Валерий БОХОВ 
Валерий БОХОВ
НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ
Рассказы
ШИША
Перед входом в столовую пансионата кучка отдыхающих в спортивных костюмах окружила и с интересом слушала рыжеволосого детину, тоже облачённого в спортивный костюм.
– Я с юного возраста хожу на парады. Началось это ещё с суворовского училища. Благодаря своему росту я каждый смотр был правофланговым. Ведь с тринадцати лет мой рост – ровно два метра. Мне генерал, начальник училища, всегда говорил: «Ты, Шиша, – моя фамилия, кто не знает, Шишов – так вот ты, Шиша, – основа строя, костяк, фундамент, ядро, база… Все на тебя равняются. Все смотрят… Не подведи!».
Я и не подводил.
Парады – часть моей жизни. Сколько их было… не сосчитать. Сначала – военные, потом – спортивные.
И всегда, конечно, – что нравится, – выдают участникам бельё, спортивные костюмы, форму, обувь. Это уж само собой для каждого члена нашего спортивного общества.
Как я к спорту пришёл? Ещё с суворовского я десятиборьем увлёкся. Все виды спорта – по мне. Чем не займусь – увлекаюсь. Всё интересно! Может поэтому в каждом виде у меня разряд или норматив мастера выполнен. Но мировой рекорд там, олимпийский или всероссийский – нет, не потяну. Специалисты говорят, разбрасываюсь сильно. А для рекордов сосредоточиться надо. Кем я только не был. Да и до сих пор, где кто заболел в наших командах, правление меня посылает. В последнее время не участником, а всё больше по тренерской части.
– А вы ведь многих известных спортсменов знаете?
– Конечно. Вот футболиста Ивасина все знаете? Я помню его дебют. Тогда, при отборочной встрече наших первой и второй команд, меня поставили хавбеком на правом краю, а Ивасина поставили передо мною, в нападение. Так вот, он ничего не умел. Я его кормил, кормил мячами. То даю в ноги, то верхом. То на ход, то сзади. То слева, то справа. Но… ничего. Не ест. Не может. Не остановить, не подхватить не может. И паса от него никто не получал. Здорово я тогда разозлился на него. Получил я мяч, не стал пасовать, а сам как попёр буром. Сквозь него, уйди – собью. В рамку ворот бью, прямо впритирку со штангой. 1:0 тогда мы выиграли. Но вот Ивасину того времени я не аплодирую.
Или вот в шахматы. Знаете Ухова? Гроссмейстер наш. С юных лет он больших высот достиг. Он с детства играет. Как-то меня против него выставили. Некого было. Я теорию знал. Не всю, не всю, конечно. В дебюте двух коней разбирался. Выставили меня за чёрных – в этом всё и дело. Все фигуры я расставил, всё выставил, как требуется. Память напряг, всё вспомнил. Чуть-чуть не успел. На один ход он меня опередил. Не успел я. А в шахматах – это всё. Крах! Катком по мне прошёлся. Сильный он игрок, сильный… И ему я аплодирую стоя.
– А о наших фигуристах на льду что-нибудь знаете? Как они добиваются успехов?
– Конечно! Меня ведь у них как-то тренером-удильщиком ставили.
– А что это?
– Не знаете? Скажу. Без удильщика они – ничто. Кто им прыжки ставит? Настоящая удочка с лонжами у меня в руках. А они – фигуристки – уловом висят. Вот держишь удочку, чтобы они не ушиблись, чтобы не боялись прыжкам учиться. Она в прыжке вращается, а ты все силы напрягаешь. Она бежит и ты с ней.
– Так вы и рыбу ловить любите?
– Ну, спортивное рыболовство люблю. Кстати, это я придумал одной рукой показывать размер рыбы. Знаете как?
– Нет. Как?
– Пальцами показываешь, вот такой вот глаз, – рассказчик показал, сведя пальцы правой руки в кольцо.
– А ещё чем занимались, Шиша?
