Наталья МЕЛЁХИНА. ПЕСТЕРЬ-НЕВИДИМКА. Рассказы

 

Наталья МЕЛЁХИНА

ПЕСТЕРЬ-НЕВИДИМКА

Рассказы

 

ДАШИНЫ КУКЛЫ

 

Семья собралась за праздничным столом на закате летнего дня и на закате советской эпохи, чтобы отметить шестилетие Дашки.

В честь этого события прабабушка Таня торжественно при всей семье перевернула листок календаря. И случилось обыкновенное чудо: только что значилось вчера – десятое июля, но перевернули страничку, и настоящее превратилось в прошлое, и из «вчера» родилось «сегодня» – одиннадцатое июля, когда Дашке исполнилось шесть лет.

Маленький перекидной численник висел на столбе под навесом летней кухни. Только баба Таня имела право переворачивать его страницы. Она не отрывала их и не выбрасывала в мусор, а бережно прятала листочки под закрепленную поперек календаря резинку, будто хотела каждый день спрятать в богатые кладовые своей памяти.

Хранительница времени вершила этот ритуал ежедневно. Почти столетняя, она помнила революцию семнадцатого года и войны – Первую, Гражданскую и Отечественную, песни вольных станиц и рядом живущих кавказских народов, знала, кто кому приходится родней, другом или кровным врагом. Она держала в памяти неисчислимое количество народных способов лечения от всех болезней, а также тысячи рецептов самых разных блюд, варений и солений, и, несмотря на почти век, прожитый на земле, по-прежнему оставалась веселой и бодрой.

Внуки и правнуки считали, что баба Таня очень красивая, но если бы их попросили объяснить, в чем именно ее красота заключалась, они не смогли бы. В их восприятии она уже при жизни постепенно превращалась в богиню-прародительницу, у которой все черты стираются под пылью прожитых лет и остаются в памяти потомков лишь самые-самые яркие детали – инсигнии, внешние признаки её особого положения.

К примеру, баба Таня носила смешной платок. Она завязывала его так, что вверху на голове торчали кончики углов: не то рожки, не то корона… И Дашка смеялась, и просила: «Баба Таня, ты – корова! Забодай меня, забодай!». И баба Таня говорила «Му!» и охотно делала вид, что забодает, будто было ей не девяносто восемь лет, а шесть, как Дашке…

Вместе с родителями и старшими братьями Дашка впервые совершила двухдневное путешествие с севера на юг, из малюсенькой деревеньки в Вологодской области в Предгорья Кавказа, в пыльный, прожаренный солнцем городок, родной для ее отца, дяди Гриши. Всё здесь казалось Дашке одновременно и необычным, и родным, даже людская речь.

Баба Таня говорила на русском, но если было нужно, легко переходила на украинский. Опытный лингвист нашел бы в ее говоре слова из фарси, лезгинского, и, конечно, кубанской балачки, то есть кубанского говора.  Разница в диалектах не мешала правнукам, приехавшим издалека, с Севера, понимать ее. «Балакать диткы можэ й ны балакають, а вжэж мене понимають!» – рассказывала баба Таня соседкам.

В северной деревне говорили, протяжно окая, а тут – акали. Смешно для слуха северян звучало звонкое «Хала-а-а», когда звали Дашкину тётю Галю. И в свою очередь забавно было южанам слышать от Дашкиной матери певучее и по-женски хлопотливое: «Баушка Таня, мОлОкО-От в дОм Отнести? ПОлОрОтОй у нас Игнаха-тО оставил опЕть на жаре, банка в летней кухне От утра стоит».

Дома речь Дашкиного отца соседи и знакомые называли слишком громкой. «Чего ты орёшь-то, Гриша?» – строго спрашивали его. И каждый раз отец вынужденно пояснял: «Да, не ору я! Просто на Кавказе родился. У нас там все громко говорят. Южная глотка!». Здесь его «южная глотка» звучала не громче, чем у остальных, отцовский голос вливался в общий хор, как ручеек в гремящую горную реку.

В северной деревне фрукты были редким лакомством, а тут, как выйдешь из хаты, попадаешь в огромный сад, где с утра баба Таня отберёт самые вкусные, самые спелые плоды для вологодских правнуков: абрикосы, персики, сливы, алыча – ешь, сколько хочешь!

Дыни и арбузы напоминали Дашке хорошо откормленных поросят, лежат на бахче насытившиеся краснодарским солнцем, того гляди, захрюкают от довольства. Яблоки разных сортов соревновались друг с другом в красоте и разнообразии вкусов. Помидоры от спелости распадались на две мясистые половины, казалось, раньше, чем коснётся их нож, от одного вида острия истекали со страху сладким соком... Разве сравнишь их с вологодскими кисловатыми заморышами, с трудом выращенными в парниках и теплицах? Сегодня вечером Дашкина мама резала помидоры к праздничному столу, по-северному бережно, мелко, аккуратно, по привычке экономя.

– Дочка, режь – не жалей! – ласково приободрила ее баба Таня. – Не хватит – еще с огорода принесу.

