Николай БЕСЕДИН. РОССИЯ, ПРОШУ ТЕБЯ СНОВА И СНОВА… Стихи

 

Николай БЕСЕДИН

РОССИЯ, ПРОШУ ТЕБЯ СНОВА И СНОВА…

 

ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНА КУРБАТОВА

Прощай! Неизбежность достигла предела,

И из рук твоих мартовский выпал букет.

И исчезли все краски. Остался лишь белый,

Всё собой заслонивший единственный цвет.

Ветер вздрогнул и стих. И настало молчанье.

Это будет потом – вспышки-блиц и слова,

Будет скорбное, сдержанное прощанье,

И бессмертие вступит в свои вековые права.

Прощай! Ты шутил, называя, бывало,

Себя старшим матросом, и кубриком было жильё.

Но Россия тебя называет своим адмиралом,

Адмиралом литературы, исповедником слова её.

 

* * *

Мне неведом космический зуд,

Звёздных прерий не слышу я зова.

Мне леса Подмосковья поют

Об извечности отчего крова.

На земле, под осенним дождём

На последних слезах чернозёма

Прикорнул по-сиротски мой дом,

Как нелепая часть космодрома.

Он стоит, содрогаясь порой

От ракетного гула и вспышек,

И сияет звездой золотой

Небо гордости нашей над крышей.

И полей беспросветная серь,

И коров поредевшее стадо

Говорят мне как будто:
                                             – Не верь,

Что на небе так много нам надо.

Те огни, что над полем зажглись,

Были прежде огнями деревни,

И ещё не устроена жизнь

На земле нашей горькой и древней.

Я пойду за порог в звездопад.

И увижу, как выплачет небо

На дождями омытый закат

Сладкий запах крестьянского хлеба.

Как на реках и в росной траве

Отразится живыми огнями

То, что мы, сознавая вполне,

Разрушаем своими руками.

В этот вещий и горестный час

Что ответит мне высь голубая?

Мирозданье прославит ли нас,

Иль Земля проклянёт, погибая…

 

* * *

Мне два напитка в дар преподнесли

В двух глиняных сосудах без названья.

В одном – осенний аромат земли,

В другом – холодный сумрак мирозданья.

Я пил их на пирах и в тишине

Желанных и постылых одиночеств,

И иногда вдруг открывалось мне

Бессмертное значение пророчеств.

Я людям нёс их сокровенный знак,

Их тайный смысл, обращённый в слово.

Они, смеясь, бросали мне пятак,

Как нищему без родины и крова.

Тогда остаток вылил я в ручей,

И превратился он в хмельную реку.

И бросился народ:
                                    – Налей, налей!

Налей, пророк, стаканчик человеку.

 

У БРАТСКОЙ ПЛОТИНЫ

Через посёлок медленно к плотине

Я шёл, открыв рубашки отворот.

Сентябрь был. Но не было в помине

Осенней стужи северных широт.

Я вглядывался в землю под ногами,

Как будто ждал увидеть вдруг на ней

Легенды, превратившиеся в камень,

И камни, ставшие легендой наших дней.

Я вслушивался в ровный и покорный

Гул Ангары у горла Падуна,

Чтоб услыхать победные аккорды,

Которыми заполнена страна.

Но шаг за шагом подходя к плотине,

Я видел, как сквозь глянцеватый блеск

Мерцали тускло валуны, как спины

Строителей той легендарной ГЭС.

Я видел, как бетонная громада

Смотрела, вскинув козырёк моста,

Таким усталым, равнодушным взглядом

На эти знаменитые места.

И на бетоне горестно суровом

Я видел пальцев содранных следы,

Я видел сосны, тихие, как вдовы,

У покорённой всё-таки воды.

Романтика, манящие легенды –

Вам не нужны красивые слова,

Вы не из тех, кто ждёт аплодисменты

И праздников лихие торжества.

Вы там, где снова бесприютной птицей

Взлетел над глухоманью непокой,

Где свежий ветер высекает лица

Из серого гранита над рекой.

А здесь, у Братска, тишина. Туристы

Торопятся в автобусный салон.

Летят с осины бронзовые листья

На клумбами украшенный бетон.

 

* * *

К престолу Божьему, влача свои крыла,

Душа уснувшего однажды приползла.

– Смотри, Господь, за малый срок земной

Что оболочка сделала со мной!

Глубокий вздох потряс святую рать.

– А скоро ль срок ей, бренной, помирать?

Архангел, книгу полистав судеб,

Печально рек:
                              – Поест, однако, хлеб.

И ангелы взмолились:
                                           – Отче наш!

Приют ей, грешной, днесь и присно дашь?

Исчадье ада – тело – усмири!

