабытом образе и «достаю» его для работы. И тогда уже можно сидеть за столом и думать, что из этого образа сделать.

 

– Ты, когда какое-то озарение происходит, куда-то это записываешь, убираешь или это чисто в твоей памяти хранится? Или все же это где-то вещественно лежит?

– Обычно хранится в памяти, но не просто хранится, а «валяется», то есть неким образом формируется в художественную форму. А когда я этот образ «достаю», я сразу выношу его на листок. Потом уже на листке смотришь – насколько это соответствует замыслу. И тогда уже начинаешь править. Или вообще забрасываешь, не продолжаешь над этим работать… Иногда бывает так, что написал – но всё ужасно не нравится. И стихотворение лежит. А потом через какое-то время читаешь и думаешь: «Из этого можно что-то сделать». И что-то из этого делаешь.

 

– Слушая тебя, я вспомнил неожиданно Айвазовского. Очень плодовитый был художник. И когда ему задавали вопрос: «Как вы работаете?» он отвечал: «В конце работы над какой-то конкретной картиной я понимаю, что эта картина мне уже не нравится. И тогда я стараюсь закончить ее быстрее, чтобы начать новую. Новая мне опять поначалу нравится…». Так он работал…

– Можно работать по-разному. Здесь самое главное – результат. Я не говорю, что это какое-то преимущество или недостаток, нет. Это просто зависит от характера…

 

– Что такое вдохновение в твоем понимании? Есть оно или нужно просто работать, пусть тяжело и надсадно, но каждый день?

– Бывает по-разному. Но лучше работать каждый день. Чтение чужих произведений, размышления – это тоже работа писателя… Дело в том, что одно другому не мешает. Вдохновение – это какой-то луч озарения. А когда ты работаешь – это труд. Конечно, у поэтов внешне не такой большой труд, как у прозаиков. Прозаику нужна эрудиция – для поэта она не обязательна, мы часто обходимся интуицией.

Поэтому я сколько ни пыталась писать прозу, всегда обнаруживала: чтобы писать действительно хорошую прозу, надо быть гораздо более эрудированным человеком, чем я.

 

– Может быть, все проще: как говорил Астафьев, надо иметь чугунную задницу?

– Это тоже существенно. При желании, если у человека есть стремление написать что-то, – он может сесть и писать. И я такие попытки делала… И мне наша русская проза – а тексты наших прозаиков я читаю гораздо чаще, чем поэтов, – даёт больше впечатлений, чем поэзия.

 

– А ты выбираешь прозаиков, которые в чем-то близки поэтам по языку? Так, для меня ближе к поэзии проза Евгения Ивановича Носова, например...

– Носов близок и многие другие близки. Поэзия и проза – в сущности, это только разные художественные формы. А принципы воспроизведения художественной действительности – они одни и те же. И у поэзии, и у прозы. Поэтому существенной разницы нет. Поэзия – более древнее изобретение, она появилась первая. Проза – более молодой жанр. И если у человека действительно мало усидчивости – тогда пиши стихи и больше ничего. (Смеется.)

 

РОМАНС

Облетает листва уходящего года,

всё черней и мертвей полевая стерня,

и всему свой предел положила природа –

только ты никогда не забудешь меня. 
 

Старый скарб унесли из пустынного дома,

и повсюду чужая царит беготня.

Изменило черты всё, что было знакомо –

только ты никогда не забудешь меня. 
 

Это грустный романс, это русская повесть

из учебников старых минувшего дня.

Как в озёрах вода, успокоилась совесть –

только ты никогда не забудешь меня. 
 

И остаток судьбы всяк себе разливая,

мы смеёмся и пьём, никого не виня.

Я по-прежнему есть. Я поныне живая,

только ты никогда не забудешь меня. 

 

– Сейчас, когда книжку издать намного проще в сравнении с советскими временами (нашел деньги – и издавай хоть каждый день), графоманство зацвело пышным цветом? Что делать?

– Это очень сложная проблема. У нас нет нормального литературного процесса, почти нет квалифицированной критики, культурный уровень общества претерпевает большие изменения. Остаётся лишь надеяться, что время расставит всё по своим местам…

 

– Переведи: что ты понимаешь под нормальным литературным процессом?

– Нормальный литературный процесс имеет место тогда, когда оценку произведению дает профессиональный критик. У нас же профессиональной критики почти нет. Это не потому, что у нас такие плохие критики. Просто критик изначально по роду своей деятельности бывает привязан к какому-то периодическому изданию… Обратимся к истории. В России, когда началось развиваться журнальное дело, появилась и настоящая литературная критика. В начале девятнадцатого века. Вместе с Пушкиным и всей пушкинской плеядой. Начал развиваться литературный процесс, начала развиваться и критика… У нас, к сожалению, журналы сейчас очень маломощные, малотиражные. И критикам просто негде получать зарплату. Поэтому критиков остались считанные единицы. И те критики, которые всё же работают, как правило, принадлежат к какому-то определенному лагерю писателей. Они не замечают, кто и что делает в другом лагере. Получается, что такой критик превозносит «своих» и ругает «чужих». Часто – в ущерб истине.

