Алексей ГРИГОРЕНКО. МАЛОРОССИЙСКИЙ СЛЕД В РУССКОЙ СУДЬБЕ. К очередной годовщине со дня смерти Петра Паламарчука (1955-1998)

 

Алексей ГРИГОРЕНКО

МАЛОРОССИЙСКИЙ СЛЕД В РУССКОЙ СУДЬБЕ

К очередной годовщине со дня смерти Петра Паламарчука (1955-1998)

 

Хохляцкая настойчивость
при русском рвении превозмогает все...
Петр Паламарчук, роман «Нет. Да»

 

Паламарчук — как культурологическое и историософское явление конца ХХ века — требует нескольких пояснительных слов. Я имею в виду не осмысление излюбленных его парадигм о Москве — Третьем Риме, или о Москве — как прообразе Небесного Иерусалима, или о роли России в происхождении Антихриста. Моя задача гораздо скромнее: обозначить тот корень, те начала, из которых развилось, расцвело и принесло плоды обильные его творчество и наследие, пока еще освоенные не в полной мере даже нами, людьми, которые знали и любили его, не говоря о племени младом и незнакомом.

Малороссийская закваска, происхождение из двух ветвей украинского поспольства — духовного и воинского — вот, как мне кажется, ключ к пониманию Паламарчука. Девичья фамилия его матери — Кошевая (кошевой атаман — средняя войсковая старшинская должность). Паламарчук же — модифицированное от «паламарь», «пономарь», т. е. чтец — низшая из степеней духовного звания. Войсковой корень дал Петру ту настойчивость в достижении целей — как литературных, так и окололитературных, которая не могла не поражать всех, кто так или иначе соприкасался с писателем. Отсюда же — его невероятная работоспособность, плодом коей стали десятки книг, сочиненные им будто бы между делом. Казалось бы, когда ему все это писать? (И не только писать, но и систематизировать-составлять: чего стоит только бессмертная энциклопедия «Сорок сороков» о четырех объемных томах, посвященная рождению, развитию и уничтожению бесчисленных московских церквей.) Когда ему все это было писать, если на протяжении 25 лет не было в Москве и в России конференции, съезда, собрания, толковища, где не присутствовал бы Паламарчук — и не было ни единого, где бы он не выступал — с обстоятельными и порой длительными докладами, обильно снабженными научными ссылками, с уникальной справочной информацией, которая, кажется, доступна была только ему.

Когда в начале 90-х годов приоткрылся железный занавес, к помехам творчеству добавились еще и бесчисленные заграничные путешествия, налаживание связей с русскими диаспорами на всех континентах, розыск уникальных книг Зарубежья, издательская и просветительская деятельность, — все это ну никак не способствовало спокойной писательской работе. Обычного «советского писателя». Но — не Паламарчука. Иногда казалось, что чем больше было преград и забот, тем плодотворнее была ежедневная его жизнь. Упорство, неотступность, малороссийская завзятость, пренебрежение трудностями, невероятная моральная, психологическая и физическая выносливость — вот что он получил в генах со стороны Кошевых. Ну, и — знаменитый дед его, маршал Петр Кошевой, дважды Герой Советского Союза, первый командующий Западной группой советский войск в Германии, сподвижник Никиты Хрущева, — как его обойти? Много ли маршалов было в былом СССР? Именем славного деда наречен пароход, танковое училище в Омске, улица в Волгодонске... Надо упомянуть и об отце Петра, Георгии Михайловиче Паламарчуке, который хотя и был, как я уже говорил, по сути духовного происхождения, но и его коснулась общая судьба наших отцов — Отечественная война, из которой он вышел также Героем Советского Союза, знаменитым воителем-катерником Северного морфлота, о чем повествует мемориальная доска на доме, где жил наш Петр, а в городе Северодвинске еще с 1949 года в виде памятника установлен тот самый катер, на котором старший Паламарчук совершал свои беспримерные военные подвиги.

Духовно-сословная составляющая не менее важна в нашем друге-писателе, нежели войсковая. Тем, кто читал романы и повести Петра, ведом его изысканно-ломанный, искусственно архаизированный богатый язык, коему более подходит именование наречия, или даже речения. В его первой книге «Един Державин», вышедшей в комсомольском издательстве «Молодая гвардия» в 1986 году, т.е. в самые дремучие застойные годы, когда его заставили сфотографироваться «без бороды», которую он носил всю свою жизнь, не смогли перешибить и вытравить его «шишковского» письма, что само по себе в контексте поры было уже уникально.