Дашкина мама, потомственная вологодская крестьянка, никогда не покидала свою деревню надолго. Всего несколько раз она согласилась сопровождать мужа на его родину, потому что здесь чувствовала себя плохо. Она будто засыхала от жары, словно хрупкий лесной цветок-звездчатка – северный, нежный, вольный, и вдруг оторванный от своих корней.

Дашку оглушающая жара не пугала. Южный мир поначалу ошеломил богатством звуков, красок, вкусов, новых ощущений, а потом стал своим по таинству общей крови, по велению генетической памяти.

Она подружилась с горной рекой Пшиш, куда вместе с отцом и братьями ходила рыбачить. Как быстро несся этот поток! Его буруны Дашка про себя называла «речные кони». Вовсе не такой характер был у привычной северной Комёлы. Да, в ней тоже встречались говорливые перекаты, а на Пшише тоже можно было найти тихие омуты. Однако две милые Дашкиному сердцу реки разительно отличались друг от друга. Ко-мё-ла – три неспешных холодных глотка, Пшиш – камень ударяется о галечный пляж, выброшенный теченьем. Дашку не вытащить было из моря, но всё же Пшиш она любила гораздо сильнее.

Она обожала и улочки маленького городка, зажатого скалами в каменную пригоршню. Дашка легко нашла общий язык с многонациональной ребячьей компанией. Кого тут только не было! Чеченцы и адыги, курды и армяне, грузины и азербайджанцы! Дети мешались в одну общую веселую и хулиганистую ораву, и здесь Дашка быстро стала мини-знаменитостью, благодаря многочисленным ее проказам.

Так, все ребятишки знали, что она поймала соседского гуся. В Дашкиной деревне гусей никто не держал. Их как добычу приносили с охоты старшие братья. Дашке рассказывали, что гуси – птицы перелётные и зимуют на юге. «Так вот где они живут!» – решила Дашка, заметив как-то раз гусиное стадо во время рыбалки. Упускать шанс поохотиться, как братья, она не собиралась. Правда, ружья у нее с собой не было, но зато была удочка.

На крючок Дашка нацепила несколько крупных червей и закинула их в самый центр гусиного стада. Птицы загоготали, крылья расправили, но почему-то червей не схватили, а угрожающе двинулись всей ватагой в сторону Дашки. На первый раз пришлось спастись бегством. Сдаваться Дашка не собиралась. Вместе с удочкой она спряталась за большим валуном, а аппетитный пучок червей на лёске выложила на виду у птиц. Ждать пришлось не очень долго. Вскоре молодой гусак заинтересовался угощением и попался.

О, как он кричал! Как кричало всё гусиное стадо! Как кричал отец, рыбачивший рядом, когда на шум прибежал посмотреть, что случилось! Как богатырски гоготали Дашкины старшие братья, выслушав ее рассказ об удачной охоте! Как громко этим же вечером ругалась-кудахтала соседка тётя Катя, владелица гуся, несмотря на то, что ей заплатили за добытую Дашкой птицу! Впрочем, с ней быстро помирились и даже пригласили на Дашкин день рождения.

Одиннадцатого июля Дашку старались далеко от хаты не отпускать, а то, не ровен час, опять с ней какая-нибудь история приключится. С утра баба Таня приготовила для правнучки любимое кушанье: протерла адыгский творог с сахаром через сито и подала с домашней лепешкой. Дашка проснулась сегодня поздно, и вся остальная семья уже давно позавтракала.

– Бабуля, а что, черного хлеба опять у нас нема? – привычно поинтересовалась Дашка, которой на юге нравилось все, кроме одного: здесь не было привычного ей ржаного «черного»» хлеба, а был только пшеничный, да еще лепешки, пироги, вареники и лаваш.

– Нема! Из Вологды покамисть не привезли, – так же привычно, как паролем на пароль, отозвалась баба Таня. Этот диалог происходил между старой и малой каждое утро, и обе получали удовольствие от этого постоянства.

Вечером за богатым праздничным застольем для Дашки зажгли шесть свечек не на пироге, а на буханке черного хлеба, найденного с трудом в каком-то маленьком магазине в Туапсе. И казался северянам на юге этот хлеб слаще торта. Впрочем, и торт для Дашкиных гостей из числа местной ребятни тоже испекли. Рассматривала Дашка подарки. Старший брат Игнаха, недавно отслуживший в армии, подарил ей книгу охотничьих рассказов о животных и птицах. Смеясь, сказал, что и про гусей там истории есть весьма поучительные. Второй старший брат Саня – купил новую удочку, бабушка Люба – костюмчик с шортами, родители – кепку и сандалии, тетки и сестры – кучу игрушек, а соседка тетя Катя принесла иностранную куклу.

Тетя Катя работала в санатории для интуристов, и у нее водились кое-какие импортные вещи. Вот и кукла была нездешней красавицей – длинноногая, с осиной талией, с грудью, как у взрослой девушки, с длинными волосами, в ярком, сложного кроя платье и туфлях на высоком каблуке. Вместо пояса у куклы был впечатляющих размеров розовый бант, и точно такой же поменьше украшал прическу. Дашка озадаченно повертела этот подарок в руках и принесла его брату.

– Игнаха, а это кто?

– Сейчас посмотрим, – брат неловко вертел изящную девицу в своих огромных крестьянских руках в поисках этикетки, на которой должны бы на фабрике указать имя куклы.

