Андрей АЛЬПИДОВСКИЙ 
Андрей АЛЬПИДОВСКИЙ
ВОЙНОЙ ОТМЕЧЕННОЕ ДЕТСТВО
Венок сонетов
Отцу Дмитрию Валентиновичу
Альпидовскому
1.
Сегодня отдаю сыновний долг
Отцу. В его судьбе и Север хладный,
Просторы Волги – юности исток,
И бабушки молитвы благодатны.
Война, как гром! В ушах – осколков свист.
В убежище! А вещмешок, как камень.
Падение на спину – вверх ногами,
А в небе след от «Хейнкеля»[1] повис…
Голодные года. Свой огород.
В Артемовских лугах пролили пот.
Копали грядки. Корнеплоды в бурте.
У грядок отдыхали на краю,
И пенье птиц казалось, как в раю,
Отцу, рожденному в казахской юрте.
2.
Отцу, рожденному в казахской юрте,
Казались сном волшебным неспроста
В сиянье звёзд, как в вечности приюте,
Диковинные Севера места.
По насту серебристому малыш
(на лыжи мама ставила) шёл шустро.
Полярное сияние – как люстра.
Сполỏхов свет – на ровный след от лыж.
И здесь сорок второй был без бомбёжки,
В тайге полно брусники и морошки,
А там, под Горьким, свой голодный волк[2].
И бабушку не тронул он – молилась
О детках. Не забудем Божью милость,
Покуда голос памяти не смолк.
3.
Покуда голос памяти не смолк,
Опять в воспоминанья погрузѝмся:
Как первый школьный прозвенел звонок,
На час в военный Горький возвратимся.
Как в сорок третьем, с братом, в первый класс
Дворами шли с Больничной до Семашко[3].
И как учитель в угол ставил вас,
Просыпавших горошек из кармашков.
И было это не из озорства,
А голод постоянно доставал.
Попробуйте горох погрызть, пожуйте!
И были рады корочке ржаной,
Пусть даже черствой, на двоих одной…
Ныряем в прошлое, глаза зажмурьте!
4.
Ныряем в прошлое, глаза зажмурьте!
Путь по «лежневке»[4] к Северной Двине,
И тучами мошкẚ висит, до жути.
Добрались, обустроились вполне.
Река Барковка. Хариус – по дну.
Брал «на булавку» – за блесну сходила.
Резиновая лодка бороздила
И речку Мыла – сажень в ширину.
Четыре парты в школе – классов столько.
Сестрёнку взяли – не ревела б только,
Девчонка рисовала, как могла.
И зимовали тут же. Снег – под крышу.
Дрова в печи потрескивают, слышим.
Сороковые. Небо кроет мгла.
5.
Сороковые. Небо кроет мгла.
А над тайгою Среднего Тимана
Метель, как карусель, зимой мела,
По крыши занося две ѝзбы стана.
Весной отец ходил «на глухаря»,
Семье охота – верное подспорье.
Собаку-лайку брал с собой с подворья,
Пока ещё не занялась заря.
«Стой, не хрусти. Дождёмся – будет толк».
Собака чует глухариный ток.
И нужен выстрел, никуда не деться.
Собаке Майке – радость, потроха.
И нам в семью – добыча неплоха…
Войной отмеченное время. Детство.
6.
Войной отмеченное время. Детство.
Усть-Цильма. Староверы. Строгий быт.
А душами добры – чуть приглядеться.
Как жалко, что порядок тот забыт.
У женщин – длиннополый сарафан,
И девочки в кокошниках – царевны!
На праздник – хороводы непременно,
Все вéселы, и ни один не пьян!
И кулебяка с сёмгой – из печѝ!
Поджаристая: «Съешь меня!» – кричит…
Зимой на санки – вот от скуки средство.
Не слышен здесь тревожный гром войны,
Ведь было так в истории страны –
От бомб, казалось, никуда не деться…
7.
От бомб, казалось, никуда не деться,
В тайге, однако, был их вой далёк –
В селе Усть-Цильма. В малицу[5] одеться
Зимой, и в школу быстро, паренёк!
А по пути – базар: игрушки, глянь!
Олень-свистулька, рыбачки из глины,
То староверов промысел старинный.
Купил, сестренке – радость, детству – дань.
А после школы – на печёрский берег.
На санках – вниз, но вдруг – навстречу звери!
«Собачья свадьба», как известно, зла.
Не двигайся – порвут! Мёрз, коченея.
Как льдинки, слёзы. Псы рычат всё злее,
Но бабушки молитва берегла.
8.
Но бабушки молитва берегла.
Зимою сорок пятого тревожной
Болела мама, так занемогла –
В больнице говорили: «Безнадёжна!».
