Андрей РУМЯНЦЕВ. К ИХ СЛАВЕ ПРИОБЩАЛИСЬ МЫ… Стихи

 

Андрей РУМЯНЦЕВ

К ИХ СЛАВЕ ПРИОБЩАЛИСЬ МЫ…

 

СТАНЦИЯ ПРОЩАНИЯ

В ту зиму долгими ночами

Здесь паровозы не кричали.

 

От этих мерзлых стен полночных

К Москве, к Москве,
                                    под вой пурги,

В суровых эшелонах срочных

Везли сибирские полки,

 

И эта станция прощанья

Для наших близких
                                   той зимой

Сама казалась обещаньем

Беды
             и гибели самой.

 

Но как спокойно и сурово

Приказ короткий звал солдат!

Как твердо в избы по сугробам

Шагали женщины назад!

 

Здесь,
              в тыловой глуши таежной,

Я понял детскою душой,

Что на земле седой, тревожной

Есть Долг,
                     как Родина, большой.

 

Защитник мой,
                          в снегах под Рузой

В сраженье
                      пулей сбитый с ног,

Вернулся ль ты назад, безусый,

На станционный огонек?

 

Солдатка в темном полушалке,

Смогла ли ты сюда прийти

Встречать бойца на полустанке

В конце жестокого пути?

 

Я так хотел бы верить свято,

Что всех,
                   ушедших в темь пурги,

Встречал родной перрон дощатый,

Он помнил давние шаги!

 

Но сорок семь солдат взяла

Война из моего села...

 

НОВОГОДНЯЯ ЁЛКА

В деревенском проулке,

В деревянном дому

Топот валенок гулкий,

Жарко, точно в Крыму.

 

Это в школе начальной

Водим мы хоровод –

В редкий час беспечальный

Новый празднуем год.

 

Ёлка – нет ее краше,

Хоть и светит на ней

Многоцветье бумажек,

А не россыпь огней.

 

Мать в сторонке присела,

Как другие, тиха.

Грязь на ватнике сером

Да сенная труха.

 

Там, за дверью старинной,

За сиротской слегой,

За продутой равниной,

За угрюмой тайгой,

 

Всем работу давая,

Отрывая от сна,

Ни на миг не стихая,

Все страдует война.

 

И такая в прорухе

За войною вина!

Дед Мороз, как старуха,

Даже юбка видна!

 

И суёт-то он слепо

Детям слабой рукой

Только ломтичек хлеба –

Серый ломтик такой...

 

...Я не помню папашу,

Не скажу наперед,

Что на праздники наши

Он когда-то придет,

 

Но, как ёлочка, колкий,

Буду жить я, расти,

Чтоб о праздничной ёлке

Память долго нести,

 

Буду жить вместе с теми,

С кем меня не убить,

Жить и снежную землю

Вплоть до смерти любить!

 

СТОЯЛА ЗИМА...

Стояла зима,  
                       и в нетопленом доме

Мы лезли на печку,  
                                но жгли кирпичи

Железом остылым на этой раздольной,

Такой неуютной,
                               ненужной печи.

 

И мать,
                натянув на меня телогрейку,

Надев на себя
                           всю остатнюю рвань,

Пошла поискать
                             в буераках горелку –

Горелые сосны,
                             сухие дрова.

 

Я помню сугробы
                           меж сосен кудлатых,

И, в снег провалившись,
                                   я полз, будто плыл,

И сосны ветвями
                                качали крылато,

Но тело поднять
                           не хватало мне сил.

 

И в этом сыпучем плену обессилев,

Хотел я зарыться,
                               застыть,
                                                задремать.

Но к твердому насту
                                    меня выносила

На слабых руках
                               терпеливая мать.

 

Под вечер,
                    в сугробах слепых увязая,

Брели мы,
                     как тени угасшего дня, –

Солдатка,
                 согнувшись под тяжкой вязанкой,

Вела,
           спотыкавшегося,
                                           меня.