– Та цэ ж Барби! – воскликнула тетя Катя. – Американская кукла. Не слышала ты, Даша, о такой?

– А за кого же она воевала? – растерялась именинница. – За американцев? Как Джеймс Кеннеди?

– Что ты, деточка! Зачем же ей воевать? Она же девочка! – удивилась тетя Катя.

– Зина Портнова тоже была девочка, – не сдавалась Дашка. Она поблагодарила за подарок, повертела куклу в руках и тут же потеряла к ней всякий интерес. Сунула Барби почему-то не матери, не бабушке, не тёте, а брату Игнахе и убежала играть к своим гостям-ровесникам.

Дядя Гриша кивнул на сына.

– Это всё Игнаха. Расскажи-ка, в какие куклы у тебя сестра играет.

Игнаха покраснел. Все ждали какой-то веселой истории, но он с грустным видом нехотя перечислил:

– Ну, Зина Портнова у нее есть. Генерал Карбышев. Мересьев. Римма Шершнева. Лётчик Преображенский.

– Одни герои! – ахнул кто-то.

– Понимаете, однажды отец привёз Дашке куклу из Ленинграда, – покраснев, начал объяснять Игнаха. – И куклу звали тоже Дашка. Она в школьном платье была. Уж так Дашка эту тезку свою полюбила! В школу ведь всё собирается. А у меня Травка, лайка, с которой на охоту сейчас хожу, щенком тогда была. Зубки резались у нее, и Травка грызла всё подряд, не уследил я за щенком, и отгрызла она…

Игнаха сделал паузу и посадил Барби чуть не к себе в тарелку, так что длинные ее юбки едва не запачкались салатом. Игнаха собрался с духом и выпалил, будто признаваясь в преступлении:

 – …В общем, обе ноги почти по колено, как косой срезала. Случайно так получилось. Дашка и давай рыдать, как сумасшедшая. Будто не кукла, а человек без ног остался. Родителей дома нет. Что делать, не знаю! Надо было мне как-то ее успокоить. Ну, я и ляпнул: «Даша, Мересьев вот был без ног, а и то не плакал!». И рассказал про его подвиг. С тех пор у Дашки стала эта кукла Мересьевым. Ну а потом уже мы ее подстригли по-солдатски, и даже форму бабушка ей сшила.

– А Карбышев как у вас появился?

– Ну, тут уж не я, тут Дашка сама виновата, – махнул рукой Игнат. – Осенью играла с куклой на улице. Купала ее в тазу, да и забыла там на ночь. А ночью – заморозки. Кукла в лёд и вмёрзла. Опять Дашка давай рыдать на всю деревню, как оглашенная! Пришлось про Карбышева рассказать. У другой куклы глаза закатились внутрь черепа. Сломалось что-то, видно, брак заводской, что ли. Стала Зиной Портновой. А про остальных Дашка сама уже стала расспрашивать. Купят ей куклу, а она ко мне с ней: «Что за герой?». Пришлось про каждую придумывать.

– Вот так и играет теперь, – развел руками дядя Гриша. – То у нее Мересьев через лес ползёт, то Римма Шершнева на амбразуру идёт, то Преображенский летит Берлин бомбить. Не то куклы, не то войнушка.

– А для Преображенского я такой классный самолёт смастерил! Из дерева, на колёсиках, – неожиданно похвастал Игнат и опять покраснел. – А Римма Шершнева и так медсестра была. Ну, одёжка у ней фабричная такая, медсестры, и даже аптечка к ней прилагалась.

– Плохо это, когда дивчина не в девичьи игры играет. Ей ведь не на войну. Ей замуж, матерью быть, – покачала головой тетя Катя, несколько обиженная, что ее подарок не пришёлся по вкусу Дашке. – И забавы у неё… странные. Надо же: гуся на удочку поймала!

– Зато смекалка какая! Поняла ведь, как добычу взять, – бросился на защиту сестры Игнаха. – А что про героев ей рассказываю, так может, ей хоть в школе легче будет историю учить.

Повисла неловкая пауза. Спорить с соседкой никто не хотел, но беседа как-то сама собой на время смолкла.

– Ох, тудыть же растудыть эту историю… – вдруг махнула рукой бойкая бабушка Люба, дочь бабы Тани и мать дяди Гриши. – Она и сама-то нами играет, что те девчонка куклами. Мы вот на войну идти не хотели, да она сама к нам пришла. Не разбирала женщины ли, мужчины ли, дети. Как начались тут у нас бои, так разом все мы на войне и оказались.

– А что вы, женщины, делали, баушка? – спросил Игнат. – И лет тебе тогда сколько было?

– Пятнадцать-четырнадцать. Мы в горы ушли, тут-то такие бомбежки были, что никому не уцелеть. Потом уж узнали, что в хату нашу фрицы с самолета бомбой попали, воронка от неё одна осталась…

– Фотокарточки, – эхом отозвалась баба Таня. – До сих пор себя корю. Ничего не жаль, кроме фотокарточек, в хате они остались, не успела забрать. С прадеда вашего и с родителей моих. Отец мой, Иван, такой гарний был казак! На фотокарточке – на коне, с Георгиевским крестом! Не увидать уж вам его, диточки.

