Алексей КОВАЛЕВСКИЙ 
Алексей КОВАЛЕВСКИЙ
КОВЫЛЬ ШУМИТ СЛЫШНЕЙ ЗНАМЁН
МАЛАЯ РОДИНА
Как ни страшила молний оголтелость,
С какого стога ни смотрел я вдаль,
А никогда уехать не хотелось,
Комок мой в горле, светлая печаль...
Ну что за дело до прекрасных пустищ,
Лежащих за покосом, за бугром?
Я не хочу — да ты и не отпустишь,
Там не такие молния и гром!
Там никогда не стану я поэтом,
Там я забуду, кто такой поэт.
Там я не я, меня там просто нету —
Вот почитай уже как сорок лет...
ХРАНИ СЕБЯ
Все распадется — знайте меру,
Шалея с головы до пят! —
Едва в Москве миллионеры
Миллиардеров победят.
Будь белой, васильково-синей,
Червленой будь, как искони,
Но лишь оранжевой, Россия,
Не стань, — храни себя, храни...
* * *
И жаль ее — случайную, летящую листву
С ее небожьей тайною
И гибелью во рву.
Какой мы правды-истины и чьих колен-ветвей?
Зачем так духи пристально
Глядят из-за плетней?
Они ль отцы и матери на долгие века
И листьев собирателю,
И всплеску костерка?
Ничто тебе неведомо — и даже, может, им,
Черпнувшим в кружку медную
Лишь марева и дым.
А памяти Стирателю, уж точно, все равно,
Чем оплеснут каратели
Ослепшее окно.
Чье эхо в сердце выстрелит и пустит желтых псов,
Отряхиваясь искрами,
Блажить среди лесов.
ПОЛОВОДЬЕ
Клокочет вода в буераке —
И я с нею что-то реку.
А Ты серебро из подсака
Бросаешь обратно в реку.
Бегу за Тобой по обрыву
И даже — по льдинам готов.
Конечно, я мелкая рыба
И вовсе Тебе не улов.
Отец ли Ты мой в телогрейке,
Закат ли, что пойму залил,
Смотри, как вцепился в уклейку
Голодный болотистый ил.
Со мной же все будет иначе,
Ведь я и рожден как не здесь!
Но сердце от жалости плачет —
Какая-то просто болезнь.
Ну что тут и вправду такого:
Теряется лодка во мгле,
А будто —
доверие к Богу
На вязкой промозглой земле.
* * *
Измельчат, перекапустят споро —
Только в шкуру латаную влезь.
Обещали золотые горы
И, как пса, твою кормили спесь.
Чтоб забыл исконные размахи,
Чтобы в клетке ребер заскулил...
А ведь был достоин только плахи
И гигантской тени средь могил.
* * *
И кресты уплывают, и звонницы,
И не хочет писаться Отчет.
И совсем безразлично становится,
Как там даже Айдар твой течет.
Для потребы какой ты был вылеплен
И теперь вот разбит, как горшок.
И душа — не птенец перед вылетом —
Тонет в глине, чуть виден вершок.
* * *
Примерять пространство к слабому плечу —
Слышишь, окаянство? — больше не хочу.
А хочу под небом новой высоты,
Где не этим хлебом кормят — и не ты.
* * *
Наследник великого дела
Был празден сегодня весь день.
И сердце его восскорбело —
Полночную вызвало тень.
И видел: то скачка, то качка,
И люди не помнят себя,
И душу отводит Землячка,
Цвет нации здешней топя.
Не будет ни меры, ни веры,
Последних иллюзий врагам:
В пучине стоят офицеры
С привязанным грузом к ногам.
«А ты холоднее, чем ледник,
В шугу бы тебя истолочь!».
...Великого дела наследник
Не сможет уснуть в эту ночь.
ПЕЩЕРНАЯ
Во лбу ее жемчужина, кольцо в ее губе.
Ничем не обнаружила спасенного в тебе.
Поджаривала к ужину, монистами трясла.
Кусками тебя кушала, храпела у костра.
Совица, а не горлица! Хоть пой, хоть голоси...
И только ей позволится взлететь на небеси?
И лишь она державница, не мачеха, а мать —
И ей недаром здравицу гиен хохочет рать?
