Игумен КИРИЛЛ (Сахаров). НА РУИНАХ РОДСТВЕННЫХ СВЯЗЕЙ. Размышления о деликатной сфере

 

Игумен КИРИЛЛ (Сахаров), настоятель храма свт. Николы на Берсеневке

НА РУИНАХ РОДСТВЕННЫХ СВЯЗЕЙ

Размышления о деликатной сфере

 

 

Я много писал о своих наблюдениях за жизнью глубинки – нашем тыле в случае войны. Писал о том, какая там разруха и вымирание. А что с родственными связями – как здесь обстоят дела? Хотелось бы, чтобы родственники были сплоченными, солидарными, чтобы между ними была взаимопомощь, чтобы были устранены недоразумения и средостения перед лицом тех угроз, с которыми мы столкнулись.

Когда я намеревался составить список родственников (о родословной речи не было: тут нечего сказать – «черная кость», «люди от сохи» из Воронежской и Курской губерний), мне говорили: «Зачем вам это надо, ведь вы – монах». Я в ответ: «Было бы лицемерием с моей стороны не побеспокоиться о «присных» – ближайших родственниках. Ведь я несколько десятилетий в гуще событий, общаюсь с большим количеством людей, участвую во многих церковных и общественных мероприятиях». В книге «Исповедь варвара» меня поразили слова представителя самой воинственной народности Северного Кавказа: «Вы, русские, никогда нас не победите, так как вы очень разобщены. У нас нормально позвонить дальнему родственнику на Камчатку глубокой ночью и поздравить с рождением ребенка. А у вас это вызовет недоумение и раздражение». Какой была цель моих изысканий? Отнюдь не желание погружаться в мирскую стихию, человеческие дрязги, не желание извлечь из этого для себя материальную пользу. Мною двигало желание принести духовную пользу родственникам, забота о спасении их душ.

Последние технические достижения: сотовые телефоны, электронная почта, ватсапы и прочее очень этому благоприятствуют. Раньше даже стационарные телефоны были не у всех. А если и были, то много ли по нему переговоришь – банальности о здоровье и делах. В письмах тоже не о многом скажешь. А вот именно электронная почта позволяет очень откровенно и без ограничений общаться. По ней можно переслать любые душеполезные статьи и наставления. Я не раз замечал – предлагаешь человеку на собрании что-то сказать, а он в ответ мямлит что-либо нечленораздельное. А потом поражает глубиной мыслей и обилием интересных сообщений в письменном виде.

Сразу скажу, моя попытка наладить родственные связи пока скорее неудовлетворительная. Мы стали слишком замкнутыми, угрюмыми, нам малоинтересно общаться друг с другом. Размышляя, почему так, я предавался детским воспоминаниям. Не помню, чтобы в детстве, дома и школе, как-то отмечали дни рождения. На днях младшему брату исполняется шестьдесят лет, мне стоило больших усилий уговорить его приехать, пообщаться. Он пообещал, но не смог. Тогда я по телефону прочитал благодарственную молитву и пропел ему многая лета! Не было никакого ритуала состыковки родственников между собой, представления друг другу. Все было как-то стихийно, без лишних «заморочек».

В детстве часто приходилось слышать, как родственники негативно говорили друг о друге. Отец был очень принципиальным. Он так говорил: «Я все отдам, помогу, но если ты меня обманешь или обидишь – я буду желать тебе добра и всяческого благополучия, но знать тебя больше не хочу и общаться не буду». В школьные годы я бывал в домах только двух товарищей, а они в нашем доме не бывали почти никогда. Не помню, чтобы какое-нибудь печальное событие в нашей семье повлекло бы за собой серьезный резонанс со стороны родственников и соседей. Нет, каждый жил своей жизнью, мало интересуясь другими.

Сейчас я очень жалею, что слабо интересовался у старших, как жили их отцы и деды. Столкнулся с тем, что к нескольким родственникам я просто не смог дозвониться, что очень странно – похоже, что они просто не брали трубку. С другими общение было очень поверхностным. Было несколько случаев, когда мои помощники спрашивали: «Когда батюшка мог бы пообщаться в удобное для вас время?», На все варианты: «завтра, через неделю, месяц», следовал один ответ «я буду занят». Налицо нежелание общаться, знать друг друга. Столкнулся с меркантильным подходом: дважды просили деньги взаймы, наверное, полагая, что поп, служащий в центре Москвы, «в золоте купается», и не отдавали. В таких случаях я не требовал возврата долга, но общение сворачивал. Выявилось несколько случаев, когда родственники не общались друг с другом из-за обид. И это длилось годами. В одном случае взаимного прощения не последовало, когда обращались в Прощеное воскресенье. Можно по пальцам пересчитать тех, с кем общение получилось радостным и полнокровным. По почте я разослал родственникам множество материалов по животрепещущим вопросам.

