Сергей ЩЕРБАКОВ. ЛЕТО 2020-ое ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. Записки ковидного двухлетия

 

Сергей ЩЕРБАКОВ

ЛЕТО 2020-ое ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Записки ковидного двухлетия

 

Памяти Василия Ланового, Валентина Непомнящего,
Александра Казинцева, иеромонаха Иулиана,
протоиерея Виталия Тарасова,
протоиерея Дмитрия Смирнова и многих, многих других,
унесенных губительным поветрием в страну далече…

 

В марте Владимир Владимирович Путин обратился к народу, рассказал о страшном коронавирусе и объявил карантин. Месяца через два, думаю, не только я, но многие забыли, как встретили новогодние праздники и как жили до пандемии. Все стерлось из памяти. Год 2020 у нас в России начался в марте с обращения президента к гражданам. Вскоре святейший патриарх Московский и всея Руси Кирилл тоже призвал паству, по примеру преподобной Марии Египетской, помолиться в «пустынях» своих домов. На своем веку я много чего повидал, пережил, испытал и выработал в себе правило: думать просто и ясно. Немало людей, начиная с мамы, меня этому учили, но почему-то особенно запомнился урок одного хирурга. Когда мне собирались «починить» вены на ногах я, лежа в палате, наслушался своих соседей, дескать, уколы в такой как у меня искривленный позвоночник очень опасно делать – можно и без ног остаться, да и вены могут опять вылезти… Утром пришел хирург, а я ему про соседские россказни. Он с сожалением глянул на меня и спокойно повторил то же самое, что при первичном осмотре. Когда увидал синюю гроздь вен на левой икре, просто ахнул: «Сколько же времени вы ее ростили?» – и прямо разъяснил, что в этой грозди образуются тромбы и я могу в лучшем случае получить инфаркт или инсульт, а в худшем умереть в любой момент. И на этот раз хирург закончил просто и ясно: «…Не мудрите, Сергей Антонович». Мне стало стыдно, ко мне вернулось мужество. После операции я прожил уже лет двадцать. Ноги мои, слава Богу, ходят, вены не вылезли… Теперь мы с женой, когда нас пытаются сбить с толку, с улыбкой говорим друг другу: «Не мудрите, Сергей Антонович; не мудрите, Марина Ивановна». Жалею об одном, что хирург не знает, как он крепко вошел в нашу жизнь…

Доверяя президенту, я сразу понял: вирус – это опасно и надолго. Не мудрствуя лукаво, спросил себя: «Ты гражданин государства Российского? – Гражданин. – Ты член русской православной церкви? – Член. Значит, обязан проявить законопослушание». Преподобный Исидор Пелусиот так растолковал хождение Богородицы в Вифлеем на перепись населения. Она, уже вот-вот собиравшаяся рожать, могла законно остаться дома, но дева Мария отправилась пешком по горам по долам. Конечно, затем, чтобы исполнились пророчества, что Христос родится в Вифлееме Иудейстем; но, по слову Пелусиота, еще и затем, чтобы «Господь, носимый еще в матерней утробе, был включен в народную перепись, узаконяя нам быть покорными власти, когда нимало не вредит сие благочестию». Я рассудил так: нас не призывают отречься от Христа, поставить на лоб число 666, попирать ногами святые иконы, мощи… А нас призывают совершить подвиг: помолиться в затворе, как молились преподобный Иринарх, затворник Борисоглебский, как святитель Феофан, затворник Вышенский, как Киево-Печерские и Псково-Печерские затворники. Так что ничто не вредит нашему благочестию…

Первым делом изложил свои соображения жене, и она в тот же день переехала из Москвы ко мне в деревню Старово-Смолино на Ярославщине. Позвонил многим нашим знакомым, мол, ковид – это страшно и надолго, и не надо мудрить, а надо следовать рекомендациям медиков. Некоторые соглашались со мной, а другие спорили, утверждали, что никакого вируса нет, а если он и есть, то не опасней обычного гриппа, что православным он не страшен. Один прямо заявил: «Мне нечего бояться – Бог впереди меня идет». Я знаю, святые мертвых оживляли, горы передвигали, по водáм ходили, но никто из них не дерзнул говорить подобное… И еще много всякого я услышал от «других». Про концлагеря, про закрытие православных храмов, всякие гадости про президента нашего…

В последние годы, особенно в 2020-м, часто вспоминаю мою маму, Марию Георгиевну Жиракову. Вообще-то она родилась в марте накануне преподобной Марины и, несомненно, по традиции крещена в 1920 году этим именем, но по документам мама почему-то Мария… В безбожное советское время остался только отголосок крещения – близкие называли ее Морей. Марина – морская. Моя мама миротворица. Многие наши деревенские обращались к ней за советом, за помощью. Она всех утешала, мирила. Даже когда лежала в больнице с ожогами, люди шли к ней. Долго они потом говорили, глядя на больницу: «Вон Морино окно».

Мама и меня учила: «Сынок, хорошего в жизни, в людях много, но и плохого, грязного, темного – море. Это море переплыть невозможно. Никто его не переплывал. Ты старайся плохое в жизни, в людях не замечать. Ищи хорошее. Его гораздо больше, чем кажется. И даже если ты будешь ошибаться, все равно душа твоя будет богатеть хорошим. А будешь искать плохое – душа разорится, и зрение твое повредится. Ты везде будешь видеть только плохое. Всегда верь только фактам и образам, а слухи, домыслы отметай от себя, как мусор. Это сплетни, наветы, клевета». Может, мама говорила и не такими словами, но за смысл я ручаюсь. Потому все сплетни о закрытии храмов, о концлагерях для православных, всякие небылицы о Путине я сразу отмел, как мусор. Вспомнил факты. В 1990-е годы страна наша висела на краю пропасти, агонизировала на грани исчезновения, развала. Промышленность, сельское хозяйство, армию, медицину, образование – все тогда разрушили до основания. У нас было хуже, чем в Великую Отечественную войну. В ту войну волки возле деревень рыскали, а в 1990-е годы бандиты в городах среди бела дня из автоматов стреляли, однажды даже из танков в центре Москвы. Власти нагло и бессовестно заявляли, мол, «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Дескать, при капитализме естественный отбор. Слабые погибнут, зато выживут сильнейшие, креативные и все станет у нас «о кей» – как на Западе. Много тогда людей погибло от голода, от отчаянья, от безысходности…

Путин пришел к власти, когда уже почти ничего не осталось. Что же он сделал? Вот вам факты, а не сплетни. Он спас страну от развала, начал восстанавливать промышленность, сельское хозяйство, создал лучшую в мире армию, выиграл три войны, вернул Крым в родную гавань, навел везде порядок. Мы опять ходим по улицам, ничего не боясь. Зарплаты, пенсии получаем вовремя, а в 90-е по нескольку месяцев не выплачивали. Путин построил великолепный Крымский мост, космодром «Восточный», мост из Владивостока на остров Русский, мост в Красноярске, возродил Валаамский монастырь и еще много храмов. Может, впервые в нашей истории у нас во многих местах появились отличные дороги. Наука за эти двадцать путинских лет создала лучшие в мире гиперзвуковые ракеты, лучшую в мире вакцину против коронавируса… Но для меня самое главное, что президент возродил русский дух, вернул нам утраченное в 90-х достоинство, собрал народ в один бессмертный полк!

Еще в самом начале своего правления Путин как-то сказал: «Самое худшее для руководителя – это сделать вид, что ничего нет». Когда объявился ковид, власти во многих странах так и сделали, а потом сотнями тысяч хоронили своих граждан. А Владимир Владимирович не стал делать вид, что ничего нет, выстроил отличную стратегию и тактику борьбы со страшным невидимым врагом, чтобы люди и в этих ненормальных условиях жили по-человечески. И справился с этой задачей, как никто в мире. Мы не просто изобрели лучшую в мире вакцину, с минимальными потерями противостояли невидимому коварному врагу, но мы дали отпор новому мировому порядку, будем говорить прямо, порядку Антихриста…

Вот это факты о Путине, а не слухи, сплетни, наветы, клевета. Эти факты никто не сможет опровергнуть. Даже самые ярые враги. Против фактов, как говорится, не попрешь. А от него, от Путина, еще чего-то требуют! Имейте хоть каплю совести, господа хорошие. Президент понял главное – мы обречены опережать Запад во всем. Не только в гиперзвуковом оружии, но в вакцине, в цифровизации, в создании искусственного интеллекта… Если они нас опередят, то попросту уничтожат. «Нож» окажется в руках бандита, а не резчика по дереву… Вспомните, как они, не задумываясь, сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки… Потому что бомб этих больше ни у кого в мире не было!.. Нам некуда деваться, нам надо быть во всем первыми – иначе гибель. Мы не для торговли старались вакцину первыми изобрести, мы просто боремся за жизнь нашего народа, за наше государство… Слава Богу, Путин это понимает…

Конечно, много еще у нас недостатков. Никак по-настоящему не возьмемся за воспитание детей, да и взрослых граждан; за культуру, за интернет… Кажется, всем давно ясно, что пора отменить чуждую, да просто вредную для нас Болонскую систему образования, Ювенальную юстицию… Но двадцать лет наблюдая за Путиным, я думаю он не хуже меня знает: сорняки надо вырывать сразу, как только они взошли, а если они уже все заполонили, то надо вырывать их очень осторожно, а лучше дождаться когда созреют полезные растения и тогда уж отделить зерна от плевел, как в Евангелии говорится. В 90-е сорняки везде и все у нас забили, все заполонили, все обтеснили. И в душах людей тоже… Путин делает все вовремя. Два примера. Крым мы вернули именно тогда, когда это стало возможно, и потому вернули бескровно. Наших солдат после Крыма стали называть вежливыми людьми…

Случилась страшная война азербайджанцев с армянами в Карабахе. Горячие головы призывали Россию вмешаться, но Путин, казалось, проявлял нерешительность, а на самом деле выжидал подходящего момента, чтобы победить разом. Сбили азербайджанцы наш вертолет. Погибли два летчика. И вдруг, к удивлению всего мира… многих в нашей стране, как по мановению волшебной палочки, Владимир Владимирович за одни сутки принудил Азербайджан и Армению прекратить боевые действия. Наверное, мы не скоро еще узнаем, как президент сумел примирить непримиримых врагов, но я, стараясь думать всегда просто и ясно, попытаюсь это представить. Когда убили наших летчиков, Путин не стал мудрить, а прямо позвонил Алиеву: «Вы не оставили нам выбора – мы должны ответить вам ударом на удар, но у вас есть выбор: если вы прекратите войну, тогда мы не ответим вам по законам войны». Может, прямо он это и не сказал, но ясно дал это понять Алиеву, и тот отлично все уразумел. Хотя потом держал себя победителем. Путин же всегда сдержан. Как он всегда достойно себя ведет. Любо дорого посмотреть. Гордость за страну берет! Всего одним предложением усмирил цветную революцию в Белоруссии. Сказал в интервью: «Президент Лукашенко попросил помочь ему спецвойсками, и мы их сформировали, и в случае радикализации обстановки сразу перебросим в Белоруссию». Запад, замутивший эту революцию, отлично понял: Россия не сдаст братскую страну на растерзание… Сразу все затихло, пошло на спад… Лукашенко потом таким гоголем выступал, мол, я победил весь Запад, а на самом-то деле победил Путин, но он об этой победе ни слова. Всего лишь одно предложение сказал, и цветная революция утухла…

И войну в Карабахе прекратил за одни сутки и, наверное, тоже одним предложением: «Если вы прекратите войну, тогда мы не ответим вам по законам войны». Но у нас все было готово: и для военного ответа, и для миротворческого. За два-три дня нашу группировку перебросили в Карабах!

Да, всегда мы, русские, жертвуем для других народов своими жизнями. Теперь за азербайджанцев и армян пожертвовали. Два наших летчика погибли. Но, если бы сразу мы вмешались, тогда многие сложили бы свои головы на поле боя, и война за один день не прекратилась бы. Мы – православные христиане! Христос принес себя в жертву за все человечество!

Фактов предостаточно, но мама учила верить не только фактам, но и образам. Теперь про образы.

Когда в 2000 году Путин стал президентом, я сказал жене: «Это ставленник Ельцина. Нам, русским, хорошего от него ждать нечего. Остается только молиться». Вскоре в Баренцевом море затонула со всем экипажем атомная подводная лодка «Курск». Мое поколение, родившееся в конце сороковых – начале пятидесятых, воспитано в патриотическом духе. В детстве нашим любимым фильмом был великий «Александр Невский» Сергея Эйзенштейна, о разгроме на Чудском озере немецких псов-рыцарей. Мы с другом Мишкой, посмотрев один сеанс, сразу покупали билет на второй. Мишка однажды умудрился посмотреть «Александра Невского» за один день три раза и очень гордился этим передо мной, а я ему завидовал.