За «фотографию» он потом шутя извинялся: завредакцией-де «не любил бородатых», а книга осталась — одной из самых значительных, лучших. Оценена она была и тогдашней официальной литературной общественностью, получив премию «За лучший литературный дебют». Остается только пожалеть, что с тех пор она ни разу не переиздавалась. (Отмечу о переизданиях: «Сорок сороков» выдержало 4 издания, и эта цифра не окончательная.) В «серединных» романах язык его несколько упростился, но к концу земной жизни опять «загустел». Природа его художественного языка целиком принадлежит генетически духовному сословию малороссийских «пономарей»-бурсаков, — с этой бьющей в глаза киевской «филозофией», с гротескным отношением к жизни, с этим невероятным бурлеском, веселостью, химерностью, парадоксальностью, искрометным «гуморе», смелостью не по разуму в хулиганстве, в винопитии, но и в твердом — когда понадобится — стоянием за веру. В этом — весь Паламарчук. Не знаю, осознавал ли он свою духовную преемственность с сонмом малороссийских архиереев, призванных некогда Петром I «просвещать» и модернизировать Русскую церковь, которая через полвека после блистательного Святейшего патриарха Никона впала в некий духовный анабиоз.

Скажу об этом немного подробнее.

Четверть века тому, когда на Западной Украине начался погром Православия — отбирались не отдельные храмы, но целые епархии проваливались в вероотступничество, ведомые самостийными лжепатриархами, с истеричными лозунгами о «независимости от Москвы» — мне пришлось писать статью «Украинские религиозные нестроения», в которой сама статистика о церковном присутствии малороссов в недрах РПЦ вопияла к небесам совсем о другом: в 17-18 веках большинство архиереев были выходцами из Юго-Восточной Руси. Начиная со святого митрополита Московского Петра в 14 веке, урожденного галичанина, трудами и произволением которого перенесена была столица Руси из Владимира в Москву, и заканчивая прославленными деятелями и писателями свт. Димитрием Ростовским, свт. Иоанном Тобольским и прочими не столь ведомыми сегодня.

Присовокупив к славному списку и не бесспорного петровского «князя Церкви» Феофана Прокоповича, получим совершенно другую картину, которая позволяет говорить о полной зависимости русской церковной иерархии и низшего духовенства от мощного культурного и религиозного влияния лучших из сынов Малороссии, то бишь нынешней Украины. Причинами тотальной экспансии малороссийских церковников были геополитические особенности всего строя тамошней общественной жизни. Иезуиты, вольготно действующие на просторах Речи Посполитой, испокон веку находили путь к душам людей через знание, во главу угла ставя довольно глубокое и обширное латинское образование. Но получить его мог не каждый жаждущий.

Условие было просто и единовременно сложно: требовалось принять католичество. В этом смысле весьма примечателен путь к вершинам «потаенного знания» Феофана Прокоповича: сей влиятельный иерарх эпохи петровских преобразований в юные годы последовательно принимал по мере надобности и католичество, и протестантизм и снова-таки православие — то, чего требовал данный момент, — и нисколько не переживал о своем вопиющем «отступничестве». Кажется, он и слова-то такого не ведал. Обширные богословские, публицистические и государственные труды, оставшиеся от него, насквозь пропитаны духом протестантизма, и, по мнению знатоков, современников и единокровных ему иерархов, он и помер тайным учеником Лютера-Кальвина. Административный же прессинг преосвященного Прокоповича был таковым, что впору великороссам было вопиять о новом иге, подобном татарскому.

Но —  «Не было почти рода писательства, к которому не был бы причастен Феофан. Богослов, проповедник, канонист, юрист, историк, поэт совмещались в нём с разною степенью дарования, но, во всяком случае, в необыкновенном сочетании. Таких разносторонних и плодовитых талантов мало можно встретить среди наших деятелей XVIII века. Взятая в целом личность Феофана Прокоповича всегда останется одной из центральных фигур русской истории XVIII столетия» — возьмем на заметку это авторитетное мнение «Православной энциклопедии». Но что в этом определении — не о Паламарчуке?..