И все-таки, если завтра война? Или с тобой случится какая-либо беда – думаю, что со стороны родственников реакция будет очень вялой. Каждый сам по себе. А не нужно ли было перед лицом серьезных опасностей, угрожающих самому нашему бытию, сплотиться плечом к плечу, быть одному за всех и всем за одного. Пока этого, к сожалению, нет. Но рук я опускать не собираюсь. Появился список родственников с их телефонами и электронными адресами – есть все возможности общаться в духовном плане. Одна родственница смертельно обиделась, что я, по ее мнению, не дал толком попрощаться с покойным отцом. Отца отпевали в храме, где собственно и произошло прощание. Потом гроб стоял еще дома и все, кто желал попрощаться, приходили. Отпевал я и еще один игумен – духовный наставник моего отца. Вместе мы сопровождали гроб на кладбище. Когда гроб стоял на краю могилы, я еще раз пригласил желающих попрощаться. Никто не сдвинулся с места и духовник почившего, служащий в Донбассе, ничего не сказал. Тогда гроб был опущен в могилу. Потом оказалось, что в понятии местных главное прощание с умершими происходит как раз на кладбище, и по их мнению я должен был не только сказать, но и показать пример – первым подойти и попрощаться. Вот какие бывают неожиданности…

Письма этой родственницы содержали бесконечное перечисление обид и претензий. Было очень неприятно, особенно по поводу оскорблений в адрес почивших родителей. Я перестал отвечать, ссылаясь на благословение духовника, на то, что ее письма нарушают мой внутренний мир. Будучи в Донбассе в прошлом году, я поручил одному из своих спутников прийти к этой родственнице и пригласить ее на кладбище помянуть отца, в ответ последовали оскорбления. Конечно, она не пришла, а через несколько месяцев умерла. Ее мужа, ослепшего и беспомощного, забрал к себе старший сын.

Общение с родственниками из Донбасса по нарастающей изобиловало фактологией о высокой смертности, выезде в другие края, закрытии почти всех шахт и клубов, повальном пьянстве. Как же тогда сохраниться Донбассу в орбите Русского мира при таком положении вещей? Сетую старшему брату, что никак не могу связаться с его сыном – моим племянником. А тот в ответ: «Да он у нас практически не бывает». У обоих братьев по одному ребенку. Старший брат при каждой встрече «задирает» на недостойное поведение духовенства, черпая факты, как из СМИ, так и из повседневной жизни (будучи крупным чиновником Подмосковья, он неоднократно сталкивался с такими вещами). Его внуки до сих пор некрещеные из-за позиции невестки, которая негативно относится к духовенству, предающемуся, с её слов, якобы роскошному образу жизни. Троюродная сестра в Луганске на мой традиционный вопрос – посещает ли она храм, ответила: «Нет, молюсь только дома». Причина – обида на священника, который к ней грубо отнесся. Двоюродный брат, живущий в Белгороде, тоже перестал посещать церковь, из-за поведения духовенства во время строительства храма. Есть, конечно, и положительные моменты. Так, в городе, где я родился, Артемовске Луганской области, очень положительно относятся к местному священнику о. Михаилу, уроженцу Галичины.

Двоюродный брат рассказывал, как однажды он послал посылку с продуктами, салом и прочим близкой родственнице на север. Через какое-то время посылка приходит обратно с протухшим содержимым – из-за какой-то обиды все вернули обратно… Многие родственники посещают храмы, но при этом среди них очень редкое явление венчанный брак. Некоторые родственники сильно выпивали – они уже в ином мире. Были они совершенно далеки от веры и Церкви, ругали своих жен, посещавших храмы, за то, что «носили попам деньги». Некоторые из них были передовиками производства. Один даже был Героем соцтруда. Трезвыми они были тихими и мирными. Но, сильно выпив, начинали ужасно материться.