С замиранием сердца следил я за трагедией с подводной лодкой «Курск». Путин сразу туда поехал и лично участвовал в спасательной операции. Вел он себя мужественно и мудро. Не побоялся разговаривать лицом к лицу с людьми, которых в те годы всячески унижали. Мизерную нищенскую зарплату моряки не получали по нескольку месяцев, а тут еще совсем страшная беда свалилась: отцы, братья, сыновья оказались на дне моря… От отчаяния родные могли что угодно сделать. Но Путин бесстрашно повинился в том, что государство перед ними, защитниками Родины, виновато безмерно, и дал слово не только поднять со дна моря лодку, но возродить армию, обеспечить военным достойную их высокого звания жизнь. И слово свое президент сдержал! Думаю, с этим фактом даже враги не будут спорить…

Наблюдая тогда за Владимиром Владимировичем, я сказал жене: «Этот человек не такой, как Ельцин. Не будем спешить с выводами». И потом все годы я его защищал, уговаривал всех подождать, потерпеть. Как показали эти двадцать лет, я не ошибся. Очень жалею, что только недавно узнал из замечательного документального фильма Андрея Кондрашова (автора эпохальной киноленты о возвращении Крыма), как Бог оберегал родителей Путина. Однажды в тылу врага отца Путина Владимира Спиридоновича преследовали фашисты с собаками. Его уже настигали. Тогда он, как наши далекие предки скифы, срезал камышинку и, взяв ее в рот, нырнул в болото. Враги проскочили мимо. В другой раз под Ленинградом отца тяжело ранило. Он истекал кровью. Надо было срочно перетащить его по льду реки под пулеметным огнем в город, в госпиталь. Никто не хотел идти на верную смерть. Место немцами было пристреляно до невероятности. Все же один смельчак нашелся. Тверской земляк Владимира Спиридоновича. И совершил чудо. Не только перетащил раненого, но и вернулся обратно в часть цел и невредим. После войны они встретились в Ленинграде в магазине, и радости Владимира Спиридоновича не было предела: он-то не сомневался, что спаситель его погиб на обратном пути, и чувствовал себя перед ним виноватым. А в госпитале случилось главное чудо. Владимир Спиридонович делил свой паек с женой, навещавшей его, а сам начал падать в голодные обмороки. Врачи все поняли и больше не оставляли их одних. Вскоре жена перестала проведывать мужа. Душа у него заболела, и он на костылях, набрав побольше еды, ушел в самоволку. В подъезде своего дома увидал штабель покойников, вынесенных из квартир похоронной командой. Сверху лежала его родная. Со слезами припал к ее груди и вдруг услышал: сердце бьется. Закричал: «Что вы делаете? Она же живая!». Ему устало ответили: «Погляди на нее – она скоро дойдет». Владимир Спиридонович крепкими словами, хотя никогда ни до, ни после не употреблял их, костылями заставил занести жену назад в квартиру. И выходил свою родную.

Думаю, кто верит в Бога, тот понимает – это Божье чудо, Божий промысел. Господь, любя Россию, сохранил родителей Путина, чтобы они родили и воспитали нам Владимира Владимировича нашего… Если бы я знал эту быль с самого начала, то сразу бы, безо всяких колебаний, верил, что Путина нам сам Бог послал. А я все-таки иногда колебался…

Путин пообещал и поднял со дна моря не только затонувшую подводную лодку «Курск», но он Россию поднял со дна пропасти. Пообещал в своем сердце и поднял. Подводная лодка «Курск» – главный образ Владимира Путина. У каждого человека есть свой главный образ. У Путина – лодка «Курск». Мой главный образ – сказка «Аленький цветочек». Меня, как и героя этой сказки, в свое время заколдовали злые силы, и я превратился в пьяное чудище, и моя жена своим терпением и любовью расколдовала меня, и я снова стал добрым молодцом. Народная мудрость гласит: не изгоняй постылого – не увидишь милого. Правда, Мариша моя не одну слезинку, как героиня сказки, а море слез пролила надо мной. Нет, неслучайно я с раннего детства люблю сказку «Аленький цветочек». Читая ее, всегда плакал от жалости к чудищу. У каждого человека есть свой главный образ. У Путина лодка «Курск» – корабль Россия. У меня сказка «Аленький цветочек» – женская любовь. А у кого-то – кружевные трусики или сыр «Пармезан». Если каждый хорошо подумает, то найдет свой главный в жизни образ.

И еще в 2020 году я часто вспоминал Александра Сергеевича Пушкина, которого очень любила моя мама. Когда нам открывалось что-то красивое, она всегда восклицала: «Пушкина бы сейчас сюда!». Мол, он-то остановил бы это прекрасное мгновение, запечатлел бы его на веки вечные. «Унылая пора, очей очарованье». В одной строчке все об осени сказал. Благодаря Александру Сергеевичу я не только научился видеть прекрасное, но в 2020 году наконец-то уразумел, что такое чернь, и чем она отличается от народа. Пушкина воспитала русская няня Арина Родионовна. Кажется, Розанов очень глубоко заметил, что многих великих русских писателей воспитали русские няни крестьянки. Пушкина, Тургенева… В стихе «19 октября», в день Лицея, не по годам мудрый Александр Пушкин призвал своих легкомысленных, безответственных друзей лицеистов (видимо, их воспитывали не няни крестьянки), ставших масонами, декабристами:

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! И, сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого? О други, угадайте…

Ура, наш царь! Так! Выпьем за царя.

Он человек! Им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал Лицей.

Мол, будем справедливы к царю: он Родину спас, Европу освободил; и напомнил поэт друзьям, что нельзя быть неблагодарными – они все учились в Царскосельском Лицее… Чернь – это не низшие сословия, но это восставшие против власти люди. И кто восстал, неважно из какого он сословия, князь Андрей Курбский, дворяне декабристы, казаки или ремесленники, те и есть чернь. Неслучайно говорят «чернь восстала», «чернь бунтует». Слово чернь у нас чаще применяют в связи с бунтами, восстаниями, революциями. Чернь – она неблагодарна, злопамятна, закононепослушна. Кто восстает против власти, тот превращается в чернь. Чернь неспособна созидать, она может только разрушать, она не помнит добра. В «Борисе Годунове» у Пушкина царь с горечью восклицает:

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы –

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил им новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

Вот черни суд: ищи ж ее любви.

Чернь разрушила Россию в 1917 году, но социализм не она построила (чернь неспособна созидать), а его величество русский народ! Народ наш по-христиански долго терпит, благодарит, поддерживает власти. Его величество народ, на котором тысячу лет стоит держава Русская! Он, забыв все обиды и притеснения (а они, конечно, были), брал в руки оружие и шел на поле Куликово, на Бородинское поле, на Прохоровское поле… и побеждал врага, спасал свою православную Отчизну от порабощения, от уничтожения. Не щадил своей жизни за Веру, Царя и Отечество. Это три краеугольных камня, на которых стояла наша держава. Отвергли эти камни руководители, захотели жить, как на Западе, и государство рухнуло в 1917 году!

Ныне, слава Богу, Путин строит государство на этих краеугольных камнях. Бог у нас теперь в конституцию записан. Отечество строится на великой нашей победе. Потому враги из кожи вон лезут, чтобы доказать, что никакой победы у нас не было. Хотят они украсть у нас не только победу, но наше будущее. Ну, а царь? Ждали иудеи предтечу Илию, а пришел Иоанн Креститель. Он и есть Илия. Путин, хотя по должности президент, по сути – помазанник Божий. Он правит страной 20 лет! А другие своих правителей меняют, как перчатки. И хотят нас принудить следовать их глупости. А мы не мудрим, мы рассуждаем просто и ясно: «Зачем нам менять руководителя, которого нам Бог послал?» Зачем? В угоду американской демократии всячески принуждают нас отказаться от здравого смысла. Чтобы нами правили клоуны, подобные Трампу, Байдену, Джонсону, Зеленскому и прочим?! Ведь это клоуны! Думаю, никто спорить не будет. Даже ярые враги.

Американская демократическая система власти устроена дьявольски хитрó. Кто бы ни правил, система не даст ему ничего сделать против нее, против системы. На Трампе, может, единственный раз система дала сбой, но быстро исправилась. Система эта поработила людей. Им приходится выбирать тех, кто ничего не может сделать против нее. Роль личности, роль народа уничтожена. Сегодня американцы сами попали в ловушку этой своей демократической системы: ничего не могут сделать с афроамериканцами, со всякими содомитами…

Здравомыслящим людям на земле ясно: американцы, творя во всем мире цветные революции, опираются на злопамятную, все разрушающую, предательскую чернь. Возбуждают чернь против законных властей. Кто все эти американские ставленники? Эти Гуайдо, Тихановские, Навальные?.. Это чернь! Американцы хотят, чтобы во всем мире правила чернь. Весь расчет у них на чернь. На черные души. А светлые души – это народ, сохранивший честь, достоинство, здравый смысл, Пушкинскую благодарность и христианскую любовь.

Мы не Путина выбираем, мы определяемся кто мы: чернь или народ. Семьдесят процентов населения, проголосовавших за Путина, – это и есть русский народ. Его величество народ, предки которого победили монголо-татар, поляков, шведов, турок, французов, немцев. Кто это помнит, тот и есть народ! А кто забыл, тот – чернь!

Русские люди, россияне, с кем мы: с Пушкиным, с Путиным, с мамой моей?! Я с ними. Ныне враги нас со всех сторон обложили. Что в средней Азии, на Кавказе, на Украине творится!.. А пятая колонна – чернь, возглавляемая театрально-киношной тусовкой! А ковид,скорее всего выпущенный в мир америкашками. Небось, надеялись они, что он уничтожит русских с китайцами и останется на земле «золотой миллиард». Но они, безбожные, не знают истину: кто роет яму другому, тот сам в нее упадет. Вот они и упали в яму…

У России сейчас не одно поле битвы. Сейчас вообще не понять, где оно это поле. Оно везде! Если мы, забыв все обиды и претензии, не сплотимся вокруг Путина и патриарха, как когда-то наши православные пращуры сплачивались вокруг Дмитрия Донского на поле Куликовом, вокруг Государя Императора на Бородинском поле, нас разобьют, государство наше православное уничтожат, а оставшихся сгонят в концлагеря, называемые нынешней бесовской цивилизацией резервациями. На остальное человечество новые правители мира, слуги дьявола, будут посылать все новые вирусы. И все уже будут не в масках ходить, а в противогазах… Правда, враги наши не предполагают, что тогда всему миру придет конец. Господь терпит нынешних людей, погрязших в содомских грехах, только ради русских. Пока русские стоят на своем богоносном престоле, до тех пор и земля устоит…

В 1990 году, во время так называемой перестройки (народ называл ее катастройкой, предчувствуя, что все закончится катастрофой), мой старший друг Геннадий Кузьмич Клепиков, замечательный русский писатель, предложил опросить его земляков из села Быстрый Исток на Алтае. Мы спрашивали: как они относятся к нынешней власти? Все ругали ее на чем свет стоит, хотя и соглашались, что дальше так жить нельзя. Выслушав, Гена, конечно же наперед зная ответ, но желая преподать мне урок – я тогда, как многие в нашей стране, тоже попался на удочку либерально-демократическую – всех спрашивал: «Говорят, скоро к нам китайцы войной придут. Вы с ними заодно будете?». Мужики даже обижались, а один в драку на нас полез: «Что ты плетешь. Мы же не предатели. Нет уж, сначала мы с китайцами разберемся…». Только один молодой парень, начитавшийся журнала «Огонек», сказал: «А что! Китайцы сегодня лучше нас живут. Нам еще в ту войну надо было немцам сдаться – сейчас бы как в Европе жили. Пиво бы немецкое пили… Очень оно, говорят, хорошее…». Как мы ему ни втолковывали, что нас, скорее всего, вообще бы извели, как индейцев в Америке, как славян в Германии, как аборигенов в Австралии, он стоял на своем. Про таких говорят: хоть кол на голове теши. Одно слово: чернь…

 

* * *

И сегодня я с мамой моей, с Пушкиным, с Путиным. Потому смиренно послушался президента и патриарха – заперся с женой в своем деревенском доме. Выезжали иногда в магазин и в лес на прогулку. В поселке надевали маски, ни с кем не обнимались, не целовались, а, приложив руку к груди, приветствовали: «Обнимаю сердцем». Некоторые кривились. Один, когда я отказался подать ему руку, послал меня куда подальше… Я ему смиренно заметил: «Кто людей куда-то посылает, тот потом сам туда идет». Вскоре он пошел туда, куда меня посылал, – заболел ковидом. Многие все же задумывались. Я же всем объяснял: «Руками можно обнимать, а в сердце совсем другое, даже недоброе таить. Сердцем обнимать – это честно, по-настоящему, без задних мыслей. Хотя, конечно, я и сам очень люблю обнимать близких, но давайте на время воздержимся от поцелуев и объятий. Как сказал пророк: время обнимать и время уклоняться от объятий. Воздержание никому никогда не вредило, а пользу большую приносило. Но влюбленных воздерживаться не призываю».

В храм на службы я тогда не ходил. Однажды во дворе монастыря столкнулся с нашей прихожанкой, раньше очень меня привечавшей. Я сыграл в ее судьбе важную роль. Побывав на Иринарховском крестном ходе, прочитав мою книгу, она так полюбила наш монастырь, Борисоглеб, что возмечтала сюда переехать. Но денег нет, зато есть состоятельная сестра. Дала ей почитать мою книгу о Борисоглебском Лете. Та прочитала и так растрогалась, что купила сестре дом в Борисоглебе. Однажды на Пасху эта счастливица в порыве благодарности расцеловала меня: «Как же я вас люблю. Лучше вас никого нет». На этот же раз, увидав меня, нахмурилась и отвернулась. Я же подошел поздоровался: «Обнимаю сердцем». Она скривилась: «Какими судьбами вы к нам?». Я кратко пояснил свою позицию: что я гражданин государства Российского, что я член Русской Православной Церкви – потому подчиняюсь президенту и патриарху. Женщина опять скривилась: «А как можно без литургии?». Я ответил: «Мы смотрим литургию на телеканале «Спас». Она совсем распалилась: «Телевизор – это икона антихриста». Я согласился, что в телевизоре много поганого, но: «Солнце, место скверное проходя, не оскверняется». Дескать, литургия и в телевизоре и в компьютере все равно литургия. Прихожанка не нашлась, что возразить: «Еще много разных цитат есть». Мне расхотелось объяснять ей, что я стараюсь ни в чем не мудрить, что нож в руках резчика по дереву чудесные изделия из дерева творит, а в руках бандита животы вспарывает. Потому не сам по себе телевизор, компьютер, интернет плохи, а важно, в чьих они руках. Телеканал «Спас» сеет доброе, вечное; моя жена в интернете множество сведений нашла о святителе Феофане, затворнике Вышенском… Но я понял, что тут только зря силы душевные потратишь. И пошли мы в разные стороны…

 

* * *

Перед Пасхой стало совсем невмоготу жить без храма – я в Церкви с 1989 года. Пасхальная служба – восторг восторгов! Вся наша жизнь православная, каждый ее день – это празднование Пасхи, воскресения Христова. Потому некоторые святые все дни года приветствовали встречных пасхальной радостью: «Христос воскресе!». Самое главное содержание нашей жизни – это празднование Пасхи – потому что «Христос воскресе!». Каждый наш день – это Христос воскресе!

