Игорь ШУМЕЙКО. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯСАК НИКОЛАЯ ЛУГИНОВА. О прозе якутского классика

 

Игорь ШУМЕЙКО

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯСАК НИКОЛАЯ ЛУГИНОВА

О прозе якутского классика 

 

С апреля 2020 года обширный и многозначительный проект издательства «Вече» (главред Сергей Дмитриев) собрал и переиздал в серии «Сибириада» все крупные произведения Николая Лугинова на евразийскую тему.

В ныне завершаемой мною книге «Судьба и Служба. Тюркские контуры России» среди бесед с  учеными, политиками, военачальниками М.А. Гареевым (светлая память!), Р.С. Акчуриным, очерков о поездках, встречах с читателями Татарстана, Якутии, Тувы, особое место занимает наш многолетний диалог с советским, российским, якутским классиком Николаем Алексеевичем Лугиновым. Его «ясак» обогатил меня, как и многих. 

Ясак – не просто дань, налог, это проекция Ясы, закона на определенную территорию принятие его, заверстывание в общую службу. Главный ясак сибирских татар – знаменитая «рухлядь», пушнина, но была и военная служба: мурзы со своими отрядами шли за тридевять земель, сражаться за русского хана, возвращали Москву в 1612 году.

Книги Николая Лугинова – ясак, что он исправно отдает истории Евразии. Они тоже суть: проекция Ясы на миллионы читателей, зрителей фильма, снятого по его «Чингисхану». Дополненные, объединенные в оригинальный проект «Сибириады» они дают шанс пересмотреть его «дань» – как подносили к свету спинки соболей, лис, оценивая, и дунув, любовались игрой меха.

Николай Лугинов – автор более 20 книг прозы. Его повести, романы переведены на многие языки мира. За французский перевод повести «Таас Тумус» («Каменный мыс») в 1987 году он получил Международную премию. На русском языке изданы его книги: «Роща Нуоралджыма» (перевод Семёна Шуртакова), «Песня белых журавлей», «Таас Тумус» (перевод Анны Дмитриевой), сборник повестей «Дом над речкой», «По велению Чингисхана», I-II-III книги (перевод Владимира Карпова, Петра Краснова, Николая Шипилова), по книге снят международный блокбастер «Тайна Чингис Хана» (Россия, Монголия, США), «Хуннские повести», «Восхождение» и «Время перемен» (перевод Владимира Крупина).

С 2020 года издательство «Вече» приступило к большому проекту – переизданию книг Лугинова и в апреле вышли первые два тома – «По велению Чингисхана».

Николай Алексеевич Лугинов, народный писатель Якутии, секретарь и сопредседатель Правления Союза писателей России в 2018 году привез в Москву только что вышедший роман в повестях «Время перемен». Здесь, отступив на тысячу с лишним лет от любимых времен Чингисхана, он представил историю хунну (гуннов) в момент их (относительно) спокойной жизни. Серию очерков о его книгах я продолжил статьей об этом романе.

 

Замечание, возможно еретическое для поклонников книг Лугинова. Мне «Время перемен» кажется более актуальным произведением, чем признанный шедевр, международно экранизированный «По велению Чингисхана». В «Чингисхане» автор весь в тюкско-монгольской стихии. Купается, живописует. А во «Времени перемен» явлен и Китай: явлена диалектика, пружина мировых событий. Геродот в первых строках своей «Истории» признает: для него смысл и двигатель мирового сюжета – борьба греков с Азией. Диалектика Лугинова: отношения тюрок (хуннов, монголов, кочевников) и Китая. И не только войны: дети хуннского вождя учатся у Лао-Цзы. И слово «перемены» в заглавии весьма диалектично. За художественным полотном, вымышленными персонажами – настоящая История: от «Великого переселения народов» до сегодняшних топ-новостей.

 

В «Чингисхане» нет такой движущей «международной диалектики»: найманы, война с которыми – сюжет первых книг романа, поведением, характерами, речами ничем не отличаются от монголов Чингисхана. Возможно – это общее свойство эпического жанра: все герои!

