ПРОЗА / Алексей МАНАЕВ. ЛЮБОВЬ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ. Рассказ
Алексей МАНАЕВ

Алексей МАНАЕВ. ЛЮБОВЬ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ. Рассказ

 

Алексей МАНАЕВ

ЛЮБОВЬ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ

Рассказ

 

– Егорушка, не плачь. Не плачь, не надо, – я опустился на колени рядом с Егором, пытаясь обнять его. Сидя на крыльце сельского магазина в новых коричневых кожаных туфлях, праздничных брюках в полоску и клетчатой рубашке с коротким рукавом, он всхлипывал и, что-то нечленораздельно мыча, зло отталкивал меня одной рукой, а второй со сжатой в кулаке фуражкой вытирал слезы.

Я знал: самые сокровенные слова не успокоят Егора.

Потому что он пьян.

Потому что глухонемой.

А самое главное потому, что безответно влюблен.

Его любовь стоит за прилавком магазина. Перед ней газетный кулек жареных подсолнечных семечек. Она выбирает те, что покрупнее, грызёт, сплёвывает лузгу в узкую костлявую ладонь и с ленивой безучастностью говорит:

– Невзначай разбила тебе сердце, Егор. Ты думаешь – красавица, а на самом деле – коза-дереза. По боку луплена, за три гроша куплена.

Она приехала к нам месяца три назад, чем немало удивила местную публику. Молодежь в наших краях не задерживается из-за глухой провинциальности. Дети ещё в проекте, а родители уже подумывают, как после школы устроить наследников и наследниц поближе к асфальту, размеренному рабочему дню и зарплате, которую, в отличие от деревенской, не стыдно получать.

Юная сельская поросль без сожаления отказывалась от обременительного наследства в виде бездорожья, тяжелой сельской работы, копеечных доходов с огорода и колхозных нив и искала счастья на стороне. Счастье находили редко, потому что желающих привольно жить на городских хлебах много, а хлебов этих тоже негусто.

А тут молодая девица после десятилетки сама, добровольно, меняет пригородное село на деревеньку, которую её величество цивилизация долгои упорно обходила стороной. Публика вынужденабыла гадать, что бы это значило и каких последствий от непрошеной гостьи можно ожидать. Впервую очередь вели речь о последствиях. Потомучто приезжая была определена на самую главную в деревне должность – заведующей магазином.

На сельском языке – завмаг. Если должность очистить от незаслуженного налета велеречивости, то она вполне комфортно и оправданно уложится в одно слово – продавец. Магазин по виду, планировке, интерьеру был ближе к куреню, чем к владениям сельского коробейника. В одно окно неотапливаемый зальчик мог вместить едва ли с десяток покупателей, кладовая, где чаще всего хранилась только соль да тарные ящики, и того меньше. Невдалеке, метрах в двадцати, в землю была наполовину вкопана пузатая железная цистерна для керосина, издали похожая на какое-то внеземное существо. Цистерна была изъедена ржавчиной так, что живого места не найти, но стенки в палец толщиной хранили содержимое надёжно. Впрочем, по обыкновению, ёмкость чаще всего пустовала. Покупатели на случай непогоды, бездорожья и просто потому, что так было заведено родителями, всегда запасались керосином впрок, затаривая молочные алюминиевые бидоны и приобретая сразу литров по 100-200 горючей жидкости. Вот, собственно, и все хозяйство.

Но для местного населения оно значимей, чем для современного горожанина супермаркет. В деревеньке это было единственное казённое учреждение, через которое государство постоянно напоминало о том, что заботится о своих подданных и настойчиво стирает грань между городом и селом.Традиционный ассортимент – хлеб, соль, макароны, вермишель, пряники и конфеты-подушечки, солёная килька и рыбные консервы в томатном соусе. Ну и, конечно, их величество водка и плодово-ягодное вино, именуемое из-за дешевизны местной публикой, близкой к самым узким кругам медвытрезвителя, плодово-выгодным.