Не знаю, где я нашел силы не поехать на ночную службу. В этот день не раз позавидовал Одиссею, которого привязали к мачте, когда проплывали мимо острова со сладкоголосыми сиренами. Всей команде он приказал замазать уши воском, а себя просто привязать. Я с Божьей помощью, даже не привязанный к мачте, выслушал сладкоголосое пение, мол, поезжай на службу – Бог тебя защитит. Но я за свою жизнь очень хорошо уразумел: Всемогущий помогает тем, кто сам себе помогает; кто смиренно исполняет обязанности члена Русской Православной Церкви и гражданина государства Российского. Отдавать «кесарю кесарево» – это и об этом, об обязанностях гражданина…

Конечно, по «НТВ» мы ожидали с замиранием сердца схождения благодатного огня на Гроб Господень в Иерусалиме. Каждый год не знаешь, сойдет или не сойдет – в мире-то сколько всего поганого творится, и может, уже терпение Господне иссякло?! Дождались – еще не иссякло. И литургию мы на «Спасе» отстояли, и вместе со всеми законопослушными возглашали: «Воистину воскресе!».

Утром звонят в калиточный звонок. Выглянул в окно: кого в такую рань несет? Легли-то мы часа в четыре. Вася сосед. После смерти матери, за которой он ухаживал много лет, Вася потерял смысл жизни. Для себя ему жить скучно. Взялся пить без удержу, нигде не работал. В общем, сам себя в смерть загонял. Я ему прямо говорил об этом, но тщетно. Русские не могут жить без большого смысла, не могут жить потребителями. Васю я уважаю – он научил меня не осуждать людей. Обычно в разговоре невольно кого-нибудь осудишь, а Вася сразу найдет этому человеку оправдание, дескать, у него много детей, у другого хозяйство большое, у третьего болезнь нелегкая… Всегда он старался оправдать, кого я осуждал. Я теперь тоже стараюсь оправдывать виноватых. И убедился, если и не найдешь человеку оправдание, то уже не осудишь, а пожалеешь: «Господи, какой же ты несчастный – ничего у тебя доброго за душой». Но это очень редко бывает, я даже такого не припомню. Обычно хоть какую-то кроху добрую, но найдешь…

Уверен, если так относиться к людям, то и к тебе на том свете так же отнесутся: сначала постараются оправдать, а потом пожалеют. Ведь ты всех оправдывал и жалел!.. Правда, чтобы стяжать такое душеспасительное качество, надо стать очень хорошим человеком… Я пока еще частенько осуждаю, хотя потом спохватываюсь…

Зная, что Вася, скорее всего «за хлебушком», отрезал полбуханки и вышел к калитке. Он, кажется, совсем далекий от веры человек, вдруг шепчет: «Христос воскресе!». Я естественно: «Воистину воскресе!». Вася над забором обе руки так трогательно протягивает. А в ладошках крашеное пасхальное яйцо. Мол, я не просто за хлебушком, но я поздравить. Едва я сдержался, чтобы не взять яичко. Уж как тут сладкоголосые сирены старались, мол, возьми пасхальное яичко – на Пасху Господь точно убережет от заразы. Да и вообще, грех в такой день не взять, ведь это от чистого сердца… Но я не забыл, как бес призывал Христа броситься вниз с крыла храма, дескать, сказано, что ангелы тебя подхватят, а Господь ответил: «Не искушай Бога твоего», – и не бросился вниз. Не забыл я, что Вася накануне выписался из больницы, где лежат и ковидные больные. Не забыл я, что Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Говорю: «Не обессудь, но яичко я у тебя не возьму – ты в больнице лежал, где много ковидных». Он досадливо махнул рукой, дескать, все это чепуха на постном масле, но меня трудно сбить с толку: «Вася, и тебе советую хотя бы пару недель дома посидеть, чтобы никого не заразить. Мало ли что… Ты же не хочешь, чтобы кто-то из-за тебя умер…». Видимо, мое «не обессудь» напомнило ему его душеспасительное качество никого не осуждать; он молча взял хлеб и ушел. Потом я долго его не видел, спросил соседку: куда Вася подевался? Что-то совсем его не видать, не случилось ли чего? Она: «Да нет, все в порядке – дома он сидит». Я понял: и тут Вася, всегда мало думая о себе, о других, как всегда, подумал – сел в карантин. Умный он человек. В феврале 2021 года ему стала часто являться во сне мама, за которой он много лет ухаживал. Она звала его: «Сынок, давай сюда ко мне, у нас места много…». Мол, на земле тебе места уже нет, совсем ты измучился, а здесь я тебя обниму, упокою… И Вася послушно ушел к маме…

 

* * *

Сижу в саду – созерцаю. Жара. Я очень ее люблю. В Забайкалье, где я родился и вырос, – лето короткое. Всего два месяца. Подношу пальцы, руку к носу. Запах жары ни на что не похож. От него какая-то неизъяснимая сладость в голове, в сердце особенно. Этот запах жары детство мне возвращает. Лежал на крыше дома, читал прекрасную книгу, глядел на белые облака на синем небе и нюхал свою нагретую от жары руку. Счастье счастья! Никуда уже и ничего не хотелось, а вот так бы плыть и плыть вместе с облаками по синему небу, и нюхать жару на руке. И глядеть на летающих птиц. В мае-июне кажется, что возле дома больше всего скворцов, но это только кажется. Больше всего воробьев и сорок. Просто скворцы часто летают. Потому что, как я говорю: «В скворечниках скворчат скворчата». Повторите вслед за мной несколько раз «в скворечниках скворчат скворчата», и вы услышите, как они скворчат. Словно что-то на сковородке шкворчит. Скворчата страшно прожорливы, но и растут быстрее других птенцов. В середине июня уже вылетают из скворечников и перекочевывают в лес. Однако в октябре, перед отлетом на юг, они возвращаются и несколько дней живут около родного дома на нашем старом тополе – прощаются перед дальней дорогой, получают от дома благословение.

 

* * *

Из застрехи под крышей вылетел воробей. Сел на провод неподалеку. Глядит на меня вопрошающе. Я ему весело: «Как жизнь, чирикало?». Он: «Жив, жив, жив…». Я удивился: «Поговорить хочешь?». Воробей слегка кивнул. Я совсем озадачился: что я ему, воробью, могу сказать? И вдруг озарило: «Мы же с тобой под одной крышей живем, а в одном доме живут близкие, родные. Значит, мы с тобой родные». Он слушал меня с интересом. Я сам подивился: как же я не понимал, что воробьи, живущие под крышей нашего дома, нам с Маришей родные; а я относился к ним так: а-а-а, летают тут милые пичужки. А это не просто пичужки милые, а родные существа – мы в одном доме живем. Вот такое открытие воробышек мне подарил. Глаза, можно сказать, открыл. Об этом он хотел поговорить со мной, что мы с ним – родные. Мудрый воробей. Мудрее меня…

 

* * *

На другой день молился возле Галкиной яблони. Под ней я написал повестушечку о старшей сестре Гале. Летом люблю заниматься под яблоневой сенью благодатной. Откуда-то из травы объявился воробышек. Забрался на кирпичный бордюр цветочной клумбы в пяти шагах от меня. Какой-то он немножко пришибленный, нахохлившийся какой-то. Другие воробьи прилетали и, легкомысленно повертев головками, скоро упархивали, а этот сидел до самого конца моления. Ему, видимо, очень это нужно – вид у него болезненный. Когда я закончил молиться, воробышек куда-то подевался. Может, в траву опять спрятался, а может, улетел – выздоровел. Окна у нас в доме распахнуты в русское лето, и я, не сходя с места, рассказал Марише, сидящей за письменным столом в доме, о воробье, как мы с ним соборно помолились, как он выздоровел. Она рассмеялась: «Какой же ты все-таки фантазер». Я не обиделся – на самом деле жена лучше всех на свете знает: у меня – все правда. Просто она опасается, как бы я не возгордился, вот и подтрунивает…

 

* * *

Чем дальше движется лето, тем реже слышно кукушку. Откуда-то из глубины лесов она тихо-тихо кукует. А в мае очень близко, за околицей деревни. Однажды прокуковала, пролетая над моей головой…

 

* * *

Как-то вечером в июле такая стихия бушевала! На небе не молнии сверкали, а все небо полыхало. Не гроза, а светопреставленье. У нас сгорели почти все лампочки, стабилизатор напряжения. Пахло дымом, и я побежал в крытый двор поглядеть, не горит ли где. Полез по высокой лестнице на чердак. Когда лез, невольно вспомнил Гену Чугунова, моего ровесника семидесятилетнего. Он упал с крыши и через несколько дней умер. Вспомнил я его, но все же не остановился. Начав спускаться, оступился и полетел спиной вниз. Правая нога попала меж ступенек. Нога в одну сторону, тело в другую. От боли искры из глаз посыпались. Мариша мигом прибежала на мой крик. Как я встал, не знаю. Я на корточки уже давно присесть не могу. Держась за жену, на одной ноге добрался до кровати. Несколько суток спать не мог. Потом привезли костыли. Вдруг и у Мариши ноги заболели, встать с кровати не могла. Ну, а как на двух костылях поможешь? Руки-то заняты. Соврал ей, что уже могу без костылей. Конечно, страдал, но ходить смог, и с каждым днем все лучше. Забыл про себя, о другом позаботился и – выздоровел. Не раз уже такое со мной случалось. Знакомые врачи удивлялись, дескать, в моем возрасте при таком падении коленка должна просто разлететься, а у меня, раз я уже хожу, даже трещины нет, чудо какое-то. Мудрая моя Мариша подтвердила: «Конечно, чудо – ты ведь на мамин коврик упал». Перед лестницей на чердак у нас лежит ковер, который маме подарили на работе, когда мне было лет десять. Ему, значит, лет шестьдесят. Он порядком вытерся и долго стоял в углу. Однажды Мариша, желая меня порадовать, развернула его и постелила возле лестницы. Теперь каждый раз, выходя в крытый двор, я вспоминаю маму, свое детство. Потом на крестном ходе я рассказывал самым близким, как мама и жена подстелили мне коврик, и я отделался ушибами. Правда, нога до сих пор поднывает и сгибается не до конца, но обошлось без переломов и не пришлось обращаться в больницу, где много ковидных. А мы-то с женой в наши семьдесят, с нашими болезнями, уже как белые одуванчики – дунь легкий ветерок, и облетим. А тут не легкий ветерок, тут, как говорят в молитве, губительное поветрие!..

 

* * *

К июлю поветрие поутихло, но не ушло. Карантин, правда, отменили, но страшного невидимого врага победили не до конца. Нога еще болела довольно сильно, но на крестный ход Иринарховский я все же решил ехать. Я написал «Борисоглебское лето», «Иринарховский крестный ход»!.. В первый день расположился на лужайке возле храма Бориса и Глеба. Сел на раскладной стульчик, оперся на костыль. На лице у меня маска надета. А вокруг почти все без масок. Может, человек десять. Обычно ко мне толпами подходили мои читатели-почитатели, а тут почти все сквозили мимо. Правда, один старый товарищ, с которым года два назад мы рассорились, уже издалека улыбнулся от всей души. Чуть я не снял маску, чтобы расцеловаться с ним по-православному, но удержало, что он без маски. Его я тоже обнял сердцем. Он вдруг говорит: «У меня уже несколько дней температура». Вскоре оказался у него ковид, и его увезли в Москву…

Еще два человека подошли. Женщина рассказала: каждый год они приезжают к нам на крестный ход из Германии; уезжая, всегда в автобусе слушают диски с моими рассказами и крестный ход у них продолжается. В ее храме в Штутгарте все меня любят, читают, молятся обо мне…

Конечно, радостно подбежала крестоходка, уже много лет шутливо приветствующая меня: «Можно к вам приложиться?». Обычно я подхватываю ее шутливый тон: «Конечно, можно – к святыням прикладываются, не спрашивая». На этот раз я не подхватил: «Нет, нельзя. Я обнимаю теперь сердцем». Она сразу посерьезнела, мол, нынче-то ей очень надо меня расцеловать. Поведала: в прошлый крестный ход впервые уговорила тяжкоболящего мужа поехать с ней в Борисоглеб. По возвращении с крестного хода дня три он чувствовал себя прекрасно, а потом стал угасать. Очень страдал и физически, и духовно. Смерти ужасно страшился. Однажды пересказала ему мою повестушечку «Дай руку мне…», где крестоходка Татьяна из Краснодара перед смертью, уже не открывая глаз, промолвила: «Крестный ход идет, крестный ход идет». А перед самым отходом попросила кого-то: «Дай руку мне, руку мне дай». Я растолковал это так. Перед смертью Татьяна шла в Иринарховском крестном ходе и попросила она подать ей руку не кого-нибудь, а самого преподобного Иринарха, и святой подал ей руку. Муж внимательно выслушал свою мудрую жену, совершенно успокоился, поверил, что сам преподобный Иринарх вводит своих крестоходцев в Царство Небесное. Исповедовался муж, причастился и отошел ко Господу легко и радостно. Этим как бы подтвердил верность моего толкования.

В последний день в Кондаково эта мудрая жена все-таки меня не послушалась – все-таки приложилась. Прислонилась головой к моей груди: «Спасибо вам. Храните себя. Вы нам очень нужны».