Зачем оно, коль нет души внутри?

Всевышний подождал, пока умолкнет речь.

– Что тело бренное? Игра не стоит свеч.

Продли, архангел, оболочке дни.

А ты, душа, себя токмо вини.

Ступай назад, судьбе не прекословь.

В смирении обрящешь ты любовь.

И поплелась обратно в свой удел,

Который улыбался и храпел,

Протиснулась меж рёбер, чуть дыша,

И услыхала:
                           – Ну, держись, душа!

 

ЕРМАК

Ермаку не спалось. И накинув на плечи

Атаманский кафтан о семи жемчугах,

Вышел в степь он.
                                    И мягкий по-летнему вечер

Лёг росой на высоких его сапогах.

Разнотравья степного знакомые запахи

Атаманскую душу взмутили до дна.

И взыграла в тот вечер станичника-пахаря

Неспокойная кровь, как донская волна.

И велел он соху изготовить!
                                                     А в полдень,

Боевые доспехи сложив в стороне,

Первый пласт отогнул,
                                 и комочек растёр на ладони,

И причмокнул:
                             – Землица-то знатная в этой стране.

И маячила долго над степью спина атамана,

И садились на плечи ему отдыхать облака,

И казалось дружинникам, что непонятная рана

Доконает недюжинных сил казака.

Но земля излечила.
                                       А бранное дело привычное.

И бросало Кучума от русского воинства в дрожь.

…А по осени, словно в помин атамана-станичника,

Тёмно-жёлтыми зёрнами плакала спелая рожь.

 

* * *

Среди цветов на подоконнике

Рос кактус, привезённый с юга.

Бродили за окном гармоники,

А за гармониками – вьюга.

Чужие вёсны шли в смятении

Пожара белого черешен,

А кактус, словно бы в отмщение,

Стоял, ни разу не расцветший.

Смотрели иглы заострённые

Сурово, как стволы орудий.

Я думал: «Родины лишённые,

Вот так же протестуют люди.

Всё лучшее, что сердцем вскормлено,

Умрёт бесследно, тихо, как роса.

Однажды утром робко, сгорбленно

Повис цветок на ветке кактуса.

Потом окреп и ожил вроде бы,

Взглянул на реку, за дорогу.

Да, вот и кактус смог без Родины.

А люди всё-таки не могут!

 

* * *

Ждали снег. Думали: выпадет белый,

Геометрически правильный,
                                           сладкий на запах.

А он не падал.
                              Ушла на запад

Туча, как слива, спелая.
                                             Окаменелая

Земля глухо похрустывала булыжниками,

Трамваи тихо скользили,
                                            и пригородные поезда

Смотрели окнами, как будто глазами лыжников,

Как в лужах победно поблёскивал вода.

Водосточные трубы, чёрными пастями скалясь,

Как будто сдерживались от смеха.

Не было снега.

И только лишь внешне казалось,

Что город такой же, как до ожиданья снега.

 

* * *

Осень – девка-кружевница

Задремала, притомясь.

С подола упали спицы

И серебряная вязь.

Полегли по косогорам

Бахрома и кружева,

В зачарованных озёрах

Замочились рукава.

Семицветьем расцветает

В рощах девкино шитьё,

И тихонько расплетает

Ветер косы у неё.

 

* * *

Стоит монах и молится

Среди берёз.

И вторит неба звонница:

– Приди, Христос!

Птенцы кричат в гнездовье

Над головой

– О, исцели любовью

Ты мир земной!

В купели неба плещутся

Синь-облака.

И крестится, и крестится

Его рука.

Глаза его пронизаны

Сияньем дня.

Играет ветер ризою:

– Спаси меня!

Рождает слово тайное,

Живую весть.

И ничего случайного

Во всём, что есть.

Берёзовая горница

Светла до слёз.

Стоит монах и молится:

– Приди, Христос!

 

* * *

Всё принимать, что разум воплотил

В бетон и сталь, в материю прогресса.

И не жалеть о том, что позабыл

Хмельную горечь мартовского леса.

Смотреть, как надвигаются дома

С каким-то неосознанным испугом.

Уехать прочь.
                            И вдруг сойти с ума

От бабочки, порхающей над лугом.

 

* * *

В том незримом и чутком пространстве,

Где душа обитает и сны,

Чей-то образ в немом постоянстве,

Чей-то образ в неясном убранстве,

Чей-то образ живой белизны

Возникает и властвует волей,

Молчалив, неподвижен, суров.

И глаза его, будто две боли,

И глаза его страждут и молят,

И глаза его – Слово без слов.

