Артём ПОПОВ. «ПРИЛЕТИТ ВДРУГ ВОЛШЕБНИК…». Рассказы

 

Артём ПОПОВ

«ПРИЛЕТИТ ВДРУГ ВОЛШЕБНИК…»

Рассказы*

ИЗБАЧИХА

 

В деревню Емельяновскую Маргарита Ивановна Белова решила добираться на попутке: по средам Ромка Красников на своей автолавке подкармливал доживающих свой век стариков.

Собрала полную хозяйственную сумку книг и журналов – с трудом подняла. Всё-таки не рассчитала силы: пока несла до крыльца, пальцы рук онемели.

Маргарите Ивановне осталось пять лет до пенсии, но по ней не скажешь – молодуха молодухой! Ясные голубые глаза, каштановые волосы, покрашенные в городской парикмахерской. Одевалась библиотекарь в светлую, непрактичную для сельской местности одежду. Бабы шептали в спину: «Ишь, как вынарядилась!».

Маргарита Ивановна работала заведующей библиотекой в селе Солнцево, на её «окормлении» находилось несколько соседних деревушек, где жителей – пересчитать по пальцам одной руки.
Могла бы не ездить сегодня в Емельяновскую – всё равно её библиотеку закрывают.

«В последний раз…» – подумала про себя, и в глазах зажгло. Никак она не могла смириться с закрытием библиотеки. Сначала её должность сократили до полставки, потом до четверти. Ходила на работу пять раз в неделю, потом – один. Но дома скучала и почти каждый день торопилась в библиотеку.

Ездила по всем соседним деревням. «Книги с доставкой на дом», – шутила. Библиотечное начальство в городе требовало читателей – вот она и выдавала «норму». И всё равно сокращение дошло до Солнцевской библиотеки.

– Сдавай дела до 1 января! – потребовала в начале декабря по телефону из города директор Бухвостова.

В молодости Маргарита Ивановна начинала работать с ней в соседнем селе. А вот, поди же, Бухвостова выбилась в руководители всей районной библиотечной сети. Надо уметь дружить с выгодными людьми. Бухвостова умела, Белова – нет.

– Хотела Новый год в селе провести, обещала ветеранам, – ответила тогда директрисе.

– Приказываю тебе сдавать дела! – закричала в трубку Бухвостова.

– Алло! Не слышно, – нашлась что сказать Маргарита Ивановна.

И Новый год провела. Больше-то некому.

Клуб в Солнцево закрыли пару лет назад, школу ещё раньше. Библиотека переехала в бывшее школьное здание, стеллажи с книгами заняли кабинет литературы, так что портреты Толстого, Чехова, Достоевского и других классиков со стен снимать не пришлось.

После новогодних каникул Бухвостова не звонила, словно забыла о существовании непослушного сельского филиала. Маргарита Ивановна боялась проверять, перевели ли на карточку зарплату за январь и февраль. Так и жила на пенсию мужа. Тем временем март засинел небесами, заиграл солнечными бликами на стёклах окон.

…«Газелька» Ромы появилась внезапно, притормозив у бывшей школы. Водитель выпрыгнул из кабины, как футбольный мячик. Таким, наверное, и должен быть предприниматель – круглым, чтобы удобнее было скакать-вертеться, справляя свои предпринимательские дела.

– Затащите сумку? А то подмогну, – Ромка хоть и был ровесником Маргариты Ивановны, но обращался к ней на «вы»: библиотекаря в селе по старинке уважали.

В «газельке» всё было заставлено коробками с продуктами: хлеб, колбаса, яйца, тушенка…

– Ну ещё! Я и в тракторную телегу заберусь! – бодро ответила Маргарита Ивановна, но сумку с книгами Ромка успел подхватить.

– Кирпичи, что ли, у вас там?

– Книги, Роман, одни книги!

На сиденье машины лежали бутылки водки.

– Ох, опять спаиваешь народ! – не удержалась Маргарита Ивановна.

– Без водки невыгодно и ехать, – оправдывался Ромка. – Один убыток от автолавки. На бензин больше потрачусь, чем заработаю.

