Владимир КОЗЛОВ. И ВНОВЬ БЫЛА БОГИНЕЙ ТЫ… Лирика

 

Владимир КОЗЛОВ

И ВНОВЬ БЫЛА БОГИНЕЙ ТЫ…

 

* * *

Любовь сошла тяжёлою лавиной.

И под откос слетели поезда.

И всё померкло.

И зажглась звезда.

Моя звезда.

По имени Марина.

 

* * *

                                Нас повело неведомо куда.
                                                            А.Тарковский

Едва соприкасаясь рукавами,

Мы шли одни в густой метельной мгле.

Качались тополя над головами,

Над сбивчивыми вечными словами,

Что так нужны всем людям на земле.

Снег забивался в рукава и шарфы,

Он властвовал, стонал, лепил, слепил.

По наледи скользил, змеился, шаркал.

И в окна, стены, трубы звучно бил.

Едва соприкасаясь рукавами,

Мы словно плыли в бешеной реке,

Когда Любовь по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

 

* * *

Мой начальник – краснолиц и сед.

Разменял седьмой десяток лет.

Мой начальник – сед и краснолиц.

Похоть бьёт ключом из-под ресниц.

Любит в коридоре он прижать

К стеночке сотрудницу свою.

Любит жадно, смачно целовать

Женщину, которую люблю.

 

* * *

Распарившись в сауне,
                                        вся золотистая,

Марина купалась в декабрьском озере.

Марина купалась в декабрьском озере,

Распарившись в сауне,
                                      вся золотистая.

И озеро стало до дна золотистое,

И рыбы поплыли из чистого золота,

Когда из чистейшего зимнего холода

В тепло возвратилась Марина пречистая.

Всё это в дождливой Финляндии было,

Всё это в Финляндии было – да сплыло.

Но воду, в которой купалась Марина,

Доныне считают целебной все финны.

Её пьют для тонуса каждую среду

До завтрака, полдника и до обеда.

Намного полезней она натощак.

Врачи разбираются в этих вещах.

 

* * *

Вот женщина. Она принадлежит

Другому. Я его не знаю.

Она в постели ночью с ним лежит.

Лишь одному ему принадлежит.

А может быть, она принадлежит

Ещё кому-нибудь. Мужчин на свете много.

И выхожу один я на дорогу.

И предо мной тернистый путь лежит.

 

* * *

Средиземное море ласкает Марину,

А Марина лежит на спине.

Средиземное море качает Марину

На зелёной солёной волне.

Над Мариной – слепящее синее небо,

Под Мариной темна глубина.

Только небо и море. Только море и небо.

Только море и небо без дна.

 

* * *

Нам встречи любовные Богом завещаны,

Но всё ж поражает бесстрашие,

С каким отдаются нам хрупкие женщины,

Сердца наши на ночь укравшие.

 

Они открывают врата сокровенные,

Коней деревянных впускают.

И гибнут в пожаре троянские стены,

И кровь по ступеням стекает.

 

* * *

В любое время дня и ночи

Он может целовать тебя.

Куда захочет. Днём и ночью

Он может целовать тебя.

 

В макушку, в ушко и висок,

В затылок, в трепетную шею,

В ключицу, в розовый сосок,

В истоме млея и немея.

 

За что, за что ему дано

Всепожирающим пожаром

Ползти, взлетать, влезать в окно,

Охватывать дрожащим жаром?

 

* * *

Он целовал тебя взахлёб,

Он целовал тебя взасос,

И поезда, сойдясь лоб в лоб,

Гремя, летели под откос.

 

Богиня сброшена с небес.

Она такая же, как все.

Изломан ураганом лес,

Раскрывшийся во всей красе.

 

И я, красневший словно мак,

Не смевший даже глаз поднять,

Вдруг осмелел и сделал шаг,

Решив тебя поцеловать.

 

Ты разрешила. Как свежа,

Как хороша была щека!

Неторопливо, не спеша

Прошли века, как облака.

 

Слегка кружилась голова

От доброты и красоты.

И ты во всём была права.

И вновь была богиней ты.

 

* * *

Девушка скрывает до поры

Наготу от юношеских взглядов.

Под покровом дорогих нарядов

Всё она скрывает до поры.

 

Девушка скрывает до поры

Всё, о чём давным-давно известно.

Всё, о чём известно повсеместно.

Соблюдает правила игры.

 

* * *

Планета ещё не истоптана.

Ещё ароматны века…

Букварь Кариона Истомина

С волненьем держу я в руках.

Вот агнец, готовый к закланью,

Вот битва, вот воин с пращой.

Попытка понять мирозданье

И выйти на свет из чащоб.

Планета ещё не истоптана.

Семнадцатый век на дворе.