Чтобы завершить свой экскурс в историю, прикровенно связанную с нашим героем-писателем, не обойтись без пространного пересказа из значительного труда Константина Васильевича Харламповича (1870-1932) «Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь». Он отмечает, что время с 1700 года до вступления на престол Екатерины II было периодом наивысшего развития малороссийского церковного влияния в Великороссии. «И политические виды, и церковные планы, и личные симпатии ряда государей, начиная с Петра I и кончая Елизаветой Петровной, дали преобладание...» в Русской церкви малороссам. Они заняли большинство архиерейских кафедр. К.В. Харлампович привел перечень архиереев-малороссов и их помощников по управлению епархиями.

Список поразительный. Помимо архиерейских кафедр, ими были заняты настоятельские места в крупнейших монастырях. В тексте монографии даны списки монастырских настоятелей и монахов-западноруссов по епархиям. Естественно, они же получили первенствующее положение в 1721 году в Св. Синоде. Малороссы были в большинстве своем духовниками государей. Например, духовником Петра III, когда он был великим князем, значился Симон Тодорский.

Церковные малороссы руководили религиозным обучением светского и военного юношества, «направляли совесть» солдат и моряков в качестве военного и морского духовенства. Представляли русскую церковь за границей в качестве посольских священников и иеромонахов. Ведали организацией миссионерского дела как в пределах Российской империи, так и вне ее (в Китае). Почти исключительно являлись экзаменаторами «ставленников», должности которых были впервые учреждены в рассматриваемый период. В их руки было передано почти все «духовно-школьное дело». По мнению К.В. Харламповича им была поручена «...неудавшаяся Лихудам и педагогам-великороссам Московская академия, а потом они оказались руководителями духовных семинарий, открытых архиереями-малороссами».

Подобные суждения встречаются в исследованиях современных украинских историков. Киев и Левобережье сыграли важную роль в распространении в России системы богословского просвещения, ориентированного на западные образцы. В частности, в Киевской академии получили образование 21 из 23 ректоров Московской академии, 95 из 125 ее профессоров, очень много учителей духовных семинарий России, от Вологды до Тобольска. Но отток образованных людей оказал в конце концов негативное влияние на уровень культурного развития самой Украины.

Для человека, читавшего обширные числом и количеством романы и публицистику Паламарчука, понятно, по каким причинам я столь подробно останавливаюсь на церковной теме 18 столетия: без и вне нее нет ни его литературного наследия, ни самого писателя и исследователя многоразличной жизни Московского государства. В самом деле — какую книгу Петра ни раскроешь, всюду он, его излюбленный 18 век: Ванька Каин, Тайная канцелярия, первые российские сочинители — Кантемир, Новиков да Татищев, дворцовые перевороты, начальные масонские ложи, Гаврила Державин...

«Лирический герой» (скажем по-старому) паламарчуковых романов — он сам, раздвоившийся и растроившийся, но по-любому — «знаток», книгочей, архивист, тщательный сбиратель и коллекционер тысяч забытых историй, анекдотов, курьезов и происшествий, московский чудак-многознайка, прилагающий к любому углу, повороту, дому, историческому персонажу или событию обширную архивную справку, легенду, байку, скабрезность, ухмылку, бурлескное выворачивание смыслов-подтекстов... Все это несомненно — малороссийская бурсацкая киевская закваска, дух Киево-Могилянской академии, вертепный театр Ростовского святителя Димитрия Туптало, — печать былой принадлежности предков Петра к малороссийским пономарям-паламарям.

Будем считать совпадением, что параллельно паламарчуковому литературному деланию на Украине в 80-х годах прошлого века зародилась и обильно расцвела так называемая «химерная проза» (Валерий Шевчук, Владимир Дрозд и другие), составляющие элементы которой такожде происходили из бурлескного театра и смеховой культуры бурсацкого Киева 17-18 столетий. Этот яркий литературный эксперимент, к сожалению, быстро миновал и был практически не замечен читателем. Но сосуществование подобного художественного мира различных писателей триединой Руси все-таки симптоматично.