* * *
Погружаюсь в дальние озера,
В облака, заполнившие степь.
Потакая всем твоим разорам,
Лезу сам под сизо-алый серп.
Глянешь — был такой, да сплыл по знаку
Фаз луны и поднебесных шкур,
Что батыят бытие до злаку,
От молитв хмелея, мантр и сур.
Вот уж и захлопывают книгу,
Где горят сапфирами слова,
Вот уж и бросают нас в Немигу —
Не узнать ни князя, ни волхва.
* * *
Помалу тонем, как в Почайне
Крест, сбитый из акации.
Ни мировой тоски, ни тайны —
Одни мистификации.
Себя не знаем — неотрывно
Из чанов лажу пьющие.
Не сосчитать дырявых крынок
На частоколах Сущего.
Пойдут сбивать их мах за махом,
Топить кресты, щиты, ладьи.
И сам на сам с поганским страхом
Плыть надо в зарева твои.
* * *
Поколение взято на вилы...
Покажи, как живется без нас
И каких когутов наплодила
Или гениев ты в этот раз.
Вновь пуста, словно кость или дудка,
Что в заглохшем нашел я саду.
Ясно всем: никакая погудка
С тихим адом твоим не в ладу.
Даже вырвешься вдруг из вагранки,
Цепко схватит огонь за полу.
И, летя за тобою, подранки
Превращаются тут же в золу.
* * *
Обманет, ограбит, зарежет,
Загонит в могилу — найди...
Не шорканье крыльев, а скрежет
Ключей журавлиных в груди.
Хоть многие отперты двери,
Тебе не войти ни в одну.
И люд не заметит потери,
И Зверь не признает вину.
И нет ни намека как будто,
Что где-то же есть и Любовь.
Что вечного счастья минута
Тебе там задумана вновь.
* * *
Вселенской не было ошибки,
А только с Хаосом борьба.
Опять он ходит у калитки —
Купчина, тать и похвальба.
Что ни захапал, то отныне
За просто так не возвратить.
Вот говорит уже о Сыне —
И что пора сполна платить...
* * *
Натащат в поэзию свары и хлама,
И кухонных всяких мыслят.
А все не под гадов, а все не под хамов —
Под русских поэтов косят.
ОККУПАЦИЯ
Выстрелы каждую ночь за сараем —
Будешь убит, по-людски не прочтен.
Постмодернисты, как полицаи,
Ходят с винтовками через плечо.
Щупами землю в подвалах изрыли,
Ищут последних — не там — журавлей.
Спят, поскидав самодельные крылья,
В школьной учительской с музой твоей.
* * *
— Не интересны — взгляд совы
И ваши шлюшки за обозом,
И то, жуки какие вы,
Каким питаетесь навозом! —
И отвернулся. И спина,
Красна от вырванного мяса,
Еще сильней делила на
Подвиды нас и на подклассы.
— Ядите плоть и пейте кровь,
Блюя в своем биоценозе!
И чтите мудрость ваших сов,
И лейте крокодильи слезы.
Есть вакуум и воздух есть,
Но только воздух полон зовом.
А вы себе Господню месть
И пищей выбрали, и кровом.
* * *
Там все медоноснее донник,
В груди — ни следа от копья.
И ходит по саду садовник —
Белей и воздушней, чем я.
А значит, я изгнан за дело,
Взрастил не плоды — голыши...
Но, небо, куда же ты дело
Оттуда меня, — покажи!
Я там все равно, хоть невидим.
Я там все равно, хоть пропал.
...Совсем не ветвистой обиде
В саду том я лунки копал.
* * *
Мы чужды, словно шерсть овечья
И неходимые луга.
И речь твоя — нечеловечья,
И совесть, как мошна, туга.
Не муравой мягчимо сердце —
Цехином, угольем, клыком.
Как стерха, душишь меня в сенцах,
Поймав приманчивым силком.
И я ору себе неслышно:
«Какого черта в те луга
Прижать к груди таких вот ближних
Звало крыло и шла нога!».
ПЕРВАЯ ЖАТВА
И хватало — на склоне пологом
Поднебесное жниво косить.
Для мешка ль травяного, мясного,
Для тебя ль, вельзевулова сыть?