Тогда сказала бабушка: «Молись,
Дитя, о маме! Нет сильней молитвы!
Пред Богом души детские открыты,
Ты образам смиренно поклонись!».
И рядом Богородице молилась,
И маме милость Божия явилась,
Нашли лекарства, и ушла беда.
Болезнь ушла. И вновь на Север – к мужу,
С двумя детьми, какой характер нужен!
И был Архангельск. Север. Холода.
9.
И был Архангельск. Север. Холода.
А летом с другом делали байдарку.
По волнам Северной Двины – айда!
Рыбачили на «подпуски»[6] с азартом.
Потом была и Яренга-река.
На ней – селенье Яренск, место ссыльных, –
И «царских», и «кулацких» – духом сильных,
Сажавших деревẚ по берегам.
Стояла буровая между ёлок,
Отец – начальник партии, геолог.
Искали нефть, но не нашли тогда.
Опять в дорогу. Испытанья снова.
Казалось, сколько можно, право слово!
Река Печёра. Пароход во льдах.
10.
Река Печёра. Пароход во льдах.
Пред тем, борясь с теченьем, полным ходом
Шёл «Сталинец»[7]. Ночь. Скрежет и удар!
Такой «подарок» северной природы, –
Корабль влетел на камень-одинéц[8]
Так плотно, что стащить не удавалось.
Стояли долго. Реку льдом сковало.
А сёмга с манкой – вам не леденец!
Кругом тайга, «зима катит в глаза».
– Пора на берег, – капитан сказал.
На тонкий лёд ступали с лёгкой дрожью.
Такой прозрачный – было видно рыб!
Олени, нарты и полозьев скрип,
В Усть-Цильму путь, по льду, по бездорожью.
11.
В Усть-Цильму путь, по льду, по бездорожью.
Сначала на оленях, по реке,
На нартах продвигались осторожно.
Потом по снегу в рόзвальнях, в тайге.
Мороз. На сёмгу выменяли пыжик[9].
Малец пригрелся – тёплый был наряд.
Заснул, с саней упал, в глазах снаряд
Рванул, как будто чередою вспышек.
Не сразу спохватились, отыскали
Закоченевшего и спиртом растирали,
И внутрь – дыханье вон! Уж не забыть...
Заимка староверов. Есть запасы.
Тепло и сытно, но небезопасно –
Тайга. Медведь-хозяин у избы…
12.
Тайга. Медведь-хозяин у избы, –
Знать, ненароком «мишку» разбудили.
Ему поесть бы, и в тепле побыть,
Пришлось пальнуть, насилу проводили.
Вновь летнею порой в местах других –
На Волге, в Чувашии – новосёлы,
В селеньи Ковали – базар весёлый,
А в центре – столб, а сверху – сапоги!
Чуваши в «Сумар чук»[10] дождя просили,
И воду из ведра на «майру»[11] лили,
Чтобы посевам тучности добыть.
Отец весь день на буровой – работа.
А деткам «велик» погонять охота…
Всё было так – по прихоти судьбы.
13.
Всё было так – по прихоти судьбы.
Подбитый самолёт у стен кремлевских –
И гордость за народ, который бил
Фашистских тварей в их «арийском» лоске,
Но злость на пленных немцах не срывал.
Один из них в дом заходил погреться,
И бабушка подкармливала немца,
Он кланялся и руки целовал.
В сознанье не укладывалось: ас,
Детей бомбивший, и безвредный Ганс,
Который, вроде, в Бога верил тоже.
Не уживались в детской голове –
Так и стоят в глазах: добряк и зверь,
Как будто бы вчера. Помилуй, Боже!
14.
Как будто бы вчера, помилуй, Боже,
В Михайловке, что близ Караганды,
В домишке, более с землянкой схожем,
Младенец рос. Над степью – горький дым.
Как будто бы вчера была война.
Военный Горький и суровый Север.
Здесь – немцы пленные, там – староверы.
Далекие такие времена.
И жизнь могла бы сказкой показаться,
Фантазиями в нить судьбы ввязаться,
Но сказка – ложь, хоть есть и в ней намек.
А в повести моей – всё быль, и ею
Отцу я добрым словом – как умею,
Сегодня отдаю сыновний долг.
МАГИСТРАЛ
Сегодня отдаю сыновний долг
Отцу, рожденному в казахской юрте.
Покуда голос памяти не смолк,
Ныряем в прошлое, глаза зажмурьте!
Сороковые. Небо кроет мгла.
Войной отмеченное время. Детство.
От бомб, казалось, никуда не деться,
Но бабушки молитва берегла.
