Алексей ДАЦКО. СТРАСТИ ПО ВЛАДИВОСТОКУ. Стихи

 

Алексей ДАЦКО

СТРАСТИ  ПО  ВЛАДИВОСТОКУ

 

* * *

Мне стало страшно за себя.

«Как дальше жить?..

Кому я нужен?» –

впервые так подумал я,

тревогой острою разбужен.

 

Секс. Мода. Бизнес. Кулаки.

Не дока я в науках «рынка»! –

а ведь они, как пауки,

плетут сей жизни паутинку.

 

Погано стало на душе…

Но я не знал такую странность! –

и то не поза, не клише,

а убивающая данность!..

 

Среди бесовских холодов

непросто гниль из сердца выжать –

и сброшен слабый со счетов,

и только сильный может выжить…

 

Стихи, стихи! мой верный крест! –

в борьбе акценты надо ставить,

я вас могу, взглянув окрест,

надёжно противопоставить –

 

фальшивым идолам людским

и ценностям ненастоящим!

Я жив Спасителем одним,

готовлюсь к схваткам предстоящим.

 

Мой долг – стоять за правды свет.

Мой берег – Первая Морская!..

И только в этом мой ответ,

и лишь на это уповаю!

 

* * *

Этот мир и потёк, и распорот –

он не слышит ни жалоб, ни слёз.

Я попал в этот дьявольский город,

я к нему безнадёжно прирос!..

 

Я «попал»!..

                   Я всё время на грани…

Я «попал» – но ещё не пропал.

Может быть, это – буря в стакане?..

Нет, скорее, глобальный аврал!

 

Неспроста эта жизнь закружилась;

как волчок, закрутился весь мир...

Что-то будет…

              Но что б ни случилось –

я не твой, миллиардов кумир!

 

Никакою не смоешь валютой

червоточину с падшей души;

не зальёшь в пьянке шумной и лютой

зло, содеянное за гроши.

 

Я мужаю под грохот железа,

загазованный воздух и визг,

ощущая душой антитезы:

«зло» – «добро», «осторожность» и «риск».

 

Вот идёшь по воде, как апостол,

и стараешься в бездну не пасть…

Лжи и бед впереди будет вдосталь,

но на всё – Вседержителя власть.

 

…Этот мир и потёк, и распорот –

но я верю в молитвенный SOS!..

Я устал проклинать этот город,

я к нему прикипел и прирос.                                                                  

 

* * *

Я не скажу, что я смирился:

охота в Липецк и в Москву…

Я в этом городе родился.

Я в этом городе живу.

 

Я прикипел к родному дому,

к детсаду, школе, ко дворам;

к тому живому роковому,

что испытал на шкуре сам.

 

…Я, вероятно, не увижу

ни Рим, ни Дрезден, ни Париж –

не зарабатывать же грыжу!..

И там совсем иной престиж!

 

Зачем, кого-то раздражая,

хвалить своё среди болот? –

но жизнь моя недорогая

на этих улицах пройдёт…

 

(Так буду посещать музеи,

витрины мысленно крушить,

ходить куда-то в галереи,

в театры, может быть, ходить;

а может быть, торчать в квартире,

да книжки умные «глотать»,

да за событиями в мире

философично наблюдать...)

 

…Я всё же тут укоренился;

не мне скакать, как кенгуру.

Я в этом городе родился –

я в этом городе умру.                                                                                                 

                                                     

* * *

Нас жизнь простому счастью учит,

в ней всё имеет свой исток.

Когда тебе Париж наскучит,

ты вспомни про Владивосток:

что здесь твой дом,

                                  твоё призванье,

твой воздух трепетный морской,

твои мечты,

                    твоё страданье,

твоя страна… и парень твой!..

 

ОДИНОКИЙ ВЕЧЕР

Я прокляну этот дьявольский вечер

с ласковым бризом и полной луной,

если я очи родные не встречу,

те, что мне скажут спокойно: «Ты – мой».

 

Тысячу раз меня за нос водили,

тысячу раз попадал я впросак!..

Или найду я звезду мою – или

на ночь уйду в первый встречный кабак!

 

…Мне эти улицы сердце изъели! –

каждая горькою памятью жжёт!..

Этот фонтан тарахтит еле-еле,

этот прибой – никуда не зовёт!

 

Чудный

           осенний

                  единственный вечер –

будет ли пламенем синим гореть,

или зажжёт во мне яркие свечи,

те, что вовеки не смогут истлеть?!