Тот, кто добрую сеял пшеницу
На отзывной и щедрой земле,
Не завернут еще в плащаницу
И не знает шипов на челе.
И его подпоясанных старцев
Не настали суды для племен.
И хотел бы я с вами остаться,
Синь, стекающий к пасеке склон.
Там и борщ будет снова к обеду,
И краюха, и мед с молоком...
Разве так уж кого-то я предал,
Чтоб тащить меня в пекло силком?
Разве скажут мне старцы «виновен»
Хоть в семнадцать, хоть в семьдесят лет?
Рад я даже колючей полове —
Эко, больших бы не было бед!
РАСШУТКОВАЛСЯ
Не в меру выпив, брат сказал,
Что даже мы гебреи.
Врывались бурей в тронный зал
И жгли в кострах ливреи.
— С чего ж про эти семена
Не рассказал нам батя?
— Абы подольше сатана
Не искушал нас, татей!
Абы нам жить в родном селе,
Растя до бригадиров,
Картоху запекать в золе
И помазаться миром.
Стал подозрительней в зрачки
Поглядывать я брату...
Но он послал меня таки
Подальше русским матом.
* * *
Гуляй пока, ярыжной страсти внемля,
С любым обрезанным готова лечь.
Настанет миг — рогожинские деньги,
Дрожа от омерзенья, бросишь в печь.
В тебя я верю. Ты необычайна.
С тобой у нас родство, а не союз.
Ты у меня одна, как смерти тайна,
В тебя и верю, верю — и боюсь.
ТВОРЧЕСТВО
Не верит в силу Он пера,
Резца, любых огней Монмартра.
Ведь сотворенное вчера
Ему не важно будет завтра.
И ты, еще в расцвете сил,
Уже Им брошен при дороге.
А на нее Он малых сих
Выводит —
чтоб забыть в итоге.
Стоишь и думаешь во мгле
О жизни тоже очень сухо...
Уплыть на пьяном корабле
Или отрезать себе ухо?
* * *
Бегут мои трепеты лугом —
И солнце они для травы.
— Поддержим, росистый, друг друга,
Поднимемся выше молвы!
Молва, запряженная цугом,
Пускай колесит не по нам...
Бегут мои трепеты лугом —
И луг торжествует, как храм.
БАБЬЕ ЛЕТО
Паутинные длинные нити —
Нет желанней и легче вериг, —
Доругаться на миг отпустите
С пауками и внуками их...
* * *
В той степи давно ни пятки
И ни бровушки моей.
Только облаки-облатки,
Липкий месяца елей.
И ступает, как по серной
Кислоте, моя сестра.
А смотрела раньше серной,
Млела мглинкой у костра.
Вот прошла в конец дороги,
Где ни горя, ни беды.
Вот почуяла, что боги
Ей зачли мои труды.
Всех трудов — клочок бумажки,
Что исписан вкривь и вкось,
Да отчизны вздох нетяжкий
Надо всем, что не сбылось.
Не сбылась мечта простая —
Видеть изредка хотя б,
Как в степи той месяц тает,
Ходит серна между хат.
«Только жалко, что ни пятки
И ни ангела над ней», —
Скажут облаки-облатки,
Липкий месяц, словно клей.
* * *
Из-под моей не выйдешь власти,
Мой век — тревога и тоска,
Какие б ни были напасти,
А надо ведру и ненастью
Знать, сколько снов у колоска.
Возможно — тысяча столетий,
А может — миг под каблуком,
Когда мелькают в небе плети,
Но, как ни чутки наши нети,
А слышат снова только гром.
* * *
Расставил капканы нехитрые —
В египты обид заманил.
Не дал промелькнуть даже титрами
На пленке, скользнувшей, как Нил.
Внутри все пустынней и муторней,
Ведь что принесу я туда —
В свои палестины немутные,
Где высей лазурна вода?
Где даже клоками палеными
От Зверя не пахнет почти.
С тобой, эх тощища зеленая,
В песках очень вязко брести.
Отравно с тобой покаяние —
Как будто прощения нет,
И Нил переполнен каялами,
И тьмой доедается свет.
* * *
Каждый волос знать наперечет —
Не считать отрубленных голов.
Видеть, как река едва течет
И как смерть уносит свой улов.