Ассортимент дополняли иногда товары, для сельской местности деликатесные: мороженая камбала, колбаса, копчёная исландская сельдь, шоколадные конфеты в красивых блестящих фантиках, бочковое пиво и даже шампанское. Отношение к ним, за исключением, естественно, пива и колбасы, было прохладное. Шампанское красовалось на витрине, как невеста, с десяток лет. С виду всем была пригожа, даже фигура такая, какую сельское мужское сообщество предпочитает моделям, по их мнению, страдающих отсутствием аппетита и потому покачивающимся от недоедания из стороны в сторону, а вот поди ж ты, дородность почитателей не приносила. Напротив, мужики методом дегустации бутылки, купленной вскладчину, быстро определили, что в формуле цена-качество по наличию градусов самое слабое место в шампанском именно качество напитка.

Женская часть хуторского общества на первых порах не знала, что делать с мороженой камбалой. Собрались у магазина на сходку. Верх взяла самая голосистая сударыня. К счастью, её кулинарное просвещение не подвело: жареная в тесте камбала понравилась всем. Правда, некоторые при обработке разрезали желчный пузырь, и оттого деликатес получался с горчинкой.

Но за мороженой камбалой очередь тоже не выстраивалась: и дороговата, и костиста, и драгоценного сельского времени требует много. То ли дело традиционная жареная картошка! Полчаса – и посыпанное мелко порезанным укропом яство на столе. Ассортимент приложений к нему широк. Квашеная капуста, огурцы и помидоры – свежие, малосольные, солёные. А ещё грибочки, а ещё… Словом, ешь, душа, – не хочу!

Поэтому не новых деликатесных товаров ожидала хуторская общественность. Опасалась, как бы не были утрачены старые сложившиеся, нигде не афишируемые связи. До приезжей магазином заведовал местный парень. После десятилетки он не прошёл институтские испытания и решил, что магазин – тихая гавань, где можно подготовиться к будущим экзаменам основательнее. На первых порах учебники математики и физики лежали на самом видном месте. Но близость к винным закромам с каждым днём отдаляла вузовские горизонты. Молодой человек нрава был весёлого, общительного, на ходу сочинял частушки и нуждался в завсегдатаях – слушателях его творчества.

Для них он открыл беспроцентную кредитную линию в виде журнала, куда пофамильно заносил земляков, которые слушали его истории, время отвремени выпрашивая чарку-другую водки в долг. Этим самым нарушались сразу два правила советской торговли: водку на разлив продавать запрещалось, а продавать в долг – тем более. Но торговля в кредит была одним из способов выполнения плана товарооборота.

Была и другая беспроцентная кредитная линия – для хозяек, которые не всегда умели рассчитать семейный бюджет так, чтобы дотянуть до получки. Фамилии должниц тоже были занесены в отдельную тетрадь. Получку выплачивали от случая к случаю, поэтому долг копился иной раз месяцами.

– Смилостивись, Петрович, пускай должок подождёт. Сквознячок в карманах.

Петрович, как правило, шел навстречу и потому был самым уважаемым человеком. Однако тяга к чарке сказывалась сильнее и сильнее, и жена поставила вопрос ребром: или магазин, или развод. Пришлось оставить магазин.

Поэтому хуторяне опасались, что, не разобравшись, приезжая по молодости может прикрыть обе кредитные линии, и тогда многим семьям придется обходиться без магазинных товаров. Её внешний вид эти предположения усиливал. Девичья, как, впрочем, и женская красота в сельце оценивались не по шкале стройная – дородная, а по шкале худая – полная. Пальму первенства отдавали полным красавицам, а стройных причисляли к худым. Завмага сразу отнесли к разряду худых и, следовательно, недобрых, нечутких, несердечных, некрасивых.

Опасения были напрасными. Приезжая, её звали странновато – Зиновия – оказалась продавцом ушлым не по годам. Она не только приняла от коллеги товары, но и две общие тетради, в которых были занесены поименные долги, не потребовав их досрочного погашения. Общие тетради помогли быстро определить, кто в доме хозяин и кто к чему пристрастен. К каждому потенциальному покупателю была найдена индивидуальная стёжка. Прежний продавец предпочитал иметь дело с мужиками. Его преемница – со всеми. Не ждала просьб – предлагала.