А вокруг него суетным кругом,

Попирая, сливаясь, теснясь,

Чьи-то тени летят друг за другом,

Чьи-то тени с всеобщим недугом,

Чьи-то тени, как века напасть.

И ни сердцем, ни слухом, ни взглядом,

Ни хранимыми памятью дням

Не пробиться сквозь теней преграды,

Не пробиться к нему, хоть и рядом,

Не пробиться к печальным глазам.

Ночь утешит ли, утро ль разбудит,

Но не гаснут, не тают глаза.

Слава Богу, что трубы не трубят,

Слава Богу, что душу не сгубят,

Слава Богу, что есть образа.

 

ДЕРЕВЕНСКИЙ ЭТЮД

Ну что ж, на то и лето,

Чтоб зиму забывать.

Устами дня воспета

Земная благодать.

Усталое приволье,

Смиренная река…

Ржаная правда поля

Не вызрела пока.

Мы все отсюда родом –

Из простоты святой.

Ох, трудно быть народом,

И так легко – толпой.

Забыть страду и войны,

И звёзды, и кресты.

Ох, трудно быть достойным

Державной высоты.

…Корова-сиротина

Мычит тоскливо вслед.

На что уже скотина,

А счастья в жвачке нет.

 

* * *

Я устал от всего: от людей, от вещей,

От забот, у которых железная хватка.

Я устал, как последний на свете Кощей,

Как солдат, на котором чугунная скатка.

Я устал от дорог, что ведут в никуда,

Хоть полны указателей эти дороги.

Я устал понимать, почему никогда

За голодных и слабых не вступятся боги.

Почему, чем у Разума больше побед

Над наследием живших до нас поколений,

Над природой, над тайнами звёзд и планет,

Тем всё более терпит Душа поражений.

Я не знаю, зачем мы стремимся делить

Всё, что видим вокруг, или намертво рушим,

Почему мы боимся открыто любить,

И совсем не боимся, когда равнодушны?

Я устал от всего.
                                Скучны сны и дела.

И уводит на плаху любовь однолюба.

Я устал от себя,
                               как церквей купола

Устают осенять стены сельского клуба.

 

* * *

Выбрасывают книги на помойку.

Наверно завершают перестройку.

Иль может быть готовит человек

Себя к отплытью в цифромудрый век?

А там всё будет круто и толково,

Обузой станет человеку Слово.

Не будет ни сонета, ни романа,

А будут только кнопки и экраны.

И всё заменит – шёпот, стон и крик

Компьютерно рассудочный язык.

И будут петь и плакать все на нём,

Но, слава Богу, мы не доживём.

 

* * *

Ах, какая рябина горит за окном!

Всё горит и не гаснет ни ночью, ни днём,

Ни в дожди проливные, ни в тёмную стынь,

Уж такая судьба у осенних рябин.

Приголубит ли солнце холодным лучом,

Отзовётся рябина ответным огнём,

Или стужа-обида хлестнёт по щекам,

Только ярче рябина назло холодам.

Ей и время – не время, печаль – не печаль.

Ей светить бы кому-то сквозь стылую даль,

И, сгорая самой, стать кому-то костром.

Ах, какая рябина горит за окном!

 

* * *

Когда придёт забвение во сне,

Одно и то же выплывает в памяти:

Маячит в замерзающем окне

Пустынная дорога в снежной замети.

В душе ни боли нет и ни обид.

И на меня, от неудач уставшего,

Доверчивая девочка глядит,

Как на факира, чудо обещавшего.

И я хочу ей правду рассказать.

Вот подхожу, беру тихонько за руку…

И не могу.
                      И говорю опять:

– Смотри, смотри!
                                 Я зажигаю радугу!

 

РОССИЯ

Россия! Не бунта прошу, не мессию,

Не длани дающего, что не скудеет,

Россия, прошу у тебя не России,

Что русскому душу преданьями греет.

Не Девы Марии прощёное слово,

Не сбывшихся снов золотого пророчества…

Россия, прошу тебя снова и снова,

Как падшая дочь, возлюби одиночество.

Прощенья иль нового промысла ищешь

Под чуждыми звёздами храмов лукавых?

Иль ты разлюбила свои пепелища,

Иль стона не слышишь церквей православных?

Как раненый зверь уползает от родичей

В немое пространство меж жизнью и смертью,

Так ты, истекая безверьем и горечью,

Отринь и врагов и друзей милосердье.

Уйди в свои степи и дебри лесные,

Укройся в снега и дожди непролазно,

Воздвигни хоромы себе ледяные,

Упрячь свою добрую душу от сглаза.

И в этой купели за горним пределом,

Где бьёт родниковая влага живая,

Окрепни, Россия, душою и телом,

В трудах и молитвах себя обретая.