Как блестят омытые мечи —
Брызгаются бликами внизу.
...Далеко ли землю довлачил
Тот, кто вытрет всякую слезу?
* * *
Всё как потом или вначале,
И в этом нет ничьей вины.
И наши страхи и печали
Земле нисколько не важны.
И будто не было Завета...
Окинуть взглядом сникший луг
И в лес войти — как шепот ветра
И одуванчиковый пух.
* * *
Батю выкупала капля не слезы моей — росы.
И роса спросила: «Так ли, дети вы его, босы?».
И роса сказала: «Пятки не собьете в прах и пыль?
Он седеет непонятней и поклонней, чем ковыль.
И ему не в рифму строфы, подколоднее, чем пни, —
Ваши рыщущие вздохи, ваши каменные крохи
У разверзшейся стерни».
* * *
В нашем стане разгром за разгромом,
А враги — словно гидра срослись:
Ни долгов перед знойным Сионом,
Ни падений в славянскую сизь.
По червонцу своим ветеранам
Ты добавишь — и пусть побыстрей
Исчезают угрюмым ураном
В комковатой и жесткой своей.
Журавли над закатной золою
Больше их не утешат, увы.
Вон кричат: «Вы, конечно, герои,
Но сверхлюди в итоге — не вы!
Не хватает машинного гена,
Сплавов хитрых в броне лобовой.
Всех разбили — а будто из плена
В новый плен вас уводит конвой».
* * *
Что я делаю здесь, среди них,
И чего добиваюсь?
У голодных, раззявленных риг
Пробивается завязь.
Кто лелеял ее? Не драчи
И не лины ж костенки.
Ну а ближе — те вовсе грачи:
По-синичьи не тенькнут.
И по кругу бежит окоем,
Не кончается карма,
И бело уже в сердце моем
От смолистого вара.
* * *
Кто говорить позволил бесу,
Что не утешат Бог и Русь?
Что надо знать свое мне место:
Я только прах и в прах вернусь.
...Но в ближнем — то же отношенье!
И дальний втаптывает в грязь:
Мол, с отвратительным смиреньем
Уйти ты должен, словно мразь...
И крышку бездны я подъемлю:
— Ау, всему приют и мать!
Когда сожрешь и высь, и землю —
Хоть бесу будет благодать?
* * *
Дожди, как из ушата, кометы — помелом.
И малых кукушаток
Ты нежишь под крылом.
Окрепнут и прогонят из тесного гнезда.
Об этом шепчет кроне
Глубокая звезда.
И ночь царит над садом затем, чтоб на веку
В нее, как в пропасть, падать,
Не слыша ни ку-ку.
Чтоб только лун лошата звенели о былом,
А дождь — как из ушата,
А искры — помелом.
* * *
Зарыться в подол, будто маме,
Холму, что стекает к реке
И все еще дружит с полями,
С которых мы шли налегке.
Прощать их и карму, и Карну,
И, прошлое с будущим зря,
Над ними уплыть лучезарно
За черные горя моря.
Там нежность живет человечья
И высится слава богов,
Спасающих нас от увечий
И смерти — на много веков...
* * *
Уже и лечат черной лютью,
Словами трехэтажными.
А я хочу, чтоб стали люди
Родней, а не овражнее.
А кто блаженствует, ругаем,
И только к мату тянется —
Тут уж Перуна в пах нога им,
В лоб — Моисея палица.
* * *
Окрестился колдун и раскаялся.
И утратил силу свою.
Лег на стол кабачковой и паюсной
Магам черным — лесному зверью.
И пеньки танцевали на шабаше,
И копытами цокал сатир.
...Перед тем как сгореть, лишь оскалился
Непролазный полуночный мир.
* * *
Я когда-нибудь все-таки их позабуду —
Душеморов, над родиной — полымя вуду.
ВСЕПРОЩЕНЬЕ
Не раб, а любящая жертва,
Он слышит вздохи небосвода,
Слезясь, как радуга от ветра,
И поникая, как свобода.
Он виноват, он был пещерен.
Он рад и выстрелу, как грому.
Свечой горит — от всепрощенья,
А не стокгольмского синдрома...
* * *
Даже в роще — молнии и тучи,
Кожанки и скорые суды.
Не носить бы сызмала им лучше
Ни стиха, ни капельки воды.
