Владимир КРУПИН. ФОНТАН В ЦЕНТРЕ ГОРОДА. Новелла

 

Владимир КРУПИН

ФОНТАН В ЦЕНТРЕ ГОРОДА

Новелла

 

Девочка Катя знает, что ей завидуют подружки. У девочки есть город, а в городе есть фонтан. В самом центре. Он не простой, этот фонтан. Он цветной и музыкальный.

В этом городе живут дедушка и бабушка девочки. Они её встречают. Первым делом девочка спрашивает, работает ли фонтан. Да, работает, говорят ей. И она, едва присев за стол с дороги, торопится в центр, вверх по зеленой улице, которая только для людей, а не для машин. Перед площадью надо ждать светофора, но после того огромного города, в котором девочка живет с родителями, ей просто смешно здешнее движение, и она бежит прямо на красный свет.

Фонтан работает!

Он стоит на одном режиме водоиспускания, то есть из середины бьют несколько струй, и все. Но это ничего не значит, то есть как раз это значит, что фонтан исправен. А разные умные слова о режимах работы фонтана девочка слышала тут же, когда на скамье рядом сидели, видимо, специалисты. Они говорили про какую-то сверхзакалку титана, из которого сделаны форсунки, эти крошечные брандспойты, они говорили о наборах программ для электронной машины, управляющей автоматическими сменами воды, и цвета, и света, и словно специально находили слова, чтобы отпугнуть очарование фонтаном. Но вот специалисты сказали, что подобного фонтана нет нигде, только здесь, и девочка все им простила. Даже фразу «нет аналогий». Это уж она и сама знала, что нет. Даже на знаменитой своими фонтанами выставке в её большом городе.

Девочка облегченно вздыхает, обходит вокруг фонтана, садится на скамье и замирает. В этой неподвижности, при ровном шероховатом звуке падающей воды ей уютно.

Сухая поздняя осень. Тепло, солнечно. Как девочка вырвалась сюда в это время, как уговорила родителей, это даже ей непонятно. Но она здесь, и теплая волна ликования поднимается у неё в груди. В девочкином городе никто никогда не сделает ей ничего плохого. Она звонит и говорит маме, что всё хорошо, её встретили, погода хорошая, что двоюродных братьев и сестёр ещё не видела, они в школе, – все это девочка тараторит с такой скоростью и так весело, что тревожный мамин голос становится спокойным...

Надо всем подарить по подарку, думает девочка, она обязательно всем привезет по подарку. Девочка идет по городу и думает, кому бы и что она подарила. Собака бежит – подарила бы всем собакам по конуре. Дом стоит ободранный – ему бы подарила веселых маляров, а то бы и сама пришла с ними красить. Пусть бы он был полосатый, нет, пусть был бы разный: зимой – красный, весной – белый, летом – голубой, а сейчас? Сейчас был бы, был бы... сиреневый! Тетка навстречу идет, ой, какую тяжелую сумку тащит, вот ей бы подарила такую сумку, чтоб не таскать груз, а катить на колесиках. Тут же девочка смеется над собой и говорит: «Тетя, давайте я вам помогу». – «Ой, что ты, милая, – отвечает женщина, – да я сама, ой, спасибо». И видно, как в ней прибавились силы от доброго слова.

Девочка идёт дальше и думает: а что бы она подарила своему фонтану? Крышу? Это нельзя – ему надо, чтоб над ним было небо. И как ни воображает девочка, ей нечего подарить фонтану. А я подарю себя, решает она, и ей снова смешно, как это она себя подарит? Было бы лето, она бы взяла и выкупалась и никого бы не постеснялась. Ведь когда она первый раз увидела фонтан три года назад, было как раз лето и в фонтане барахтались два маленьких мальчика. Но тогда девочка посчитала, что она взрослая, и, вот ведь дура, не выкупалась в фонтане. Теперь поздно.

Надо домой, к дедушке и бабушке, а то они беспокоятся. Но это ничего, они ругаться не будут. Девочка ходит по магазинам и всему радуется. Братику она купит теремок. Теремок разборный, из него много чего можно построить. Маме она купит набор тарелочек. Они вместе с мамой испекут сладкий пирог и поставят эти тарелочки, и мама скажет, что тарелочки купила дочь. Папе можно ничего не покупать, он не обидится. А вообще-то надо бы. Он хоть и не обидится, но как-то показал ей, что хранит подарок, который она сделала в детском ещё садике, – наклеенный на цветную бумагу спичечный коробок и на нём написано «23 февраля».