 

Благословлю этот благостный вечер

с ласковым бризом и нежной луной –

если сегодня желанную встречу,

ту, кто мне искренне скажет: «Ты – мой!..».

 

В НОЧНОМ КЛУБЕ «САН-РЕМО»

Ты как рыба в воде на танцполе

в окруженье разгульной толпы;

стёрты лица, характеры, роли,

и серьгою проткнуты пупы.

 

…Я в «Сан-Ремо» зашёл от безделья,

заплатив «пятихатку» за вход, –

и отвязное злое веселье

по мозгам здесь отчаянно бьёт!..

 

Одурев от вина и кальяна,

потеряв берега и пути,

молодёжь отрывается рьяно –

у которой тоска не в чести!..

 

Только ты – в искрах быстрого света –

грациозна, пластична, мила,

безупречно, со вкусом одета, –

взор блуждающий мой привлекла.

 

Но чужой для твоей атмосферы,

я один возле бара стою –

и, лишённый в отзывчивость веры,

чай без сахара медленно пью.

 

Над собою не сделав насилья,

в круг «сих избранных» я не вступлю –

и твой танец и жизненный стиль я

страстью пылкою не опалю!..

 

Глаз твоих нипочём не увидишь,

ясно свойства души не поймёшь;

сам себя пустотою насытишь

и, махнувши рукою, уйдёшь!..

 

Ты – как рыба в воде на танцполе

в окруженье ватаги шальной...

Без проблем было на «фейс-контроле» –         

но... я точно в тарелке чужой!   

 

ВЕЧЕРНЯЯ ПРОГУЛКА

Я сам не знаю, что со мной

такое происходит:

я как-то выболел душой –

и это не проходит!

То ли остыл, то ли устал,

привык к сырой погоде;

каким-то апатичным стал –

хотя в Чечне не воевал,

да и не старый вроде…

 

Ночные клубы, казино,

увы, не зажигают;

бильярд, и пабы, и «порно»,

и современное кино

с эстрадой – отупляют!..

Что проку от «караоке»,

в неистовстве стриптиза,

в психоделической тоске

и в одури каприза!

 

…Я сам не знаю, кто со мной, –

хоть рядом люди ходят;

я как-то выболел душой,

и это не проходит, –

то ли остыл, то ли устал,

привык к бездушной моде;

вкус к жизни напрочь потерял,

а вроде – на свободе!..

                                                              

НА САНАТОРНОЙ

…Давно я не гулял по Санаторной,

где воздух днём и ночью свеж и чист,

где море дышит негою покорной

и тихо душу лечит каждый лист!..

 

И вот иду знакомою тропою,

где за забором в тереме живут,

со всякой не якшаясь шантрапою,

те, кто цветут, и пахнут, и растут!..

 

Те «избранные» времени лихого,

кому большая мудрость не нужна…

Один дворец роскошнее другого,

сигнализация проведена…

 

А помню – было радостное время:

играл там с пацанами в «казаков»,

влюблённый в жизнь и дружеское племя,

скучая по пенатам родоков!..

 

Всё изменилось так, что и не снилось! –

и тот, кто был простой, как все, народ,

с кем в детстве в унисон сердечко билось, –

уже на чай в свой круг не позовёт!..

 

Ну, и лады!.. Спасибо, что со мною

живая мысль со стройною строкой,

есть ласковое море под рукою

и солнца тёплый круг над головой!..                                                                                                              

 

* * *

Фуникулёр.

                   Видовая площадка.

День сумасшедшего города.

Всё – честь по чести:

                         и ярко, и гладко,

для утоления голода.

 

Брызжет огнями приморское лето,

шхуны ласкаются стройные,

воздухом сладким земля разогрета;

люди вокруг –

                         неспокойные.

 

Что-то их мучит,

                            томит

                                      и тревожит,

в чём-то они не уверены;

кто-то им камень на совесть положит:

в песнях и шутках –

                                  потеряны...

 

И фейерверк фееричный едва ли

сердцу подаст утешение

в мире страстей

                         и жестокой печали,

в городе лжи

                     и презрения!..     

 

* * *

Илья-пророк на колеснице

промчался над Владивостоком –

и поразил больные лица

животворящим чистым током.

 

Омылись улицы от гари

весёлой дождевой водой,

и тот, кто был в дурном угаре,

внезапно просветлел душой.