– А потом наши фашистов отбили, – продолжила рассказ баба Люба. – Надо артиллеристам позиции занять, а как орудия, как пушки, зенитки в горы поднять? Бойцы одни ни за что бы не справились. Попросили помощи у людей. Всем миром орудия наверх мы закатывали. И я катила, и баба Таня, и прапрабабушка ваша Ганна, а брату Андрею четыре годика тогда было. Баба Ганна к тому времени полная сделалась от возраста, еле шла за орудиями, падала часто, так Андрей тянет ее за руку, чтоб вставала, подбадривает: «Ты, баба Ганна, вставай! Давай, под колёса толкай! Скоро немца разобьём». Потом и укрепления помогали строить.

– Там в горах ты и с дедом познакомилась? – уточнил Игнаха то, о чем и так знал из рассказов родителей.

Старшие Дашкины братья, заядлые охотники, и здесь на юге не смогли устоять перед своей страстью: они уже не раз наведались в лес, густо покрывавший горы. Там они находили то остатки укреплений, то гильзы от снарядов и мин, то патроны, то скромные могилы погибших бойцов. И сама собой появлялась, тревожила, зудела, как бьющаяся жилка на виске, мысль: «Вот и дед наш тут воевал. Слава Богу, не под этими камнями остался, а то и нас бы на свете не было».

– Да, диточка, – привычно подтвердила бабушка Люба. – Хорошим артиллеристом дед ваш был. Призвали его из Вологодской области, а вот, гляди-ка, куда война забросила. В горы. Он их отродясь не видывал, я на севере не бывала, а тут мы оба и судьбу свои нашли.

– А моя мать в Адлере аэродром строила, – вдруг отозвалась тётя Катя. – Всего-то и техники у девчат было – кирка да лопата, а ведь построили, и двух месяцев не прошло. Потом медсестрой в госпитале работала. Один раз сдавала кровь для хлопца, откуда-то с Алтая он родом был, обожженный весь. И совсем уж будто ему полегчало, а потом умер, такая боль от ожогов была, что сердце не выдержало… До сих пор мама хлопца того вспоминает…

За столом опять воцарилась непраздничная тишина, которую нарушали лишь крики ребятишек, игравших на улице в мяч.

– Помянем, – предложил дядя Гриша. – Всех павших героев разом.

Так и сделали – не чокаясь, выпили виноградного домашнего вина. Почему-то горьким вдруг показалось оно Игнахе. Грянули женщины песню «У нас Настя чернобровенька»: хотелось им отгородиться этой беззаботной мелодией от нахлынувших воспоминаний. Прибежала раскрасневшаяся от игр Дашка, попросила воды. Тётя Катя подозвала ее и указала на Барби, так и сидящую на столе возле тарелки Игната:

– Даша, куклу эту Гала Петрова зовут. Медсестрой она была. У поселка Героевка десантников из боя выносила. В Туапсе с папой поедешь, там улица Галы Петровой есть. Так это в ее честь…

В этот вечер семья и гости долго еще пировали, беседовали, пели песни, а потом южанка-ночь стремительно накинула траурный платок и на горы, и на улицы, и на само время, укрыла в обманчивой мгле прошлое и будущее.

Из этой ночи не видно было ни грядущего развала великой страны, ни новых войн, что совсем скоро начнутся на Кавказе. Лишь звезды, безучастные к людскому горю и радости, сияли в вышине. Сколько государств родилось и погибло под их светом? Сколько людей? Что им, вековечным, до этой суетной круговерти внизу? И бледными копиями звезд летали светлячки вокруг лампы под навесом летней кухни.

Перебивая стрекот цикад, Игнат новую сказку сочинял для задремавшей сестры, врал ей напропалую, что светлячки – это души павших воинов, мол, стремятся они на небо, но никак не решатся проститься с родными, не могут досыта налюбоваться мирной красотой цветущей земли…

 

ПТИЦА БОЖЬЯ

 

Артем стоял у церкви Покрова Богородицы на Козлёне и не решался войти внутрь.

Бабушка крестила его еще в детстве, и хотя в храм он ходил редко, однако в Бога Артем все же верил, пусть и не по-книжному, не по-правильному. Он посещал церковь либо в случае неразрешимых вопросов, либо в случае великой радости. Ставил свечи, читал молитвы, специально распечатанные для таких, как он, на листах А4, и беседовал с Ним как умел, своими словами.

Сегодня в Вербное воскресенье стояла чудесная солнечная погода. Утренняя служба уже закончилась, а до вечерней оставалось еще несколько часов. Артем выбирал для похода в храм такое время, когда будет как можно меньше людей. Он болезненно стеснялся креститься при всех или кланяться, не хотел, чтобы ему делали замечания вездесущие церковные бабушки, если вдруг он по незнанию сделает что-то не так. Вот и сейчас он не решался спросить служителей храма или церковной лавки, к какой иконе следует поставить свечу в его ситуации.