В субботу, в предпоследний день нашего шествия, Мариша чувствовала себя очень плохо. Но я все же уговорил ее поехать со мной в Кондаково: «Просто посидишь в машине с открытым окном, поздороваешься с несколькими крестоходцами – вот ты и участница. Мы ведь ни одного крестного хода не пропустили».

Поставил машину недалеко от поворота к колодчику Иринархову. Вышел из кабины, и вдруг нога заболела, мочи нет. Поплелся, опираясь всем телом на костыль. Гляжу, в автобусе Анна Яковлевна. Четверть века назад она сломала спинку кресла в моем «Запорожце». От изнеможения просто рухнула в кресло… Анна Яковлевна вопрошающе поглядела на мой костыль. Я рассказал, как упал с лестницы и, слава Богу, ничего не поломал, а моя мудрая Мариша прозрела в этом чудо – я на мамин коврик упал. Мама соломки мне подстелила. Моя дорогая собеседница с уважением: «А где Мариша?». Я ответил: «В машине сидит – ноги у нее болят».

Поковылял дальше. Навстречу еще одна старая крестоходка. Однажды она посетовала: «У меня есть все ваши книги. Нет только «Старшей сестры»». Я подарил ей из неприкосновенного запаса. Как можно такой не подарить? В свои немалые года она уже много раз прошла с костылем весь Иринарховский крестный ход! Она читала все мои книги! На этот раз читательница тоже указала своим костылем на мой. Опять рассказал про мамин коврик, про свою мудрую жену. Она тоже, как Анна Яковлевна, с уважением спросила: «А где жена?». Показал на машину. Читательница снова: «Вашу жену зовут Марина?». Я кивнул. Она: «Значит, я правильно молюсь».

Больше я идти не смог. В машине рассказал Марише о своих встречах. Когда проезжали мимо крестоходки, жаждавшей получить «Старшую сестру», она с любовью глянула на Маришу и поклонилась, а Анна Яковлевна радостно помахала ей рукой из автобуса. Выказали они моей жене восхищение за мамин коврик. Я подытожил: «Не зря приехали. Это не мелочь, что кто-то поклонился, а кто-то рукой помахал. Очень это немало». Мариша кивнула.

Вот и весь наш с женой крестный ход Иринарховский в 2020 году…

 

* * *

Если Бога нет, тогда жизнь наша – сказка и химера. Тогда все равно, во что верить. Какие тогда к нам, христианам, претензии. Дескать, мы глупостью мучаемся – в Бога верим. Ведь если Бога нет, тогда все исчезнет. Тогда все неправда – раз исчезнет. Правда вечна! Если Бога нет, тогда все смерть, тогда все обман. Смерть и обман – синонимы!

Солнце без земли существовать может, а земля без солнца нет. Так и люди, созданные из персти (земли), жить без Бога не могут. Бог – наше солнце! И светит, и греет, жизнь вообще-то дает…

 

* * *

Почему-то со всех фотографий, развешанных мной в московской квартире, в светелке нашего деревенского дома, Галка, моя старшая сестра, глядит на меня (именно на меня глядит) очень счастливо, с улыбкой радости? В жизни она не была такой улыбчивой. Почему она на меня так радостно глядит? Почему улыбается мне? Потому, что в предпоследний день ее жизни я все-таки нашел священника, и сестра, впервые в жизни, исповедовалась и причастилась, и отошла ко Господу по-христиански?.. Потому, что часа за два до ее конца я прочитал ей Евангелие, которое она едва ли когда открывала?.. Раз Галка улыбается и глядит на меня радостно, значит, у нее все хорошо на том свете?! Верю, все хорошо; сестра выполнила главное свое обещание вывести в люди младших братьев и сестру. Без нее у нас не было бы ничесоже. Мы бы с братом просто пропали. Остальное все второстепенно. Шестнадцатилетней девочкой она вдруг пообещала нашему отцу, ее отчиму, не бросить его детей. И не бросила! За это Всесправедливейший Господь простил ей многие прегрешения поздних лет – дал умереть по-христиански. Хотя не просто простил, но очень здорово почистил ее душу. Последние лет пять сестра сильно страдала, мучилась от тяжких болезней.

Однажды Галка рассказала мне. В молодости с ней два раза случалось что-то необъяснимое, что-то сверхъестественное. Лежа на кровати, она вдруг оцепеневала. Не то что рукой или ногой, даже пальцами не могла пошевелить. Какая-то желтая рука (сестра видела одну руку) прикасалась к ней, гладила ее по голове. Вскоре жизнь возвращалась. Галка добавляла: «Рука была желтая, как у вашего отца перед смертью». Я, тогда еще очень духовно неопытный христианин, трафаретно думал про себя, что это не рука нашего отца, а бесовская, потому что Галка в ту пору жила очень грешно. Сестра рассказывала об этом как о чем-то загадочном, высоком, только ей данном, а меня так и подмывало возразить: «Причем тут отец. Это бес тебя сковывал». Теперь, много лет спустя, пройдя немалый путь, уверен: Галка не ошиблась. Конечно, пленял-то ее бес, но гладила и спасала сестру рука нашего отца. Он ей благодарен больше всех людей на свете – она вывела троих его детей в люди! Потому Господь гладил Галку именно рукой нашего отца, чтобы показать ей, а потом мне, за что к ней такая милость. За то, что любила нас, своих младших, до самоотвержения. Слава Богу, Вседержитель удержал мой язык. Не сказал я, что сестру гладила бесовская рука. Как бы я больно ей сделал! И это была бы неправда…

 

* * *

В храме Бориса и Глеба спросил одного прихожанина о его родственнице, моей старой знакомой. Он словно обрезал: «Она умерла», и вдруг брякнул: «Вы тоже скоро умрете». Я растерялся, ответил, как обычно отвечают в таких случаях: «Ну, это один Бог знает, кто когда умрет». Потом понял: он не прозорливца из себя корчил, а он, глупый, думает, что раз мне много лет, то я умру раньше него. Лет восьми я очень жалел двоюродную сестру Свету: она на год старше меня, значит, умрет на год раньше; а родную сестру Галку жалел со слезами – она на целых семь лет раньше меня умрет… В восемь лет так думать – святая наивность, в сорок лет так думать – глупость, а говорить, что кто-то скоро умрет, – наглость. Наглость – самое страшное. Недаром в Богородичной молитве говорится: «…да наглая смерть не похитит меня неготоваго». Наглая – эпитет смерти. Потому наглость – самое страшное в человеческих отношениях. Наглость – это смерть. Это конец всему доброму, всему Божьему в человеке. Этот прихожанин, пожелавший мне смерти, очень меня не любит. И потому наглость, как смерть, внезапно им овладела…

Другой прихожанин, назовем его Василием, тоже младше меня лет на тридцать, проходя мимо под монастырскими вратами, вдруг нагло бросил мне в лицо: «Маску сними – чистым воздухом подыши». Я опять растерялся, но в следующий раз непременно отвечу: «Святой Василий, моли Бога о мне грешном». Может тогда до него дойдет, что никакой он не святой, а отродье хамово? Может почувствует, что наглость, как смерть, им овладела? Ужаснется он, и тогда молитва его станет до Бога доходчивой… В семье у него есть болящие…

За год неимоверно устал дышать через маску, но еще больше устал от наглых, злобных людей… Дайте чистым воздухом подышать, господа хорошие!

 

* * *

Однажды Мариша невольно подсказала мне строчки из Григора Нарекацы, которые можно взять эпиграфом к моему творчеству: «Лишь пожелай, и песней всем любезной, мгновенно станет крик души моей». Крик моей души стал для всех песней любезной! Бог пожелал, и крик стал песней! Сегодня, перечитывая Нарекацы, я вдруг увидел выше этих строк еще одну важную для меня: «Ты можешь небесами сделать бездны». Да, я в прозе своей непридуманной рассказываю, как Бог бездны делает Небесами. Бездны души моей…

 

* * *

Давным-давно, где-то в конце восьмидесятых годов, в среде творческой молодежи все вдруг взялись критиковать Владимира Высоцкого. Я тоже попался на эту удочку – чехвостил поэта, как говорится, и в хвост и в гриву. Однажды после очередного разноса Высоцкого ночью приснилось, да так ясно, четко, словно наяву. Сидим мы с ним в доме моего друга Мишки Оленникова в моем родном Мухоршибири. Сидим за одним столом напротив друг друга. Владимир Семенович смотрит на меня печально-печально и спрашивает: «Неужели я не заслуживаю хоть одного доброго слова?». И смотрит, смотрит прямо в глаза. Так мне стыдно стало. До боли. Больше я не критиковал Высоцкого. С тех пор, если мне снится что-то значительное и дело происходит в родном селе, то для меня – свято… В детстве я так любил Мухоршибирь, что, уехав на один день с мамой в город, вечером уже изнывал от тоски и на обратном пути не выходил из автобуса на остановках – боялся, что меня забудут. Мама смеялась над моим страхом, но водители автобусов такие грозные, я чувствовал их власть над собой, и даже над мамой. Потому, если все же выходил по нужде, то скорей бежал в автобус…

В ночь на седьмое октября приснилось. Мы с Путиным ездим на машине по Мухоршибири и разговариваем, разговариваем… В уме я часто с ним беседовал. Заезжаем в гости к моей любимой двоюродной бабушке Василисе, потом к другой бабушке Варваре. Они уже давно умерли, но во сне снова были живы. Помня, сколько в последнее время мне плохих слов сказано о Владимире Владимировиче, я опасался, чтобы они тоже чего-нибудь не высказали ему. Но бабушки мои дорогие принимали его с низким поклоном, с уважением и любовью, как самого родного человека. Я радовался этому несказанно. Пришло время расставаться. Мне нестерпимо жаль, что больше мы с ним не увидимся, больше не поговорим, но я понимаю, что его телефон мне нельзя спросить, и я догадался: «Владимир Владимирович, давайте я вам свой телефон запишу. Вдруг я чем-то вам пригожусь». Он кивнул. Откуда-то столик передо мной возник. На нем листы и ручки. Начинаю писать – ручка не пишет. Беру другую – пишу. Поднимаю лист, а он почему-то промок и цифры расплылись. Я очень переживаю – понимаю, как дорого время президента. С третьей попытки номер мой записать удалось. Отдал ему прямо в руки. Радость несказанная.

Утром рассказал этот чудный сон Марише. Она, как-то странно на меня глядя, говорит: «Сегодня у Путина день рождения». Я этого не знал и еще больше возрадовался: «Вот почему сон сегодня приснился. Такая у нас с ним связь нетелефонная…». Мариша промолвила: «Если бы все в стране, как ты, к Путину относились, мол, чем я могу вам пригодиться. Дел-то у нас непочатый край…». Я добавил: «Если бы все работали, как Путин, то мы бы и китайцев давно обогнали. Как у него вены на висках вздулись от нечеловеческого напряжения!».

Потом еще пересказал о нашей встрече с президентом моим друзьям монахам, священникам. Все в один голос уверяли: сон непростой, он подтверждает верность моих сегодняшних воззрений на происходящее в стране и мире. И какие бы гадости про Путина ни сочиняли, я всегда буду надеяться, что чем-то пригожусь ему, нашей России! Я русский человек! Помните, Есенина:

Если крикнет рать святая:

Кинь ты Русь, живи в раю,

Я скажу: не надо рая,

Дайте Родину мою.

Сережа наш любимый сказал здесь не о том, что он больше Бога любит Родину, но о том, что русские любят свою Россию-матушку до самоотвержения. Он не против Бога сказал, он о своей необъятной любви к Родине. Преподобный Иринарх, затворник Борисоглебский, тоже любил нашу Русь до самоотвержения. Когда подстрекаемые врагом люди пытались силой вывести святого из его затворнической кельи в стене монастырской, он так сопротивлялся, что ему сломали руку. А много лет спустя, прозрев своими духовными очами грядущее нашествие поляков, добровольно сложил с себя железные вериги, вышел из затвора и отправился в Москву к царю, чтобы предупредить его об опасности. Ради Родины прервал свой подвиг во славу Божью! Преподобный Иринарх знал: Православия нет без России, а России – без Православия…

 

* * *

Словно в утешение за наши ковидные страдания осень нынче Всещедрый подарил чудесную. Такого роскошного бабьего лета я и не припомню. Солнце светило, как в Крыму! В октябре стрекозы резвились, как летом. Жаркий воздух, казалось, звенел от махов их хрустальных крыльев. Так они радовались второму лету, что одна села сзади на плечо Мариши. Я с восторгом сообщил про крылатую красавицу и неожиданно выдал: «Сейчас я попрошу ее пересесть на мою руку». Я попросил, и она пересела на наружную сторону моей ладони. Сидела долго, пока я не тряхнул слегка рукой. Мариша почему-то не удивилась, что стрекоза меня поняла и повиновалась. Я сначала поразился этому ее неудивлению – ведь это чудо! А потом понял. Для Мариши со мной ничего удивительного. Она уже привыкла к удивительному. Нас окружают мои удивительные друзья. Мой о. Иоанн-джан, сподобившийся услышать голос Богородицы, мгновенно прирастившей на палец его оторванный ноготь. О. Василий из Иванова, за один день прозревший все мои грехи. Прозрев, что я не пощусь по средам и пятницам, он неожиданно промолвил: «У тебя много болезней (о них я ничего ему не рассказывал), но если ты начнешь поститься в среду и пятницу хотя бы до обеда, Господь законсервирует их». Я начал поститься. С той нашей встречи прошло лет десять… Это о. Василий научил меня перед сном на коленях благодарить Бога: «Благодарю Тя, Господи, за все, что ты для нас сделал». Потому я всегда перед сном благодарно и его вспоминаю. Каждый вечер вспоминаю… Я рассказал ему, как мы измучились с дочерью. О. Василий: «Молись о ней». – «Я молюсь!». «Как молишься?» – «Господи, вразуми нашу дочь». «Хорошо. И добавляй еще: и нас тоже…». И сразу сердце мое смягчилось к дочери… Когда он отошел ко Господу, один его знакомый мирянин, из тех, кто много бывают рядом с монахами и потому считают себя более духовными, мудрыми, словно по Божьему велению приехал в наш монастырь и, зная о нашей дружбе с о. Василием, сообщил мне о его кончине. Я вслух опечалился, что больше не увижу близкого человека, а мирянин понял это со своего кондачка: «Погорюй, погорюй. Он сам о себе говорил: во мне мало монашеского». Я поразился такому ослеплению: «Да это просто поразительно, что он так самоуничижительно о себе говорил. Это редчайшее смиренномудрие». Мирянин, обычно не лезший за словом в карман, растерялся: «Вообще-то о. Кенсарин (известный наш местный старец) тоже говорит, что о. Василий куда надо попал». Я сразу вспомнил, как этот мирянин частенько перечил о. Василию, и тот ни разу не возмутился, а оставался совершенно кроток. Конечно, с таким терпением только куда надо на том свете попадают…

А чудная семья нашего друга о. Виталия Тарасова. У них кошки понимают каждое слово и исполняют. Чудеса кошачьи! Нет, чудеса веры Тарасовых! Весь секрет в том, что они ни капли не сомневаются, они у-вер-ены, что кошки их поймут, и те понимают. По вере дается…

Но, думаю, мне стрекоза повиновалась не потому, что у меня вера такая сильная, а потому, что я без раздумий, не колеблясь, попросил, и она потому исполнила. Когда что-то хорошее собираешься делать, то долго не раздумывай. Я не раздумывал, и стрекоза мне ответила.