Эпос как жанр примиряет воюющие стороны, причем не на основе каких-то хитрых политических компромиссов, а на… (без тавтологии не обойтись) подлинно эпической основе. Попытайтесь сравнить: кто с большей симпатией изображен в «Илиаде»: Менелай, Ахилл, греки – или Приам, Гектор, троянцы? Бессмысленно! Эпический герой может сражаться только с эпическим же героем – иначе выйдет карикатура.

Писал об этом по поводу эпической поэмы Михаила Хераскова «Россиада» (взятие Казани Иваном Грозным): побежденные казанцы выведены ровно такими же «эпическими героями», как и русские. А ханша Сумбека – чистая Елена Троянская, её красота – пружина истории... И назвав Лугинова «российско-якутским Гомером» – лишь точнее поймем: отчего его воюющие меж собой так схожи?

 

Перейдем к «Монголиаде» и «Чингиссее» нашего Гомера.

«Кровным предком, зачинателем рода-племени Чингисхана, нашего великого вождя и предводителя, сумевшего переместить тех, кто прозябал на отшибе да на окраине, в самую сердцевину… связавшего тугим монгольским узлом воедино судьбы народов и государств; заключившего в объятия свои мир земной, прославляемого и проклинаемого, оправданного и оклеветанного, хулимого и возносимого в веках, – был досточтимый Борте-Чоной, взращенный и спущенный с небес с предопределенной целью Верхними Высокими Божествами Айыы.

Алан-Куо из его рода рассказывает:

– Однажды, когда небо утонуло в кромешной тьме, вдруг словно день воссиял передо мной: в дымоход сурта спустился светящийся человек, волосы отливали золотом, глаза лучились небесной голубизной... Он тихо присел рядом... Я замерла, не в силах пальцем шевельнуть, дыша и не дыша, страха не было во мне, лишь удивление и странная радость; сердце, стучавшее, казалось, на всю степь, откликнулось на давний зов Высокой Судьбы Айыы... Еще в детстве мне была предвещена встреча с этим человеком, грезы о нем я порой считала наваждением, пыталась выкинуть из головы, но от Судьбы не уйдешь... Солнечный человек распростер надо мной руки, и из разведенных его пальцев вырвалось пламя, которое обожгло меня, проникло внутрь, и в нижней части зародилось тепло...».

К это легенде остается добавить исторический факт: род Чингисхана-Борджегины («сияющеглазые»), а еще светлокудрые, светлокожие выглядели невероятно для татаро-монгольских степей. А Бодончор, сын Алан-Куо, дальний предок Чингисхана, запомнится как первый (поневоле) индивидуалист в тесной тюркской родовой сети, решившийся возглавить маленькое племя «аутсайдеров степи». Интересно наблюдать, как штрихи его жизни отразились, «помноженные на миллионы», в судьбе покорителя полумира.

«Человеку лишь кажется, что он впервые живет и по-своему видит белый свет, являясь в мир единственным и неповторимым. Он может не знать, забыть своих предков, но все равно останется похожим на них, повторит их повадки, поступки, судьбу... Мудрецы-долгожители, называемые в народе «оком земли», безошибочно предрекают еще несмышленому младенцу его будущее, нрав, ошибки, поджидающие на жизненном пути, не потому, что как обычно считают, умеют заглянуть вперед, а потому, что беспристрастно, ничуть не умиляясь детской пригожестью, изучив внешность ребенка, понаблюдав поведение, умеют определить, кровь каких предков преобладает в нем».

Есть еще одно важное и по сей день полуоткрытое «окно» в историю: «якутский вопрос». Строка справочника «самый северный тюркский народ» не касается того, как он туда попал? Степной по фольклору, обычаям народ – в тайге и даже в лесотундре. Николай Лугинов (правда, не в «Чингисхане», в частном разговоре) приводил пример: якуты поколениями передают как ритуал приемы, навыки поиска подземной воды. В степи, полупустыне – это спасение для людей, их табунов. Для якутов же, часто сидящих весной в воде «по шею», да и в прочие времена года, мягко говоря, жаждой не угрожающих, этот ритуал – коридор к своему давнему степному бытию.

«Чингисхан» Лугинова вовсе не учебник по курсу «История Якутии», баланс достоверно исторических и художественно придуманных имен держится, как в «Войне и мире». Его версия ответа на «якутский вопрос» мне представляется довольно правдоподобной. Но судите сами.

