Александр ЛЕОНИДОВ. РЕАЛИСТ ПРЕКРАСНЫХ МИРАЖЕЙ. О творчестве Ивана Машина

 

Александр ЛЕОНИДОВ (Филиппов)

РЕАЛИСТ ПРЕКРАСНЫХ МИРАЖЕЙ

О творчестве Ивана Машина

 

Новый «День Литературы» – №2 в 2020 году и №12 по общему счёту, журнал русских писателей с обложкой кофейных тонов, так дивно сочетающихся с утренним бодрящим напитком, в хорошем смысле слова аристократичное издание, – открыл многогранность интересного и самобытного автора, Ивана Машина. Авторские сборники-номера журнала – замечательная находка редакции, напомнившая мне педагогику Сухомлинского, ныне подзабытый в массах (как, увы, и настоящая литература) метод «погружения».

Обычный журнальный «толстяк», даже если тематический – всё равно напоминает расписание в школе: урок, переменка, а потом совсем другой урок. И по каждому автору остаётся какая-то недосказанность, отрывистость, словно бы из книги жизни вырвали несколько страниц, и дали прочитать без начала, без конца… Увлекательно, но обрывается на полуслове. Да и начинается, как говорят математики, со «многими неизвестными».

Между тем литература – прежде всего акт понимания. Она не может состояться, если читатель не понял автора, и её бы просто не было, если бы достаточно было сухой информативности без понимания человека, стоящего за текстом. Это в учебнике физики главное – законы Ньютона, а не сам Ньютон. В литературе же так не получится!

Авторский сборник под кофейной обложкой «Дня» – это, прежде всего, Вселенная одного отдельно взятого человека. Вселенная, в которой роман раскрывает суть стихотворения, а стихотворение – наоборот, помогает вникнуть в глубинные сущности романа. А публицистика соотносит человека с его персонажами, словно бинокулярное зрение, помогает оценить расстояние от автора до его вымысла, авторское восприятие мира с теми мирами, которые автор творит впечатлениям навстречу…

Такой сборник «разных лет» – не только большая честь, признание автора состоявшимся до заветного томика «Избранное», но и, если задуматься, пугающая, как на витрине открытость, обнажённость души и замыслов. Про это можно сказать знаменитыми, часто повторяемыми строками Бориса Пастернака: «И тут кончается искусство, и дышат почва и судьба».

Отдельная публикация отдельного произведения, смешавшегося с толпой других авторов, – всегда лицедейство, актёрская игра, вольно или невольно. Например, Максим Горький не раскрывается ни в «Матери», ни в «Жизни Клима Самгина», ни в своих мемуарах о трудном детстве. Горький играет роль то босяка, то интеллигентского сноба, то собирает ветошь, заражающую руки чесоткой, то швыряет деньгами  в дорогих ресторанах… Но ни там, ни там – не он до конца. Его – как личность – можно собрать до целостности, только если сложить, как ребёнок складывает кубики, всё вместе. И только тогда за Власовым или Самгиным проглянет настоящий Горький…

Шествуя по страницам авторского номера Ивана Машина, мы постепенно раскрываем для себя его мир, зеркалящий высоты и провалы окаянного и неприкаянного ХХ века.

У Машина есть несколько особенностей, создающих особость его «палитры» и «кисти» художника слова. Прежде всего бросается в глаза фотографический реализм деталей, внимание к мелочам жизни, бережное отношение даже к самым проходным и мимолётным впечатлениям. Но это не «натурализм» во французском смысле слова, которым обозначали бытописателей, достигающих протокольной точности в описаниях обыденных или неприглядных сторон жизни.

Потому что параллельно с узнаваемыми бытовыми сценками, доносящими до нас дыхание повседневности, убаюкивающую пошлость бытия, – у Машина всегда живёт мир грёз и воображаемых фантомов, некая «вторая реальность» за первой, «данной нам в ощущениях». Предмет не интересен Машину, если этот предмет – не символ чего-то бесплотного, некоего миража человеческого воображения.

Однако это и не символизм, который порой натужно, порой неуклюже гоняется за символами, превратив иносказание в самоцель! У Машина это именно два мира, один в другом. И сосуществуют они равноправно и одновременно.

Центральный образ, к которому Машин снова и снова возвращается, – это библейский образ блудного сына. Если Бог умирает, чтобы воскреснуть, то человек – исходит, чтобы вернуться. В исходе заключено искушение человеческой натуры, которое необходимо в божьем замысле о человеке – как неотъемлемая часть великого дара, свободы воли. Не искушаем только камень – который движется не сам…

Человек выходит – и возвращается, и если он сумеет до конца пройти этот великий круг, именуемый жизнью, то жизнь его состоялась, он успел осуществить полный цикл своего предназначенья. Часто же бывает так, что жизнь, как песня, оборвана на полуслове – и человек не успевает вернуться туда, откуда вышел. Это – вечный строительный материал для трагедий, начиная с античного театра…

Нельзя обойти стороной такую особенность Машина, как его борьба за великий и могучий русский язык. Это «стояние в традиции» порой делает речь писателя архаичной, вносит немного странную для реалиста тень анахронизма в речи персонажей. Они живут здесь – а говорят, как будто во времена Пушкина…

Но – раскрывая мир Машина посредством погружения во множественность его жанровых исканий – мы понимаем, что для Ивана Машина анахронизмом как раз является «новояз», современные жаргонизмы, полонящие пушкинскую речь, и его языковой консерватизм – не от беспомощности отражения действительности, а наступательный, воспитательный. «О, наше словесное холопство!» – восклицает писатель, заметив вывеску на иностранном языке, и весь контекст выдаёт его внутреннюю боль.