– Ивановна, – говорила, – у вас сегодня праздник.

– Какой праздник? – удивлялась Ивановна.

– Как какой? Двадцать лет вместе с мужем. Взяла бы шкалик ради такого события.

– Вот что значит коробейник! Я о юбилее забыла, а она помнит. И шкалик бы взять не грех, только казна пустая, – отнекивалась Ивановна.

– А ты возьми в долг, я подожду, – советовала Зиновия.

Приходилось Ивановне покупать не только хлеб, но и шкалик, навязанный продавцом, а то и банку-другую консервов для праздничного стола и конфет-пряников детям. Или:

– Трофимович, ты вчера, говорят, гостевал в Первомайском. Опохмелишься?

Трофимович, собственно, и пришел в магазин, чтобы опохмелиться, но не знал, с чего начать разговор, не имея ни гроша за душой. Предложение расценивал как знак особого к себе отношения и проникался уважением к Зиновии. Её авторитет рос как на дрожжах, и через месяц-другой она стала для всех в сельце человеком,ближе и дороже которого могут быть только родственники, да и то не все.

Для всех, кроме меня. Меня отталкивали её резкие движения, быстрая, отрывистая, захлебывающаяся речь и то, что походила на хищную птицу с ястребиным клювом и обманчиво равнодушными, расчётливыми глазами. А то, что в её орбиту стал втягиваться и Егорушка, вызвало к продавцу неприязнь.

Мне не было и 15. Егору за 40. Несмотря на разницу в возрасте, мы дружили. Егорушка нуждался во мне. В раннем детстве он переболел какой-то коварной болезнью. Недуг в конце концов отступил, оставив печальное наследство: Егор потерял слух, а разговаривать к тому времени ещё не умел. Власти предлагали отправить его в интернат для глухонемых на учёбу, но родители воспротивились. То ли опасались, что без их догляда к Егору могут пристать привычки отнюдь не пристойные. То ли такую роскошь они не могли себе позволить: отец Егора пришел с войны без половины ступни, появились ещё дети, и надо было, чтобы старший помогал их поднимать. Так и остался Егорушка необразованным глухонемым. Видимо, давняя болезнь оставила о себе и другое напоминание: походка у Егора была неустойчивой, ходил, шаркая, подавшись левым плечом вперед. Объяснялся мимикой и жестами. Собеседника понимал сходу, интуитивно чувствуя его настроение за версту, равно как и определяя причины, это настроение вызывавшие.

Бывало, идешь смурной, встречаешь Егорушку. Улыбаясь, протягивает руку и показывает на небо: что, мол, как туча надулся? Находит на карманных часах шесть утра – прогулял до рассвета? Признаешься, а он поднимает большой палец вверх и опять на небо указывает. Это означает: мой возраст таков, что гулять до утра не грех, и надо светиться от счастья. От счастья быть молодым.

Егор тянулся ко мне, потому что был абсолютно неграмотным. Общими усилиями мы старались этот недостаток одолеть. Хотя какой из меня педагог? Проще всего давалась математика. В дело шли пальцы, спички, карандаши, яблоки. Напишешь на бумаге 5+4, а потом на пальцах показываешь, что плюс означает суммирование, прибавление и что сумма составит девять. Мы, конечно, не залезали в дебри арифметики, но всеми действиями в пределах двузначных чисел овладели.

А вот с русским приходилось труднее. Начинали с простого. Например, кот. Я либо рисовал кота, либо вырезал фотографию этого красавца из журналов и газет. Затем из букв газетных заголовков склеивал слово «кот». Требовалось время, чтобы Егор запомнил слово, а потом находил его в любом тексте. Только потом мы шли к более сложным словам – кошка, котёнок, котята. Но и тут то и дело натыкались на подводные камни. Слово «который» тоже вмещает в себе слово «кот». Попробуй, докажи, что оно – из другой оперы.