 

* * *

Бабье лето закончилось. Глядя на серенькое, хмурое небо я много раз на дню вслух повторял: «Вот и лето прошло. Словно и не бывало». Есть вещи, которые понимаешь только в старости. В молодости, будь ты хоть семи пядей во лбу, это не дано постигнуть. Только в старости на исходе лета люди способны весь день повторять: «Вот и лето прошло. Словно и не бывало». Понимая, что лето – это твоя жизнь. Что не лето прошло, а твоя жизнь прошла. И так она быстро прошла – «словно и не бывало». Пролетела, как короткое русское лето, как перелетные птицы над головой. Молодые еще не знают, что птицы и над их головой пролетают. В старости узнают… Потому и не поймут, что эти строки Арсения Тарковского – великие, достойные пера самого Александра Сергеевича. А еще почему нам так хочется много раз на дню повторять: «Вот и лето прошло. Словно и не бывало»? Погрустить русская душа жаждет. Грустно, до боли сердечной, глядеть вслед улетающим перелетным птицам. Это не птицы улетают, это твоя жизнь от тебя улетает. Более пронзительной, более великой грусти нет. Осенняя грусть! Умирать не хочется, но грустить хочется. Глядеть вслед птицам твоим. Это и есть жизнь!

В Донецке, где уже седьмой год идет братоубийственная война, живет подруга моей жены, однокурсница по филфаку МГУ Таня Забродина. Таня и под обстрелами не теряет присутствия духа, она еще и нас ободряет, развлекает: присылает на телефон замечательные фото, всякие народные байки о нашем времени. Однажды прислала видео. Старик и старуха, сразу понятно – муж и жена, стоят на краю пустого поля, изрытого снарядами. За спиной у них темная деревушка. И поют они украинскую песню: «А журавли летят, за ними лебеди. Ой роки (годы) мои летят. Где они? Где они?». Пустое, изнахраченное войной поле, почти умершая деревенька и два старика, поющих о том, что жизнь их пролетела, как журавли-лебеди над головой. Слушал и смотрел три раза подряд со слезами! Наши журавли-лебеди тоже почти все пролетели. И у нас с Маришей есть фото, где мы стоим, обнявшись, на лугу возле нашей реки Устье. И какая простая великая точность: сначала журавли летят, а за ними лебеди. Я это очень хорошо знаю – каждый год встречаю и провожаю перелетных птиц. Мариша удивляется: «Как ты всегда их видишь?». Я отвечаю кратко и точно: «Я их жду».

 

* * *

Двадцать первого октября поехали с женой на прогулку.В этот день родился Никита Сергеевич Михалков, которого я очень уважаю за его великое служение нашей России, а не только за большущий талант. Если бы все художники так любили нашу Родину – какая бы у нас прекрасная жизнь наступила! Но большинство нынче любят только себя… Потому и лают на Россию-Матушку…

За Демьянами вышли из машины. Вдруг над головой: «Курлы». Восемь журавлей. Отстали от своего большого клина. Все они, пролетая над нами, по очереди воззвали: «Курлы, курлы, курлы…». Как обычно, перекрестил перелетных птиц. Говорю Марише: «Ты тоже перекрести. Знаешь, почему они над нами прокурлыкали? Они знали, что мы их перекрестим. Господь их надоумил». Все перелетные птицы, отставшие от большого клина, большого косяка, пролетая надо мной, курлычат, гагачут – просят перекрестить их, благословить в дальний путь…

 

* * *

В молодости я объехал много краев нашей необъятной Родины и частенько наблюдал такую картинку. Сидят в купе напротив друг друга два мужика. Русский обыкновенно спрашивает: «Земеля, из каких мест будешь?». Попутчик, кто бы он ни был – татарин, бурят, например, отвечает: «Из Улан-Удэ». Русский с сожалением: «А я из Ярославля». Немного помолчав, опять спрашивает: «А где в армии служил?» – «В Хабаровске». Русский опять печалится: «А я в Минске». Этих вопросов он задает немало. Наконец почти в отчаянии: «А батя твой воевал?» – «Кенигсберг брал». – «А мой Вену». Тут уж радость у обоих нескрываемая – отцы у них победители… «А в каких войсках твой служил?» – «В пехоте». «Так и мой в пехоте». Даже до объятий доходило, но до радости искренней с обеих сторон всегда. Радость, конечно, была неизбежна – столько всего друг о друге узнали, да и уже в начале разговора русский назвал попутчика земелей. Кто из России – тот земеля. Нам, русским, присуще искать в каждом встречном родного. Родное мы в другом человеке ищем. Это русские! Это мы! Своим душелюбным отношением утверждаем: все люди на свете – родные. Именно на этом родственном отношении русские великую державу создали. Я родился в Бурятии. Бурят у нас зовут братскими. Братьями. Американцы и немцы уничтожили коренных жителей: индейцев, славян, а у нас в России ни один народ не пропал. У нас в Бурятии даже названия бурятские сохранили. Мое родное село чисто русское, а название оставили по местности – Мухоршибирь. И вокруг все русские села с бурятскими названиями: Харашибирь, Хонхолой, Гашей… На нашей Ярославщине, где я живу уже четвертый десяток лет, многие реки так и остались с угро-финскими названиями: Вогра, Могза… Тысячу лет назад здесь угро-финны жили! Это мы – русские!.. Нам даже воробьи, живущие под крышей нашего дома, родные…

 

* * *

Чтобы приблизиться к ангелам надо сначала человеком стать. Настоящим человеком! Это не я, это Господь сказал. Помните, когда преподобный Макарий Великий дерзнул вопросить Бога: есть ли на свете кто-то еще, такие большие подвиги совершающий? – с Неба ответили: «В одном городе живут две женщины, вышедшие замуж за двух братьев, – они тебя превзошли». Макарий вышел из пустыни, чтобы повидаться с ними. Оказалось, никаких больших подвигов духовных они вроде бы не совершали, но, живя в одном доме пятнадцать лет, ни разу не поругались, не сказали друг другу ни одного грубого слова. Макарий Великий все понял и устыдился. От себя немножко добавлю. Конечно, живя много лет в одном доме, трудно не сорваться на грубость, но труднее всего не поругаться на кухне. Здесь всегда очень тесно, хлопотно, тяжело, жарко, раздражительно. Это испытание терпения тяжелейшее. Мы с Маришей, в общем-то живя очень дружно, стараемся вместе на кухне не оказываться. А эти святые женщины, превзошедшие самого Макария Великого, пятнадцать лет толкались на кухне боками и ни одного грубого слова друг другу не сказали… Это настоящие люди!..

 

* * *

На праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы отошел ко Господу мой друг, насельник Борисоглебского монастыря иеромонах Иулиан. Потому верю: сама Царица Небесная ввела его за руку в рай, как ее Захария ввел во святая святых. А за другую руку его ввел преподобный Иринарх, тоже насельник нашего Борисоглебского монастыря, только в XVI-XVII веках. Когда гроб опустили в могилу, о. Дионисий сорвал у меня с языка: «Он был ребенком». Да, Господь сказал: «Будьте как дети и войдете в царство небесное». Даже несмотря на слабость к вину, о. Иулиан сохранил чистое, незамутненное восприятие жизни.

Однажды, покупавшись в реке, мои друзья, насельники нашего монастыря – о. Илья, о. Сергий, о. Борис и о. Иулиан, – по пути заехали к нам. Мариша быстренько сгоношила ужин для таких дорогих гостей. Сидели очень хорошо, душевно, по-русски. Как в стихе моего друга Жени Юшина:

По снегу, по ветру, по льду

Я в валенках серых иду.

А после усядусь на льду,

И крупную щуку найду.

Наделаем дома котлет.

Под рюмочку – тыщи бесед.

И так на душе хорошо,

Что нужно чего-то еще.

Про русскую душу лучше не скажешь. У нас ведь раньше много пили не для того, чтобы упиться вусмерть, а потому, что душе нужно чего-то еще. Вот это «чего-то еще» царило тогда у нас за столом. О. Иулиан расчувствовался больше других и радостно поделился: «Я из монашеского рода». Мы так и замерли, а о. Илья чуть не поперхнулся: «Как из монашеского?». Конечно, на монахе-то род прерывается – обет безбрачия монахи дают. Настоящие монахи обет держат. А если блудник, то чем тут гордиться?! О. Иулиан недоуменно посмотрел на нас, дескать, чего вы вдруг всполошились. Спокойно закончил: «У меня двоюродный дедушка был архимандритом». Мы облегченно вздохнули и долго смеялись, а о. Иулиан так и не понял причины нашего смеха. Глядел на нас по-детски. Сам он смеялся всегда от всей души, как ребенок, своим грудным смехом. О. Иулиан обладал драгоценнейшим качеством – относился ко всему монастырскому, духовному с трепетом, с благоговением. Однажды, трапезничая с братией в монастыре, я довольно громко постучал яйцом о край стола. О. Иулиан, очень меня уважавший (на праздники преподобного Сергия он, единственный из всех монахов, после трапезы, желая многая лета о. Сергию, всегда и меня не забывал – пел: «о. Сергию и Сергию многая лета…»), даже вскрикнул от моего стука и так на меня глянул, мол, вы что с ум сошли? Я от стыда чуть сквозь землю не провалился. Раз и навсегда понял: трепет и благоговение – самое страшное потерять.

Однажды в Кондаково, в последний день крестного хода Иринарховского, заторговавшись своими книгами, я опоздал к причастию. Чашу уже унесли в алтарь, но я попросил знакомого священника доложить владыке, что еще есть причащающийся Сергей Антонович. Ну, а как же – пять дней я постился, пять дней отстоял со своими книгами под дождем – на жаре, с прошлого вечера не ел, не пил, в очереди на исповедь отстоял?! Да и вообще – как это не причаститься в конце крестного хода в Кондаково?! Мы всегда здесь с женой причащались. По приказу владыки о. Иулиан вынес чашу и причастил меня, но потом при встрече обронил: «Сергей Антонович, простите меня, не надо было вам владыку просить. Опоздали, значит, опоздали». Я опять от стыда чуть сквозь землю не провалился. Он это почувствовал и, жалея меня, мягко добавил: «Там ведь в чаше уже и крови не было».

Обычно, когда тебя обвиняют, уличают в чем-то, очень не хочется соглашаться, очень хочется ответить, оправдаться хочется, а с о. Иулианом оправдываться не хотелось, а хотелось от стыда сквозь землю провалиться – такой он человек. О. Иулиан ребенок, а на детей нормальные люди не обижаются, детей всегда стыдятся…

Когда угасал мой друг художник Олег Гречков, то как-то утром он никак не мог проснуться. Жена Валентина видела, что муж жив, но не могла его разбудить. Он дышал, но глаза не мог открыть. Другой бы вызвал скорую помощь, а Валечка, Божья душа, вызвала из монастыря иеромонаха Иулиана. Войдя в комнату Олега, он ласково и нежно спросил (так разговаривают маленькие девочки со своими куклами, играя с ними в дочки-матери): «Кто тут не хочет глазки открывать?». Олег сразу открыл глаза и заговорил, как ни в чем не бывало. Потом сказал Валечке (с ней я тоже дружу и называю ее так): «Никогда я не чувствовал себя так хорошо, как с о. Иулианом».

Иногда поздно вечером мы ездили с о. Иулианом за просфорами в Ростов в Спасо-Яковлевский монастырь. Если он недолго задерживался, то всегда просил у меня прощения и чувствовал себя виноватым, хотя задерживался не по своей вине – ждал, когда испекут.

Из-за наших немощей о. Иулиан часто исповедовал нас с Маришей где-нибудь в укромном уголку в предпоследний день крестного хода в Кондаково. Не помню, чтобы он хоть раз отказал в какой-то просьбе. Иногда я пытался отблагодарить его деньгами, но он всегда отказывался и даже обижался, хотя любил пригубить винца. За двадцать лет нашей дружбы взял деньги всего два раза, сказав: «Вы, как всегда, вовремя».

Очень я рад, что ни разу даже намеком не укорил его за слабость к вину. Слава Богу, не укорил.