И был Архангельск. Север. Холода.
Река Печёра. Пароход во льдах.
В Усть-Цильму путь, по льду, по бездорожью.
Тайга. Медведь-хозяин у избы…
Всё было так – по прихоти судьбы,
Как будто бы вчера, помилуй, Боже!
г.Нижний Новгород
[1] Хейнкель He 111 – немецкий средний бомбардировщик, один из основных бомбардировщиков люфтваффе во время Второй Мировой войны.
[2] Бабушка зимой ходила со швейной машинкой на санках по окрестным сёлам, выменивала шитьё на продукты. Однажды на тропинке в поле путь ей преградил волк. Бабушка встала на колени и стала молиться. Волк через некоторое время ушел, не тронув её.
[3] В 1943 году улица называлась Мартыновская.
[4] Лежнёвка – дорога из настланных брёвен. Бревна укладывали поперек дороги, а толстый брус укладывали сверху в две колеи.
[5] Малица – у народов Крайнего Севера: длинная верхняя одежда из оленьих шкур мехом внутрь с капюшоном и рукавицами мехом наружу.
[6] Принцип действия этой снасти основывается на силе течения. На длинном отрезке основной лески располагаются поводки с крючками. Под влиянием течения они вытягиваются в одну линию.
[7] Пассажирский пароход «Сталинец» мощностью 180 сил. Был построен в Великом Устюге. Перегнан на Печору морем в 1931 году. Брал на борт 265 пассажиров, из них 26 первого класса.
[8] Одинец – это камень значительных размеров, отдельно лежащий в русле реки. Одинцы обычно срезаются весенним льдом от каменистого берега или выворачиваются на каменистых перекатах волокушами плотоводов.
[9] Здесь – одежда из шкуры телёнка оленя (возрастом до полугода) мехом внутрь с капюшоном и рукавицами мехом наружу.
[10] Сумар чук – чувашский языческий обряд вызова дождя для посевов.
[11] Майра – на чувашском языке в сочетании с уточняющим словом обозначает женщину нечувашской национальности.
Думаю, что не ошибусь, если назову венок сонетов Андрея Альпидовского «Войной отмеченное детство» поэтическим биографическим повествованием, с благодарностью рассказывающим о жизни отца Дмитрия Валентиновича Альпидовского. Далеко не часто такие попытки у поэтов заканчиваются удачей. Но тут случай особый, потому что к созданию этого произведения автор подходил как бы исподволь, основательно, с долгой подготовкой, во время которой, я уверен, и не помышлял о работе над произведением большой и такой сложной поэтической формы.
Я могу это утверждать, так как три последние книжки Андрея Дмитриевича, его поэтические сборники «Свой остров» (2015) и «Я отдаю долги» (2017), а также книга воспоминаний, созданная им совместно с отцом «Волжские рассказы» (2016), выходили в нашем издательстве «Вертикаль. ХХI век». И я видел, какие думы, переживания, и мечтания тревожат душу поэта.
В своём уме, по доброй воле
Ныряю в глубину былого.
Как это жутко, ma parole!
Как это сладко, право слово!
Наверно в какое-то время у всех у нас наступает срок осмысления пройденного пути, всем нам хочется понять, зачем было всё то, что было. И в связи с этим прожитые жизни наших предков, наших отцов и матерей, как ближайшие связующие звенья с многими ушедшими до них поколениями, приобретают для нас совершенно особую ценность. О том, как воспользоваться этой ценностью – решать каждому самостоятельно.
Андрей Альпидовский – поэт искренний, не тяготеющий к сложным поэтическим формам. Он и венок сонетов написал очень просто, доходчиво для читателя. Потому что ему важно было донести до всякого, кто возьмёт в руки эту книжку, самое главное, что их роднит в понимании прошлого и настоящего, истории и веры, любви к Отчизне и своему роду. А у каждого в роду найдётся много потрудившихся на благо своего Отечества.
Тут важен первоначальный посыл, с которым творец берётся за перо. Для Андрея Альпидовского всё до крайности понятно — ради чего он пишет поэтические строки венка.
Сегодня отдаю долг
Отцу. В его судьбе и Север хладный,
Просторы Волги – юности исток,
И бабушки молитвы благодатны.
Что к этой строфе ещё можно прибавить? Только одно – предложить читателям внимательно, с открытым сердцем обратиться к новому произведению нижегородского поэта, учёного, преподавателя Волжского государственного университета водного транспорта, но главное, широкой, щедрой души человека – Андрея Дмитриевича Альпидовского.
Валерий СДОБНЯКОВ,
председатель Нижегородской областной организации Союза писателей России, главный редактор журнала «Вертикаль. XXI век»