Лицензии на продажу алкоголя у него, конечно, не имелось. Да и вся эта автолавка была полулегальная. «А библиотека и вовсе, наверное, по бумагам уже не существует», – подумала Маргарита Ивановна, отодвигая бутылки и устраиваясь на потёртом кожаном сиденье.

– Ну, с Богом! – хлопнул дверкой Роман. – Быстро доберёмся! На неделе, говорят, грейдер прошёл.

У Маргариты Ивановны, как только выехали из села, неприятно заныло под сердцем – снова вспомнила о закрытии библиотеки, которое могло произойти в любой день. Она жила с этим, как с неизлечимой болезнью. А как расстраивался муж, видя её мучения! И помочь тоже ничем не мог…

Она втайне надеялась, что протянет до следующего года, когда библиотеке исполнится сто лет. Открыли библиотеку через два года после революции как избу-читальню. Но читать тогда некому было – не умел никто из деревенских. Но этот, как казалось Маргарите Ивановне, «железный аргумент» – столетний юбилей – разбился в том декабрьском разговоре с директрисой.

– А зарплату из своего кармана платить? А здание содержать? – жёстко кидала вопросы Бухвостова. – Есть вариант: вас оставить, а закрыть детский филиал в городе. Денег нет, сказали же в Москве. Не слышала?

Слышала, слышала. Против детского филиала ничего не ответила. Поджала губы. Но что сказать своим читателям? Что сказать бабушкам, которым некуда сходить, кроме как в библиотеку? Ведь в магазин не пойдешь лишний раз – там как в музее, только глазами есть можно. Денег-то у людей нет.

…За этими раздумьями не заметила, как подъехали к Липовскому угору, где прямо посередине дороги бил ключик. Вот ведь, и зимой течёт, не замерзает.

Дорога обледенела, «газель» заурчала, но всё-таки забралась в горку. Здесь Маргарита Ивановна оторвалась от созерцания дороги. Какое высокое голубое небо! Такое может быть только весной. Казалось бы, радоваться: перезимовали, впереди солнечная весна, но…

«Хорошо, что папа этого всего не знает», – вспомнила своего отца, Ивана Леонидовича. Он был вторым заведующим избой-читальней. Избачом – так его все называли.

Первого избача, Самсона Игнатова, услали из деревни. На лекции в библиотеке что-то не то сказал про Сталина и Троцкого, или показалось кому-то, что не то… Увезли прямо из библиотеки навсегда. Больше о нём ничего не слышали.

Изба-читальня долгое время оставалась без заведующего. После войны райком назначил отца Маргариты Ивановны на эту немужскую, казалось, работу. Как он сопротивлялся! Мужиков, вернувшихся с войны, направляли учиться на трактористов, а его, здорового, в библиотеку… «Не согласишься, арестуют ещё, как Самсона Игнатова», – чуть не заплакала тогда мама. И Иван Леонидович согласился.

Маргарита Ивановна не могла забыть, как ей доставалось за отца-избача. Мальчишки скатывали комочки глины и фуркали ей в спину. Было больно не от синяков, а от слов: «Избачиха! Избачиха!». Пацаны были уверены, что отец Риты не надаёт подзатыльников: он ведь должен добру учить. Маленькая Рита плакала в камышах у речки, прикорнув на камнях. Свидетелями тех горьких слёз были эти камни да шуршащие камыши, да утешительно лепечущая речная вода... Отцу Рита не решалась рассказать, чтобы не расстраивать: была у него любимицей, и имя, рассказывала мама, он сам придумал – из романа Булгакова, как только тот был напечатан в толстом журнале.

Почему вспомнился этот незаживающий эпизод из счастливого, в общем-то, детства? Вот как раз проезжали эту речку – уже и не речку, а ручей, почти пересыхающий в июльскую жару. Лес кругом вырубили, и вода ушла.

Открылась Марьина веретья – здесь сенокосили, а сейчас сосны такой толщины выросли, что из них готовые столбики на заборы можно сделать. Лет тридцать как здесь никто не косит. Некому.

Вот и Емельяновская. Узкой ленточкой от дому к дому вьётся тропинка – двоим не разойтись. А двое и не встретятся. Осталось семь человек в пяти жилых домах...