А есть ещё понятия, которые вообще не имеют предметной основы и рождены взаимоотношениями между людьми: добро и зло, порядочность, справедливость. Как дать понять, что это плохой человек? Нарисуешь человечка, составишь из букв слово «плохой» и, имитируя плевок, показываешь, что оно означает. С превеликим трудом, но – доходило! Однажды решил показать, как пишется слово «любовь». Я вырезал его из заголовочных букв районной газеты. Строчной буквы «л» не оказалось, но нашлась прописная. Затем я нарисовал грудастую кучерявую женщину. Мне казалось, что видный бюст позволит ученику быстрее понять смысл слова. Мой подопечный сначала опешил, потом стал усмехаться. В конце концов подспудный зов любви помог осилить и это понятие. Егор будто обнимал и целовал невидимую женщину и поднимал большой палец правой руки вверх. Мы долго закрепляли новое слово. Иногда в газетах не было прописной заголовочной буквы «л», и тогда я вклеивал строчную. Егор видел в подмене подвох, бурно возмущался и требовал заменить злополучную букву прописной. Мол, меня не проведёшь, слово «любовь» пишется только с большой буквы. И как-то получалось, что тем самым он возвеличивал это чувство до мощного органного звучания. Оно и в самом деле звучало в нём, да и во мне, подростке, органом. Уроки проходили небезуспешно. Мой ученик научился даже расписываться. Слегка высунув язык, аккуратно выводил печатными буквами «Егор», и собственноручно оставленная в любой ведомости роспись доставляла ему большое удовольствие: он не глухонемой неграмотный человек. Он – как все!

Научился он и шахматным премудростям. Деревянные фигурки с подклеенными на ножках фланелевыми синими кружками расставлял на доске аккуратно, бережно, будто сделаны они были из хрусталя. Выиграв, поглаживал себя по голове и груди. Смотрите, мол, как мне приятно, какой я умный. Проиграв, огорчался и тут же требовал начать новую партию, чтобы получить сатисфакцию.

Иногда мы подсказывали сверстникам ходы. Егор быстро улавливал хитрости и вертел указательным пальцем у виска либо имитировал плевок, определяя в нас ущербных людей. А еще, чтобы сделать Егорушке приятное, мы нарочито проигрывали ему. От соперника и это нельзя было скрыть. Он злился пуще прежнего, сметая шахматы с доски и указывая на свое седалище: вот вы что!

Порой, что-нибудь делая, Егорушка увлекался и мурлыкал что-то про себя. Мурлыканием звуки, впрочем, назвать было трудно. Это было скорее мычание – то громкое, то тихое, то минорное, а то мажорное. Наверное, в нём, в глубине его души, сами собой рождались какие-то мелодии. Но откуда он мог знать о существовании музыки, мелодий, ни разу их не слыша? Способностью спеть песню, озорную частушку, насладиться музыкой, всем, что несут в себе голоса и звуки, судьба его обделила. Получалось, что чувством ритма, ощущением музыкальной гармонии мира природа наделяет нас на генном уровне?

Некоторые мои земляки даже завидовали Егорушке. Как хорошо, мол, что немой! Мир и люди в этом мире такие, что не хочется порой никого ни видеть, ни слышать. Я эту зависть без обиняков называл глупостью. Я пытался представить себе, как можно жить, не слыша грозы, шума дождя, журчания ручья, птичьего гомона и призывного ржания лошадей – всех красок многомерного мира, которые дарят звуки. Я пытался представить себе, как трудно жить, ни разу не произнеся такие простые и такие беспредельно желанные слова – «мама» и «папа» и даже не зная о существовании этих слов. Родителей он изображал так: мать – сгорбленная женщина в платке, отец – прихрамывающий старик. Поэтому мне безмерно было жаль Егорушку, и я потакал ему во всем.

А Егор помогал мне. Тракторами-машинамион управлять не мог, но без дела не сидел и часа. Был умелым печником и плотником и знал столько премудростей деревенской жизни, что впору было удивляться, откуда все это он почерпнул. Поэтому, если где-то в хозяйстве возникли неполадки, спешишь к Егору. Знаешь, он поправит, починит, подскажет, как починить. Приветливое отношение Зиновии к своей персоне Егорушка постепенно начал воспринимать как нечто большее, нежели обыкновенное добродушие расчетливого коробейника.