Труднее всего выбрать что-либо подружкам: она столько наговорила им о своем городе, и это надо доказать. Хорошо бы купить им по расписной глиняной игрушке, которые делают только в этом городе, но где их продают, даже в этом городе не знают. Правда, стоит за стеклом огромная барыня в пяти разноцветных юбках, с веером, но такая дорогая, что даже не с чем сравнить. Девочка вздыхает, но тут же и оправдывает цену – очень трудно сделать такую красоту. И вообще девочка ничего не может осудить в своём городе.

Пора возвращаться.

Бабушка обо всём расспрашивает девочку, особенно о родителях, о братике, но все эти разговоры кажутся девочке военной хитростью, чтоб отвлечь ее внимание и побольше ей скормить.

Вот уже и вечер. Девочка надевает на себя вязаную юбку, толстый свитер, осеннее пальто, которое недавно было маминым, и, стоя перед зеркалом, кажется себе взрослой. Она так и сяк встряхивает головой, волосы взлетают и падают. «Раньше, когда девушки эдак-то носили волосы, дак звали их распустехи, – говорит бабушка, но добавляет, чтобы не обидеть внучку: – Нынче всяко над собой издеваются. Чем ни чудней, тем потешней». Девочка, чтобы посмешить бабушку, говорит, что есть еще прически, которые называются у них между собой: «нас бомбили, мы спасались» или «я у мамы дурочка». Бабушка вздыхает, ничего не говорит. Но дедушка, в котором нет хитрости, заявляет: «Ты не вздумай эдакой халдой на улицу выставиться». Девочка смеется и заплетает волосы в одну косу, но не в тугую, а в свободную, а концы прядей и вовсе оставляет. На такое дедушка согласен.

Девочка говорит, что идёт к фонтану, и выходит. Теперь она совсем не спешит. Конечно, ей хочется увидеть своих двоюродных братьев, но договорились на завтра. Она ко всем, к кому просил папа, зайдёт. Завтра. А сегодняшний вечер только её.

Какой славный ветер шумит деревьями. Ветер вовсе не холодный, в нём тепло, скопленное где-то за городом, в сухом хвойном лесу или в чистом поле. Ветер спелся с ветками деревьев, они покачиваются туда и сюда враз, по команде его порывов. Ветки ниже высоких неподвижных фонарей. Тень от веток ходит по мостовой, и кажется, что вся улица качается на волнах.

В далеком просвете улицы, как свет в конце тоннеля, появляется разноцветное слабое сияние – работает фонтан. Ноги сами начинают частить. Вот уже и музыка слышна.

У фонтана всегда есть место. Не на одной скамье, так на другой. Девочке достается почти полтора метра голубой скамьи. «Хорошо бы рядом никто не сел», – думает она и тут же ругает себя: мимо нее проходит женщина и даже собирается сесть, но вдруг идет дальше. «Она догадалась, что я подумала. Но ведь я сразу раздумала. А уже было поздно». Девочка вспоминает, что ее весь последний год мучают мысли о знаках. Это началось со случайно прочитанной фразы: «Во всем для всех есть тайные знаки, но при усилии разума и направленности души они могут открыться». «И вот сейчас женщина поняла, что я в ту секунду, когда она подходила, не хотела, чтоб кто-то сел рядом. Значит, даже и чужая мысль есть знак» — так думает девочка, а сама уже устроилась, угрелась, подоткнула пальто под колени, запахнула его сверху.

Она ждет начала. То есть фонтан работает уже давно, он вовсю разошелся, но надо поймать момент, когда положение воды, света и музыки от почти нулевого взмывает в какое-то состояние, потом гаснет, потом накапливается и возникает следующее состояние, потом еще и еще... В том давнем разговоре специалисты называли цифру семь. То есть семь раз видоизменяется выброс различных струй, меняется освещение и соответственно музыка. Но девочка думает, что всё же больше. Надо сосчитать. Надо просидеть внимательно полный круг.