В силу сочетания реализма с символизмом персонажи прозы у Машина больше похожи на «лирических героев», как называют действующих лиц поэзии. В прозе силён мемуарный слой, то подкупающее, искреннее, что называется «проверенным на себе». Но мемуары обычно скучны, а Машин – нет. Потому что у него всё больше получаются «мемуары души и воображения», плотно совмещающие биографические факты и видения, сны, внутренние ощущения  и субъективные состояния автора.

Машин – повторяет основные приёмы русской классической литературы, которую мы знаем, как «критический реализм». Но в его авторском отображении «картины маслом» сменяются «акварелью» богатой оттенками субъективности.

Есть в этой размытой видениями акварельности что-то детское, некая простота восприятия ребёнка, который умеет превратить стул в дракона, а сугроб – в рыцарский замок. Но при внешней простоте размытого рисунка акварельная техника в литературе — одна из самых сложных. И только её текучесть, облачность, зыбкость – при умелом применении открывает перед художником слова и его читателем свои неограниченные возможности и красоту. Она смелыми линиями соединяет микромир с миром обыденности, и без паузы, без оговорок – тут же возводит человека к макромиру, в иные измерения духа и Вечности.

«Реалистический мистицизм», при всей кажущейся парадоксальности такого определения, отражается в самих названиях произведений Ивана Машина: то вдруг «космическая баллада-фантазия», то «повесть-видение», то «Письмо Всевышнему», то «голос из облака»…

В своих произведениях Машин раскрывает единство людей с природой и меж собою на высоком духовном уровне, показывает романтику человеческой фантазии, преображающей мир, старается разобраться в сложности внутреннего мира человека.

Сложно и витиевато, сочетая реальность с библейскими, вообще, и с православными, в частности, символами, он мудро с житейской точки зрения и одновременно обобщённо ведёт речь о человеке как таковом и о человеке как феномене.

Вновь и вновь Машин штурмует коренные вопросы жизни и смерти человека, истоки и цели его жития, его отношение с природой и цивилизацией, а главное – культурой. Оттого жанр почти каждого произведения в сборнике можно охарактеризовать как философскую притчу.

Машиным затрагиваются и проблемы нашей современной реальности: хозяйственные и духовные последствия стремительных перемен. Это и наступление нового мира делячества на немногие уголки духовной, устойчивой в себе и в мире жизни. И вопросы отношения поколений, поиск смысла человеческого существования, таинство смерти, позор и скверна разрушения традиций, отношение народа и власти, их единство и борьба.

В произведениях Машина – очевиден православный мотив в любых сплетениях житейского бурьяна обрести положительный идеал, гармоничное мировосприятие «мира горнего». И отчётливо неприятие запачканной жизни, лишенной не только истины, но и самого стремления к истине, её поиска.

Вот очень характерный отрывок из романа «Блудный сын», в котором демоном-искусителем выступает, как и положено –  традиционно, женщина. Протягивает, так сказать, яблоко Адаму:

«…Да Исмаил говорит: будь у него деньги – он мог бы Кремль прикупить и жить в Кремле...

– Турок в Кремле... Смешно...

– Оч-чень смешно! А русские мужики – только дай выпить. Ни на что не способны!..

Меня начинала злить эта беспардонная болтовня.

– Ты, может, подзабыла историю государства Российского? – жёстко спросил я.

– Ну и что?..

– А то... Мы не проиграли туркам ни одного сражения. А их было десятки. Смекаешь?..

– Ну и что? – слегка опешила расфуфыренная девица.

– А то... Мы способны потрясти весь мир! А вот лавочники, торговцы из нас хреновые, извини за выражение, рынок не наша стихия, что же тут... Русский мужик меньше чем на всемирное братство в Едином Боге не согласен. Вот и всё! Он взыскует высшей, духовной жизни. И потому беден!..».

Здесь в экспрессивных и психологически выверенных авторских строках – раскрывается мировоззрение Ивана Машина, его приоритеты, выстраданные за долгую жизнь в столкновениях с реальностью и многообразием мнений о ней.

Что же касается поэзии Машина, то в ней ещё больше личного, глубинного, тумана миражей, видений, отчего стихи его становятся похожи на бабочек. Существуют отзвуком в читателе краткий миг, пока читаешь, затем взмахивает крылами невесомых, бесплотных образом – и остаётся только ощущение стиха как прикосновения их крылышек к лицу.

В поэтических этих строках много сострадания, любви ко всему миру, стремления разделить боль окружающих. Эмоция выплёскивается разом – и поэтому восприятие острее.

Чтобы не быть голословным – вот только один стихотворный отрывок:

…Без веры мир и пуст и сер,

И человек страшнее зверя.

Жизнь духа – это смена вер.

Во что ты веришь?

Низвергнув идолов, богов,

отринув карту Птолемея,

ты, на чужое место смея,

себя поставил в Центр миров…

 

Машин – автор не простой, в том смысле, что не развлекательный. Его истории – в целом всегда символика, имеющая двойное и тройное дно смыслов, суть передаётся не непосредственно, а зашифрованно. Чтобы понять творчество Машина, необходимо обладать достаточно солидным багажом знаний, иметь готовность вникать в таинство духа и различение смыслов, размышлять над словом и символом, и не уставать поражаться обилию и глубине мыслей автора. И принимать его таким, какой он есть. Что я сделал, и вам желаю, отправляющимся в замечательное путешествие по разноплановому и разножанровому творчеству Ивана Машина.