К концу 80-х годов Паламарчук без устали возделывал историческую московскую ниву — да и дел там вполне было невпроворот. Но кровь кошевых атаманов не только привела его в недальнее путешествие на родину маршала-деда на правый берег Днепра, в Александрию и Елисаветград-Кировоград, но и далее в вековую глубь, к эпохе польско-козацких войн 17 столетия, результатом которого была замечательная повесть «Козацкие могилы» о поражении Хмельницкого под городком Берестечко (1990). В этом же едином историософском контексте написана и «Векопись Софийского собора Кременца-на-Славе» (1992). Да и как было пройти пытливому сочинителю мимо головокружительной западно-русской истории?..

Наша встреча с Петром состоялась зимой 1986 года. После 4-летних бездомовных мытарств по окончанию Литературного института я наконец-то угнездился с юной женой и маленьким сыном в дворницкой коммуналке в бывшем до 1928 года публичном доме на Трубной улице. Обретя пристанище, переведя дух и не веря своему счастью, мы с квартировавшими на Сретенке друзьями-писателями, такими же дворниками, как и я, решили по старому институтскому обыкновению завести в наших стенах некое литературное толковище. По субботам в одну из наших комнатушек набивалось довольно волосатого и бородатого народу — читали непечатаемые романы, стихи, публицистику, распугивая коммунальных соседей-татар. Из примечательного: доклад Алексея Казакова «Новый Иерусалим» и роман Владимира Шикина «Записки инвалида», произведший настоящий фурор и соборне присужденный к уничтожению с поразительной формулировкой: так талантливо, что надобно сжечь... (В скобках замечу, что действительно все обширное наследие «русского Кафки» Владимира Шикина было им уничтожено. Он круто преломил свою жизнь, принял священный сан, скрылся в дебрях Нижегородской губернии, став впоследствии уникальным священником-духовником. Умер он средовеком, в сане иеромонаха. Его могила у алтаря главного собора в Дивеевском монастыре почитается церковным народом до чрезвычайности.)

Постоянными членами наших собраний были замечательные поэты и мыслители Валерий Шленов и рано умерший Саша Сопровский, Михаил Попов и Владимир Карпец и другие. Как-то раз к нам попал и прибывший ко мне на постой с аспирантско-библиотечной нуждой прекрасный украинский писатель новой генерации Владимир Диброва, последние 20 лет преподающий в Гарварде. Словом, каждое лыко ложилось в строку... Поразительно, но при таком обильном талантами молодом пишущем народе ни у кого не было не то что книжек, но даже и публикаций. Единственным исключением был Петр Паламарчук, у коего только что вышел отдельным изданием «Един Державин». За окном пузырилась перестройка, по всей Трубной вилась бесконечная очередь в винный, в соседней комнате завывал мулла-муэдзин, призванный аки противовес нашими татарами супротив наших третьеримских героев... И впереди нас, кажется, ожидала вся жизнь...

В ту пору Петр активно сотрудничал с редакцией еженедельника «Литературная Россия», располагавшегося в конструктивистском здании «Литгазеты» на Цветном бульваре, и практически ежедневно навещал нас на Трубной. Помимо чисто литературных тем многие разговоры наши касались и общерусской истории (назовем так искусственно разделенный наречиями и некоторыми национальными особенностями единый в прошлом народ). В ту пору я писал исторический роман о козацком восстании Северина-Павла Наливайка, которое промыслительно пришлось на время жизни и деятельности недостойных епископов-перевертней, ради собственной сиюминутной корысти ввергших на 400 лет в церковную униатскую смуту украинский православный народ.

Разумеется, все эти давние дела мы живо обсуждали с Петром. И казалось, «ничто не предвещало беды», как на мутных сорных волнах «перестройки и ускорения» восстали из пепла призраки прошлого: сперва смиренно и слезно стояли на Арбате перед праздным народом прибывшие из Львова «подпольные верующие», окруженные демократическими журналистами и вещая на огоньковских страницах одиозного певца ленинизма В.Коротича («Вы нам — Чернобыль, мы вам — Коротича» — такая присказка бытовала в те дни) о том, что они живы после «сталинского погрома 46-го года» и «пронесли идеалы» по сю пору; затем волки сбросили овечьи шкуры и показали кто настоящий хозяин в западных областях Украины.