Все твои признания и слезы
Мельче гаслой искорки в золе.
И готовы вычеркнуть березы
Из столбцов живущих на земле.
* * *
И до конца останусь вешен
И после смерти не умру?
Или, как этот прах сгоревший,
Развеешь душу на ветру?
* * *
Поднимали, учили, умерли —
Чем полезен буду для них?
Только свечка уходит в сумерки
Да записочки о родных.
А стихам прорваться, наверное,
Не дозволено за зеркала.
Не большой же, муза, ты мерою
Им воздашь, воздаешь, воздала...
РОМАШКИ
Все бледнее и суше ромашки —
И все резче в сознании вспых:
Ожидает ли что-нибудь дальше,
Ведь не мертвых ты Бог, а живых?
Любишь запахи этой вот вспашки,
Предоктябрьских лучей благодать.
И принес бы тебе я ромашки,
Да не ведаю, как передать.
Ты прости мне телячьи замашки:
До конца понимать не хочу,
Почему все бледнее ромашки,
Отчего надо гаснуть лучу.
И зачем я, вздыхая не тяжко
О царице-душе, о рабе,
За увядшие эти ромашки
Говорю лишь спасибо тебе.
* * *
Вырастила, может, легионы
О тебе молившихся, как я?
Отбивавших издали поклоны
Всплескам бездн, мельканию косья.
Всех и приголубишь, усмиряя
Зовы — и гордыню заодно,
Колотя по ребрам у сарая,
Прибавляя к зернышку зерно?
Если так, то даже это праздник,
Встреча хлебом-солью за селом,
Что в серпанках мается и дразнит,
Шоркает по сердцу помелом.
* * *
Хрипела туча — ни крыла.
Иголка маялась — ни стога.
И страшно то, что жизнь была,
Возможно, лишь путем от Бога.
Иначе — где покой и свет?
Полынь да морось у предела...
Иголки не было и нет.
И туча плакала, не пела.
* * *
Он слишком любил эти вербы,
Чтоб думать про плахи и пни.
Не зная ни страха, ни меры,
Вбегал в ледоход, как они.
Срезайте — по сердце, по счастье,
Которое он вам внушал.
Любовь не сечется на части,
Лишь тает от щекота жал.
Кто сам от себя не свободен
И вербными ласкан плетьми,
Тот в распри с природой не входит
И в сговор со змеелюдьми.
В МАРТЕ ТАЛОМ
Будет небо немогильным
И земля негробовой,
Лишь бы стал я изобильным,
Словно птичьи взмахи, сильным,
А не всякой сор-травой.
Как бы там шумели снеги
И ярец бежал бы вбось
По дороженьке, по неге,
При хромающей телеге,
Что соломью ломит кость.
А уж чьи мы дни, и муки,
И разлуки, и ручьи —
Млейно вспомнят скифо-луки
Да судьбы моей докуки —
В марте таловом грачи.
* * *
Не плывешь в ладье Донцом и Лугом,
Щит не прибиваешь на вратах
Византии, что казалась другом,
Только стала быстро пух и прах.
Все цари отправлены на отдых,
Православью дальше нет пути.
Что же остается? Миф и подвиг
В птичьей, цепкой времени горсти.
* * *
Зачем играет словно в прятки
И не покажет весь расклад?
— А ты не сковырнешься с грядки,
Куда не падал даже гад?
ЦЕЛОПЛАНЕТНЫЙ ХОЗЯИН
Нет, не спасает славянский ясак
В общеглобальной погоде,
И для имперских амбиций русак
Явно уже непригоден.
Подзапорол свое ранчо ковбой —
Взрослый, нахальный ребенок:
Не расползтись, а остаться собой —
Мало у Штатов силенок.
Надо смотреть вам под ноги и в даль,
Быть изощренней японца —
И не затопит вас та же печаль,
Ясных, как небо и солнце.
Избранных мудрость — заблудшим нужна.
Не уподобься ж раззяве,
При, как на танке, не бойся рожна,
Целопланетный хозяин.
Будешь ты есть, прославляя судьбу,
Этих людей, как свинину.
Да ведь на них и поныне табу,
Кажется, нет от раввина.
* * *
Накрыли, как напалмом, отвоевали даль.