Для таких, как он, у входа стоял информационный щит, на котором верующим разъяснялось, кому молиться в случае разных нужд. По бокам от щита ради праздника верующие поставили две огромных, как вёдра, вазы с освященной вербой. Желающие могли взять оттуда по несколько веточек на букет. «О помощи в учении, об успешной сдаче экзаменов, курсовых, дипломов, зачетов – иконе Божией Матери «Прибавление ума», – в который раз подряд читал Артём. – О помощи в устройстве на работу и о возвращении утерянных вещей – святому мученику Трифону. Об избавлении от пьянства, наркомании, пристрастия к азартным играм и игровым автоматам: иконам Божией Матери «Неупиваемая чаша». О разрешении проблем в браке и примирении мужа и жены: святым мученикам и исповедникам Гурию, Самону и Авиву».

Этот щит напомнил Артёму информационное табло в поликлинике. Там тоже в одной графе была специализация доктора, а в другой – его фамилия, имя и отчество. Например, невролог – Остап Семёнович Кучерюк. Ясно, что с невритами и миозитами – это к нему. Травматолог – Вадим Иванович Иванов. К этому с переломами и вывихами. Гастроэнтеролог – Иван Андреевич Лапушкин. К нему, если язву прихватило. Медиков в районной поликлинике Артем знал неплохо. Двенадцать лет назад он отслужил полгода в Чечне. Ребята из его части участвовали в спецоперациях, прикрывали военные колонны. Там Артем и получил контузию, которая каждую осень и весну давала о себе знать.

Впрочем, Артём считал, что ему несказанно повезло. Он вернулся домой с руками и ногами, а что пара шрамов на лице – подумаешь, какая фигня, некоторые и без всякой Чечни получают такие шрамы где-нибудь в драке или из-за детской шалости. Внешности Артем был, казалось, заурядной, однако люди обычно его запоминали. Высокий, с прямой осанкой, с коротким ёжиком жестких чёрных волос, он двигался как-то по-особому – скупо и точно, держался уверенно и спокойно, вёл себя с незаметным скромным достоинством, и всё это в совокупности выдавало в нем воина. Сам он никогда не философствовал на эту тему, но однажды его кореш с детства, Гошан, тоже служивший, хоть и не воевавший, объяснил ему эту разницу за рюмкой водки:

– Говорят, что солдатами не рождаются, солдатами становятся – что ж, истинно так. Однако не все солдаты – воины, и наоборот. Ты не солдат, ты – воин! С рождения! Солдат следует приказу, стремится выжить, у воина главный командир – это внутреннее понятие о чести и долге, а к чему он стремится, так то и вовсе одному Богу известно.

Артём только отмахивался от Гошана и напоминал, что семья его – сплошь колхозники, что родом он из деревни, а там все служат, и пофигу всем, солдат ты или воин, тракторист или дояр. Получил повестку – шагай в военкомат!

Артем не задавался сложными вопросами, ему и самых простых, самых земных с лихвой хватало. Казалось, что он просто жил день за днем и год за годом ровно так, как живут и все остальные, как в песне у Юрия Шевчука: «Он просто пил, ел, спал, тянулись серые дни. Тянулись серые дни, они и только они».

После армии в деревне работы для него не нашлось – бывает! Он переехал в город, снял жилье, устроился в мебельную фирму учеником мастера – тоже бывает! Заочно окончил вуз и постепенно добрался до должности заместителя коммерческого директора – пусть реже, но и такое иногда случается с обычными деревенскими парнями. Женился на Кате, однокурснице с экономфака. Опять же – не редкость такие браки. Не сложилось. Развелся. Хорошо, что детей не успели завести. Долго и со скандалами делили совместно нажитую квартиру. Что ж, несчастливые супружеские союзы, разбившиеся о быт, это уж и вовсе встречается где угодно и с кем угодно.

Получается, «просто жизнь» привела его к дверям храма Пресвятой Богородицы. Вернее, любовь привела – Ленкина любовь. «Смешная девчонка. Такая юная!» – даже сейчас, вспомнив Ленку, Артём невольно улыбнулся. Но ее возраст был для Артема, скорее, минусом, чем плюсом. Ему за тридцатник, а она – третьекурсница-заочница филфака! Другой порадовался бы, что способен еще понравиться юной барышне, но только не Артем.

В фирму Леночку взяли офис-менеджером: чай-кофе подавать, уют наводить, за документами следить. А сошлись они с Артемом на почве книжек и... голубей. С книжками всё было ясно и понятно. Пытаясь справиться с непомерными филфаковскими нагрузками, Ленка читала в любую свободную минуту. Артем сначала просто смотрел на имена и названия на обложках, потом – осторожно начал задавать вопросы о героях, сюжетах, авторах. Он любил читать, но немного стеснялся этого, немодно это как-то нынче, несовременно. Артем, к тому же, считал, что ему не хватает общего образования, того лоску, который не приобретешь, окончив сельскую школу и кое-как отучившись заочно на экономическом. Лена ни разу не подняла его на смех, какими бы странными ни казались ей вопросы Артёма, и отвечала охотно, умно, по-филфаковски иронично. Он и сам не заметил, как они перешли на «ты» в нерабочей обстановке. В офисе Лена по-прежнему уважительно величала начальника Артемом Викторовичем. Вскоре они стали вместе обедать, встречаться по выходным ради похода в кино, театр, на выставку или долго гуляли по набережной с неспешной приятной беседой. И эти перемены в отношениях, начавшиеся с разговоров о книгах, Артема ничуть не удивляли: бывает!