 

Ниспосланная свыше свежесть

вошла в жестокие сердца,

на миг даруя миру нежность

и отторженье от «тельца».                                                                  

 

* * *

                  Приснилось: молодость прошла!..
                                                          Г.М. Лысенко

Эх, сбросить бы годков пяток,

забыть сырой Владивосток –

да вдруг рвануть куда-нибудь,

где чуть повыше дух и ртуть!..

 

Но… так ли я года извёл

и тою ли дорогой брёл? –

вот безответный мой вопрос,

который мучает всерьёз.

 

Я подвига не совершил

и что хотел – не получил;

друзей весёлых не обрёл,

блатных знакомых не завёл.

 

Я – не достиг, чего желал,

и не нашёл, кого искал! –

но добрым словом вспомяну

родную мать, её одну.

 

…Твержу себе который раз:

«Там хорошо, где нету нас», –

и смертоносная борьба

не превратит меня в раба!

 

Мне не до перемены мест.

Быть русским – мой священный крест.

Я избран жить в морском краю:

я здесь гуляю и пою, –

 

и в городе, где сам возрос,

врагу натягиваю нос;

и на земле, где сам дышу,

жизнь в рукопись переношу.

 

...Жизнь пишется на беловик.

Кто в малом верен, тот велик.

Держись, моряк! Будь молодцом!

Не меньше фута под килём!

 

УЛИЦЫ ВЛАДИВОСТОКА

Родился на улице нежной:

Черёмуховой зовут, –

и стал от природы прилежный

поэт – не гороховый шут.

 

На Ленинской жил я вначале –

но в прошлом эпоха вождей,

и вот без унылой печали

живу на Светланской моей.

 

Забвенью не должен предаться

свет милых младенческих лет:

тот дом на Белинского, 20,

где жил и скончался мой дед.

 

Мне дорог проспект Острякова

тенистой дорогой одной,

и окна на Верхнепортовой,

и лестница на Луговой…

 

Работал – весёлый, свободный! –

и вписанным было лицо

в Баляева и в Народный,

и в Багратиона кольцо!..

 

И мне первородное слово

найти помогают порой

Посьетская и Муравьёва,

и ветры Береговой…

 

Хочу, чтоб не стёрлась основа

и значимость улиц в умах:

Некрасовская и Толстого,

и Пушкинской цвет не зачах!..

 

Живите и стройтесь достойно!

Храни вас и море, и Бог! –

и дайте мне встретить спокойно

последний отмеренный срок!

 

АКРОСТИХ

Владивосток – это город любви:

Ласковых рук и горячих пощёчин.

Ангел услышит молитвы твои,

Демон останется зол и порочен.

 

Исповедь будет проста и чиста.

Ветер приморский вдохнет в тебя веру.

Остов победы – подмога Христа,

С Ним ты узнаешь и цену, и меру.

 

Тысячи взору открыто дорог!

Око – светильник для доброй души.

Каждое действие, каждый рывок

Эхом родным отзовётся в тиши!..

 

Танго со смертью танцует Земля.

Остров надежды и правды – Россия.

(Господи! Пусть без ветрил и руля

Ось не останется в годы лихие!)

 

Разноголосица – не диалог.

Отсвет небесный на жаждущих Бога.

Дальний Восток – как духовный Восток –

Луч и компас до Святого Чертога!

 

Юный мой город, мужай и цвети!

Боль – к совершенству и мудрости ключ;

Воля Спасителя в том, чтоб найти

Истину в сердце средь мрака и туч.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                     

 

                                                          СЮЖЕТЫ

 

                                       «Покаяние великого грешника»

 

Дарю сюжет. Найдётся ли художник?..

На исповеди у святых икон

великий грешник – душегуб, острожник –

с мольбой в глазах коленопреклонён.

 

Встают пред ним все тяжкие, все души,–

немало причинил он людям ран!..

Его лицо – от образа Хлопуши,

на лбу – «печать» матёрых каторжан.

 

Мерцанье свеч и крест на аналое.

Худой священник – в профиль, средних лет –

в мучительном душевном непокое

внимает… и не может дать ответ!..

 

Страдают оба в долгом ожиданье,

у каждого в душе – больной вопрос:

«Пойдёт ли впрок Варавве покаянье?»,

«Не всех ли искупил Господь Христос?».

 

…Разбойник и отъявленный картёжник –

теперь с надеждой страстною глядит!..

Дарю сюжет!..