Егорушка влюбился в молодку. Он начал отдаляться от меня и зачастил в магазин – гладко выбритый, в новых одёжках, приободрённый светло-зелёным одеколоном «Тройной». Смотришь, то крыльцо прихорашивает, то окно поправляет, то помогает разгружать машину с товаром. Сельчане заметили, что раза два Егорушка наведывался в торговую точку с букетом ромашек. Судя по всему, его самолюбие особенно тешило то обстоятельство, что девчонка оказывает знаки внимания немолодому мужчине. Значит–есть за что!

Когда Зиновия внесла Егорушку в круг особо приближенных лиц, которым дозволялось в любое время дня и ночи прийти на съёмную квартиру за бутылкой, а то и просто за шкаликом, за рюмкой спиртного, он был от счастья на седьмом небе. Земляки интересовались его отношением к приезжей. Егорушка поднимал вверх большой палец левой руки, а щепотью правой будто чем-то посыпал его. Это означало крайнюю степень восторга: красавица, королева! Если же спрашивали, когда у него с Зиновией свадьба, краснел, как мальчишка, тушевался и мычал что-то неопределенное.

Была у Егора серебряная, с царским орлом, монета. В наших местах вещица редкая. Однажды приходит рано утром, вызывает меня из дома. Конспиративность тут же объяснилась: Егор показал колечко, выточенное из серебряной монеты. Видать, отделывал его долго – оно сверкало на солнце и с виду не отличалось от заводского.

Бэ-дэ-бэ-де. Как, мол, колечко?

Поднимаю большой палец левой руки вверх, щепотью правой будто посыпая его чем-то. Егор улыбается, довольный. Потом мы несколько дней осваивали по буквам имя «Зиновия». Освоив, Егор сделал озабоченный вид и прижал указательный палец правой руки к губам. Не разболтай!

Через два дня вижу колечко на руке Зиновии.

– Красивое, – хвалю.

– А то, – Зиновия сжимает кулачок и, довольная, выпячивает палец с кольцом, – других не носим.

– Кто подарил? – интересуюсь.

– Мир не без джентльменов, – уклончиво отвечает Зиновия.

– Особенно в нашем сельце.

– И в нашем ауле тоже...

Трудно предположить, как могли развиваться события, зная, что в сельце, в ауле, как Зиновия его уничижительно характеризовала, она долго оставаться не собиралась. Ей нужен был стаж завмага – солидное подкрепление мечты поступить в торговый институт. Мечты – мечтами, а жизнь – жизнью. В августе в сельцо вернулся солдат, отслуживший срочную. Его гимнастерку украшала целая россыпь каких-то знаков и значков, но особенно эффектно смотрелась зеленая фуражка пограничника. На моей памяти это был первый случай, когда посланец села служил не в пехоте, как обычно, а в пограничных войсках.

Рассказывал, что служил в тех местах, где советская, китайская и корейская границы образуют пятачок. На этом пятачке, прижавшись спиной к соперникам, стоял он, охраняя наши просторы и потихоньку выдавливая соперников с места. Хвастался, что увеличил территорию страны так, что даже пришлось переносить пограничный столб. Мы, признаться, не верили в россказни, но верить почему-то очень хотелось. Как-никак – земляк!

Бравый пограничник несколько дней ходил неприкаянным, обмывая благополучно завершившуюся службу, и обратил внимание на Зиновию. Да, по правде сказать, больше внимания демобилизованному ефрейтору и обращать было не на кого. И пошло-поехало! Всем хуторянам была дана отставка. Егору – тоже. Кредитные линии завмаг не отменила, а наведываться на квартиру за спиртным строго-настрого запретила. С утра до вечера приезжая балагурила с неожиданно подвернувшимся молодым человеком, рослым, видным, хотя и грубоватым. Бурная любовь горным потоком скакала с уступа на уступ у всех на виду и была странноватой: время от времени под глазами Зиновии обнаруживались синяки и ссадины, тщательно замаскированные пудрой. Побивал, видать, ухажёр, учил уму разуму. Но Зиновия за ним тянулась.