А вот с голубями Артём ничего не понимал: Лена почему-то боялась их панически, а они почему-то прямо-таки преследовали ее! Если птицы садились на оконный карниз (а стол Леночки в офисе стоял как раз у окна), девушка немедленно начинала стучать по стеклу и смешно кричать: «Кыш! Кыш! Вон отсюда, крысы вы с крылышками!». Голуби, как назло, именно Леночкин оконный отвес выбирали местом для отдыха. Они не обращали на ее «кыш-кыш» внимания, чистили там пёрышки и ласково курлыкали друг с другом.

– За что ты их так не любишь? – не выдержал как-то Артём, наблюдая это противостояние. – Голубь – птица мира. Святой дух тоже в виде голубя представляют.

– Может быть, Артём Викторович, но вы на них только посмотрите: противные, грязные, болезни всякие разносят и меня преследуют!

– Выдумываешь ты, Леночка, много. Ей-богу, фантазёрка, – рассмеялся он.

– Ну, видите же: я их гоню, а они меня даже не слушают!

– Так они уличные птицы, Лена. Если б они всегда улетали, когда их гонят, так они бы в городе и не выжили.

– Вовсе нет. Они со мной воюют. Вот скоро сами убедитесь.

И Артем убедился. Началось с того, что он предложил Леночке устроить за окном цветник: повесить туда ящички для цветов. Может, голуби не захотят сидеть на политой земле среди растений? Идея понравилась не только Леночке, но и всем остальным коллегам женского пола. Артем купил всё необходимое в магазине «Сад-Огород», остался после работы и соорудил заоконную клумбу. Леночка высадила в нее разноцветные виолы и поставила между цветочками декоративные украшения – светильники-стрекозы. Днем они заряжались от солнечной энергии, а вечером мягко и загадочно светились.

Голубям стрекозы почему-то особенно не понравились. Они пикировали на хрупкие фигурки из пластика, как тяжёлые бомбардировщики, и клевали их, быстро отбив светильникам крылья. На цветы птицы в наглую приземлялись. Апофеозом стал момент, когда взлохмаченный старый голубь-жирдяй показательно казнил хрупкую виолку: он выдернул ее из земли, скинул вниз, а затем, свесив голову, пристально наблюдал, как кружился синим вертолётиком цветок в воздухе до самого асфальта.

– Нет, ну теперь понимаете, Артём Викторович? Ненавидят они меня. И преследуют, – спокойно констатировала Леночка. – А дома они на мои окна еще и гадят постоянно. Чуть не каждый день мыть приходится.

– Глупости, – попытался успокоить ее Артем. – Просто пытаются отвоевать ареал обитания, метят территорию. Нравится им этот карниз почему-то, а мы его своими цветами заняли.

Мало истории с виолами, так случилась еще и история с кофе. Леночка праздновала день рождения 17 октября. С утра Артем купил ей букет цветов и стакан кофе с огромным пирожным. Он представлял, как вручит ей этот подарок со словами: «С днем варенья! Сладкого начала дня!». Он благополучно донес презент почти до самого здания, где работал, как вдруг резко из-под ног взлетел невесть откуда взявшийся там голубь. Артем споткнулся, упал, к счастью, успев спасти цветы и пирожное, но у бумажного стаканчика с капучино выжить в этом падении не было ни единого шанса. «Так не бывает!» – только и успел подумать Артем. Рассказывать об этом случае он Леночке не стал, чтоб не умножать ее страхи, но больше не удивлялся, если во время прогулки при виде стаи голубей, Лена тут же брала его под руку. «При тебе не посмеют», – полушутя-полусерьезно объясняла она.

Несмотря на книги, на голубей и на Леночкину красоту (блондинка, носик курносый, стройная, кожа такая гладкая, будто светится изнутри, девочка-солнышко!), Артем головы не терял и обо всем рассуждал здраво. Для мимолетной интрижки Леночка не годилась. Зачем ее обижать и людей смешить этой банальщиной – заместитель директора и офис-менеджер сбежались-разбежались. И так люди шепчутся уже об их совместных трапезах, войне с голубями и встречах по воскресеньям. Серьезные отношения? Нет, не с такой малявкой. Да и обжёгся Артем на прошлом браке. Сильно обжёгся. Снова лезть в то же пламя не хотелось. И ей зачем жизнь губить? Он и сам не лучшая партия для неопытной девушки. Но в их отношениях неумолимо приближался тот момент, когда все же придется сделать либо признание, либо «непризнание» в любви. Перед этим выбором впервые в жизни Артем оробел. Нет, он понимал, разумеется, что влюбился, и ценил естественную легкость их нежной дружбы: с ее стороны не было натужного кокетства или холодного дамского расчёта, а он не пытался предстать перед ней мачо-завоевателем. Они оставались самими собой, не старались нарочито понравиться друг другу, потому что в этом не было необходимости.