День сегодня чудесный – снег и солнце! На высоком крыльце у первой от дороги избы Шурик Долгов ладонью от солнышка прикрывается. Такая деревенская привычка – рассматривать, кто едет. Будто инопланетяне заявились. А кто ещё в Емельяновскую соберётся, разве что лесовоз пронесётся, не останавливаясь.

– Вон, выглядывают уже, черти, ждут нас, – Ромка сбавил скорость.
Самая большая изба в деревне – местный клуб, где сохранилась даже вывеска: только краска на ней выцвела. При этом дверей и окон давно уже нет – местные разбирают остатки советского времени. На крыше совхозной конторы остались одни стропила и обшивка из досок, словно голые рёбра у сухого старика.

По традиции автолавка остановилась у конторы: здесь когда-то бригадир по утрам устраивал развод, председатель назначал собрания. И сейчас народ подтягивался. Выход к автолавке – единственная возможность всем оставшимся жителям собраться вместе, почесать языком, размять престарелые косточки. Засиделись за долгую зиму в избах.

– Здорово живёте! Тушёнку кто заказывал? – кричит Ромка.

– Давай мне десяток!

– Яйца кому? – Ромке главное – быстрее всё продать.

– Что-то шибко мелкое яйцо привёз, – рассматривает Шурик Долгов. Кажется, его длинный нос, заглядывая в автолавку, становится ещё длиннее.

– Бери, чего привёз. Нос ещё воротит, – Ромка явно недоволен разборчивостью покупателей. – Или у Надьки круче яйца поищи.

Все смеются.

Надька – фермерша. Вместе с мужем Иваном держат индюков, которые ходят за хозяевами, как собаки, жрать просят. Ещё в их хозяйстве есть чёрные свиньи, корова, лошадь, козёл Димон да козлуха. Кстати, этот самый Димон у Ромки «газельку» забодал весной. Не на привязи стоял. Подруга-козлуха куда-то ушла, вот он и боднул от злости дверку и капот. Вмятины оказались сильными.

– За козла ответишь! – закричал тогда Ромка и нагнул матов Ивану. – Плати за машину!

– Нечем платить. У нас натуральное хозяйство. Если хочешь, забирай козла.

– На кой он мне, душной! – фыркнул Ромка, смачно сплюнув.

С того дня каждый раз фермеры замасливали предпринимателя за помятую «газель» то свежайшим мясцом, то жирной сметанкой.

Пока шла торговля с автолавки, Маргарита Ивановна достала из сумки подшивки журналов «Приусадебное хозяйство» за несколько лет.

– Пригодятся вам полезные советы, как за животиной ходить, – передала Надежде.

– Ой, Рита, где расписаться-то? – ровесница библиотекарши Надька, в мужской болоньевой куртке с порванным рукавом, забирала журналы в грязноватый пакет.

– Не надо, Надежда, я спишу журналы, старые они. Чего уж теперь…

О закрытии библиотеки все знали: вести разлетались быстро.

– Чево, закроют всё-таки? Может, в город съездить к главе? Давай я гостинцев соберу, задобрить надо. Яиц индюшатных, может, дать? – Надька засуетилась, была готова бежать собирать гостинцы.

– Ни едали они этих яиц! – супруг её был, как всегда, рассудителен.

– Не надо, Надежда, ничего не собирай. Сказали: либо библиотека в Солнцево закроется, либо детский филиал в городе, – вздохнула Маргарита Ивановна, снова едва сдерживая слёзы.

– Вот говнюки! Всё бы позакрывали, – это Шурик разошёлся. – Их бы самих закрыть, администрацию эту, – никто б не заметил. Беленькую привёз? – тут же переключился он на Ромку.

– Как заказывал, так и привёз. Семь поллитровок.

– И куда тебе, роже, столько! – заругалась Надька.

Подтянулся Сергей Павлович. Вот тоже странный человек... На что живёт? Пенсию не заработал, родственники из города тысчонку подбросят на хлеб, остальное на стол насобирает в лесу да на огороде. Выглядит смешно: толстые очки чудом держатся вместо дужек на резинке.

– Сергей Павлович, вам «Петра Первого» привезла, – Маргарита Ивановна доставала из сумки увесистый томик.