Чтоб не в три слоя сало, а пожирней печаль.
И это не Россия, хазар или пиндос.
А кто? Сказать не в силах пока что малорос.
ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ
Был слишком знобящ для России...
М.Вишняков
Поскольку не было побед,
Да и не будет, может:
— Война любимая, — поэт
Сказал без всякой дрожи.
И прочь — ни стука каблуков,
Ни схватыванья зреньем.
И что-то понял Вишняков —
Не мякоть и варенье.
Ковчег потонет у Кремля
Под волнами брусчатки.
— Ты станешь, русская земля,
Сказаньем непочатым...
Качались башни и стена —
В табличках и бойницах.
И раздавалась в глубь страна
В живых своих границах.
И сверхнарод, что брал Берлин
И спас миры, как Шиндлер,
Самим собою лишь борим, —
Был всякой правды шире.
ПАМЯТНИК РУБЦОВУ
Простовато — скамейка, пальто,
Красных цветиков спешный хорал.
А еще мне не нравится то,
Что Рубцов на гармошке играл.
* * *
Они врагу не проданы,
И каждый — Бога клон,
А ты ходить природными
Путями обречен.
Голосовать попутные
И ночевать в скирде.
И понимать все смутнее,
Куда ты, кто и где.
А завтра ведь рассеются
И морок, и дожди...
И охнется в расселине,
И спросится, поди!
КАК РАСПРАВИТЬСЯ — ЗНАЛИ
Вьюги воющей знамя,
Древко сжала рука...
Как расправиться — знали
Лучше всякой чека.
Из обреза не в брата —
В сердце всех его слов.
Чтоб не дюже балакал
Про отчизну и кров,
Про криницу и речку,
Про разлив-ковыли.
Чтобы знал — недалечко
Пух провальной земли.
Там шукай себе стежку,
Указатель домой...
Посидим на дорожку,
Призрак выживший мой?
Полистаем скрижали:
Строчка есть на века?
Как расправиться — знали
Лучше всякой чека.
ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЕ
Внедрен поэт в тебя, о свора,
Для вынесенья приговора.
* * *
Подарится прозренье каждой гниде —
И человекам вырастет цена.
Ведь говорил же в «ящике» провидец:
«Уже Россия Богом прощена».
Надоедает олухам стебаться,
Сливаются в экстазе верх и низ...
«Еще чуть-чуть, еще немного, братцы, —
И будет християнский коммунизьм».
НУВОРИШИ НА ПАРАДЕ
С трибуны глядят как на стадо,
Смакуя торжественный миг:
«Одним доходить до рейхстага,
А нам — лишь похваливать их».
ДИКОЕ ПОЛЕ
Разбудит лихо, словно скифа,
А только суржик под рукой...
Не требуйте, глубины мифа,
Быть с Киевом или с Москвой!
Перевернемся с боку на бок
И до иных уснем времен.
Терновник дыбится, как надолб,
Ковыль шумит слышней знамен.
* * *
А чистыми водами, тихими зорями
Ну разве надышишься всласть?
Но вырваться надо из вашей истории —
И больше в нее не попасть.
И стать хоть травой под ногами у Боженьки,
Хоть всплеском воды и зари...
Но здесь вы, конечно, ничем не поможете,
Родные рабы и цари.
* * *
Всепьянящих замыслов броженье
Не успею перелить в слова.
Но не напрягайся, тетива!
Потому что будет продолженье,
Потому что душу не прерва...
* * *
Одни тебя перелистали —
Другие все начнут с азов.
Чтоб знать, что птицы долетают
Не дальше, чем за горизонт.
* * *
Может быть, меня б и не случилось,
Если бы не роща и не гром,
Если бы за клуней не светилось
Нечто поволшебнее, чем гном.
Вот и растворился я в том солнце
И росу тяну под все уздцы, —
Поднимайся, не сверкай на донце,
Ты своя, мы хлынем, только тронься,
В запорожцы, половцы, донцы.
* * *
Уже тряпья не надо,
Что тяжелей вериг, —
Оно лишь для парада
И для фанфарных книг.
Без флагов ты в бездонье
Нависшей тишины
Летишь, забыв о доме,
Где были зелены
И мысли, и тыны...
г. Харьков