Олег АЛИТИС 
Олег АЛИТИС
В ЧЕТЫРЁХ ИЗМЕРЕНИЯХ...
СЕРАЯ ВОРОНА
Плачет моя милая горько.
Налились её карие глазки,
Как лесные глубокие озёра,
И стекают слёзы бурными ручьями
По лицу, искажённому горем,
По губам набухшим, бедой искривлённым,
И срываются с мокрого подбородка.
Жалко ей серую ворону
С голубыми нежными подкрыльями:
Налетела смерть бесшумной птицей –
Лакированной каретой «Мерседеса», –
Слышала любимая, как звонко
Лопнул чёрный вороний череп,
Видела любимая, как юрко
Прыснули из-под колёс вороньи глазки,
Навсегда потерявшие глазницы.
Кто теперь покормит вороняток,
Принесёт им в клюве яйца синичек
Или зябликов сладкоголосых,
Бабочек, гусениц и мышек?
Заливается милая слезами:
Горе, горе, неизбывное горе!
Как прекрасна детская душа её,
Полная любви и состраданья!
Лишь меня ей давно уже не жалко,
И моего раздавленного сердца,
И давно она не замечает
Ни огромного горба забот тяжёлых,
Ни заплатанной моей одежды,
Ни того, что скрюченные руки
Только приложенье к инструментам –
К молоткам, резцам, напилкам разным,
И не могут больше тронуть лиру.
Я возьму эти скорбные щёки
И глаза – озёра несчастья,
И бессильно упавшие руки –
Всё её неподдельное горе,
Заключу его в трёх измерениях,
От четвёртого избавив, от больного, –
Высеку из мрамора Мадонну,
Плачущую над Христом Исусом.
Мы уйдём, но будет вечно плакать
Надо мной божественная жалость.
ЮРОДИВЫЙ
Он вращается посолонь-посолонь,
Как учили его старики –
Пропадают нечистые помыслы,
Облетают чужие грехи,
Исцеляются раны и шрамы,
Сердце радуется оттого,
Что людские пороки и срамы
Топчут, топчут галоши его,
Отдаляется горе-злосчастие
Этой жизни почти воровской,
И душа его вновь очищается
От прилипчивой скверны мирской.
Всё быстрее, всё круче вращение –
Возгорается радостный свет
И уходит ума помрачение,
Междумирия тягостный бред.
В этой низкой юдоли оставленный
И возросший в уездной грязи
Он всем нам открывает ставенки,
Что захлопнули света врази.
Вновь и вновь покоряется лествица,
Прорывая обмана кольцо,
И небесной радостью светится
С голубыми глазами лицо.
Жизнь минует как морок навязанный:
Мимо, мимо война и тюрьма,
На плече всё одна несуразная
С подаяниями сума.
Пусть их дразнятся несмышлёныши,
Упоённые плотью своей –
Тьмы извечной сгустки-выплёвыши,
Полонившие образ людей.
Знают только старушки-погодки,
Что им «божий» несёт человек, –
Святый крепкий, святые угодники,
Богоматерь, продли его век!
МЛАДШИЙ СЫН
Не глумись, Израиль!
Голоден и синь,
С душой израненной
Вот я – младший сын:
В заплатах рубаха,
Ссохся мой рот,
Стою полон страха
У отчих ворот:
Когда-то за хабаром
Караваном отсель
Вышел я с товаром
За тридевять земель,
Выступали верблюды,
Ревели ишаки –
Вьюков пёстрых груды
Свисали, нелегки.
Выла собака
На рассвет пустынь...
Отец вдруг заплакал,
Брат – слезу пустил:
Не знал он, но чуял
Родственной душой,
Что захочу я
Стать сам большой,
Власть злата изведать,
Блудниц и вино, –
Так сладко, пусть – вредно,
Но мне – всё одно!
Отца заурядность
Терзала меня –
Не было в ней радости,
Не было огня!
Только что работы
Разъедающий пот,
Только и заботы –
Обеспечить живот!
А мне бубна рокот,
Звяканье браслет
Заглушали ропот
Отцовых бесед,
А вина густая
Хмельная струя
Собирала стаи
Весёлого ворья...
И – вот он я! Вот – я!
Расточительный сын!
Приполз, как животное,
Из-за чуждых пустынь
В несмелой надежде
На милость отца
С пылью на веждах
Застыл у крыльца.
Впусти меня, родный,
Суди! Всё приму!
Не простишь, безропотно
Уползу во тьму.
НАЧАЛО НОЧИ
Закончился чай заваренный,
Всё прибрано после ужина, –
Давай посидим на завалинке
Да тишину послушаем.
Молчание предосеннее
Над нами висит не шевелится,
Одни мы с тобой в селении –
Отчаянные землевладельцы.
Дорожкой сотканной к вечеру
Ложится заря пестрядинная
И небо бездонной вечности
Проклюнулось звёзд паутиною.
Играют над лесом сполохи
Беззвучные, беззаконные,
А здесь ни огня, ни шороха,
Как будто бы всё закончено.
О чём тут жалеть и каяться,
Какому молиться чаянию?
Пора нам идти укладываться
В созвучном природе молчании.