Найдётся ли художник,

который в жизнь картину воплотит?                                           

 

                                                              В тайге

 

Пасеку в тайге держали,

собирали вкусный мёд,

ум и душу очищали,

сделав с городом расчёт.

 

Пчёлы весело жужжали,

с лип цветущих брали дань,

над цветами колдовали,

в самую вставая рань…

 

Но однажды из берлоги

вылез косолапый сам

и, учуяв запах, ноги

медленно направил к нам.

 

Мы и глазом не моргнули,

как медведь, довольный весь,

лапами обнявши улей,

утащил с собою в лес!..

 

Мы его не напугаем

выстрелами в полутьму,

аппетита пожелаем

мы приятного ему!  

 

                                                                Хлеб

 

Подчас из детских лет, как по тревоге,

картины встанут – и в груди сожмёт…

Валялся хлеб – полбулки – на дороге,

и тем не озадачен был народ.

 

Мы с пацанами горестей не знали,

гуляли и резвились от души:

то в «казаки–разбойники» играли,

то в «дурака» – совсем не на гроши!..

 

Но хлеб, как выброшенная понюшка,

лежал себе на улице в пыли,

и только неприятная старушка

с ворчаньем подняла его с земли:

 

«Совсем заелись, нехристи такие!..

Ни совести, ни страха у людей!..

Не за горами годы те лихие –

что корочку не бросит и злодей!..»

 

Типун бы на язык тебе, старуха!–

но времечко необратимо шло,

и к нам пришли «чернуха» и разруха,

всё 90–х дьявольское зло!..

 

И хлебушек по 20 лишь копеек

стал многим сниться в самых сладких снах,

и припасали не для канареек

мы крошки в обнищалых уж домах!.. 

 

Но в сердце у меня навек остались

советской песни мудрые слова,

что сыну от отца передавались:

хлеб – он всему на свете голова! 

 

                                           Любитель приключений

 

В районе пагубном Змеинка –

где заправляет криминал –

мне встретилась одна блондинка,

реально женский идеал:

фигурка – просто статуэтка,

идёт – как пишет, я «пропал»!–

и, вверх подкинувши монетку,

потанцевать в кабак позвал!..

 

Я сам – не Джеки Чан, конечно,

и уж тем более не Слай,–

но вёл себя весьма беспечно,

всей кожей ощущая рай.

«Как не боитесь вы бояться!..» –

мелькал в мозгу пустой совет,–

и я при всех лез целоваться,

и нёс любвеобильный бред!..

 

Разинув рты, глядели «урки»,–

я приставаний ждать не стал:

«Ну что уставились, придурки?!» –

открыто, с вызовом сказал.

В ответ не обошлось без мата,

раздался крик: «Сюда иди!..»

– Алёша, я прошу, не надо!..

– Кристина, я сейчас, прости!..

 

2–3 жлоба ко мне рванулись,

я в драку ринулся, как лев;

присутствующие – заткнулись,

когда пошёл крутой отсев:

через минуту утирали

разбитыми носами пол,

кто кулачищами махали

и двигали ногами стол!..

 

– А ну, слиняли все отсюда!

Считаю, суки, до пяти!..

Официант сменил посуду,

сок не забывши принести.

Я приобнял свою Венеру,

услышав: «Мой ты – навсегда…»

 

…«Послушай, ври, да знай же меру!»

Прав Чацкий, вот одна беда!..                                                                                                                 

 

                                                           Случай

                                               (Рассказ сослуживца)   

 

Наш самолёт радушно посадили.

Немного отдохнули мы, и вот

трёх человек в простом автомобиле

водитель предприимчивый везёт.

 

Трёх человек… Жена моя и дочка

ликуют, что на всех парах – домой!..

Сентябрьский ветерок в окно, а ночка,

играя звёздами, зовёт с собой…

 

Мы перед сном и голодом – сдаёмся.

…Но кто–то подтолкнул меня во сне:

смотрю – водитель спит, а мы несёмся

по встречной смертоносной полосе!

 

Ни ям, ни поворота, ни движенья;

луны и фонарей покойный свет…

Я чуть не встал с переднего сиденья,

чтоб убедиться – правда или нет!..

 

Я хлеб жевал в тайге, в каменоломне,

узнал огонь, железо и брезент,–

но всякий раз я вздрагиваю, вспомня

тот жуткий, леденящий кровь момент!..