Одного из них я посетил накануне его смерти, предложил пригласить священника – он категорически отказался и вдруг сказал: «Ты за меня помолись». Другой после смерти приснился во сне супруге, и на вопрос: «Как ты там?» ответил: «Очень непросто, но мне Сашка (т.е. я – иг.К.) помогает». Действительно, приезжая на малую Родину, я всегда посещал его могилу и поминал его в своих молитвах. Его дочь, проработавшая всю жизнь в школе, во время нашей последней беседы по телефону, будучи уже тяжело больной, по-прежнему со скепсисом говорила о вере и Церкви. Наш разговор внезапно прервался. В трубке раздались сигналы, похожие на то, как в шахте кусок большой породы летит в штольню. Вскоре пришло известие о ее смерти.

При ее жизни я любил бывать в ее двухэтажном доме на берегу мелководной речушки Белая, в большом старообрядческом поселке Городище. Я рос слабым физически, отец называл меня «куренком» и «мямликом». Младший, соответственно, был «шустриком». Отец благоволил к нему, особенно после того, как я стал посещать церковь. «Связался с бабками», – ворчал он. Однажды мы по какой-то причине сцепились с младшим братом, и тот поставил мне фингал под глазом. Попытка возмездия с моей стороны была пресечена со стороны отца. Потом он и другие родственники посмеивались, вот, мол, младший поборол старшего. Безусловно, подобные вещи не прошли бесследно, формировали комплексы, неуверенность в себе. Думаю, что в этом плане была допущена педагогическая ошибка…

Вообще не нужно спешить кого-либо осуждать – очень часто причины неприятного обстоятельства бывают объективными. После моей нашумевшей заметки об однодневном пребывании в больнице были предложения жаловаться. А что могут поделать врачи, когда у них заполняемость больницы порой в три раза превышает норму? Если говорить о реанимации в кардиологическом отделении, то там вообще сложнейшая ситуация – лежат тяжелые, беспомощные. Наверняка ежедневно кто-то умирает (вспоминается из рассказа Михаила Зощенко: «выдача трупов с трех до четырех дня»).

Я заметил, что в таких сложных отделениях врачи и медсестры делятся на две категории: те, кто надевает на себя защитную броню, держит дистанцию, отвечает коротко и сухо, и те, кто несколько искусственно радостен. А все потому, что и те и другие опасаются впустить внутрь себя невообразимую концентрацию боли и сложностей, связанных с уходом за тяжкоболящими людьми. Понять можно и нужно. Как и родственников – у них тоже масса своих проблем.

Одни из них, как и пациенты в больнице, привычно напористы и требовательны, другие – обреченно сникают. Известный алтайский проповедник Игнатий Тихонович Лапкин наповал сражает собеседника валом цифр: тридцать шесть томов проповедей, бесед и ответов на вопросы, пятьдесят пять миллионов просмотров в интернете, протяженность последнего миссионерского путешествия по Европе в сто двадцать тысяч километров и т.д. Собеседник в «отпаде» – сразу начинает смотреть на него другими глазами. Напоминает покойного старосту нашего храма – Кузнецова, который, правда, в отличие от Лапкина, «сыпал» не цифрами, а именами. Одно имя Патриарха Сергия (Страгородского), к которому он заходил в детстве (их дома были рядом), чего стоит.

У двоюродной сестры сын попал в автокатастрофу – перелом позвоночника. Свет не мил, человек ушел в себя, до общения ли ему? Ничто так не объединяет людей как общность мировоззрения, взглядов, единая вера. А что здесь? Почти полная разобщенность – сказываются десятилетия советского безбожия. Я уже не говорю об общей платформе древнего благочестия – этого в помине нет. Раскол – большая трагедия, может быть, величайшая в истории России. Тогда, в середине XVII века, в результате непродуманных реформ патриарха Никона мы сошли со своего органичного пути. До трети не самых плохих, а правильней сказать, самых стойких и принципиальных, не приняли эти реформы. Кровоточащая рана раскола не уврачевана до сих пор. Это потрясение ослабило и страну, и Церковь, и народ.

Кропотливый труд по воцерковлению родственников, устранению средостений между ними, надеюсь и верю, улучшит состояние дел в этой деликатной сфере. Прочные родственные связи – это тот твердый камешек, который ляжет в фундамент государства.