 

* * *

Газ нам обещали провести в деревню аж в 2013 году!.. Осенью 2020-го ко мне неожиданно заехал сын моего друга Бориса Романовича Бобылева Саша. Узнав, что труба давно проложена по нашему огороду, предложил решить эту проблему. Вся работа заняла у газовиков месяц, зато всякие оформления оказались нескончаемы – месяцев семь. Не раз я пожалел Путина – с кем государство строить приходится. Если бы у нас все, как он, как рабы на галерах, веслами бы гребли, мы бы жили богаче, чем в Саудовской Аравии. Работать надо, господа хорошие, а не претензии предъявлять. Наконец в ноябре газовая эпопея закончилась. Котел мы перестали топить. В доме круглые сутки тепло, а раньше утром зимой и двенадцать градусов бывало, но вдруг я почувствовал в душе какую-то пустоту. Словно что-то потерял, забыл что-то очень важное. Как-то, проходя мимо котла, машинально, по многолетней привычке, открыл дверцу – не надо ли еще дровишек подкинуть. Открыл дверцу, а там – темно. Нет живого огня. Огня в нашем доме не стало. Вечером поделился по телефону своей печалью с другом, поэтом Женей Юшиным. Наутро он прислал Марише на почту свое стихотворение:

Газ провели. В деревне – радость!

По торжеству – на стол харчи!

Но дед Василий сникнул малость:

«А как мы будем без печи?».

 

Но все легко. Тепло в избушке

И остается только ждать

День, накукованный кукушкой,

И с телевизором дремать.

 

Василий мерит синим взглядом

По стенам на исходе дня,

Где чинно со святыми рядом

Расселась вся его родня.

 

Они пахали и пилили,

И дружно пели под гармонь.

Они такую жизнь любили

Когда в печи гудит огонь.

 

Василий грустно улыбнется.

Что печь, коль век пошел на слом?

И не понять: откуда вьется

Дымок последний над селом?

Утешил Женя так утешил. Да, вот эти люди, крестьяне, – это и есть русский народ. Они не чернь, они – его величество русский народ! Женя потрясающе увидел: крестьяне наши рядом со святыми чинно сидят. Их фотографии на стенах – это тоже иконостас. В южных странах, где много солнца и тепла – палку воткни, и дерево вырастет – христианские святые придумывали себе подвиги, чтобы угодить Богу; а у нас в России, где лето всего три месяца, крестьянам не надо ничего придумывать: земледелие у нас – это такой подвиг! Вся скудная жизнь крестьянская – подвиг! Потому и назвали их крест-янами. Тяжкий они крест несут… Газ провели деду Василию, и он запечалился: подвига во славу Божью его лишили, креста лишили. Осталось ему «у телевизора дремать». Как почти все человечество дремлет… Хотя крестьяне наши просто «такую жизнь любили». Они и не знали, что их жизнь – подвиг. И потому стяжали высшую духовную благодать. Как две женщины, превзошедшие самого Макария Великого, не знали, что творят подвиги…

Конечно, я не мог не поделиться таким сокровищем со своими близкими. Звонил им, чтобы прочитать Женин стих. Вскоре выучил наизусть. Так легко я запоминал Пушкина, Есенина, Твардовского, Рубцова…

И Вите Ерофееву в Томск позвонил. Он старше меня на три года. Витя – кумир моего детства. Я хотел на него походить, мечтал с ним дружить. Он читал такие умные книги, как «Лезвие бритвы». Но, главное, он красив во всем. Лучше всех играл в баскетбол и волейбол. В отваге никто не мог с ним сравниться. Он один дрался с целой ватагой. Никогда не смотрел, сколько перед ним человек. Потому для меня именно Лео Месси великий футболист, а Криштиану Роналду, хотя и самый изящный, но все же не великий. Месси, если видит, что его некому поддержать в атаке, идет к воротам, не глядя, сколько перед ним защитников. А Роналду глядит, сколько перед ним и, если много, отдает мяч назад…

Иногда мне выпадало счастье возвращаться вместе с Витей из школы. Однажды я пожаловался ему, что меня обижает его одноклассник. Я надеялся, он надает тому горячих или просто скажет свое веское слово. А Витя просто ошарашил: «А ты дай ему по сопатке». Как же дать, если этот парень в два раза сильнее меня? Он потом от меня мокрого места не оставит? Я недоуменно посмотрел на него – нет, не шутит. Сразу вспомнил, что сам он никогда не смотрит, сколько перед ним соперников и какого они возраста. Мне стало стыдно за свою слабость, и больше я не просил у него защиты. И ни у кого больше не просил. Я решил стать настоящим мужиком…

На старости лет мечта моя сбылась; мы дружим с Витей Ерофеевым, хотя и по телефону: он в Томске, а я в – деревне Старово-Смолино на Ярославщине. Витя – ученый физик (не зря читал «Лезвие бритвы»), а я – лирик. Но к семидесяти годам знаю: нет людей ближе, чем физики и лирики…

Послушав Женины стихи, Витя растрогался до слез. Вспомнил: «В детстве, выключив свет, лежал на кровати, смотрел, как пляшут на полу, на стенах красные языки пламени от горящих в печи дров. Век бы на них глядел». И вдруг спросил: «Сережа, а ты знаешь, что в Мухоршибири три речки?». Я удивился такому вопросу: «Я знаю две речки. Одна берет начало где-то за селом – та, что течет за твоим огородом. А другая начинается на лугу, неподалеку от дома Степных, и через двести метров впадает в твою речку. Наверное, самая короткая речка на свете. Третью я не знаю». Умолк я, а сам думаю: шутит он, что ли? Какая еще третья речка? Но Витя не шутил: «А еще речка, как в школу идешь, возле Корниенок». Я даже вскрикнул – как я мог ее забыть: «Конечно, я знаю, что в Мухоршибири три речки. На третьей одно из самых моих любимых мест, где речка эта бежит через сад Мурзиных. Подтекает прямо под забор. Там, за забором, росли старые черемухи, яблоньки наши забайкальские (ранетки). Через щели виднелся прямо над речкой под кроной дерев небольшой столик, а возле него лавочка. В жару так хотелось оказаться на этой лавочке под сенью многосеннолиственной, слушать прохладное журчание воды и ласковый шелест листьев. Я заглядывал туда как в земной рай». Витя обрадовался несказанно: «Сережа, это и мое любимое место».

Долго я потом изумлялся: если бы Витя не спросил про третью речку, я, видимо, никогда не вспомнил бы мое любимое место. Теперь я этот райский уголок до смерти не забуду. Спасибо, Витя, за память, за любовь к Мухоршибири. А Жене спасибо за прекрасные стихи. Если бы не они, Витя бы не спросил про третью речку…

 

* * *

Вечером зимой в мороз на восточном горизонте две полосы света. Нижняя – голубовато-зеленоватая, вторая – сиреневая. А выше них голубой небосвод. На склоне дня, когда солнце закатывается на западе, эти две полосы, особенно сиреневая, на снегу отражаются. Небо на земле отражается. И у людей на склоне лет Небо на лицах, в душах, как на снегу вечером, отражается. Эти старики красивы. А те, у кого Небо не отражается, те безобразны. Гляньте хоть одним глазком (двумя не надо) на персонажей всяких телешоу. Какие все безобразные личины…

 

* * *

В печальные дни, когда легкомысленные монастырские прихожане заразились ковидом и заразили братию, когда монахи все слегли, когда один монах и один прихожанин умерли, когда три недели службы в монастыре некому было служить, захожу как-то в аптеку и вижу одну прихожанку из самых непослушных, из тех, что нападали на меня за то, что я в маске, что соблюдаю дистанцию, что никого не обнимаю, не целую, а всех приветствую, приложив руку к груди: «Обнимаю сердцем». Из тех она, что утверждали: никакого вируса нет, а если он и есть, то не опасней обычного гриппа, что православным он не страшен – их он не берет. Да, не берет – десять моих знакомых умерло! Несколько человек едва на тот свет не отправились! В самой Троице-Сергиевой Лавре непослушные прихожане заразили всех монахов. Одиннадцать из них преставилось!

Увидав меня, прихожанка покраснела и отвернулась. «Наверное, стыдно стало, совесть проснулась, – подумал я. – По вашей вине все монахи пострадали, два человека умерло». Но я ошибся, я даже ушам своим не поверил. Слышу, она говорит аптекарше, но, конечно, больше для меня, что-то вроде того, что если все переболеют, то скорее коллективный иммунитет к вирусу выработается. И отчетливо, громко заключила: «Мы же русские люди!». Меня просто сразила такая наглость: утверждали, что никакого вируса нет, что православных он не берет; а теперь оказывается, они, эти легкомысленные, непослушные, упертые люди (ни президент, ни патриарх, ни игумен для них не указ), – герои, они своим непослушанием коллективный иммунитет вырабатывают!.. Честно скажу, мне даже стыдно за нее стало, жалко ее. Где ваша совесть, где стыд, господа хорошие?..

По мне, так есть более надежный способ победить эту заразу. Не коллективный иммунитет вырабатывать: почти всем переболеть, а многим и умереть, – а надо просто стать всем законопослушными христианами. Патриарх благословил молиться в затворе, значит, надо уйти в затвор. Ну, а кому этот подвиг затвора не под силу (поверьте, это очень нелегко; я чуточку-чуточку это знаю), те пусть молятся в храме, но соблюдая меры предосторожности. В масках, на расстоянии, обнимая друг друга не руками, а сердцем, как я. Соломон премудрый говорит: «Время обнимать и время уклоняться от объятий». От себя добавлю: время идти в атаку и время сидеть в окопе… А «отважные» призывают нас вылезти на бруствер и ходить под пулями. Дурость это, господа хорошие… Надо нам, православным, показать пример законопослушания, гражданского мужества. Надо стать надежной опорой президента и патриарха. Наверное, тогда и в храмах заражаться перестанут. Наверняка в храмах-то сегодня заражаются потому, что некоторые православные пренебрегают благословением святейшего патриарха уйти на время карантина в затвор, как преподобный Иринарх, затворник Борисоглебский, как святитель Феофан, затворник Вышенский, как Киево-Печерские, Псково-Печерские затворники. Думаю, Господь нас вразумляет, наказывает за непослушание президенту и патриарху… За непослушание Он от нас отвернулся…

 

* * *

Мариша вдруг возжелала повесить на заборе, напротив ее окна в кабинете, кормушку для птиц. Я, не любя лишние хлопоты, удивился: «У нас же есть две кормушки: на дубу и на гараже». Дескать, и так немало денег на семечки тратим. Жена пояснила, что хочет из-за рабочего стола наблюдать, как птички кормятся. Я, конечно, сразу оценил ее желание – сам готов целыми днями глядеть на крылатых. Такое это удовольствие сердечное. Наш верный помощник Саша, мы зовем его Кудряшом, подвесил кормушку. Сели мы с Маришей у окна, глядели на птичек, и она поведала: «Когда огранщики алмазов обрабатывают драгоценные камушки, то всегда кладут рядом зеленый изумруд, чтобы глаза на нем отдыхали после яркого блеска алмазов». Я понял: птички для нее – изумруд. Конечно, Мариша, занимающаяся в основном творчеством святителя Феофана, затворника Вышенского, работает с несказанно яркими алмазами. Ей-то непременно надо, чтобы глаза отдыхали от неземного блеска творений святителя – на зеленых белощеких синичках, на красногрудых увальнях снегирях, своей скромной повадкой похожих на деревенских парней, на серо-синеватых трудягах поползнях, на ржаных воробышках, похожих на уверенных в себе горожан…

Не знаю, у меня ли жена научилась видеть художественное, мыслить образами, или же это в ней дремало до поры до времени? Наверное, и я немножко повлиял. С кем поведешься, от того и наберешься. Иногда я увижу что-то необычное, не успею рот открыть, а Мариша уже сказала про это. Часто она теперь меня опережает, как бы соревнуется со мной. Это у нее из детства. Девочкой очень любила подчеркнуть увиденное ею, сделанное: «Это я придумала». Конечно, это из гениальной сказки Гаршина о лягушке-путешественнице. Ее несли на веточке по воздуху две утки. Когда же народ внизу дивился, мол, лягушка по небу летит, она от гордости открыла рот, которым держалась за веточку, и крикнула: «Это я придумала». И упала лягушка в болото… Надеюсь, верю – моя любимая лягушка в болото не упадет – ее несет по небу сам святитель Феофан. Да и в ней это сохранилось как детское. Детское это в ней. Безгрешное.