«И все же она и лучше меня найдет. Ровесника. Чтоб без контузии. Чтоб не смотреть ей, как меня плющит каждую весну и осень. Чтоб не увидеть ей меня после запоя, похмельного и страшного. Найдет себе молодого парня без истории с прошлым разводом. И мне лучше женщину своего возраста поискать. Что у нас общего, в конце концов? Она – птаха неопытная, птица Божья, беззаботная и жизни не знающая. У нее главные враги – всё еще голуби. Господи, как ребенок она пока еще! Зачем ей я со всеми моими заморочками?» – уговаривал он себя, стоя у информационного щита возле храма. Артем, видимо, так долго пялился в список святых, воплощая собой образ барана перед церковными воротами, что из здания воскресной школы неподалеку к нему вышла пожилая женщина-учительница:

– Что-то случилось, молодой человек? Может, что-то подсказать?

– Да, – смутился Артем. – Я бы хотел, чтобы одна очень хорошая девушка нашла себе достойную партию в замужестве.

– Так вот же! Тут все написано! – женщина подвинула вазу с вербами, и оказалось, что в самом низу ветви вербы закрывали надпись: «Об удачном замужестве – Пресвятой Богородице».

– Правда, обычно в таких случаях о замужестве сами девушки молятся или их родители, – с улыбкой добавила учительница. – Или святому Николаю Угоднику можно свечу поставить – к нему с любой просьбой люди приходят.

Артём поблагодарил, вошел в храм и поставил свечи, как было сказано. Кроме него, внутри прихожан не оказалось, только бабушка следила за порядком, чистила лампадки да убирала сгоревшие свечи. Артём присел на скамью у входа: «Господи, я всю жизнь такой дурак. Не знаю, как хватает у Тебя терпения на меня. Вот и опять сам не знаю, как поступить. Пусть будет по воле Твоей. Ты же знаешь: я ведь и выпью лишнего, бывает, и болею страшно весной да осенью. И староват я для нее. Да, я понимаю, Господи, другой бы сразу ее к рукам прибрал, но я помню, как мы с Катей скандалили... Не хочу снова. Я и с Катей сам виноват, и с Леной. Наверное, давно пора было всё это прекратить, не морочить девчонке голову». Затем он доверчиво рассказал о своей беде Николаю Угоднику и послушно, как учила женщина из воскресной школы, попросил Пресвятую Богородицу: «Пошли ей, Матушка Богородица, хорошего жениха».

Выйдя из храма, Артем достал телефон, чтобы включить на нем звук, и увидел не отвеченный вызов от Леночки. Набрал ее.

– Привет, Артем Викторович! – раздался ее веселый девичий голос. – Я на Соборной горке гуляю. Не хочешь со мной? Погода такая чудесная. Летняя совсем. Приходи! Я на велике: погоняем по очереди.

– Иду, – пообещал он.

«Вот и отлично, – подумал. – Хватит девчонку за нос водить. Сегодня и объясню ей, что наша дружба – лишь дружба».

Но набережной так закрутило в каруселях приятных разговоров, в гонках на велике по очереди, что Артем всё откладывал и откладывал своё «непризнание в любви». Когда они стояли у памятника Батюшкову, три раза, отмечая время, ударил колокол на звоннице.

– Как атмосферно, – заметила Лена. – Слушай, а я сегодня «Вконтактике» такой классный стих прочитала! Зацени. Прямо грешно его здесь и сейчас не прочитать. Как раз для Вербного воскресенья и как раз для этого места.

И со смартфона продекламировала:

Мой Бог, со мною надо строже.

Ничто другое не поможет.

Другому я не буду рад.

Я пред Тобой в трусах и майке,

Давай, закручивай мне гайки –

Не наугад, а все подряд!

Я на Тебя смотрю в окошко,

И вижу, ты устал немножко,

Любить таких, как я паскуд.

 

Как с этим жить, не знаю точно.

Признаюсь, я не верю в то, что

Твои страдания спасут.

Давай, пока душа на месте

И не спешит сквозь перекрестье

Запястий, что сжимает жгут,

С любовью, с яростною силой,

Пусть плеть Твоя, как губы милой,

С лихвой моих напьётся губ.

 

Артем машинально похвалил стихотворение, но мыслями был далеко от этих строк. Он слышал их, конечно, ушами, но, по сути, умом и сердцем не расслышал ни слова, потому что впереди его ждало тяжелое объяснение.

Из ближайшего кафе на всю Кремлевскую площадь разносился пьянящий сладкий запах выпечки, и Артем побрел на него, оставив Лену у памятника. Под предлогом «пойду что-нибудь нам возьму перекусить», на самом деле он взял паузу для размышлений. Из кафе он принес для Леночки бумажный стакан с капучино и горячий багет, а себе – горький и крепкий американо. Присели отдохнуть на свежем воздухе на скамейке.

– Я должен сказать тебе кое-что важное, Лена, – сделал первый шаг Артем.

– Говори, – согласно кивнула она.

И тут на запястье Артема сел голубь, почти целиком белого цвета, только с небольшими сизыми крапинами на крыльях. И хотя у Артема при себе не было ни крошки еды, нахальная птица и не думала улетать. Он явственно почувствовал ее цепкие коготки на своей коже, а круглые птичьи глаза сурово всматривались в его лицо.