– Кого, кого? – удивился Шурик.

– Это роман Толстого, – пояснил Сергей Павлович.

– Роман у нас один – Красников, и никакой он не толстый, – всё не унимался Шурик. Он уже успел открыть бутылку и шумно отхлебнуть из горла. – Кабы не Ромыч, померли бы уж давно.

– Лешак, хоть бы до дому дошёл. Лакает уже на морозе, – заругалась Надька.

– Спасибо, Маргарита Ивановна. Я люблю всё такое читать, – Сергей Павлович улыбнулся библиотекарше. Она уже знала, что он предпочитает историческую литературу, в современной действительности, как говорил, «нет ничего путнего».

– Вам надолго хватит, – протянула книгу Маргарита Ивановна. – Это подарок напоследок.

– Ой, родная, я быстро читаю, за две ночи одолею, – покачал головой Сергей Павлович.

– Ночью надо другим заниматься, – хихикнул Шурик, его покачивало на ветру: видать, малушку он уже «уговорил».

По тропинке к автолавке брёл Вовка Быков. Каждый раз при виде его Маргарита Ивановна на секунду терялась.

Вовка был её первой любовью. Он единственный из сверстников не называл её «избачихой» – наоборот, защищал. Когда девчонки купались, пацаны скидывали обувь в реку. Вовка всегда доставал из воды первыми Ритины шлёпанцы, а та зачарованно смотрела на его ладную мальчишескую фигуру. Вовка оставался, как и все деревенские парни, шпаной, которая и поленницы переворачивала, и солярку сливала у тракторов. Но это не мешало их дружбе. Рита не удивилась, когда он пригласил её на проводы в армию. Только тогда в первый раз и поцеловались: «Шпана ты моя ненаглядная…». «Пиши мне, хоть иногда». В его светлой копне волос она теряла свои тонкие пальчики, мурашки бежали по коже…

Переписка была, но недолгой. Вовку отправили служить далеко на Север, письма шли неделями, а она уехала в Ленинград поступать в институт культуры, на библиотечное дело. По стопам отца, избача, пошла. Как и следовало ожидать, Ленинград закружил голову деревенской девчушке. Она и поездов-то никогда раньше не видела, а тут под землёй – метрополитен… Никак не могла разгадать, как эти поезда и вагоны попали так глубоко под землю?

Вовка писал ей длинные письма, она отвечала, но не сразу. Потом и вовсе перестала… Ветер Невы и каналов заставил забыть Вовкины волосы, выдул из головы любовь. А было ли это любовью? После армии Вовка в деревню не вернулся, остался на Севере, в Воркуте. Работал в шахте.

Окончив институт, Рита поселилась в Солнцеве, вышла замуж за Виктора, молчаливого парня в погонах, стала милицейской женой. Она ощутила на себе, что значит быть «за мужем»: спокойно, надёжно.

А Вовка так и не женился. Спустя лет десять он вернулся в родную деревню. Маргарита Ивановна каждый раз на миг замирала, когда снова издалека видела его крепкую фигуру, не испортившуюся с годами.

В Емельяновской Вовка трудился скотником на ферме с телятами. Конечно, выпивал. Когда совхоз окончательно развалился, несколько телят взял на откорм. Выручил немало денег и стал пить ещё больше, словно заливая свою одинокую судьбу.

 

Тот день Маргарита Ивановна запомнила в деталях.

Решила зайти к Вовке под предлогом – несла книги почитать. Ступила на порог – темнота, запнулась за пустые бутылки на полу. Со звоном они загремели к печке по покатому полу. Избой назвать это помещение было трудно: чистый скотный двор. Неперебиваемый запах навоза.

Вот и Вовка. Та же копна волос – нисколько не поседел, только на лбу суровая складка да по углам рта горькие морщины.

– Пришла… Сама… – сипло протянул он.

Маргарита Ивановна сразу поняла, что он вдребезги пьян. А Вовка ухмыльнулся и захрипел фальшиво:

– В Воркуте долго славно трудился, добывал уголёк из земли, но с тобой, Воркута, я простился, если что там не так – то прости…

И полез с чёрными ручищами к ней… От него страшно пахло. Она выскочила из избы, ударившись головой о дверной косяк так, что заискрилось в глазах. Больше о Вовке Маргарита Ивановна не думала...