Едем на машине. Слева у полевой дороги одинокая сосна, необычайно широкая. Говорю: «Смотри, какая сосна». Мариша мгновенно: «Как дерево». Я поражаюсь – именно это я и хотел сказать, что сосна своей шарообразностью похожа на дуб. Все-таки настоящее дерево – лиственное. Дуб, клен, береза. Особенно дуб – у него много-много листьев. В священном писании: «Древо благосеннолиственное». Это, конечно, про дуб. Под сенью дуба Мамврийского впервые в истории человечества явилась Аврааму святая Троица! Настоящее дерево – это листва, а не иголки, как у сосны. Очень точно Мариша подметила, именно это я и увидел, что сосна, как дерево, как дуб. Но зато сосна, хотя и без листьев, зимой самая нарядная, самая подвенечная. Глаз от молодых сосенок, убранных белым снегом, не оторвать. Зимой в этих невест-царевен невозможно не влюбиться…

Снова едем на машине по нашим Борисоглебским раздольям. Вокруг леса, леса, поля, поля, снега, снега и солнце. Мариша роняет: «Погода какая-то январская». Думая о своем, я машинально: «Почему январская?». Но, взглянув вокруг, конечно, как все русские люди, вспоминаю Александра Сергеевича: «Мороз и солнце. День чудесный». И сразу вспоминаю, что на дворе сейчас декабрь, а Пушкин опять же точно написал: «Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе». В декабре погода обычно серая, хмуроватая и часто даже без снега. Знаю, ни один народ на свете так не любит своего поэта, как русские Пушкина. Они, западные, гордятся своими Гете, Шекспирами, Данте, а мы, русские, Пушкина любим. Пушкин – это наше все! Он проник во все уголки нашей жизни, нашей души. Как Александр Сергеевич удивительно точно сказал о мальчишках: «Мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед». Конечно, сразу слышишь все покрывающее вжиканье коньков о лед, но главное тут, замечательное, что мальчишки – это народ. Народ чистый, радостный, охваченный одним порывом. Посмотрите, как они вместе играют – они именно радостный народ. У девчонок, пусть они не обижаются, такого качества души нет. Пушкин во всем белом свете самый народный поэт. На-родный. Родный. Самый наш родной. Ни у одной нации нет такого родного поэта. А у нас еще есть Есенин, Рубцов…

 

* * *

Мариша моя вообще затейница. Никогда от нее покоя нет. На этот раз придумала заявление в сельсовет подать, чтобы на нашем столбе фонарь повесили, чтобы гулять перед домом при свете, а не в потемках. Я знаю: в сельсовете каждой копейкой дорожат и очень нелегко с ней расстаются. Придется туда не один раз ездить, трепать нервы и себе, и им. Выслушав меня, Мариша вроде бы отступилась. Но вскоре подговорила Кудряша, своего верного дружка, мастера на все руки, и предложили они вместо фонаря на столбе, не связываясь с сельсоветом, устроить один фонарь на гараже, другой – на углу дома. Мол, энергии они потребляют капельку: каждая лампочка по пятьдесят ватт. За три часа Кудряш все оборудовал. После обеда я, как обычно, предложил Марише съездить за Демьяны погулять, а она: «Вечером снег обещают, и будет под фонарями не хуже, чем при солнце». Я согласился: надо фонари «обновить». Вышли из дома в 16 часов 12 минут. Вскоре стемнело. Мариша неожиданно радостно вскрикнула: «Гляди, гляди…». Поглядел на фонарь на гараже. Вокруг него большим роем кружатся белые, мохнатые, как шмели, снежинки. Подошли под фонарь, глянули вверх, а снежинки все словно кинулись нам в лицо. Жалили легонько, словно маленькие пчелки. А когда еще постояли, то показалось, что это не снежинки, это мириады звезд на нас с неба падают. Видя мой восторг, жена как всегда по-детски отметила: «Вот зачем я хотела фонари». Я обнял ее: «Да, это ты придумала. Ты – мой фонарь». Всегда она что-то придумывает. Я сначала встречаю все ее затеи в штыки, ворчу я, а потом происходит какое-нибудь чудо. На этот раз снежное. Очень я ворчал, когда в самом начале нашего пути христианского Мариша купила в храме книгу неизвестного нам автора святителя Феофана «Письма к разным лицам». Мол, книг духовных мы и так уйму накупили, и денег у нас совсем в обрез. Ворчал я, а потом чудеса начались. Каждый вечер читали его вслух, и мудрый святитель помог нам переплыть бурное море житейское страшных девяностых годов без потерь! Однажды позвонил игумен Евфимий из Издательского Совета Русской Православной Церкви и предложил Марише возглавить работу по изданию полного собрания сочинений святителя Феофана, Затворника Вышенского. Конечно, это игумена сам Господь надоумил. Счастью моей половины не было предела.

Ходили мы под фонарями, глядели на белые снежинки в воздухе, на рассыпанное на снегу крупитчатое золото, на золотые и красные огни машин на шоссе, похожие на елочные шары, и нам казалось, что Новый год уже наступил. Благодаря Марише он наступил у нас тринадцатого декабря. Это Мариша придумала…

Но, конечно, мы не просто любовались снежинками. Жена рассказывала об очередном своем труде. На этот раз об Абхазии. Я мягко заметил, что она отклонилась от своего главного предмета, от святителя Феофана. Мол, вообще это так далеко от нашей жизни. Жена не согласилась, напомнила, что, во-первых, родилась в Сухуми, во-вторых, составляя этот сборник, она нашла очерки об Абхазии у известного православного писателя Андрея Николаевича Муравьева и, изучая его биографию, обнаружила очень интересный факт. Оказывается, когда писатель паломничал по Святой Земле, его сопровождал иеромонах Феофан, будущий затворник Вышенский. И, конечно, не мог Муравьев не рассказать своему спутнику об Абхазии, где он совсем недавно путешествовал. Иначе, почему святитель Феофан, никогда не бывавший на Кавказе, посоветовал своему близкому человеку монаху Арсению Минину, искавшему в России место для нового Афонского монастыря (греки тогда шибко русских притесняли на Афоне), искать на Кавказе. Так и написал ему: «Поезжайте на Кавказ». И Минин нашел в Абхазии и основал на берегу моря Ново-Афонский монастырь, недалеко от Сухума.

Я слушал жену, соглашался с ней, что, несомненно, Феофан приложил свою святую руку к основанию Ново-Афонской обители, и вдруг сообразил: «Ты ведь родилась в Сухуми, а в метрике почему-то записали, что в Новом Афоне. Промыслительно записали. Вот откуда начался твой путь к Феофану».

У Мариши теперь как-то так все чудесно выходит, что чем бы и кем бы она ни занималась в своих текстологических исследованиях, везде находит след святителя Феофана. Высший класс исследователя, когда он везде находит подходящее к своей теме! Мариша везде находит Феофана. Конечно, когда столько с душой работаешь (главный девиз жены: надо уметь из двадцати четырех часов делать сорок восемь), то непременно покажешь высший класс!

Меня же Мариша частенько обвиняет в лени. Дескать, я не люблю доводить свои рассказы и повести до совершенства. Приходится ей принуждать меня доделывать. Я раньше соглашался, что я лентяй, когда же она рассказала, как огранивают алмазы, я понял: дело не в моей лени, а в том, что все, открытое, показанное мне Богом – алмазы. Их мне открывает и показывает сам Господь! Потому я не люблю доделывать. Смысла особого не вижу – у меня и так алмазы. Они и так сияют. Не потому, что я лентяй, а потому, что они и так сияют. Но Мариша не дает мне покоя, пока не заставит огранить до совершенства, пока алмазы не превратятся в бриллианты. Конечно, я лентяй несусветный по сравнению с ней, но алмазов у меня все-таки богато. Даже жена – главный мой критик – это признает…

 

* * *

На дороге нашей деревенской встречаем Свету Пескареву. Нахваливаем ее старшего сына Максима. Парнишка у них вырос всем на радость. Даже просто смотреть на него одно удовольствие, а он еще и работящий, и скромный, и учится отлично, и очень уважительный. Со старшими здоровается издалека. Говорим Свете: «Один только у него недостаток. В холода без шапки ходит. Мы ему сказали, а он ноль внимания». Света безнадежно машет рукой: «Им говоришь, говоришь, а они не слушают». Таким знакомым, родным повеяло от ее слов, от махания рукой. Из детства, из Мухоршибири моей. Часто я эти слова от мамы, от других матерей слышал: «Им говоришь, говоришь, а они не слушают». Мы, мальчишки, все любили ходить зимой без шапок. Теперь, когда вижу в окно Максима без шапки или в «Вестях» на «России-1» Владимира Владимировича Путина без шапки где-нибудь на Валааме (он тоже любит зимой ходить голоуший – сохранилось в нем наше мальчишеское), всегда слышу ласковый мамин голос: «Сынок, шапку надень – голову застудишь». Мамы уже давно нет на белом свете, но видя Максима или Путина зимой без шапок, я, словно наяву, слышу мамин ласковый голос…

 

* * *

Позвонил добрый знакомый. Он разделяет мои взгляды на коронавирус, мое уважительное, доверительное отношение к Путину, но тут говорит: «Недавно нас опять навестил (называет имя одного известного монаха-подвижника), увидал, что священники в масках, улыбнулся и промолвил: «Мне так хотелось ваши лица увидеть». Знакомый не сказал, что я неправ, но он заколебался и как бы спросил: может, подвижник-то против масок? Я же понял по-другому: «А мне думается, он сказал, что любит вас. Он не про маски, он в любви к вам признался. Про маски он бы сказал прямо, а то и сурово, а он ведь улыбнулся. С улыбкой доброй о любви говорят. Сказал, что тяжелые вам времена для служения достались. Он не про маски, он про любовь. Он посочувствовал, поддержал, мол, моя любовь с вами». Мой добрый знакомый согласился со мной. Потом игумен Иоанн, о. Дионисий тоже согласились, что подвижник не про маски, а про любовь. А чернь бы зашептала: «Старец против масок. Значит, против патриарха и президента». Шепоток бы по стране пошел. Так начинается раскол! Из шепотка… А подвижник просто признался в любви и ласково подсказал, мол, священству в масках служить излишне. Он не против масок, не против президента и патриарха, он за разумность, за золотую середину. Один мой знакомый протоиерей, призывая своих немногочисленных прихожан беречься от вируса, сам служит в храме без маски, но в общественных местах и на исповеди, когда лицо к лицу очень близко, маску надевает. Наверное, это и есть золотая середина?..

Почему я увидал улыбку подвижника? Потому что у меня зрение душевное не повреждено выискиванием плохого, темного, грязного. Я хорошо усвоил уроки моей мамы, уроки Пушкина…

 

* * *

Однажды в телефонном разговоре с наместником нашего монастыря игуменом Иоанном попечалился, что без монастырских служб тяжело. Однако вместо благословения посещать службы он, словно прозревая, что иногда по будням я молюсь у кельи преподобного Иринарха затворника Борисоглебского, утешил: «Сергей Антонович, у нас тропа к келье не заросла, а сейчас мы ее песочком посыпаем». Я воспринял его слова как поддержку, как знак одобрения, понимания, что мне рано выходить из затвора, что мне еще три повестушечки надо написать… а может и больше…

Как-то, помолившись у кельи, выхожу из монастыря. Навстречу пожилая женщина в длинной до пят юбке, весь вид у нее очень духовный. Я таких называю православным форматом. Они, видимо, считают, что если надели длинную темную юбку, то знают, понимают больше всех на свете, и переубедить их в чем-то совершенно невозможно. Эта вдруг уставилась на меня, как на диво какое-то. Подумал: может, знает писателя Щербакова? Кивнул ей. Она вдруг произнесла: «Вы в храм в маске ходите?». Я молча подтвердил. Она опять: «А люди говорят: к Богу в масках не пускают». Я невольно рассмеялся и, забыв, что таких переубедить невозможно, разъяснил ей, что это не придумки дьявола, а опыт врачей. Они уже несколько веков оберегают себя и больных при помощи масок, перчаток, мытья рук… «Если бы маски, перчатки не защищали, то врачей никто бы не заставил по нескольку часов мучиться в них. Видели, как у хирургов пот со лба ручьями течет, и медсестры его отирают. Теперь многие знают: в масках ходить очень тяжело, но что делать? Других средств защиты от заразы люди пока не изобрели. Сейчас эпидемия во всем мире. Вся земля – больничная палата. Поэтому все в масках». Формат недоверчиво выслушала меня, но возражать такой простоте не посмела. Когда уже сел в машину, понял: она не спрашивала, она хотела убедить меня, что в маске в храм нельзя. Пожалел я, что поздно сообразил это, а то бы прямо сказал ей: «Не мудрите и других с толку не сбивайте. К Богу только с грехами не пускают. Только с грехами». Нигде не читал я в Священном Писании, у святых отцев, что носить маску во время эпидемии – это грех. Нигде!

И еще про маски. Есть у меня знакомый монах. Он вроде бы во всем меня поддерживает, но вдруг в разговоре, словно невзначай, обронил: «Маски на один процент защищают». Мне расхотелось разъяснять ему, откуда что взялось. Откуда он взял этот один процент? Это тоже кто-то нашептал. Из шепотка он взял. Простая логика у людей вдруг отказала. При разговоре частицы влаги летят на метр-два. Если человек в маске, то ему в нос и в рот – на слизистую – вирусы не попадут. А держаться на расстоянии еще безопаснее. Хотя, конечно, я понимаю: совершенно защититься от вируса невозможно. Даже маски, перчатки, мытье рук не спасут. Все щели заткнуть невозможно. И врачи иногда после операций заболевают!.. Я думаю: Бог помогает тем, кто сам себе помогает, послушным помогает. Тем Бог собственноручно щели заткнет. Он-то все может. Надевайте маску, руки мойте, будьте законопослушными, и Бог поможет, защитит Всемогущий от всепроникающего вируса. Сам себе и другим помогай, и Бог тебе поможет. Я так думаю.