 

Я руль рванул,

он снял носок с педали;

машина чуть не съехала в откос!..

Мы вышли. Покурили. Постояли…

И даром он до дома нас довёз.

 

                                               Как умирал старик

 

В тот день он еле–еле встал с постели,

умылся, с чаем скушал творожок,–

ещё дышала сила в слабом теле,

но наточить косу уже не смог.

 

Когда он понял, что поднять не в силах

свою литовку, чтобы покосить,

что не огонь, а злая вялость в жилах,–

не стал об этом много говорить…

 

От рака не врезал он вовсе дуба,–

но, видно, горше не было беды!–

сжав кулаки и крепко стиснув зубы,

дед напрочь отказался от еды.

 

– Ну что с того! Ну не поднял литовку!–

ворчала баба, кто–то укорял.–

Хоть хлеб поешь!..

                                Но молча голодовку

старик, уткнувшись в стену, продолжал…

 

Он вспомнил перед близящейся смертью

густой травой заросшие места,

как из души выскакивали черти,

когда он пел: «Коси, коса, пока роса!..».

 

Он вспомнил то, что прожил, напоследок,

что сердцу было любо вспоминать:

хозяйство доброе и малых деток,

мечту несбывшуюся и родную мать…

 

Уже земля не грела, не держала;

что во дворе – не важно: снег ли, грязь…

И смерть косою душу оторвала,

и в рай душа блаженно понеслась!..

 

                                                                          * * *

 

За тросточку держась рукой усталой,

крутя в уме забот житейских нить,–

старушка по дорожке ковыляла

за ЖКХ на почте заплатить.

 

Ещё таила на душе желанья,

хотела что–то заготовить впрок,–

но тут вспугнул её воспоминанья

«Фольксвагена» пронзительный гудок.

 

Не там, не в ту минуту оказалась!

Ничто от «приговора» не спасло!–

когда в окне авто нарисовалось

холёное небритое «табло»:

 

– Ну сколько вас, хромых, ещё осталось?!

Вы – как балласт, как чуждый элемент!..

Твоя пора давно уже промчалась!–

не видит это, что ли, президент?..

Совсем уже ослепли и оглохли!..

Про совесть у себя, карга, спроси!

Когда бы вы, как мухи, передохли,

жилось бы веселее на Руси!..

 

Был голос раздражителен и едок,

поставленный, уверенный, что прав,–

и он рванулся лихо –

                                    напоследок

её, больную, выхлопом обдав!..

 

И на клюку печально опираясь,

смахнув слезу с подслеповатых глаз,

за прошлое, быть может, в чём–то каясь,

родная дальше тихо поплелась… 

 

                                                          Проиграл!

 

В одной из двух соседних «свечек»

в шальной компании шёл спор:

чтобы решился человечек –

трусливой шушере в укор –

по проводу, что меж домами,

весь путь из метров тридцати,

вцепившись накрепко руками,

обвив и плотно сжав ногами,

за 300 баксов проползти!..

 

С любимой находился ль в ссоре,

или, напротив, полюбил,–

но… пьяным по колено море,

и он, в себе прикинув сил,

открыл чердак – и по «воздушке»

полез ретиво, как Тарзан,–

играя жизнью – не в игрушки,

смерть приглашая на канкан!..

 

Он полз, упёршись взглядом в небо,

ничтожный предвкушая приз,–

но, верно, пересохло нёбо,

когда на полпути завис…

Над ним летали птицы вольно;

столпился во дворе народ,

звоня, снимая сердобольно,

остря, злословя недовольно,

раскрыв от удивленья рот!..

 

Ещё хватался он руками

за ускользающую жизнь,

цеплялся яростно ногами,

не слыша брань и укоризн;

ещё попробовал вернуться:

всё с чистого листа начать,

прийти в себя, прозреть, очнуться,

но поздно – не переиграть!

 

Минуты в воздухе застыли,

застряло в пробке МЧС,–

вот миг:

              и силы изменили,

и все надежды отступили,

и душу заарканил бес.

Раскинув руки и без крика

он падал, сердце разорвав,–

асфальт подбросил тело дико,

через секунду распластав.

 

…Зачем он жил? К чему рожденье?..

Такого ли предназначенья

желали и отец, и мать?!

Не вызывает уваженья

лет в 30 так вот погибать.

Но дверь в обратный путь закрыта;

как жил – и не жил человек…

Проигран спор, и жизнь разбита…

Проиграна душа навек.