– Люблю городки. Больше всего на свете. Биту берёшь в руки. Эх! «Размахнись рука, раззудись плечо…». Я здорово играю. Вообще стреляю из всего: из лука спортивного, арбалета, пистолета, винтовки… Стреляю классно! Но вижу вот плохо. Правда, чем ближе цель, тем она виднее. Скажем, в спортивном бильярде луза всего в двух-трёх метрах…
Кстати, о бильярде. Как-то на нашу спортивную базу привезли новенький бильярд. Стол есть, шары есть, а кии – отдельно. Киев нет. Что делать? Приспособили шесты для прыжков в высоту. А вот обратный кульбит уже не выйдет; с киями в высоту не попрыгаешь.
– Шиша! Говорят вы и в Гималаях были? И были успешным восходителем?
– Это вышло не «по моей вине». Под «этим», я имею в виду, восхождение. Меня, спящего руководителя команды альпинистов, занесли шерпы на пик Мачалучаре, это почти семитысячник, по научению наших ребят. Их поступок я не одобряю, а потому и не аплодирую.
Я часто навещаю ветеранов. Тому апельсины. С этим в домино, с другим шары покатать, с пятым в дартс или в спортивный покер... Скоро нам двери откроют? Сколько там ещё до обеда?
Тут в воротах пансионата показался ещё один отдыхающий.
– Шиша, кончай базар, нас в ресторан пригласили. Идём!
– Идём! – И тихо добавил: – Вот это я очень люблю.
– Он заметный спортсмен? – послышался вопрос в толпе, из которой только что торопливо выбрался Шиша.
– Нет. Спортсмен средний. Но разносторонний. Работает он курьером Совета ветеранов нашего спортивного общества. Но вот что он по настоящему может – это высвистывать на судейском свистке токкату и фугу (ре минор) Баха Иоганна Себастьяна. Тут он мастер, большой мастер!
В ШКОЛУ
– Ты ведь директор школы? Босс этого здания знаний? Я к тебе на работу…
– Нам никто не нужен. Мы не давали объявлений.
– Ты не кипятись, не чайник ведь. Завелась. У тебя завхоз есть? Нет. Вот я им и буду. Это моё. Не бойся, зарплату мою можешь себе забирать. Я и так себя вытяну. А тебе парфюм современный нужен. Надо, чтобы от женщины вместе с тонким ароматом загадка пёрла. Тебя как величать? Меня, кстати, Толиком кличут.
– Марья Васильевна.
– Ну, при всех я также звать тебя буду, а вообще-то Машей. Какая из тебя Васильевна? Подумай сама. Ты молода, здорова… Вот только кофта старушечья. Нужно что-то светлое, яркое… И не сутулься! При мне ты распрямишься – за этим лично следить буду!
На уроках труда дети у тебя что-нибудь шьют, мастерят?
– Занимаются. Но мы стараемся им острое и тяжёлое не давать. А то они колют друг друга и колотят. Что вы хотите? Это же дети.
– Ну, это исправимо. Штрафовать виновных буду. А что у тебя на завтраки школьники едят?
– Им привозят.
– Привозят… Дерьмо это! Ученики знаешь, что любят? Вискас! Проверено! Им – Вискас, а нам, ну, скажем, виски.
А знаешь, что сейчас по ночам модны гонки на школьных автобусах?
– Надеюсь, не с детьми за рулём?
– Нет! Да, двор твой школьный очень грязный. Дворника рассчитаем, а двор двоечники прекрасно уберут. В субботник стоит им навалиться и двор – заблестит. У тебя, Маш, на балансе много денег болтается?
– А зачем вам баланс?
– Каблучок по случаю можно приобрести. Металл возить. Тут недалеко, за углом. Выпуклое дело. Школяры ведь собирают металлолом?
– А вы оборотистый.
– Да, да. Эти же слова мне – школьнику учителя говорили. Я на макулатуре тогда и поднялся. Если надо, Маш, я могу и военруком потянуть. Ребят в походы водить, а из лесу груздей таскать. И им в школьном буфете соления будут и не только им…
– Вы заинтересовали меня. Похоже, надо мне в РОНО собираться – ещё одну единицу просить.
– Насчёт РОНО мы скоро вот как отношения выстроим: не тебе мотаться, а их вызывать сюда будем, заинтересуем. А школа наша греметь будет: школярам электронную очередь сделаем – к доске там, в туалет… – пусть радуются.