Восставшие из небытия униаты и первая кровь, пролитая в западных областях Украины, застали нас в недоумении и врасплох. Не оставляло ощущение, что видишь дурной сон, но не можешь проснуться. Далее — пишу о себе — я уповал на то, что церковные структуры РПЦ, имеющие издательский отдел, учебные заведения и специалистов-религиоведов, вот-вот дадут квалифицированную и исчерпывающую оценку не только происходящему, но и самому понятию «Брестская уния 1595 года» — ведь в богословском и историческом смыслах даже для меня, неспециалиста по сути, было все более чем очевидно. Но Церковь — молчала... В какой-то момент мне стало понятно, что никакого ответа не будет. 3атянувшееся молчание Церкви неким таинственным образом указало и на прикровенное действие: ты, именно ты — и должен дать ответ, если для тебя все понятно и внятно... Пришлось мне на время — оказалось, что навсегда — отложить свой незавершенный роман и сосредоточиться на исторических материалах, связанных с Брестской унией и всем, чем она «прославилась» за 400 лет на украинской земле. Стоило только тронуть этот массив, как я был практически погребен под лавиной документов, судовых актов, поветовых справ и разборов, исполненных вековой неправды, которую Брестская уния принесла украинскому народу. Какой там роман!.. Та история, которой, как мне казалось, я занимался, оказалась сущей иллюзией — в этом была повинна и советская историческая школа, наследие которой мне, как и Петру, пришлось мучительно преодолевать. Собственно, общий посыл его повестей и романов был именно таковым.

На Украине тем временем началась настоящая религиозная война, по ожесточению мало чем уступавшая тем событиям, о которых приходилось мне читать в архивах. Только вот иерархи нашей Церкви вели себя по старой советской привычке и выучке: они ничего не замечали и не предпринимали, уповая на то, что все само собой рассосется.

Отсекая тонны информации, накопившейся за 400 лет, оставляя только самое вопиющее и самое существенное, довольно быстро я написал некий текст, где просто и без затей, на основании одних только фактов, была показана суть как самой Брестской унии, так и ее дальнейшее историческое воплощение. Надо было теперь это как-то издать.

Я поехал в Киев, на прием к митрополиту Филарету Денисенко. Тот что-то туманно мне обещал, по сути ничего не обещая, с его клевретами заключили какой-то письменный договор, ни к чему митрополию, как выяснилось, не обязывающий. Когда же зашла речь о финансировании издания, митрополит заявил, что денег у митрополии нет, но обещал, что когда я найду деньги на издание, издам и привезу тираж в Киев, они его у издателя выкупят. На этом вроде бы и порешили. Но визит на Пушкинскую был для меня вовсе не бесполезным: в одном из кабинетов митрополии епархиальный чиновник показал мне ряды шкафов, сверху донизу забитых письмами, рапортами и просьбами о помощи из громимых западноукраинских епархий: настоятели и прихожане в надежде спасти святыни, храмы, вероисповедание и самое жизнь обращались к главе митрополии, но здесь, на Пушкинской, все это просто складировалось в макулатурные кипы. Кажется, без всякого даже разбору.

Да и чем могла им на местах помочь митрополия? Разве «спасение утопающего — не дело рук самого утопающего»?.. Через знакомых я нашел издателей не ближе, чем в Новосибирске. Сибиряки тоже не поленились слетать в Киев и получить у Филарета обещания забрать напечатанное. Но когда брошюра «Уния в истории Украины-Руси» была отпечатана тиражом 20000 экземпляров и пришла пора переправлять её в Киев, Филарет отказался от всех письменных и устных договоренностей, заявив дословно: «Унии у нас нет. Эта книжка нам не нужна».

Но все-таки во всем был Промысел Божий. Еще до выхода «Унии» в Новосибирске Петр известил меня о том, что наш общий друг Георгий Шевкунов, в ту пору работник Издательского отдела Московской патриархии (ныне уже и епископ Тихон) — славный писатель-архимандрит-настоятель Сретенского монастыря, собирает в некотором смысле ответственный и понимающий дело народ, дабы отправиться поддерживать гонимых на Западной Украине. Трудами Георгия была задумана и осуществлена религиозная конференция в Почаевской лавре. Она оказалась даже международной, ибо среди ее участников был американский старец-епископ Василий Родзянко и настоятели-архимандриты московских подворий Иерусалимской и Болгарской церквей. Участниками были: юный дьякон Андрей Кураев, только что оставивший пост речеписца Святейшего патриарха Алексия, Павел Флоренский, внук знаменитого деда, мы с Петром, Юрий Лощиц, Геннадий Русских, еще кто-то, чьих имен мне уже не вспомнить. В Почаеве нас поджидала внушительная группа из двух десятков украинских архиереев и нескольких настоятелей-исповедников. Это был моя первая поездка в Почаев. Архивная история кончилась и началась настоящая жизнь.