 

– Чай со слоником есть? – спросил подошедший к автолавке Вовка.

– Возьми ещё чего-нибудь. К чаю-то, – предложил Ромка, протягивая упаковку индийского чая.

– Да не, не надо. С таком хорошо (впустую, так…).

– О-о! Вован! – Шурик обрадовался соседу-собутыльнику. – Подгребай ко мне.

Ромка продавал последние продукты. Маргарита Ивановна залезла в кабину, чтобы согреться и не видеть больше ни Вовку, ни Шурика.

– Ну что, поехали? – Ромка свернул вырученные деньги трубочкой и засунул в решётку печки.

Солнце заволокло ватными тучами, начинал кружиться весенний снег. Снежинки плясали, то взлетая вверх, то опускаясь, и от этого нелепого, суетливого движения белых хлопьев Маргариту Ивановну охватило уныние и начало клонить в сон... Когда резко начинался дождь или снег, её всегда клонило ко сну. А тут ещё надышалась кислородом… В дороге её сморило.

И приснился ей сон.

…Едут по заросшему полю Емельяновской гигантские тракторы, которых она никогда не видела, вырывают молодые сосны так же легко, как она вытаскивает сорняки с грядки. А следом колонной идут другие тракторы с мощными плугами, перепахивают соскучившуюся по работе землю. В самом первом тракторе в кабинете за рулём – её отец, он машет Маргарите: «Не грусти, дочь! Видишь, я всё-таки стал трактористом!».

…«Газель» сильно тряхнуло.

– Соснули, Маргарита Ивановна? Подъезжаем, – улыбнулся Ромка.

Впереди было Солнцево, вот скоро их дом с Виктором.

Муж встречал у открытой калитки, почему-то без шапки. А волосы… Седой как лунь.

«Постарел мой Витюша. Не замечала», – резануло в груди, но на сердце стало тепло от вида родного лица...

Она ещё не знала, что пока была в Емельяновской, приезжала Бухвостова, чтобы повесить на библиотеку новый замок.

А на следующий день сообщили, что Вовка умер. Прямо за столом. Сидели пили с Шуриком вторую бутылку, Вовка вдруг схватился за сердце и только успел прошептать сухими бескровными губами: «Рита-а-а…» и уронил голову на грязный, в крошках стол.

Маргарита Ивановна на похороны приехала, как и полагается, во всём чёрном. Деревенские не сразу её и узнали. Даже лицо, казалось, стало цвета земли.

– Вот как извела себя с этой библиотекой-то, – шептали старухи. – Каково без работы остаться! Пензия-то ещё нескоро…

Только муж Виктор крепко сжимал холодную, как ледышка, ладонь любимой.

 

«ПРИЛЕТИТ ВДРУГ ВОЛШЕБНИК…»

 

Всегда так бывает: ищешь какую-то нужную и важную вещь и никак не можешь найти. Не помогает даже «Чёрт-чёрт, поиграй да отдай!».

Эту магнитофонную кассету я давно не мог обнаружить в своей старой квартире. Только при переезде она счастливо нашлась. На кассете записан голос бабушки Сани, которой уже нет с нами тридцать лет. Вся большая семья – дочери с мужьями, внуки приезжали к ней на всё лето в деревню. Дядя Валера брал с собой магнитофон и как-то раз записал наши голоса, чтобы вспомнить зимой, а оказалось – запись сохранила их на много-много лет…

И вот бесценная кассета в моих руках. Старых магнитофонов уже не найти, на «оцифровку» ленты ушёл целый день. Но что такое один день и тридцать лет?

Кликаю на ноутбуке нужный файл и… Шебуршание. А потом звук.

Аты-баты! Шли солдаты

Аты-баты! На базар.

Это дядя Валера командным голосом поёт детские стишки. Сам он служил в милиции.

– Он сказал интелесно! – чей-то картавый голос у магнитофона.

– Сейчас будет говорить мой лучший друг – Тёма! – объявляет дядя Валера.