КИТ
В последнее время поведение кита было неадекватным.
Он всплывал из воды, показывался стаям морских птиц, как будто предлагая поклевать себя. Но птицы не клевали его.
Он показывался скоплениям моржей, тюленей, белух, чтобы те помогли ему. Но они не помогли ему.
Кит подплывал к судам, хотя от кораблей он и получил, видимо, эту боль, эту нелепость. Кит знал, что люди – это опасность. Люди – это боль и горечь. Люди – это смерть. Люди, сидящие низко к воде, – это быстрая смерть. Но люди не помогли ему.
Он подплывал к маяку – сооружению, которое всем посылает вспышки света. Значит, он поможет. Но ничего не помогло.
Он показывал всем хвостовое оперение – бабочку.
Громким фырканьем он привлекал внимание мира.
Фонтаном, огромным фонтаном брызг он старался обратить на себя внимание всех, кто мог бы помочь ему.
Скоростью передвижения кит привлекал к себе взоры всего живого.
Потом он хвостом и брюхом елозил по банкам, отмелям.
Кит тёрся о подводные скалы, скрёбся на мелководье о песчаное дно, как будто хотел содрать с себя кожу.
Кит долго барражировал вдоль берега. Туда и сюда. Потом разогнался и выбросился из воды. Он выбросился на берег. Такое случается иногда. И учёные дают разные объяснения этому феномену. Но тут всё в поведении кита было ясно и понятно – на его хвостовое оперение намотался корабельный кабель. Это мешало киту жить.
КОЛОКОЛЬНЯ
Почки деревьев набухли настолько, что казалось вот-вот лопнут и брызнут зелеными свежими листочками… Но весна была будто заморожена. Было холодно. Было холодно в апреле сорок второго года.
В маршевой колонне объявлено построение. Тут и там раздавались команды:
– Становись.
– Раненых – на телеги.
– Полевую кухню – в середину колонны.
Но вот послышалось что-то иное:
– Лейтенанта Канукова и рядового Цховребова – к капитану.
Капитан Моисеев сидел за столом, врытым в землю в фруктовом саду, и разглядывал карту-двухкилометровку. Он прервал доклад подошедших к нему Канукова и Цховребова:
– Вижу, вижу. Вы вот что скажите. Дополнительный паёк вам выдали?
– Так точно. Выдали.
– Усиленный боекомплект, гранаты получили?
– Получили.
– У меня к вам, ребята, вот какой разговор. Вы сейчас тот кулак, та ударная группа, что может задержать гитлеровцев. Положение нашей колонны тяжёлое. Нам ещё долго идти до предназначенного укрепрайона, а на пятки нам сели вражеские мотоциклисты. Тридцать штук, примерно. Это разведка танковой части. Очень надеюсь, что вы вдвоём поможете вашим товарищам, вашим друзьям, оторваться от преследователей. Снайперская винтовка и пулемёт – это сильная боевая единица. Вон колокольня на окраине села – отличное место для вашей огневой точки. А приказ мой такой. Даже не приказ, просьба. Задержите тут фашистов на полтора-два часа, тогда колонна наша сможет оторваться…
– Мы задержим их, товарищ капитан.
– А коли так, и сможете вырваться, то держитесь направления Дубки, Выселки, Михайловка… Там сможете нас найти. Счастливо, ребята. Очень на вас надеюсь, бойцы. И товарищи ваши тоже надеются на вас.
Высокая трёхъярусная колокольня стояла на краю села рядом с разрушенной церковью. К колокольне с трёх сторон примыкал погост.
Пулемётчик и снайпер споро поднялись на самый верх колокольни, туда, где располагалась звонница. Ярус был доступен всем ветрам и потому наверху было холодно.
– Думаю, что скоро будет жарко. Фрицы подойдут – шинели снять не успеем.
С этими словами они улеглись на деревянный пол, разложив снятые шинели и вещмешки, и стали всматриваться в сторону леса. Именно оттуда должны были появиться вражеские мотоциклисты.
Шарканье ног и скрип колёс маршевой колонны вскоре затихли.