 

* * *

Одна наша прихожанка, вроде бы мне не возражавшая, вдруг сказала: «А зачем храмы закрывают?». Я от неожиданности растерялся: «Я такого не слышал». Потом сообразил, откуда шепоток. Во многих храмах безответственные упертые прихожане заразили всех священников, и те попросту не могли служить. Думаю, и про наш монастырь шепоток пополз, что его закрывали? А у нас все монахи пластом лежали и служить не могли. Власти наш монастырь не закрывали, а шепоток раскольнический пополз…

 

* * *

Позвонила Оля, внучка моей любимой одноклассницы Нади Стулевой. Раньше я даже не знал о ее существовании. Где-то в интернете прочитала мой рассказ и решила расспросить про бабушку, которую она почти не помнит. Надя любила меня со старших классов. Когда я служил на корабле, мы с ней переписывались. Она была очень талантлива. Сочинения писала лучше меня. Закончила филфак и стала прекрасным учителем русского языка и литературы. Ученики любили ее, как свою маму, а Надя – их, как своих родных детей. Когда один ее выпускник утонул, она плакала о нем всю жизнь. Лет на тридцать мы потеряли с ней связь. Я не видел Надю старой. Так она и осталась для меня вечно молодой. Знаю, Надя как раз из тех стариков, в душах и на лицах которых Небо отражается. Но однажды я вдруг почему-то забеспокоился, нашел ее телефон через наших мухоршибирцев. Позвонил. Оказывается, Надя заболела раком, и врачи отпускали ей совсем немного времени. Но она редкой души человек. Таких прекрасных Господь сугубо бережет. Я стал часто звонить ей. Рассказывал свою чудесную жизнь в Борисоглебском лете, давал некоторые советы, как бороться с болезнью – у меня много мудрых друзей. Они меня учили: «Не надо гнуться. Кто гнется, того еще сильнее гнет». В тяжелую минуту я всегда говорю себе: «Ну-ка распрямись! Нечего поддаваться! Господи, помоги мне». И Он помогает. Надя тоже не из тех, кто гнется. Вскоре снова вернулась в школу к своим любимым ученикам и прожила еще лет семь. Прочитав мою книжечку «Борисоглебская осень», она была от радости за меня на седьмом небе, но в конце разговора неожиданно огорошила: «Сережка, все чудесно, но главное свое ты еще не написал». Честно сказать, я даже обиделся. Как же не написал?! А «Кедри Ливанстии», а «Иринарховский крестный ход», а «Рабочая собака», а «Встречи», а «Мама»… Что еще нужно? Куда еще лучше? Позднее понял: Надя говорила о другом. Она провидела своим умным любящим сердцем (недавно ее дочь Таня сказала мне: мама всю жизнь любила только вас), что я еще напишу «Собрат по блаженству», «Собрат по художеству», «Первый встречный», «Старшая сестра», «Дай руку мне». Надя провидела. Думаю, сегодня она бы меня обрадовала: «Сережка, главное свое ты уже написал». Хотя, конечно же, нет и сегодня она бы так не сказала – я ведь еще живой, и еще кое-что у меня в сердце припасено, и даже в блокноты записано… У Нади умное любящее сердце!.. Оля, дай Бог, чтобы и у тебя было такое. У тебя есть в кого…

 

* * *

После похорон о. Иулиана я издалека крикнул моему другу иеродиакону Борису: «Подожди, я сейчас к тебе подойду». Я как раз беседовал с одной легкомысленной прихожанкой восьмидесяти годов, утверждавшей, что она смерти не боится. Я когда слушаю таких, невольно вспоминаю пророческое: «С отважным не пускайся в путь, ибо он будет поступать по своему произволу, и ты можешь погибнуть». Пытался я ей втолковать, что она может других заразить. Другие через нее могут погибнуть. Но по ее глазам видел – все тщетно.

На мой возглас о. Борис, не останавливаясь, хмуро буркнул: «Не надо ко мне подходить. У нас карантин». Мне стало очень больно. Я подумал, что он, как некоторые, подковырнул меня за то, что я в маске, что всех «обнимаю сердцем». Но вскоре вся братия заболела ковидом. Троих в тяжелом состоянии отправили в Москву. В том числе о. Бориса. Я понял: он не подковыривал меня, а оберегал – сам уже заболевал. О. Борис к людям бережно, как другой наш добрый друг о. Николай (Солодов). Когда мы в сентябре мелькнули на три дня в Москве, он позвонил, мол, хочет проконсультироваться с Мариной Ивановной по своей статье о святителе Феофане. Мы стараемся прямых общений с людьми избегать, тем более в Москве, но ему отказать не могли – он исповедовал и причастил перед смертью мою сестру Галю. Через несколько минут о. Николай перезвонил: «Простите меня, Марина Ивановна, а нельзя ли нам по телефону пообщаться – я ведь у многих людей бываю». Мы поняли – он исповедует и ковидных больных. Думаю, вот так любовно надо относиться к людям не только сегодня, но всегда. Сам-то частенько рискует своей жизнью, а чужие жизни бережет. Не зря я так люблю о. Николая, о. Бориса. Не ошибся я в них. И о. Дионисия не зря люблю. Когда умер от ковида его отец протоиерей Виталий (Тарасов), мой добрый друг, я колебался: ехать или не ехать мне на похороны, о. Дионисий решительно отговорил: «Сергей Антонович, не надо вам приезжать – у нас тут все больные».

Зато другой мой старый знакомый, наш монастырский работник, совал мне при встрече руку и, когда я не взял, а обнял его сердцем, он холодно глянул на меня и пошел прочь. Вскоре у него тоже нашли ковид, и едва он выкарабкался. Однако выздоровев, при встрече со мной, ответно приложил руку к сердцу и, улыбнувшись, поклонился. Так на душе стало тепло, словно после темной ночи вдруг солнышко засияло.

 

* * *

Когда братия монастырская (это все мои близкие люди – знаю их четверть века) болела, я звонил игумену Иоанну, справлялся об их здоровье, а однажды развеселил его: «О. Иоанн, докладываю: молимся с Мариной Ивановной о болящем игумене Иоанне с братией болящей. Доходит ли наша молитва до Господа?». Он рассмеялся: «Доходит, доходит. О. Борис, о. Лонгин скоро возвращаются из Москвы, а брат Глеб пошел на поправку. Остальные почти все уже здоровы».

О. Лонгин, до болезни тоже непонимающе смотревший, как я всех обнимаю сердцем и ношу в храме маску, после приезда из больницы таким солнышком для меня засиял. При встрече в храме расцеловал меня в плечи: «Сергей Антонович, как же я рад вас видеть. В последнее время я часто вас вспоминал…». О. Лонгин болел тяжелее всех…

 

* * *

Тридцать первого декабря 2020 года позвонил поздравить с Новогодними праздниками Александр Проханов. Станислав Тимофеевич Романовский, замечательный писатель и наш добрый друг, однажды так отозвался о Проханове: «Александр Андреевич державного ума человек». Да, он из тех, кто сказал в девяностые годы: «Мне за державу обидно», – и положил на алтарь Отечества весь свой талант, все свое мужество. Жизнь его – сплошной подвиг, борьба за процветание нашей России…

Конечно, Проханов спросил Маришу о самочувствии. Она, забыв, что ему самому девятый десяток, что он почти ослеп, что у него много лет мерцательная аритмия, пожаловалась, что ноги сильно болят и ей тяжело ходить. Александр Андреевич ласково: «Сестренка, зачем тебе ножки – у тебя крылышки». Может немножко и пошутил, это он здорово умеет, но Мариша в своих трудах действительно способна возноситься высоко. Небесный покровитель у нее святитель Феофан, затворник Вышенский, ну и, конечно, страстотерпцы Борис и Глеб, преподобный Иринарх – о них она тоже книжечки составляла…

 

* * *

В 23 часа 55 минут мы вместе со всем русским народом смотрели на «России-1» обращение Владимира Владимировича Путина к гражданам России. Сказал он, как всегда, о самом главном на сегодняшний день: о взаимопонимании и доверии власти к народу, а народа – ко власти. Будем доверять друг другу и одолеем любых врагов. У нас их сегодня тьмы и тьмы, и тьмы. И видимых, и невидимых.

Ровно в 24 часа, под бой кремлевских курантов, мы подняли с Маришей бокалы с шампанским и выпили за Россию. Однажды журналист, кажется, милейший Паша Зарубин, спросил Путина: «Какой у вас главный семейный тост?». Владимир Владимирович ответил мгновенно: «За Россию!». С тех пор и у нас в семье первый тост всегда «За Россию!». Еще в моей молодости мой дядя Дмитрий Андреевич Батурин, кавалер двух орденов Славы и медали «За отвагу», говорил мне за праздничным столом: «Наливай полную, племяш, я за Родину выпью…».

 

Обнимаю всех сердцем.

Ваш Сергей Щербаков.

Христос Воскресе!

Сентябрь 2020 – май 2021 года, д. Старово-Смолино

-------------------------------------

 

Когда 28 апреля заканчивал шлифовать эти записки и собирался уже дать их для первого прочтения самым близким, неожиданно позвонила Наташа, дочь моего друга Мишки Оленникова. Я помню себя с трех лет, а Мишку – с четырех. Потому он на всю жизнь остался для меня Мишкой, а не Михаилом, и тем паче не Михаилом Гавриловичем. Однажды во время игры в детском саду я подставил ему подножку. Он упал со всего разбега и так ушибся, что просто закатился от плача. Воспитательница почему-то больше пожалела меня. Присев на корточки, прижала к груди: «Очень больно?». Я кивнул. И сразу, наверное, впервые в жизни, стало невероятно стыдно. Хотя я тоже упал, но мне совсем не было больно. Стыдно стало за обман, за то, что я такой плохой – подставил другу подножку и он теперь страдает…

С отрочества у Мишки была одна всепоглощающая страсть – охота! Когда преследовал зверя или подкрадывался к токующим косачам, на ходу скидывал шапку, телогрейку, а иногда и валенки. Забывал обо всем н свете. Он и меня пытался пристрастить к охоте, но я, хотя тоже с первого выстрела попадал в подброшенную бутылку, очень жалел всякую живую тварь. Однако лес я очень любил, и Мишка часто брал меня с собой. Пользу на охоте я все же приносил: подбирал брошенную другом одежду, а то потом мы бы ее просто не нашли. Обычно преследовали, не разбирая дороги. Да и он очень любил меня…

Во время охоты все просто восхищались Мишкой. Природа вообще одарила его щедро. У него синие-пресиние глаза, волосы черные, с синим отливом, да еще волнистые. Девушки влюблялись в Мишку с первого взгляда. Он походил на испанца, а однажды маленький мальчишка, увидав моего друга, в испуге закричал: «Мама, цыган, цыган…». Мишка очень смутился, а я, любя поддразнивать его, частенько вспоминал этого мальчишку: «Как он тогда закричал: мама, цыган, цыган…».

Друг мой не выносил несправедливости и никогда даже ради дружбы не кривил душой. Когда однажды я взялся ругать своего двоюродного дядю Сашу, Мишка резко возразил, мол, дядя Саша редчайший человек. В сезон дождей он, единственный из всех шоферов, не боялся пробираться через невообразимую грязь на своем грузовике в кедраш, чтобы снабдить мужиков продуктами и вывезти наколоченные орехи. Говорил Мишка с таким уважением, что я невольно прикусил язык и старался больше не поминать дядю Сашу плохим словом.

Мы очень любили друг друга и не могли даже представить себе, что когда-то нам придется расстаться, но… Мишка вырос в отличного охотника и остался в родном таежном Забайкалье, а я после службы на корабле уехал в Москву учиться в университете. Потом женился, потом мы с женой купили дом в деревне Старово-Смолино на Ярославщине и прилепились душой к Борисоглебскому монастырю, ставшему нашей духовной Родиной. Последние лет сорок мы с Мишкой не виделись. Изредка переписывались, я посылал ему свои книжки, иногда звонил по телефону.

Много людей встречалось мне на жизненном пути, которых считал друзьями и которые потом уходили, исчезали куда-то, а Мишка всегда жил в моем сердце. Почему-то он никуда не делся даже за сорок лет? Теперь, кажется, понимаю почему…

Наташа рассказала, что у отца второй инсульт. Вдобавок нашли у него запущенную онкологию поджелудочной железы. Метастазы уже во всем теле. Уже глаза открыть не может. Врачи расписались в своем бессилии, и она растерялась, не знала, что дальше делать. Вдруг решила позвонить мне. Я, помня, что Мишка в своем лесу, кажется, всегда был далек от Бога, попросил Наташу узнать у него: крещен ли он? Не отходя от трубки, она спросила. Он утвердительно кивнул. Тогда я объяснил ей как подать в храме сорокоуст о здравии, как начертывать на больных местах кресты… В общем, посоветовал все, необходимое для излечения. Хотел уже закончить разговор, но вдруг понял, что говорю совсем не то: «Наташа, едва ли Мишка уже выкарабкается. Надо, не откладывая в долгий ящик, лучше прямо сегодня, пригласить священника, чтобы исповедовать и причастить Мишку…». Как сумел объяснил ей значение этого таинства для умирающего. Выслушав меня, Наташа опечалилась: «Сегодня я на работе. А вот завтра у меня как раз выходной». Я еще раз повторил, что надо сделать все поскорее, лучше всего завтра…

На другой день, в чистый четверг, Наташа снова позвонила. Священника привезла одна ее хорошая подруга, но исповедовать Мишку не получалось – он уже не мог ни кивнуть, ни глазами хотя бы моргнуть. Тогда батюшка соборовал его и еще раз посожалел, что не может причастить умирающего – надо все-таки получить его согласие. Наташа попыталась втолковать отцу смысл причастия, но он никак не откликался. Тогда она в отчаянии воззвала: «Папа, дай нам как-нибудь знать, что ты согласен причаститься». Вдруг у Мишки слезы так и потекли из глаз! Наташа с батюшкой одновременно вскричали: «Согласен, согласен!». Безо всяких колебаний священник причастил моего друга. И Мишка, хотя дня три уже не мог ни есть, ни пить, принял в себя тело и кровь Христовы. Сразу страшные боли закончились, и через два часа он, тихо вздохнув, отошел ко Господу.

В день похорон, в страстную субботу, с утра лил сильный дождь и все переживали, что промокнут, но только вынесли гроб из дома, дождь прекратился. Возобновился он, когда уезжали с кладбища… Все произошло как-то тихо и радостно. Некоторые говорили: «Значит, хороший человек был». Другие соглашались: «Видно, хорошо покаялся». А Наташа заключила: «Как разбойник на кресте». Восхищенно поделилась со мной: «У меня все эти дни какое-то ликование в сердце». Я тоже верю: Мишка попал куда надо. Хотя едва ли переступал порог храма… Правда, в порыве благодарности Наташа вспомнила, как отец дорожил моими книжечками и часто в них заглядывал, а я пишу о том, как Бог людям открывается… Мишка настоящий друг…

 

Еще раз обнимаю всех сердцем.