Вот смолкает ровный шорох орошения, струи приседают, прожектора пригасают, музыка дает вступление. Из центральной стойки, из середины, взмывает, нарастая и уже на ходу рассыпаясь, разлохмачивая верхушку, невидная из-за своего бесцветного ствола, но озаряя окрестность белой кипящей кроной, мощная струя. Вокруг нее, чуть склонясь, вырываются еще четыре струи. В них есть что-то материнское, прикрывающее. По всей окружности возникают прямоструйные завесы. Когда они взмывают ввысь, получается живая стена, а когда опускаются, становятся похожи на изгородь. То ли они, набирая и отпуская воду, командуют музыке, то ли, наоборот, она, зная силу напора, своей волей меняет их рост и окраску. Тут добавляются еще струи, они закрывают расстояние от центра до краев, и все это пространство заполняется невиданными огромными цветами из воды. Может быть, они взяли форму от колокольчиков, развернутых в небо. Их лепестки как стеклянные.

Вот возникли в торжественном согласном шуме еще не появлявшиеся боковые бесчисленные струи, они бьют навстречу друг другу с такой силой, что образуют над всем фонтаном прозрачный, искрящийся разноцветными блестками шатер.

Девочка давно забыла, что надо запоминать смены различных настроенностей фонтана. Пусть. Запомнить бы только вот эти каскады, когда вода, теряя силу и обрываясь, вдруг подпирается снизу, и вновь насильственно возносится, и вновь пытается упасть. Запомнить вот этот порыв ветра, когда он клонит и треплет заросли воды, а нижние тонкие струи как колосья в поле перед грозой. Вот затихло, и как хорошо, что и музыка, чувствуя, что не она здесь главная, то есть как раз она здесь главная, но главная музыка воды, а звучащая по радио – только сопровождение, и вот она притихает, а нарастает звучание воды, выплескиваются все новые аккорды, и вот уже согласный хор, напоминающий водопад, царствует над округой. И вся вода, поднимаемая, кажется, не напором снизу, а небесным притяжением, замирает вдруг и походит на огромный воздушный шар, который вот-вот взлетит и возьмет с собой всю площадь.

 Переблески прожекторов делают фонтан очень разным. Вот он весь голубой, а вот фантастический, золотой, вот, как лес, зелёный.  

Вдруг кончается музыка, по радио включают радиостанцию «Маяк» с последними известиями. Фонтан продолжает шуметь, но голос огрубляет музыку воды. Потом следует эстрадная программа. Она и вовсе не подходит. Тут уж или серьезная музыка, или тишина, думает девочка. Вспоминается дискотека. Там такое же вбивание команды через барабан, так же мигает цветотень. Но там гасят свет не от любви к цвету, а оттого, чтоб не было стыдно дергаться туда и сюда.

А ведь можно и здесь танцевать, думает девочка. Особенно когда хорошая музыка. Прямо в пальто можно. Я бы не постеснялась. И долго-долго танцевать, красиво и медленно.

Вдруг она замечает запах табачного дыма и понимает, что к ней кто-то подсел. Это парень. Он в легкой куртке, джинсах. Длинные светлые волосы зачесаны назад. Поймав ее быстрый, как бы вернувшийся взгляд, он невпопад спрашивает:

– Вы кого-то ждете?

Ей смешно.

– Уже дождалась.

По правилам ее круга надо отвечать независимо и даже грубовато, но не в этом же городе. Парень теряется, его спасает радио. Начинают передавать последние известия, на сей раз спортивные. Он слушает, и видно, что ему действительно интересно.

– Вы за «Спартак», – спрашивает он, – или за ЦСКА?

– Я – за «Арарат».

Парень одобрительно, энергично кивает головой и придвигается. Она отодвигается.

– А зачем вы выпили?

Парень сокрушенно разводит руками, гасит сигарету.

– Плохо одному, понимаете? – Он поднимает голову и говорит, она понимает, правду: – Вот и выпил.

– Что же так? – жестко спрашивает она. – С этих лет?

– Я уж работаю. Из восьмого ушел. Два года в ПТУ. Я монтажник по электросетям, работа денежная, – шутит он, вернее, пытается шутить, потому что застеснялся вдруг.

– Как здорово, – говорит она.

Парень доволен.

– Да уж ладно. Идёмте погуляем! Я маг вынесу, записи будь здоров.

– Но как же я пойду с вами гулять? Вы же выпили. Да еще по дороге будете курить! Да еще включите магнитофон, чтоб не напрягать собственные мысли, благодарю!

Вдруг сухой частый треск мотоциклетных моторов заполняет воздух.

Все сидящие на скамьях вокруг фонтана вздрагивают, выпрямляются и взглядом следят за нарастающим, проносящимся и замирающим вихрем властного звука.

– До зимы каждый вечер будут гонять, – почти восхищённо объясняет парень.