– Слышь, Борис, даже птицы не поют сегодня. Чего-то ожидают?
– Похоже… Зловещая тишина.
В устоявшейся тишине вдруг ясно стали слышны скрип деревянной лестницы и неспешные шаги.
– Кто-то к нам идёт, – сказал лейтенант и стал всматриваться вниз, в проём, проходящий через всю колокольню. – Какой-то местный… Как он подошёл к колокольне незамеченный, Алик? Через кладбище?
– Видимо, – Алик был немногословен.
Человек поднимался долго, с продолжительными остановками. Поднявшись, он всё не мог отдышаться. Наладив дыхание, он первым сказал:
– Ребятки, вы чего здесь?
Борис Кануков и Алик Цховребов, вставшие при появлении пожилого человека, отвечали:
– У нас, дед, задание – встретить здесь немцев. И не дать им догнать наших. А вы кто?
– Я звонарь местный, пономарь.
– А звать вас как?
– Митричем кличут. Звонарь я.
– А для чего поднялись сюда, службы ведь сегодня нет? Вы бы лучше дедушка шли отсюда. Тут стрельба будет.
– Внизу мне нечего делать. Немец придёт, прятаться от него? Не по мне это. Потом привык я проверять, как тут? Всё ли в порядке? По звону ведь люди и часы сверяют. Не всегда я призываю верующих к молитве, не каждый день.
– Дед! Раз не уходите, то давайте вместе перекусим – хлеб и тушёнка у нас?
– Вы ешьте, ребятки. Я не хочу. Откуда басурман явиться должен, со стороны Авдеевки?
– Ну, да. Вон из-за лесочка. А скажите… – Борис заинтересованно посмотрел на старика, – какие звоны бывают? И какие эти колокола?
– Тут, милок, звонница, как видишь, из трёх колоколов: благовест; подзвонный и трельный колокол. Чтобы звонить, темп и ритм надо просчитывать и музыкальный слух иметь. Иначе не выйдет ничего. Полный устав предусматривает: пять звонов ко всенощным бдениям; три звона на литургию; а ещё перезвоны и трезвоны на праздники. Звоны разные бывают: бодрящие; торжественные и радостные; есть и печальные, постные. Но всякий звон, знайте, зовёт к Богу. Вон они, нехристи, показались.
Из-за леса на повороте дороги показались мотоциклисты. Все мотоциклы были с колясками и в некоторых колясках установлены пулемёты.
– Так. Я начинаю снимать офицеров, – лейтенант Кануков прильнул к прицелу. – А ты, Алик подпусти их поближе. Дедушка, всё же тебе лучше уйти.
– Нет, ребята. Не уйду. Я может вам ещё пригожусь!
Меткими выстрелами офицеры, а их легко можно было отличить по фуражкам с высокой тульей, выводились из строя. Вскоре застрочил пулемёт Цховребова Алика.
Немцы замешкались, сбились в кучу. А затем усердно стали стрелять по колокольне.
Так бой и шёл. Снайпер меткими выстрелами убивал врагов, пулемётчик мастерски выкашивал фашистов. Сколько ни стреляли гитлеровцы по засевшим на колокольне бойцам, вреда их выстрелы не наносили. Лишь каменная крошка и штукатурка пылью покрывали весь ярус и людей, засевших там.
– Ещё немного и мы всех их перебьём…
Можно было видеть, как немецкие разведчики по рации пытались связаться со своим тылом…
Первый же залп дальней артиллерии попал в колокольню. Была разбита звонница, а многочисленными осколками были посечены трое пребывавших там.
От вражеской группы в семьдесят два разведчика в живых осталось семеро. Два из них поднялись по разбитой лестнице на верхний ярус колокольни. Увидев вблизи своих противников: двоих военных с пулемётом и со снайперским ружьём и одного штатского без оружия, рассвирепев, они скинули их тела вниз, на пыльную дорогу.
Когда село освободили и местные жители, прятавшиеся в лесах, вернулись, они похоронили двоих героев и звонаря в одной могиле. На примитивном фанерном памятнике написали «Овсянников Матвей Дмитриевич и два красноармейца». Ни документов, ни жетонов у бойцов обнаружено не было.