– Ну надо же! Вот этот точно, как Святой Дух на иконах. Суровый птах! – воскликнула Леночка, и вдруг отломила кусок багета, протянув птице крошки на ладони. Голубь осторожно начал угощаться. – Попробую хлебом откупиться. Так что вы хотели мне сказать, Артем Викторович? – поддразнивая, имитируя тон подчиненной в беседе с начальником, спросила она.

– Я давно хотел вам сказать, Елена Леонидовна, что с вашей голубиной фобией пора завязывать, – подыграл Артем и хотел как-нибудь еще пошутить, но вместо этого неожиданно для себя выпалил: – Лена, я люблю тебя, выходи за меня замуж!

– А я уж думала, ты никогда не решишься. Ты ведь воин. Редкий вид – рыцарь настоящий. Они вечно думают, что Прекрасной Дамы они не достойны, – улыбнулась она и поцеловала Артема в щёку.

Голубь в этот момент взмыл в небо. Артем обнял Лену, и они молча смотрели, как птица летит – живая точка на голубом фоне в золотом окладе солнца уменьшалась, пока не растворилась в небе где-то за куполами Софийского собора.

 

ПЕСТЕРЬ-НЕВИДИМКА

 

Когда идешь в лес по грибы, никогда не знаешь, куда выведут тебя тропы, проложенные дважды: первый раз мы проходим их по земле, второй раз – путешествуем по картам нашей памяти. Вместе с другом детства Женькой мы ищем белых в ельнике за деревней.

Нам знакомы эти места так, что даже на ощупь мы опознаем не то что каждое деревце, но и каждую былинку, потому что эти травы, этот мох, эти ели росли вместе с нами. Кажется, и они тоже узнают нас по шагам, по запаху, по прикосновениям наших рук к ласковым зеленым лапам. И сам этот жест – будто спрятавшая когти-колючки, лапа прижимается к ладони – так похож на рукопожатие.

Даже будучи еще совсем малышами, мы с Женькой множество раз бывали в этом ельнике с нашими отцами, ныне покойными, с моим папой Мишей, с его папой Толей. Лес и река – колыбель нашей дружбы, переданной нам по наследству как некое сокровище. И, будто записанные на плёнку, и сейчас звучат в моей голове отцовские голоса:

– Хочешь напиться, а воды нет, так можно пить и прямо из лужи, но выбирайте самую чистую, проточную. Вот сухой стебель дягиля –  вот смотрите! – вот так между коленцами срежешь его, и здесь у дягиля есть перегородка, перепонка из мякоти. Надо в ней ножом дырочки сделать, будет, как дуршлаг у матери, чтоб макароны откидывать. Вот и фильтр: мусор из лужи не пропустит. Через трубочку такую и пить можно. Пейте, робяты! Пейте!

И «робяты» (так по-вологодски звал нас дядя Толя), и «ребята» (отец мой – родом с Кавказа, он никогда не окал) охотно пили лесные коктейли из луж на дороге, ведущей к вырубке. И была вода из них слаще лимонада, ароматнее и прохладнее, чем «Тархун» со льдом. В нынешний дождливый год этот старый тракторный путь больше напоминает реку. И пахнет рядом с ним так же – водой и илом, но вырубки больше нет: на ее месте новый лес. Тянутся ввысь молодые и тощие, но дерзкие деревья, жаждущие солнца и ветра без меры, жадно сосущие молоко земли через жилы своих корней.

– Ну а если, ребята, заблудились в лесу, и с собой компаса нет, и день пасмурный, то ищите реку, ручей, дорогу, линию электропередач. Идите вдоль – они всегда к жилью выведут! Друг с другом не разлучайтесь, реку или ручей не переходите, а то еще сильнее заблудитесь. Коли переночевать в лесу придется, то помните – на земле не спят. Ставьте лежанку, на нее – настил, и лучше под навесом, а напротив – костер.

О, сколько этих отцовских советов: по одному придётся на каждый наш шаг по земле, и в запасе еще целый заплечный пестерь останется. Кажется, хотели наши отцы от всего уберечь, от всего сохранить, предостеречь, предупредить.

– «Спаси и сохрани!» – как в лес идешь так скажи да на образа перекрестись. В лесу не надо всем человек хозяин, порой, не все там можем мы понять, не все объяснить. В лесу мы гости, да еще и непрошенные. Идешь хоть и на час, а спички с собой возьми, в пакет целлофановый заверни, нож, воды бутылочку да хлеба кусок с солью. Ноша не велика, да свой груз не тянет.

Пестерь с советами за моею спиной – груз невесомый, невидимый, неосязаемый, но сутулятся под ним плечи, совсем, как у моего отца, от прожитых лет. Иду я ельником, в одном кармане – горбушка с солью, в другом – спички, есть с собой и нож, и вода из колодца, и полным-полно уже грибов в ведре. Срезает друг мой Женька последнего белого, щелкает по тугой шляпке пальцем, и слова моего отца слышу я из его уст:

– Эх, хорош охлопуздик! Звенит, как репка!

Так всегда папа мой говорил про особо крепкий гриб, и фразы эти достались нам с Женькой по наследству.

– Красота-то какая, красотищ-щ-ща! – вторю я словами дяди Толи.

И заглянув в полное ведро, говорит мне Женька:

– Пойдем домой, Михална!

И как ответ на пароль:

– Пойдем, Анатольич!