Фонтан продолжает работать, струи вздымаются и опускаются, перестраиваются, иссякают и возрождаются, прожектора, скрытые серебристым металлом, все так же меняют цветную подсветку, все так же продолжается озвучивание через замаскированные динамики, но что-то меняется, от чего девочка встает и чувствует, как она замерзла и как здесь сыро. Теперь она понимает, почему с этой стороны было свободно, именно сюда ветер забрасывал брызги.

– Можно вас проводить? – хмуро спрашивает парень. Он тоже встал, держит в руке пачку сигарет.

Девочка пожимает плечами. Ей в самом деле все равно. Взглянув на фонтан – как раз центральные струи упали и начинают пульсировать боковые, – она уходит.

Парень не отстает.

– Не буду я курить, – мрачно говорит он.

Девочка молчит. Парень шагает к урне, швыряет в неё сигареты.

«Что я, в самом деле, – ругает себя девочка. – Я послезавтра уеду. Какое мне дело до этого парня и зачем я вдруг сунулась делать ему выговор?».

– И выпивать не буду, – решительно говорит парень, – и мотоцикл куплю. Может, даже скоро. Я вообще-то этих парней знаю, – продолжает парень, еле поспевая за ней. – Куда ты так? Мама, что ли, в угол поставит?

– Правда, обо мне беспокоятся, – миролюбиво говорит она.

– Да обо мне тоже, – поддерживает он, – мать спать не ляжет. Сейчас из окна в окно суется, чего только в голову не взбредет.

– Что, например?

– Думает, в драку попал или еще чего.

– Значит, бывало?

Теперь уже парень пожимает плечами. Они пришли. Девочке не хочется, чтобы он шел до подъезда, и она решает проститься на углу. Какое-то время они стоят молча, он – потупившись, она – глядя вниз, по направлению к реке и вспоминая ту мелодию, которая особенно подходила движению воды.

Но тут снова слышится рев мотоциклетных моторов, а вот уже и они видны, целая стая, в зубах мотоциклистов сигареты, с сигарет срываются и мечутся в воздухе искры. Многие мотоциклы с колясками, в колясках тоже кто-то сидит, сзади мотоциклистов, держась за их плечи, пристроились девушки. Они тоже в шлемах, волосы полощутся сзади. Шлемы полосатые, намазаны фосфорными красками и светятся, некоторые раскрашены под черепа, очки обведены черной сверкающей лентой. Все это несется и гремит. Один, с коляской, сделав какой-то согласный с колясочником рывок, поднимает коляску в воздух и добивается приветственных криков и салюта сигналами. Другой встает на сиденье, как в цирке, но тут же шлепается обратно. Один мотоцикл резко привертывает и тормозит.

– Здоров!

– Здоров!

Это знакомый парня.

– Сигарет подбросьте. – Мотоциклист не смотрит на девочку, но это он специально. Знаем мы эти штучки. Парень хлопает себя по карманам и даже лезет руками в карманы куртки – нет. – Что ж так обнищал? – спрашивает мотоциклист и, кивая девочке и мгновенно оглядывая ее: – Отпусти девчонку. Сядешь? – Это уже ей, кивая на заднее сиденье.

– Вы отстанете от своих, – отвечает она, отвечает очень спокойно, но так внутренне напрягшись, что мотоциклист резко отпускает сцепление.

Он держал сцепление прижатым, а мотоцикл стоял на скорости. И это пытается ей объяснить парень, который понимает, что более не имеет права ее провожать. Девочка идет и вся дрожит. Почему она напряглась, почему почти испугалась, когда говорил мотоциклист, – потому, что она поняла: от парня ждать защиты нечего, поняла тогда, когда он стал себя обыскивать, ища сигареты, но ведь он при ней выбросил пачку, он же знал, что их нет, зачем он так поступил? Значит, он боится того мотоциклиста.

Дома тепло. Бабушка раскутывает из шерстяного тряпья огромную кастрюлю. Девочка ест и разговаривает. Дед пересказывает содержание газеты бабушке.

– Кормов не хватает, – говорит он, – уж деревья стали на сено рубить. А вот этих бы всех лешаков, – это он говорит о мотоциклистах, они их видели в окно, – этих бы всех лешаков на сенокос и уборку. Ведь только и умеют, что по большим праздникам кусок хлеба себе отрезать. – Он совсем уже идет спать, но девочка втягивает его в чаепитие.

Они сидят втроем. И чего бы ни сказала девочка, ни в чем не возражают. Красота.