 

ШИПОВНИК

Вдоль дороги пристанища нет,

по канавам наметился лёд.

И краснеет осенний рассвет

за рекой, где шиповник растёт.

 

Он растёт, существует вдали,

неподвижен и сумрачно ал.

Берега им навскид поросли,

только ягод никто не собрал.

 

Здесь никто не ходил, не бродил,

не видать ни чужих, ни своих.

Ведь плоды не срывают с могил,

не берут их со стен крепостных.

 

Ржавый лист прошуршит у воды,

безнадёжно упавший к ногам.

Но краснеют на ветках плоды

по великим твоим берегам.

 

Мы, Россия, ещё поживём!

Не сломали нас ветер и дождь.

В запустении грозном твоём

есть ничейная, тайная мощь.

 

То и славно, что здесь ни следа,

то и ладно, что здесь ни тропы.

Мы ещё не ступали туда,

где стена, и плоды, и шипы.

 

– Какие свои стихотворения ты считаешь наиболее удачными, определяющими твое творчество, в определенной степени знаковыми?

– Некоторые свои стихи я люблю. Например, мне нравится стихотворение «Зимняя свадьба», я считаю его знаковым. Так же, как и стихотворение «Побег поэта». Порой говорят, что в каких-то произведениях шифруется личный авторский код. Наверное, где-то он и у меня зашифрован.

 

– Так где же твой авторский код зашифрован. Где можно прочесть стихотворение и понять – это Светлана Сырнева.

– Ну, пусть в этом разбираются читатели, если захотят. Не буду ничего подсказывать.

 

ЗИМНЯЯ СВАДЬБА

Полночь. Деревня. Темно.

Стужа – вздохнуть нелегко!

Треснет в проулке бревно —

гул полетит далеко. 
 

Роща навек замерла,

к небу вершины воздев.

Жучка – и та, как стрела,

с улицы мчится во хлев. 
 

Где-то мерцает огонь,

резво скрипят ворота.

Там самовар и гармонь,

белая чья-то фата. 
 

В эту морозную стынь

любо мне свадьбу кутить,

мимо бездвижных твердынь

лихо на тройке катить. 
 

Стой ты, дворец ледяной,

мраморный замок любви!

Песней да пляской хмельной

брызнут паркеты твои. 
 

Эх, погуляй, слобода,

но не кичися судьбой:

русского снега и льда

в рай не захватишь с собой! 
 

Долго душе привыкать,

как на чужбине, в раю,

вечно грустить-вспоминать

зимнюю свадьбу свою. 
 

Из невозвратных краёв

немо смотреть с высоты

на белоснежный покров,

на ледяные цветы. 
 

Некому будет спросить:

чем ты, душа, смущена?

И не успела остыть

Вровень с бессмертьем она. 
 

– «Настоящий писатель одинок – независимо от числа поклонников…» – это твои слова. Расшифруй.

– Да, когда-то я такое говорила. Ничего другого не могу придумать и сейчас… У нас такая профессия – мы в одиночестве создаем свои произведения. И в общем-то, самостоятельность любого писателя определяется в том числе и степенью его одиночества. Что такое одиночество? Это непохожесть на других. Это своя самостоятельная ниша – в литературе, в жизни.

 

– И вопрос напоследок, Светлана. Все-таки «Наша Родина – самая лучшая и богатая самая»?

– Самая лучшая! И богатая самая! Можно не подвергать сомнению, что Россия – одна из самых богатых стран в мире. Другое дело, насколько эти богатства обеспечивают нашу социальную стабильность.

Стихотворение «Прописи» построено на контрасте между убогостью существования и декларируемыми вещами, которые на самом деле были правдой… Стихотворение идет через детское восприятие. Ребенок не подвергает сомнению вещи, сказанные учителем, взрослыми. И прописи, которые на тетради – «Наша Родина самая лучшая!» – оказываются истиной.

Россия во всех отношениях – территориально, по своему природному, по научному и техническому потенциалу, по своему интеллектуальному потенциалу – страна очень сильная. Хотелось бы, чтобы это богатство служило всем людям без исключения. Но даже если этого нет, все равно необходима вера человека в свою страну. Эта вера помогает жить.

--------------------------------------------------------

* Сырнева Светлана Анатольевна – поэт, член Союза писателей России с 1991 года, член правления Союза писателей России. Автор книг «Ночной грузовик» (1989), «Сто стихотворений (1994), «Страна равнин» (1998), «Сорок стихотворений» (2004), «Новые стихи» (2006), «Избранные стихи» (2008), «Белая дудка» (2010), «Ночь ледохода» (2013) и др. Ее стихи входят во многие антологии русской поэзии ХХ века. Лауреат Всероссийской литературной премии «Традиция», Малой литературной премии России, Всероссийской литературной Пушкинской премии «Капитанская дочка», Всероссийской литературной премии имени Николая Заболоцкого, Всероссийской литературной премии имени Константина Бальмонта и др. За наследование традиций русской классики награждена юбилейной золотой медалью «К 200-летию А.С. Пушкина». Кавалер ордена Достоевского первой степени. Награждена золотой медалью «Василий Шукшин». Почетный гражданин Уржумского района Кировской области.