Я иглаю на галмошке

У плохожих на виду,

К сожаленью, день ложденья

Только лаз в году-у-у!

Неужели этот пискля – я?! Никак не могу соотнести голос с собой.

Подумалось: почему всем детям нравится петь?

Дядя Валера любил возиться со мной. Помню такую весёлую историю. В то же лето или годом позже соседский мальчик Андрейка часто к нам прибегал поиграть машинками. Он на пару лет старше, чем я. Андрейка любил взрослые песни из репертуара Валентины Толкуновой. Особенно мальчику нравилась песня «Я не могу иначе» со словами «Где-то жалейка плачет». Мы так и прозвали Андрейку – Жалейка.

Однажды дядя Валера решил пошутить над Жалейкой или, может, он просто устал от такого детсадовского исполнения.

– Тёмка, копай-ка ямку. Сейчас мы Жалейку закопаем!

На этих словах Андрейка перестал воображать себя Толкуновой и с плачем кинулся домой, только голые пятки сверкали по ярко-зелёной траве.

Кстати, у Андрея, с которым спустя много лет снова дружим (нет, пауза произошла вовсе не из-за той шутки дяди Валеры), по-прежнему любимая певица – Валентина Толкунова.

 

Тем временем к магнитофону дядя Валера пригласил нашего родственника и одновременно соседа – Леонида Ивановича. Он ещё тот был бухтинщик!

– Леонид Иванович, иди сюда!

Для деревенского жителя магнитофон был в диковинку, а тут ещё запись. Леонид Иванович напрягся:

– А зачем?

– Да поди, не бойся! За тобой – интервью.

Вот выдумщик дядя Валера: не песня, так интервью.

– Рассказывай, чем сегодня занимался?

– Картошку окучивал.

– Что ещё делал?

– Колбасу ел.

Дядя Лёня, кажется, принял игру.

– Ну, что ещё?

– Матюкался!

– Вот молодец!

Дядя Валера добился, чего хотел. Интервью получилось.

– Кушать подано, просим жрать!

Это тётя Рита, жена дяди Валеры, прерывает запись. Она работала поваром в обкомовской столовой. Как-то, наливая суп первому секретарю партии, который ей симпатизировал, пожаловалась на холод в квартире, из-за чего её маленькие дети часто болели. Вечером пришла домой – в норковой шубе начальник ЖКХ лично регулирует батареи в квартире. Больше проблем с отоплением во всём доме не было.

 

После перерыва дядя Валера снова донимает кого-то – к нам часто заходили соседи.

А-а, это тётя Маша…

– Тётя Маша, как здоровье?

– Сегодня хорошо, а завтра худо. С утра встаю плохо. Целый час пройдет, пока разломаюсь. Потом по улочке похожу, поработаю – и слава Богу.

– А дедко не беспокоит? – подмигивает дядя Валера.

– Надаю поленом, так не беспокоит.

– А аппетит-то как?

– Хороший.

– Ну, значит, долго проживёшь!

Тётя Маша пережила своего дедка и младшего сына. Её схоронили на болотистом северном кладбище, вдалеке от дома, куда уехали все дети.

 

Вместе с дядей Валерой и его детьми запеваем любимую шуточную песню:

Три танкиста выпили по триста,

А четвёртый – полное ведро.

Три танкиста шли домой шатаясь,

А четвёртый на карачках полз.

Все смеются.

Дядя Валера служил в танковых войсках. Я всегда поминаю его в День танкиста. Дядя Валера умер дома, в кресле, в окружении своих родных, внучек. Пацана-внука он так и не дождался. Тётя Рита сажает на его могилке самые редкие для сурового северного климата цветы…

 

– Выступает бабушка Саня! – объявляет мой брат Рома.

– Ой, не знаю, что и спеть-то. Может, и не надо.

Но мы-то знаем, что бабушка любит и умеет петь. Просим, не отступаем.

– Ну, бабушка!

Во поле берёза стояла-а,

Во поле кудрявая стояла-а,

Лю-юли-люли, стояла,

Лю-юли-люли, стояла-а...

Бабушка поёт так, что все замолчали. Тянет гласные как нить в веретене, как тянется долгая северная зима.

– Тяжёлая песня, – признаётся.