Украшали могилу две каски и матерчатая кепка.
На окружающих могилках цветы росли блеклые и редкие, а на могиле троих погибших буйно росли красные маки. Маки пылали и были такими яркими, что невозможно было оторвать от них глаз.
CВЕТИЛО
Солнце уже встало.
Я встал напротив.
Оба стояли. Оба светили.
Надо быть честным. Оно светило ярче. Чуть ярче. Но ярче. Опытному глазу это заметно. Но только опытному. Это, который можно точно назвать глаз-алмаз. А такой взгляд, мимолетный, мимоходный, легковесный – тот ничего и не обнаружит. Не дано!
Потом я решил, ну что пыжиться, тщиться, время терять. Хватит! Тем более, что дел – невпроворот!
Сначала надо на ось взглянуть. Расшаталась она, как петля на двери. Земная ось. Надо выправить! Отсюда и вращение, я думаю, выправится. А то шарик как-то невнятно крутится, неравномерно, неправильно!
Всё время не успеваю: надо забетонировать орбиты! Порядок нужен!
Потом надо осмотреть всемирную паутину. Захламили, порвали, загрязнили… Чуть встряхнуть её надо, почистить, подлатать! Тогда какой-нибудь широкой душе можно будет воскликнуть: «Будете в нашем городе – заходите к нам… на сайт!».
Вот еще Гольфстрим надо осмотреть, обследовать. Что – то он загибаться стал. И в прямом смысле – завихряться не там, где следовало, а раньше, и терять cилу, тепло стал, уныривая в глубину! Что-то он к Канаде стал благоволить, подтепляя ее, размораживая. Но и Канаде это не на пользу, не на пользу, не на руку. Все там поменялось – времена года, климат. В общем, тут Гольфстрим явно переборщил, перебрал, перегнул. Зачем там зимой оттепели да дожди?
Что-то мешает нормальному течению течения. Ведь если кораблик в весеннем ручейке не идет, застрял, то тут ясно – завал листьев прошлогодних, сучьев, веток. Надо разгребать! А в океане? Может, водоросли в тепле разрослись, мешают Гольфстриму гольфстримить? Надо изучить!
В лица надо взглянуть конфликтам разным. Обычно территории да ресурсы – вот из-за чего воюют страны. Обычно на тех, что послабее, нападают, что еще больше их ослабляет. Правило «лежащего не бьют» тут не в чести. Надо посмотреть. Иногда слабым гордости надо прибавить!
Вот еще с угрозами флоре и фауне надо разобраться.
С птицами, например, проблемы. Галдят, щебечут, чирикают, криком иногда кричат. Но ладно! Ну, не всем же петь! Не всем выщелкивать коленца! Все равно они потише шума фабрик да паровозов! Но вот пачками когда гибнут, стаями, сотнями – это уже знак! Надо понять бы его, расшифровать, разобраться. То скворцы, то черные дрозды… Отчего падеж птиц? Кстати слова «падеж птиц» правильней выражения «падеж скота». Слово «падеж» предполагает высоту, с которой происходит падение.
Неясно только, отчего они совершают поступки камикадзе? Видимо, в родной среде обитания обитать им нельзя, невыносимо; вот и выносит их оттуда.
Что там происходит? Кислотные дожди? Это ведь оксиды серы, оксиды азота. Пролети, попробуй, через обдающий тебя густой душ из азотной кислоты! Вмиг все перья вылезут! Да, что перья! Тут и кожу не удержишь на себе! Все сползет!
А вот еще массовые выбросы китов, дельфинов на берег! Что-то им не дает жить: отходы, отравляющие воду; звуки, оглушающие, например, от сонаров; газы глубинных черных курильщиков; может, выбросы метана…
Мы с вами услышали карлика, стоящего на стуле у зеркала, в котором отражалось утреннее солнце.
