Александр БАЛТИН. ЯРКИЕ ОГНИ ПОЭЗИИ. По страницам «Дня литературы»

 

Александр БАЛТИН

ЯРКИЕ ОГНИ ПОЭЗИИ

По страницам «Дня литературы»

 

Николай Зиновьев

Творец, и не просто творец – а подчёркнуто: Творец Вселенной – легко проходит по пространным пространствам стихов Николая Зиновьева, объясняя то, что не удосужились понять, иссуетившись, люди:

В степи, покрытой пылью бренной

Сидел и плакал человек.

А мимо шел Творец Вселенной.

Остановившись, он изрек:

«Я друг униженных и бедных,

Я всех убогих берегу,

Я знаю много слов заветных.

Я есмь твой Бог. Я все могу.

Но далее – остающаяся за бортом определений – мерцает тайна русскости: не подлежащая разгадки вообще, ощущаемая многими: хотя многими же в современных условиях жизни и скинутая в бездну:

Меня печалит вид твой грустный,

Какой бедою ты тесним?»

И человек сказал: «Я – русский»,

И Бог заплакал вместе с ним.

…ибо через русское сердце проходит больше болей и сострадания, чем через какое бы то ни было другое: и это вовсе не кривые проявления национализма, а осознание собственного бремени, которое нельзя сбросить, сложно принять.

А осознать – зачем так, как есть – едва ли дано; но и попыток осознания прекращать нельзя.

Есть у Зиновьева формулы противоречий: об огне и боли подлинной любви: той, со скрижалей:

Меня учили: “Люди ­– братья,

И ты им верь  всегда, везде.”

Я вскинул руки для объятья

И оказался на кресте.

Но я с тех пор об этом “чуде”

Стараюсь все-таки забыть.

Ведь как ни злы, ни лживы люди,

Мне больше некого любить.

Ёмкость строки и глубина обобщений отливают космическими панорамами, вовлекая в себя, как в световую бездну, противоречащую каменной, материальной, потребительской – где, в основном, и оказалось человечество.

Ибо стихи  Зиновьева противоречат низменному, равно не допускают пустого, игрового, филологических вывертов, столь ныне любезных многих.

Это стихи умной силы и великолепного мастерства, волн вдохновения и завораживающей ясности: такими и должны быть классические стихи.

 

Игорь Терехов

Интересно строится, кружится, играет поэтическая фантазия, сближая периоды истории, и… литературы, являющейся частью оной:

Мой старший брат, Галактион,

сегодня в городе ноябрь,

туман, и Эдгар за окном

на дереве сидит, как встарь.

Так видит Игорь Терехов, объединяя культурологическим космосом и Грузию, и Эдгара По с классическим вороном.

Стихи Терехова исполнены с тою мерой огранки строк, когда сомнения в подлинности поэтического дара не возникают.

Эта поэзия продута хорошим культурным ветром: она использует, совмещая различные мемы, очень разные культурные коды – ради достижения большей выразительности; и возникающий верлибр не зря наименован «Комплекс Станиславского», хотя касается жизни больше, чем правил актёрской игры:

Когда порою рассказываю, что это был город-сад,

в котором не знали, что такое контртеррористическая операция,

люди на улицах делились не на мусульман и православных,

а на курортников и местных жителей,

вдоль всего главного проспекта цвели розы,

а в маленьком букинистическом магазине встречались

известные поэты и будущие нобелевские лауреаты…

Высокая облачность мерцает в поэзии Терехова, и огни, вспыхивающие маленькими, но яркими откровениями внутри строк, заставляют иначе взглянуть на жизнь и собственное место в ней.

 

Наталья Артёмова

Лирическое и метафизическое совмещено в созвучиях Натальи Артёмовой: и энергия первого словно оттеняется медитативностью второго:

Научите меня рисовать.

Научите – и я нарисую

Тополей измождённую стать,

Монастырь и дорогу сырую.

И себя в полинявшем платке –

Русской бабой на этой картине.

И закат… И, как угли, в руке

Опалённые гроздья калины.

И страшно вспыхивает образ: опалённые гроздья становятся символом происходящего со страной, где так безбожно белое перепутано с чёрным.

Что не останавливает, не прекращает, не уменьшает лирической интенсивности поэтического делания.

Картинки из детства возникают печальным калейдоскопом, ибо возвращение их…

Господи, как же вернуть эти дни!

Медленно-медленно день уплывает,

Снегом январским весь мир укрывает,

Топится печка. Мы в доме одни.

Невозможность возвращения увеличивает безнадёжность, но стихи являются средством её преодоления, ибо поэзия – если говорить о подлинности – есть производное от световой вертикали, соприкосновение с которой оную безнадёжность отрицает.

И поэзия Артёмовой подтверждает это.

 

Ярослав Кауров

…Сразу же берётся главное:

Со смертью шут играет в прятки,

Переходящие в дуэль.

У всех стратегий недостатки.

Но разве выжить – это цель?!

То розу шут подарит смерти

На шпаге острой, как игла,

То в воздухе сонеты чертит,

То нападёт из-за угла…

Почему-то – совершенно неожиданно – на память приходят кадры «Седьмой печати» Бергмана, где рыцарь Антоний Блок играет в шахматы со смертью…

Ничего общего, конечно, стихотворение Ярослава Каурова с фильмом и конкретными кадрами не имеет, но карнавально-метафизическое восприятия смерти продемонстрировано поэтом глубоко-оригинально, и сонет, начертанный в воздухе, упомянутый в стихе, словно вспыхивает мистическим огнём.

…Стихи Каурова идут вглубь: стремясь достичь дальности корней: всегда перевитых, что усложняет работу, движение; при этом внешне стихи поэта чисты и ясны, кристальность граней присуща им: отшлифованных, качественно, тщательно обработанных.

Ирония возникает причудливым изломом, не выходя за пределы силового поля индивидуальности поэта:

Реет в космосе прозаик,

Дуя в паруса тугие,

А меня в ночи терзает

Аллергия, Аллергия!

На чиновничьи приказы,

На намеренья благие,

На летучую проказу –

Аллергия, Аллергия!

Аллергия на худое – дабы восторжествовала световая вертикаль, которой служит поэт, – что может быть лучше…

 

Алексей Ковалевский

Комок, застревающий в горле, представляет очень разные варианты эмоций: в частности, ту любовь и восторг к малой родине и пред нею, что не позволят уже никуда уйти:

Как ни страшила молний оголтелость,

С какого стога ни смотрел я вдаль,

А никогда уехать не хотелось,

Комок мой в горле, светлая печаль...

И светлая печаль: именно такого окраса, – чрезвычайно характерна для вышеперечисленных ощущений…

…Интересно современность входит в поэзию Алексея Ковалевского: со своеобразным цитированием Рубцова, и болью понимания, что любые варианты революций отразятся чудовищно в жизнях миллионов, не суля им лучшего:

Все распадется – знайте меру,

Шалея с головы до пят! –

Едва в Москве миллионеры

Миллиардеров победят.

Будь белой, васильково-синей,

Червленой будь, как искони,

Но лишь оранжевой, Россия,

Не стань, – храни себя, храни...

И логична жалость… к летящей листве: в свете сказанного ранее все мы, живущие, чем-то похожи – рванёт ветер, и всё планы останутся в прошлом, дохнёт метафизический хлад: и всё погибло…

Стихи Ковалевского ёмкие, стремящиеся вобрать в собственные пространства как можно больше из того, что предлагает реальность: и представить эту сумму по-своему: в своеобычных и ярких созвучиях.