Небольшое восточномонгольское племя окружали гораздо более могущественные, многочисленные найманы, кераиты, татары. Расчету Чингисхана на высокоманевренную войну препятствовало то, что у кочевников не было крепостей, где можно было бы оставить семьи, имущество. И вместе с армией кочевало все «государство», орда. Потеря орды, своих семей превращала даже выигравшую сражения армию в шайку без будущего. Решение подсказала мать Чингисхана, самый подробно выписанный образ в романе:

«Ожулун налила чай в пиалу, подала сыну. По глазам ее, залучившимся теплотой, Тэмучин понял, что он вновь напомнил ей отца: за три десятка лет она не расплескала любви к мужу. Время также мало тронуло лик ее, лишь легкие морщинки, наползшие на уголки глаз, чуть выдавали прожитые годы.

– Когда я была совсем маленькой, – заговорила тихо мать, – народ, в котором я родилась, олхонуты, был неспособен к настоящей войне. От посягателей на наше добро мы скрывались, уходили подальше. Однажды мы ушли за много-много кес, в иные земли. Там высокие горы, много деревьев и большое озеро. Его называют Бай Кель – Богатым озером. Зима там холодная и длинная, а лето жаркое. Если в этих землях расположить ставку, на которую хищные найманы сразу же начнут охоту, чтобы вырвать из тела нашего племени сердце, враги ее долго не смогут разыскать».

Чингисхан в который раз подивился точности воинского чутья матери, благодаря которому, может быть, весь род и дожил до этих дней.

Так начался поход степняков на север. Далее – картины тысячелетней жизни. Лучшее предварение – стихотворная строфа, взятая автором романа в эпиграф к восьмой главе:

Я здесь не была лет семьсот,

Но ничего не изменилось...

Все так же льется Божья милость

С непререкаемых высот.

                       (Анна Ахматова, 1941 г.)

«Непобедимому, словно заговоренному от стрел и острого клинка батыру Джэсэгэю не суждено было пасть на поле брани, а погиб он от чаши с ядом, угодливо поданной на званом пиру коварной рукой. Вернулся он тогда домой, скатился с коня, за гриву держась, с лицом, будто росный лист, посмотрел на нее, на детей глянул, улыбнулся виновато, вздрогнул всем телом и... рухнул наземь».

Смерть Джэсэгэя, отца Чингисхана, поставила семью на грань выживания, его «виноватая улыбка» сопровождает героя и читателя все оставшиеся годы, и страницы…

Темучин выручил первого в степи хана-христианина.

«Если б он ограничился только клятвой верности, то, может быть, не расплескалась бы чаша сия. Но благодарность Тогрул-Хана не знала границ, а чрезмерное чревато порождением уродливого».

Здесь эпосы смыкаются, герой Лугинова словно повторяет древнегреческую поговорку-девиз: «Ничего сверх меры!».

Военный совет.

«Джэлмэ (начштаба Чингисана – И.Ш.) представлял пагубность плана: Такая война не оставляет нам и проблеска надежды. Да, временные успехи будут, мы будем принимать их за победы, но наши ряды будут таять и изнурять себя безнадежностью. У нас один путь: идти навстречу врагу...

В наступившей тишине всхрапнул старик Аргас. Он спал сидя. Джэлмэ глянул в его широкое, плоское, медное лицо и рявкнул:

– Как скажешь, Аргас?!

– Вперед! – не открывая глаз, ответил хитрый старик».

Ну чем не Кутузов, дремавший на совете? А вот старик на охоте:

«Аргас невольно глянул на младшего сына, который скакал по левую от него руку: молодые в нетерпеливости часто вырываются вперед, нарушая цепь. Теплый, собачий язык нежности лизнул сердце Аргаса».

Накануне. Ночь в орде Чингисхана…

«Весть о новой войне принес знаменитый батыр Уй Хунан. Уже по гулкому, ночному лаю собак, которые нюхом чуют звание и положение человека, Тэмучин понял, что прибыл не простой вестовой. Чингисхан знал, что рано или поздно придется встретиться в степи с многочисленными и сильными найманами… Но не ждал, что так скоро. Видно, недооценивал он себя: если найманы собирают войска и зовут на помощь Алагыс-Хана, значит, видят, что он может стать для них угрозой.