– А ты давай частушки! – предлагает дядя Валера.

А я маленькая,

А я худенькая,

Повернулась на кругу –

Не помешала никому!

«Не помешать» – так жили наши бабушки-дедушки. Скромно. Тяжело. Но весело, с песней. Бабушка Саня подняла четверых дочек одна. Муж, мой дедушка, умер, когда младшая не умела ходить, а старшие учились в школе. Больше замуж бабушка Саня не вышла.

Я и так, я и сяк,

Я и зайчиком,

Почему не поплясать

С этим мальчиком?

Эта частушка бабушки посвящалась мне.

– А теперь давайте вместе споём! – дирижирует дядя Валера.

– Только выпей молочка парного, – успевает вставить мама. – Хоть маленькую кружечку.

Зубы, нёбо помнят этот вкус нелюбимого парного молока…

 

Ра-асцветали яблони и груши,

По-оплыли-и туманы над реко-ой…

С бабушкой поют все четыре внука, только у самого младшего, то есть у меня, получается «лассветали яблони и глуши».

И не было счастливее нашего хора.

Песня продолжается, а слёзы текут, не останавливаясь.

 

…Последний раз я видел бабушку Саню той же зимой. На Новый год она упросила всех нас в полном летнем составе приехать в деревню. Встретила в аэропорту на машине-летучке, как на такси. Так называли грузовую машину с фургоном для ремонтной бригады, наверное потому, что она должна быстро перевозить рабочих к месту аварии. Но «лететь» по деревенским дорогам не получалось, даже зимой.

…31 декабря, мороз за тридцать. Толку от раскалённой буржуйки в железном фургоне мало. Бабушка для сугреву наливает взрослым беленькой, нас закутывает с глазами в одеяла. По полу «летучки» гремит железная цепь.

Приехали… Тёмная зимняя ночь в деревне. Долго не ложимся спать. Бабушка молча слушает нас, наши нехитрые новости.

– Мама, давай спать! – говорят уставшие с дороги дочери.

– Да посидим ещё маленько. Не наговорились...

Бабушка чувствовала, что это, может быть, один из последних разговоров: она тогда уже болела, но нам не жаловалась. Она никогда ни на что не жаловалась. Той зимой похудела, что было верным спутником смертельной болезни.

– Только бы умереть, да вас не намучить, девки.

– Мама, что ты говоришь! – заругались дочери.

Трещат от мороза углы в доме, пугают ребятишек…

 

В следующий раз бабушка собрала дочерей в конце марта. Хоронили её в день рождения. Скоротечный рак печени.

 

В тот зимний приезд на Новый год меня не выпускали на улицу – так было морозно. Тётя Рита научила меня вырезать из бумаги снежинки. Все окна были ими заклеены. Чем ещё было заняться, если не было телевизора в нашем деревенском доме? А бабушке некогда было его смотреть – большое хозяйство: корова, овцы, которых мы называли почему-то «маси», свинья, куры…

– Бабушка, купи телевизор, – попросил старший брат.

– Куплю, дитятко!

Когда летом мы приехали в деревню, телевизор стоял на комоде. Нераспакованный. Посмотреть его бабушка Саня так и не успела…

 

Плилетит вдлуг волшебник

В голубом велтолёте

И бесплатно покажет кино-о-о…

Магнитофонная запись продолжается. Как дорого я бы дал, чтобы этот волшебник превратил магнитофонную запись в «картинку» и я бы увидел всех хоть на миг живыми – бабушку Саню, дядю Валеру, Леонида Ивановича... И запел бы с ними любую песню.

Тридцать с лишним лет не слышно голосов в нашем деревенском доме. Пустует изба, окна всё ближе к земле, куда ушли её хозяева. Отрезанные электриками провода бьются о чёрные стены, пугая случайно оказавшуюся в доме мышку.

 

…Мой ноутбук негромко гудит от напряжения, а я всё слушаю, вновь и вновь включая закончившуюся запись, и эти песни наполняют мою городскую квартиру и меня – до самого сердца.

_________
       * Из книги: Попов А.В. Избачиха: рассказы и очерки. – Архангельск : Лоция, 2020. – 224 с.