– Иди ложись, ты ведь с дороги, – говорят ей.

Девочке постелено на старом широченном диване. Подушка большущая, одеяло толстое. Девочка сразу, увидя такую постель, начинает отчаянно зевать. И в самом деле, такой длинный был день.

– Совсем ты взрослой становишься, – говорит бабушка, подтыкая одеяло под бока.

– Стараюсь, – отвечает девочка и снова зевает.

Бабушка гасит свет, выходит. Девочка решает, что ей надо о многом подумать: о городе, в котором живет, и о городе, в котором она сейчас, о подружках, о маме и папе, о братике, о сегодняшнем вечере, да, особенно о сегодняшнем вечере.

Итак, этот парень струсил. Ах, если бы он не струсил! Ах, если бы! Но тогда бы они его попросту убили. О, она шла бы за гробом во всем черном, с распущенными волосами – когда их заплетать безутешной вдове!

Почти полночь. Девочка спит. Фонтан выключен. Его обслуживают двое: электрик-механик и уборщица. Уборщица давно на пенсии, но еще работает. И очень любит свою работу. Она могла бы прийти с утра, но хочет убрать именно сейчас, чтобы те, кто рано утром будут идти мимо на работу или еще по каким делам, видели, как чисто вокруг фонтана. Конечно, кругом полно окурков, которые почему-то брошены не в урны, и разных обрывков бумаг, но она не сердится, ведь когда-то же поймут, что дело не только в уважении к труду, она за него деньги получает. Дело в красоте.

Теплеет. Значит, пойдет дождь. Старуха садится на скамью и отдыхает. Дождь и в самом деле начинает шелестеть в деревьях, и отягощенные им листья падают на землю. Ветра нет, листья ложатся неслышно. Ну, теперь работы полно. Уборщица достает из сумки накидку и начинает подметать. Дождь шлепает по накидке, и кажется, что еще не выключили фонтан. Во время дождя старухе всегда кажется, что она еще совсем маленькая несет отцу обед, дождь застает ее посреди поля, и ей от него некуда укрыться.

 

* * *

Утром девочка хочет увидеть еще одно любимое место в городе – набережную. К ней она идет по той же улице, что и вчера к фонтану, только в другую сторону, под гору. Мимо стадиона, где бегают старые и малые, мимо Вечного огня, у которого по праздникам и в выходные дни стоят в почетном карауле школьники и солдаты, она может выйти сразу к реке. Но она хитрит, ей сразу не хочется, она сворачивает и по переулкам идет в прекрасный сад, где на крутом обрыве стоит белая круглая старинная беседка, и именно из нее надо увидеть реку.

Девочка почти бежит по дорожкам сада, но смотрит не вдаль, а под ноги. Это тоже ее хитрость, она бережет взгляд. Вот исписанные ступени и колонны беседки, вот девочка подходит к самому краю, еще немножко мучает себя, а потом быстро вскидывает голову.

И взгляд ее улетает в бескрайние дали севера. Вначале луга, потом леса, леса, леса, а среди них дымящие трубы. Внизу и слева виднеется красивый длинный высокий мост. Кажется, что в нем много лишнего, так как большой своей частью он протянут над сушей. «Бедная река, что же ты так обмелела?» — думает девочка. Даже на самой середине всплыл на поверхность огромный пляж. Какой-то рыбак стоит далеко от берега по колено в воде и крутит катушку. Но ближе к этому берегу проплывает тяжелая самоходная баржа, насыпанная песком, и ничего, движется без опаски.

Вдоль берега девочка идет на набережную. За ночь прибавилось упавшей листвы, под ногами разноцветные участки дороги: красные от кленов, желтые от берез, коричневые от дубов... Собаки играют вокруг, белые и черные, но все курчавые, одной породы. С ними женщина. Собак много, и кажется, будто женщина пасет стадо овечек.

Старик дворник сгребает листья в груду. Смотрит огорченно на деревья, там еще так много неупавшей листвы. Идет огромный мужчина в красном плаще. Он спрашивает: «Помочь?». Хватает в ладони ствол березы и трясет. Листья, как огромная стая птиц, слетают вниз. Мужчина доволен. Идет, куда шел, но по дороге безжалостно отряхает деревья. Дворник собирает листья в мешок. Ноша получается такой объемистой, что, когда он ее поднимает, видны только его ноги, будто мешок с листьями сам пошел куда-то.