Трудно переоценить значение этой давней уже конференции 1991 года как для нас, ее участников, так и для пребывающих в гонениях верующих людей Львовской, Тернопольской и Ивано-Франковской областей. Понятно, что кроме моральной поддержки, мы ничем не могли помочь тамошним православным, но и эта поддержка оказалась очень важна. Не получая никакого ответа из Киева, западноукраинское духовенство и верные ему впервые ощутили, что они не одни и что в Москве, в Софии, в Нью-Йорке и в Иерусалиме знают о них, сострадают им и что-то малое пытаются сделать: написать, сказать, помолиться о них...

Мы же увидели истинных исполинов духа, настоящих исповедников-богатырей: священническая династия Швецов из Галичины, братья-священники Шувары из Ивано-Франковска, о которых униаты говорили: «батюшки, шо больно дерутся» — да, пудовые кулаки братьев Шуваров многим униатам памятны, наверное, до сих пор; смиреннейший о. Любомир, водворивший престол дома и служащий по-православному, невзирая на улюлюканье и преследование униатов (парализованная теща шипела на него: Любомир, не будь дураком, переходи в унию! а малолетний сын рассказывал, как во время общей школьной молитвы, руководимой католической монахиней, он вместо молитвы просто беззвучно раскрывает рот, — разве нам в Москве ведомо было таковое?), иеромонах Феодосий Чинадель, сподвижник Георгия Шевкунова по устройству конференции, — не перечесть всех достойных священников, которые съехались из охваченного религиозной войной региона. Здесь, под покровом Почаевской иконы Божией Матери, на самом западном русском кордоне вершилось великое дело исповедничества.

Незабываемы те дни. Но при всей моральной значимости наше тогдашнее почаевское «стояние» зимы 1991 года было каплей в море в сравнении с тем, что предпринимала в отношении Западной Украины папская курия и некие структуры, о принадлежности коих мы до сих пор можем только догадываться. На духовное разделение Украины-Руси деньги, вероятно, выделялись счетом вагонами: первым делом был куплен-подкуплен весь тогдашний партийно-хозяйственный истеблишмент — от губернаторов-мэров до начальников райотделов милиции, бывшие пещерные коммуноиды, спрятав в схроны партбилеты и брежневские ордена за заслуги по 70-летней идиотизации Украины, вмиг стали греко-католиками и махровыми бандеровцами, и это, кажется, было основополагающим: никто уже ни в каком виде не мог противостоять бандитизму, принявшему статус официальной позиции власти; затем угрозами, посулами и подкупом была разложена нестойкая часть клириков — прежде всего пали в унию те, кто принял священнический сан ради «духовных хлебов», как говорилось в 17 веке, — униатские же заправилы обещали более толстый кусок; готовые монашеские орденские структуры были по-военному быстро и четко импортированы и водворены в западноукраинские веси; сразу же были развернуты многие типографии, десятками тысяч листовок, книг, брошюр и журналов наводнившие города и села. Здесь уже было поведано посполитым аборигенам, сбитым с толку и разуму, что уния — «вера отцов», насчитывающая без малого 400 лет, что униаты все 400 лет «выборювалы» независимость Украины от кого бы то ни было и добились бы своего, если бы в 1946 году злобный тараканище Сталин не прихлопнул между 23 февраля и 8 марта униатскую «церкву», предварительно победив немцев в Отечественной войне... Что всему этому могла противопоставить РПЦ, только что вышедшая из «египетского рабства» развитого социализма и «научного» коммунизма?.. Нашу — чудом произошедшую — самостийную конференцию — и только?.. Православные Галичины слезно молили о помощи, обращения их рассказывали об убийствах священников, о гибели верующих, о сотнях искалеченных и избитых до полусмерти защитниках храмов, но все это грудами оседало на Пушкинской в Киеве.