– Хан, – продолжил Уй Хунан, – я выполнил поручение, теперь позволь мне убраться так же тихо, как пришел: путь мой должен остыть, след исчезнуть, словно не человек приезжал, а ночная птица пролетела...».

Битва.

«Все заняли свои места, когда небо еще только начало плодить звезды. Сюны изготовились к атаке, и когда в обусловленном месте полыхнул сигнальный костер, мощная тетива спружинила, вбросив в неприятельский лагерь смерть, кровь и огонь. Найманы уходили в иной мир, минуя стойбища страха, не успевая испугаться, не оказывая сопротивления. Все было кончено, и никому не удалось прорваться к долгому течению жизни».

После битвы.

«И вот сидит Тайан-Хан на песчаном берегу речки, неотрывно глядит на течение, под ним походное золотое кресло. Подле стоят на коленях двадцать тойонов его ила. И никто не смеет даже комара отпугнуть, хотя вокруг каждого из них – комариная свадьба.

« – Надо было погибнуть в бою, чтобы не успеть задуматься... – словно бы нашептывала серебристая вода Тайан-Хану. – Схоронили бы меня на мысу о девяти ступенях, где садятся кочевые птицы из теплых краев... Даже враги поставили бы на моей могиле столб о четырех гранях, если бы я погиб в бою... С запада бы покрыли его медью, с юга – серебром, с востока – резными узорами о моих битвах, а с севера – оловом! Из двух моих плеч выросли бы две травы, а кто съел бы их, не сломав ветвей и кореньев, стал бы великим человеком... Может быть, таким, как Тэмучин, побивший мое войско и полонивший меня... Надо было погибнуть!

– …Зубы я оттачивал мягкими костьми, горло прочищал выбродившим кумысом, желтым маслом полоскал рот, чтоб руки были, как железо, голос, как гром с четырех сторон неба, а голова ясной, как степная заря... – горько отвечал текучей воде Тайан-Хан, не замечая посланного, и видел сурт, в котором родился, девушек, которые нравились, жеребят, из которых выбирал себе скакуна. Хоровод воспоминаний, невидимый чужому глазу, кружил вокруг золотого трона...

– В каком-то неземном сурте хотел ты жить, – шептала серебристая вода. – Где были бы песцовые одеяла и мягкие постели, и подушки с серебряными колокольцами... В каком сне ты видел такое! Одевал бы своих жен в крепко выделанную ровдугу, покрывал бы седым мехом сохатого, из собольих мехов шли бы только хребты, из рысьих – крестцы, от волков – лапы с черными полосками, красных лисиц бросал бы на плечи своих красавиц!».

 

Да, тойон Сюбетей... что попал и на карты наших учебников по истории. Пунктир стрелочек с подписью «Джебе. Субудэй» прошил всю Азию и уперся в крестик: значок «Битва на реке Калке», где судьбу хана найманов пришлось разделить и русским князьям. Дальнейшую их судьбу я уже обозначал в определении: «Россия «освободилась» от Орды – с Ордой в придачу». А здесь остается лишь любоваться богатыми, яркими, эпическими картинами жизни, понимать, как это красиво: битва с уходящими в иной мир, минуя стойбища страха, разговор пленного хана с текучей водой, красные лисицы на плечах красавиц…

 

В ноябре 2018 года я радовался за понимающих эту красоту, пришедших на вечер Лугинова (полный зал Литинститута, десяток человек, включая писателя Александра Сегеня, стояли в дверях проходе).

Лугинов тогда подчеркнул: «На Севере, в суровом краю помогает выжить постоянное напряжение мысли!». И мысль, прилетевшая из Якутска, может даже скорее стать новой, государственной, глобальной, не менее важной, чем алмазы, пушнина.

Последнее сравнение мне напомнило Тобольск. Величественный Кремль на горе, огромная башня, «где хранился весь ясак Сибири». Пушнина сортировалась, пересчитывалась и ждала своего часа, чтобы уйти заморским купцам, дипломатам, подкрепить бюджет и внешнеторговый баланс России.

Привиделись за шпалерами соболей, рысей, лисиц – ряд корешков книг «Н.А. Лугинов…».