Деревья кончаются, но девочка по-прежнему идет по золотистой дорожке; оказывается, мешок порвался и из него сыплются листья.

Вот и набережная. У нее имя прекрасного сказочника. Он жил в этом городе, и теперь к очарованию городом добавляется еще и его имя.

Старик с мешком куда-то делся, никого не видно. Девочка стоит около чугунной узорной ограды и смотрит в заречные дали. Потом чертит на мокрой ограде крестик, потом нолик, потом снова крестик.

Красивые здания обращены окнами к реке. Кто-то живет в них, кто-то может постоянно видеть реку. Нет, постоянно никто не может, надо учиться, работать, спать, есть.

Восходит солнце. Лучше сказать, показывается, потому что оно взошло давно, но не было видно, а сейчас проявилось среди низких туч, да так ярко, что все вдруг лишилось теней и стало ясным. И обозначается ветер, резкий, бодрящий, северный.

Девочка идет к Вечному огню, его хочет сорвать и унести ветер, а может, это огонь хочет, чтоб загорелся ветер, но не жарко, а так, как закат, как море летящей осенней листвы, как вода, застланная оранжевой узорной накидкой.

Завтра уезжать.

Девочка идет по улице.

Медленный вялый дым обволакивает свалка чернеющей листвы. Но почему именно это она заметила, а не, например, взлетающих голубей? Она и их заметила, но как-то мимоходом, а старые листья бросились в глаза. Это от ее состояния в данное время. Значит, решает девочка, я сама выбираю то, что на меня должно действовать, то, что уже произошло во мне, непонятно для меня, должно выразиться явным. Грустно – сжигают листья. Было б весело – взлетали бы голуби, а листья горели б сбоку. Но почему она свернула в эту улицу, а не пошла по той? Что-то же ведет ее, руководит ее вниманием и состоянием. А ее желания? Никто не поднимал ее в рань раннюю, сама проснулась, дома ее в это время не добудиться. Никак бы она сама не проснулась, если бы что-то ее не разбудило. Что же ее разбудило? Почему она так мало спала и так прекрасно себя чувствует? И почему в то же время она так печальна?

 

Вечером, уже с братьями, она вновь у фонтана. Братья, один старше, в десятом классе, другой моложе, в восьмом, веселятся вовсю. Они тоже давно не виделись и вот благодаря сестре встретились. Оба летом подолгу лежали в больницах, и вроде бы о болезнях надо говорить, о них, кстати, только и говорили их родители по телефону и в письмах, но братья о больницах вспоминают только смешное, особенно анекдоты. Один брат их знает много, но не умеет рассказывать, и девочка ехидно говорит ему: «Скажешь, когда смеяться», другой рассказывать умеет, но анекдотов не знает. Они сидят на скамье, у фонтана, все очень хорошо. Неподалеку стоят юноша и девушка, которым не нашлось места на скамьях, а скорее они просто его не искали, девушка держит в руках букет и когда брызги летят в их сторону, то подставляет под них цветы.

– Братцы, – говорит девочка, – а что ж это вы себе мотоциклы не купите?

– Куда его ставить? – отвечает один.

– Нет, я лучше бы купил телевик к фотоаппарату.

Магнитофоны и радиотехника есть у обоих. Начинают говорить о последних записях ансамблей, спорят о певцах и певицах.

Фонтан всё работает. Музыка всё звучит. Они встают и ходят по кругу, по которому ходят не они одни. Но в какой-то момент – откуда он прилетает, непонятно, но он внезапен, так как перебивает середину фразы, и девочка не помнит, о чем она говорила, – она слышит звон воды, бьющейся о металл. Но этот звон не сам для себя, не для обращения слуха к нему, что-то другое, как бы собираемое вместе, сюда, к воде, музыке и свету и вместе с этим уводящее отсюда... Ничего не понятно! И необъяснимость так томит девочку, что она кажется себе ненормальной. Ведь все хорошо, что еще надо?

– Проводим тебя, – говорят двоюродные братья. – И сами к бабушке-дедушке зайдём.

– Ещё круг, – отвечает она, и понимает, что надеется увидеть того вчерашнего парня. Она даже на урну взглянула, в которую он выбросил сигареты. «Интересно, закурит он снова или нет, – думает она. – Со мной бы не закурил». И сердится на себя: с чего это она вдруг его вспомнила? «Не пришёл, так пусть теперь пострадает». А она его забудет. Вот войдёт завтра в поезд и забудет.

– А летом приедешь? – спрашивают братья.