 

И ныне я вижу:
                         сквозь радость и муку,

Через разлуку
                           и через беду

Иду я,
               держась за всесильную руку,

По белому снегу...
                                  По жизни иду...

 

ПАРОХОД 1942 ГОДА

Плыл пароход
                         и под грохот осенней волны

Берег байкальский
                          тревожил гудком незнакомо:

«Эй, выходи!
                     Я привез погорельцев войны –

Вдов и детей,
                        у которых ни скарба, ни дома».

 

Вал ледоломный
                            в торосы, как молот, стучал.

Лодку от пирса,
                           как щепку,
                                           отбрасывал ветер.

Но принимал ребятишек
                                      в охапку причал

И привечал матерей,
                                сердоболен и светел.

 

Этот
            в тужурку нагретую
                                       кутал мальца.

Те
         ослабевших
                         к широкой скамье провожали.

Этот
             протягивал хлеб
                                        и кусочек сальца.

Те предлагали
                          свои кацавейки и шали.

 

Мальчик, ровесник!
                           На зорьке холодного дня

В бешеной пляске волны,
                                   в нестихающем плеске,

Может, тебе вдруг почудилась
                                                 пляска огня,

Дом твой накрывшего
                             в дымном далеком Смоленске.

 

Знаю одно:
                       на суровом Байкале село,

Дом,
             где на долгие дни
                            поселился ты вскоре,

Сделали все,
                    чтоб душе твоей было тепло,

Сделали все,
                     чтоб с тобой разделить твое горе.

 

Может, и я,
                   оставлявший в сугробах следы

И ожидавший утрами
                                    тебя за порогом,

Давней зимою
                         тебя уводил от беды

По заметенным
                            ночною пургою
                                                   дорогам…

 

* * *

И возвратился фронтовик.

Он в дверь вошел нетерпеливо,

И закружился дом счастливо!

И свет упал на половик.

 

Солдат был солнышком просвечен.

Он обнял, поднял, взял на плечи

Всех малышей, кто был в избе,

И так стоять остался, вечен,

В моей мальчишеской судьбе!

                                       

СЫНЫ ПОЛКА

 

В наш городок сибирский, дальний

Полк на постой пришел с войны.

В нем был особый взвод солдатский,

Наш брат бедовый – пацаны.

 

То были стреляные волки –

Сыны полка.
                          Сойти с ума:

Их знали Сталинград и Волга,

Да и Германия сама.

 

Их записали в нашу школу.

И вот мы ждали в первый раз:

Придут отчаянные шкоды,

Куда отчаяннее нас.

 

Пришли.
                    За парты сели сзади,

В зеленом с головы до пят,

Как будто ряд окопов занял

Замаскированный отряд.

 

И только празднично сверкали

Под жестким светом строгих лиц

Нам недоступные медали

За штурмы западных столиц.

 

В нас зависть жалкая кричала.

И лишь спасало от тоски,

Что парни двойки получали

И по подсказке отвечали

Негромким эхом у доски,

 

Ходили в тайную курилку

И в болтовне, что мы вели,

Неуважительно «училкой»

Назвать учителя могли.

 

И все ж,
                   когда у стен затертых,

Средь коридорной полутьмы,

Они стояли в гимнастерках,

Тихи,
             подтянуты,
                                   прямы,

 

И настораживали уши,

Кося в окошечный овал,

Как будто бы боясь прослушать

Приказ негромкий
                                   иль сигнал, –

 

То знали мы:
                          до школы шумной

Они уже прошли одну,

Где учат быть
                         готовым к штурму,

Не верить в эту тишину.

 

И мы их бережно толкали,

На кучу падая малу,

И только звякали медали

Под нашим братом на полу.

 

И тут они –
                       куда им деться –

Кидались в гущу кутерьмы.

Ребята
               возвращались
                                         в детство.

К их славе приобщались мы!