Больше всех от её каверз страдал Егорушка. Ему трудно было понять поведение молодой особы, которая предпочла ему, опытному мужчине, желторотика, и вела с ним амурные игры напропалую, презрев стыд и срам. Он осунулся, стал заметно сутулиться и избегал визитов в магазин. О Зиновии, впрочем, предпочитал ничего не говорить, а вот о своём неожиданном сопернике отзывался уничижительно. Сопернику отзывы доносили, но он относился к ним как великодушный победитель к побежденному: что-де с него, глухонемого, возьмёшь?

Однажды я увидел, что Егорушка нетвердой походкой привычной тропинкой шел в магазин, возбужденно жестикулируя.

«Как бы чего не случилось», – подумал я и поспешил за ним. Оказалось, не зря. Зайдя в магазин, Егорушка обнаружил целующуюся пару и буквально вскипел. Он схватил соперника за грудки, намереваясь ударить в лицо. Соперник увернулся от удара, приподняв Егора, посадил его на прилавок и спокойно ретировался домой, бросив на ходу:

– Только этого не хватало – с инвалидом драться за потаскуху.

Егорушка слез с прилавка. Мыча, жестикулируя, приседая, поднимаясь на цыпочки, призывая в свидетели небо, бросая фуражку на пол, выплескивал в лицо Зиновии все свое страдание. Что он, Егорушка, любит её больше всех на свете. Что готов носить ее на руках, жалеть и лелеять. Но она предпочла ему прощелыгу. Дурака, который нигде не работает, пьёт и не любит её, потому что бьёт. А поэтому у неё, у Зиновии, нет ни ума, ни сердца.

А Зиновия стояла за прилавком, выбирая из кулька жареных подсолнечных семечек зерна покрупнее, грызла их, сплевывала лузгу в узкую ладонь и с ленивой безучастностью говорила:

– Невзначай разбила тебе сердце, Егор. Ты думал – красавица, а на самом деле – коза. Пό боку луплена, за три гроша куплена...

Егор выскочил из магазина, сел на ступеньки и заплакал, вытирая слезы рукой со сжатой в кулаке фуражкой. Мои попытки вразумить его ни к чему не приводили.

Тогда я вошел в магазин. Я орал на завмага, стучал кулаками по прилавку, сбросил на пол счёты и гири. Егор встал, подошел ко мне и, мыча, разорвав рубаху, требовал, чтобы я бил его в тощую грудь с редкими седеющими волосами. Потом вытолкал меня из помещения, всем видом показывая, что оскорблять Зиновию не имею права, что я есть дрянь несусветная. Он плюнул в мою сторону и, погрозив кулаком, покачиваясь, медленно, тяжело поплёлся домой.

На следующий день магазин не работал. Еще через день приезжая уехала из сельца. Уехала, ни с кем не попрощавшись.

История эта случилась давно. Вспомнил я о ней буквально на днях, гуляя по столичному парку. Здесь, на скамейке, развернутой к пруду, заметил немолодого человека, которой разговаривал сам с собой так же, как мой глухонемой друг. И я решил рассказать о нём, жителе исчезающего хуторка, об искренности его чувств. Сейчас другие времена. Но и сейчас мы читаем и перечитываем тургеневскую «Асю», «Дворянское гнездо». А история Егорушки не менее поучительна. Потому что, как мне кажется, главное в жизни если не полюбить самому, то хотя бы увидеть плачущего от любви немого мужчину и позавидовать ему.

И оттуда, издалека на меня вдруг наплыл взгляд Егорушки.

Полный презрения испепеляющий взгляд.

Простил ли он Зиновию – не знаю.

А меня не простил. Это точно.

 

Комментарии

Комментарий #27786 24.03.2021 в 20:08

Почему так категорично? Мне кажется, что простил, со временем разобравшись в ситуации. Действительно, это любовь, без обмана, расчёта, которая встречается очень редко и не смотрит на лицо, а любит потому что любит. Мало кто способен так беззаветно полюбить. Вот такой «инвалид» смог. Рассказ заставляет задуматься о многом. Спасибо. Марина Л.