 

 

 

 

                                                           Анекдот

 

Два котла в Аду бурлят,

подле стражники сидят –

в шашки, в карты ли играют,

охраняют, наблюдают…

 

Вот из одного котла

высунулась голова

кудреватая еврея,

в бывшей жизни – богатея.

 

Но не дремлет грозный страж:

подбежал, впадая в раж,

плетью по щекам стегает –

и обратно окунает

голову жида в смолу,

к тем, кто сам склонился к злу.

 

Вскоре из котла другого

выглянула бестолково

озверелая башка –

не Ивана–дурака,

а российского подонка,

на Земле – вора, «сучонка».

 

К удивлению чертей,

на вновь прибывших «гостей»

надзиратель – ноль вниманья,–

как не видит он старанья

выбраться из той смолы,

полной воплей и хулы!..

 

Подошёл один чертёнок,

спрашивает, дьяволёнок,

почему, мол, от жида

не осталось и следа,

а на русскую же сволочь

ты не вылил даже щёлочь?

 

Сторож дал такой ответ:

«От евреев спасу нет!–

одного лишь проморгаешь,

после уж не наверстаешь:

все полезут как один

на свободу из глубин!..

 

Ну а «русские» иуды –

и злорадны, и паскуды,

в зависти да во злобе,

вечно сами по себе:

ежели один воспрянет –

вслед за ним никто не станет,

а, напротив, уличат –

и гурьбой потянут в Ад!..».    

                                       

                                                Взбесившийся комар

 

…Он подлетал хитро – и тонко

над барабанной перепонкой

всю ночь назойливо пищал

и с удовольствием подонка

мою кровиночку сосал.

 

Он от хлопков и от пощёчин

в потёмках ловко ускользал –

и был пронырлив, твёрд и точен,

когда меня вовсю кусал

и спать спокойно не давал!

 

Выискивая с любопытством

на теле вкусные места,–

с иезуитством и ехидством

питался ими, сволота!

 

От этой «прухи», от удачи

он страх и совесть потерял,–

и кровушкой моей горячей

себе он брюхо наполнял!..

 

Но вот, вскочивши с нетерпеньем

и свет включивши с раздраженьем,

поймав момент для оплеух,–

с каким огромным наслажденьем

я вышиб из него весь дух!

 

Пятном, размазанным по стенке,

он спёкся, крупно пожалев,

что вознамерился снять пенки

с того, кто не комар, а лев.                                                                                                                    

                                                    Ушёл из дома…

 

«…ушёл из дома имярек и не вернулся»,–

телеэфир бесстрастно говорил –

и если тот чудак кому–то подвернулся,

то известить немедленно просил.

 

Лет 30–35 назад довольно           

нередко это диктор сообщал,

и помню, как смешно и сердобольно:

«Куда пропал?..» – мой дед переживал.

 

Но, видно, было Богу лишь известно,

где бедолагу носит по земле,–

и таял старика вопрос уместный

в бездушной обыдёнщине и мгле…

 

Года прошли, как розовая дымка,

а может быть, как едкий чёрный дым…

Душа моя, простая пилигримка,

уйдёт однажды вечером хмельным

 

из дома своего или чужого

и, может быть, не все долги вернёт,–

но верю,– и даю, ребята, слово!–

что ни за грош она не пропадёт.       

 

                                                               * * *

 

Это было при Сталине, после войны...

Мама ехала с дедом в теплушке

по просторам родной необъятной страны

под солдатские байки, частушки.

 

Пятьдесят третий год. Маме в мае – шесть лет.

Дед – герой, в лейтенантских погонах,–

и прекрасна Россия, и мил белый свет,

и царит дружелюбье в вагонах!..

 

Но под вечер и ночью сквозит и знобит,

нет от холода места веселью,–

и солдатик, увидев, как девочка спит,

как вся съёжилась, но никого не винит, 

сам накрыл её тёплой шинелью.

 

Громыхали колёса в пути тяжело,–

но, как будто от ангельской ласки, 

стало маме моей так тепло и светло,

как в любимой приветливой сказке.

 

...И пыхтел, и свистел, и летел паровоз,

устремляясь к мечте без опаски,–

и Россию к иным испытаниям вёз,

и... везёт к неизвестной развязке. 

 

...Бью поклон до земли, добрый мой человек!–

дай же Бог твоим близким здоровья,

чтобы дом твой безбедно стоял целый век

и очаг согревался любовью!