Ныне известно, что и некоторые тогдашние исповедники поколебались в душе — слишком силен был князь мира сего, слишком тяжел был крест мученика. Но человек, который получил образование в русских духовных школах, не мог без тяжелых душевных последствий взять и перейти в католичество. Следовало как-то сохранить вид и оболочку православных канонов, дабы успокоить совесть колеблющихся священников, а простой народ — рассудили делатели этого беззакония — и так перебьется, ничего не поймет: «картинка» церковная останется прежней.

Из осколков автокефальной украинской церкви (Липковская УАПЦ) и потерявшихся в новых политико-экономических условиях батюшек был образован так называемый «Киевский патриархат», который — через анафему и ряд преступлений, как канонических, так и уголовных, — возглавил все тот же бессмертный и непотопляемый Филарет. Ныне он — отъявленный патриот Украины, ненавистник Москвы, друг и брат униатам, которых в 91-м году, по его мнению, «не было». С горечью надо сказать, что двое епископов, участников той памятной Почаевской конференции, перешли под «омофор» киевского раскольника и расстриги — Почаевский Иаков и Львовский Андрей, вскоре быстро покинувшие земную юдоль. Не устояли и отважные пред униатами, но робкие пред Филаретом братья Швецы, которые до сих пор, кажется, уповают на каноническую легализацию «Киевского патриархата» — в недрах ли Константинопольской церкви, или в Украинской православной (МП).

Завершая рассказ, кратко упомяну, чем завершилась история с моей злосчастной брошюрой, оказавшейся единственным на то время ответом на католическую экспансию. Тираж, не понадобившийся Киевской митрополии и на Украине, помог реализовать через Славянский фонд письменности и культуры все тот же Георгий Шевкунов. Он убедил председателя Фонда В.М. Клыкова помочь сибирским издателям с филаретовской заковыкой. Долгие годы книжка продавалась и распространялась в Москве, хотя нужна была прежде всего на Украине. Но у нас все, увы, делается не по разуму. Через пару лет мы с почаевским иеромонахом Феодосием Чинаделем перевели ее на украинский язык и напечатали небольшим тиражом, который волею судеб оказался в Польше, где бесследно пропал. Третье издание — на украинском языке — вышло в Житомире в начале 2000-х годов. О нем мне стало известно спустя несколько лет и случайно. Что тут добавишь? По-моему, иллюстрация нашего «противостояния» говорит сама за себя. Но книга живет собственной жизнью, и в контексте моего творчества является наиважнейшей.

Несколько фотографий с Почаевской конференции можно увидеть в книге Петра Паламарчука «Московские сказания», вышедшей спустя 11 лет после его смерти. Есть там и фотография Петра с владыкой Василием Родзянко. Этот выдающийся иерарх и проповедник из США хорошо известен в России тщанием о. Тихона Шевкунова, не только снявшего обширный видеоцикл о владыке, но и увлекательно рассказавшего о нем в своей книге «Несвятые святые». На пути в Почаев и из Почаева владыка делил купе с нашим Петром, смиренно и по-монашески претерпевая не только его бурные и порой не монашеские словоизвержения, но и богатырский храп спутника, когда тот все-таки уставал повествовать владыке о реалиях недавно прошедшего времени и удалялся в царство Морфея. На фотографии, сделанной уже на московском перроне, видно, как беседа все еще нескончаемо длится. После этой поездки они стали большими друзьями.

Мне кажется, в его внешней судьбе и в его литературном делании практически в чистом виде воплотилась некая духовная формула нашего поколения.

Отпевал Петра и провожал в последний путь архимандрит Тихон Шевкунов, и в самом этом действе было нечто щемяще-символичное: древний Сретенский монастырь, основанный на месте встречи москвичами великой иконы Владимирской Божией Матери, призванной как последняя надежда на спасение в годину великой беды, и Петр, столько сделавший для Москвы, для России, для Церкви, и в останних минутах своих на сем белом свете — покойно лежащий в домовине в украинской вышиванке-рубахе, — и ты, подпевающий хору «Со святыми упокой...», ощущаешь, что говорит он что-то тебе, скорбящим друзьям и всему миру, что-то жизненно важное и по сути единственное — поверженный герой Третьего Рима и будущий — верю — насельник Иерусалима Небесного.

Надо только прислушаться и услыхать.