Букварь Кариона Истомина

Зубрит ребятня на заре.

Встаёт золотистое солнышко.

По лицам ребячьим скользит.

Мир чист, как прозрачное стёклышко,

От пыли незнанья отмыт.

 

* * *

К Амедео Модильяни приходила проститутка,

Но не для того, чтоб тело Модильяни продавать.

Предлагалось это тело для совсем другого дела.

Потому что Модильяни был охотник рисовать.

Раздевалась проститутка и ложилась так, как надо,

И рукой не прикрывала островка густых волос.

И бесстрашный Модильяни сразу рисовал как надо,

Не скрывая слёз восторга, самых чистых в мире слёз.

Есть хотелось проститутке, пить хотелось проститутке,

Но она у Модильяни не просила ни гроша,

Потому что в стройном теле, грешном теле проститутки

Проживала без прописки белокрылая душа.

 

* * *

Они подходили, и первый из них

Смешон был, смешлив, балагур и пройдоха,

Руками махал, хохотал он и охал.

Нарвался на пулю он первый из них.

Из ближних кустов, осыпая листву,

Лавина свинца опрокинула, смяла.

И то, что металось, кричало, стонало,

Упало в промытую кровью траву.

Минуту назад говор плыл над тропой,

Шумели о подвигах, выпивке, бабах.

Теперь тишина разлилась над тропой,

Овеянной воинской славой.

И первый из них был уже не смешон.

Исклёванный, порванный, ломаный, битый,

Он призраком мимо врагов своих шёл

По полю проигранной битвы.

Друзья поднимались из мокрой травы,

Безмолвны дотла, безнадёжно мертвы.

Их поступь была и легка, и тиха.

Так тихо идут над землёй облака.

 

* * *

Вот молодая женщина на фото.

На телогрейке длинный номер вышит.

Она снялась в концлагере на фото.

На фоне ограждения и вышек.

Играет лёгкий ветер волосами.

И страх не сводит азиатских скул.

Весна. Война. Обед по расписанью.

Эсэсовцев почётный караул.

«Вас били?» – «Нет, не били! Что вы? Что вы?

Цветы дарили, кофе угощали!».

«Вас совращали?» – «Нет, не совращали.

И пытками в застенке не стращали!

Я занялась в концлагере балетом

И в «Лебедином озере» легко

Я станцевала партию Одетты,

Одетая в прозрачное трико».

 

* * *

Мальчик был жалостлив. Плакал

Над божьей коровкой раздавленной,

Над курицей обезглавленной

Мальчик ранимый плакал.

 

Подрос он и стал офицером.

Фашистов держал под прицелом.

Колол их штыком трёхгранным

На поле кровавом, бранном.

 

И после, войной отравленный,

Над божьей коровкой раздавленной,

Над курицей обезглавленной

Он горше, чем в детстве, плакал.

 

* * *

Совсем старик развалина,

А был он молодцом,

Когда за дело Сталина

Вставал он под свинцом,

Когда в атаку делал шаг,

И, вскинув автомат,

Фашистам объявлял он шах,

А следом ставил мат.

 

Совсем старик развалина,

А друг его хорош.

Хоть жизнь на кон поставлена,

Блестит как медный грош.

Ремень. Планшетка. Пистолет.

В глазах – нездешний свет.

Ему навечно двадцать лет –

Печалиться не след…

 

* * *

«Самая хорошая уха – из петуха!» –

Выдохнула гостья, кутаясь в меха.

Был залит луною обомлевший двор.

Хищно улыбнулся под луной топор.

        

Добрый вечер, Петя, Петя-петушок!

Шок – это по-нашему, дорогой дружок!

Не клевать по зёрнышку, не лохматить кур!

Шок – это по-нашему, Петя-балагур!

 

Положили Петю шеей на бревно.

Потекло из шеи красное вино.

«Самая хорошая уха – из петуха!» –

Выдохнула гостья. И сняла меха.

 

* * *

Ощупью вступаю в новый день.

Новый день пока что не изучен.       

Плотно знаньем прежних дней навьючен,

Ощупью вступаю в новый день.

        

Нет, пока не видно ничего.

Всё в тумане. Тонет всё в тумане.

Тени на подсвеченном экране.

Нет, пока не видно ничего.

 

Напрягаю зрение и слух.

Клетки мозга, словно свет, включаю.        

На сигналы мира отвечаю.

Напрягаю зрение и слух.

 

С дерева слетает жёлтый лист.

Жёлтый лист сетчаткою отмечен.

Лист не вечен. Человек не вечен.

Здравствуй и прощай, осенний лист.

        

Девушка, вступающая в день,

Здравствуй и прощай, моя хорошая.

День погожий. День ещё не прожит.

Пусть хорошим будет новый день.