В ДЕТСКОМ САДУ
Уже третью ночь мальчик ночевал не дома, а в детском саду. И это не в первый раз. Его уже оставляли совсем недавно в саду. Конечно, с ним советуются, его спрашивают. А он что? Он не возражает, он соглашается. Он же всё видит и всё понимает. Понимает, что им трудно. С ним обо всём не говорят. Да и не надо всё обговаривать. Ясно, что им сейчас сложно. За малышкой сейчас нужен уход. Стирка, кормёжка, сцеживание молока… Взрослым не хватает времени…
А каким он будет взрослым? Он тоже своего малыша будет оставлять на ночь в саду? Одного в огромной палате? Конечно, это не страшно. Чего тут боятся? Спальная палата та же, что и днём. Та же кроватка. Нет, не страшно. Совсем не страшно. Только одиноко немного. И сиротливо.
Он знал, что за окном всю ночь будут ездить машины. Не было ночи, чтобы они не ездили. Сначала будет слышен шум моторов. Он будет нарастать. А потом будут блики. На дальней стене палаты всю ночь парами будут скользить отражения фар автомобилей. Они появляются всегда в одной точке над дверью, потом свет их разбухает, разрастается на стене, а затем резко ныряет вниз и вбок…
Он представил себе завтрашнее утро. Его разбудит нянечка. Он умоется и сам почистит зубы. У него для этого есть коробочка зубного порошка.
Он раньше всех сядет за обеденный стол. Играть в машинки одному не захочется. И поэтому он будет сидеть за столом и смотреть, как приводят детей, раздевают, пальтишки их вешают в шкафчики, и как ещё сонные дети появляются из прихожей и молча рассаживаются за столами в ожидании завтрака.
После завтрака они поиграют, а может быть, вместе разучат какую-нибудь песню…
Затем дети группами отправятся на прогулку. Прогулка в их небольшом дворике заключается в играх в песочнице или в стоянии возле бетонных столбцов забора, чтобы увидеть проносящуюся мимо электричку. Электропоезд с шумом и грохотом вырывается из-под моста и несётся к настоящей, взрослой жизни. Да иной раз электричка, проносясь, разрывает воздух своей пронзительной сиреной. Это страшно и некоторые ребята, и особенно девочки закрывают от страха глаза, а руками зажимают уши. Затем гудок электрички замирает, шум колёс затихает вдали, и вибрация забора гасится… И все успокаиваются, облегчённо вздыхают… до появления следующего страшного электрического исполина.
Но это всё будет днём. Это будет завтра. А пока глаза тяжелеют, голова давно уже не отрывается от подушки и даже надоедает следить за отражениями огней автомашин.
В ЗООПАРКЕ
Стояла осень. Тёплая, устойчивая, хорошая осень. Осень без дождей.
Родители казались сегодня Любочке тоже тёплыми и хорошими.
Во-первых, была суббота. И все были дома. Во-вторых, мама и папа согласились, наконец-то, пойти сегодня в зоопарк. Любаша ещё никогда не была в зоопарке. В-третьих, они были согласны, что Любочка возьмёт с собой куклу.
У Любочки были три любимые куклы. Такие, с которыми она не расставалась даже ночью. Раньше мама, по просьбе дочки, укладывала их в постельку. Теперь сама Люба укладывает и баюкает их, а потом засыпает и сама.
Любочкины любимые куклы очень разные. Одна из них фарфоровая. Её привез Любочке из Японии дядя Боря. Другая кукла из целлулоида. Её подарили Любочке папа и мама на день рождения: ей тогда исполнилось три годика. А третья кукла была тряпичная. Эту самую маленькую куколку привезла девочке тётя Агуша. Она ездила в экспедицию далеко в Сибирь.
Фарфоровую куклу звали сначала по-японски Тсукико, но Любочка стала называть её Таня. Так ей было проще. Кукла Таня была самой красивой. Она была красивее даже многих настоящих девочек и женщин. У неё было белое-белое лицо с розовым туманом на щёчках. Её синие большие глаза можно было рассматривать целый день и это не надоедало. Длинные чёрные ресницы окаймляли эти синие глаза. Платьице у Тани было бело-голубое. Таких же цветов у неё были банты.
Целлулоидную куклу звали Катей. Катя очень любила переодеваться. У Кати было несколько платьев, несколько трусиков и несколько больших бантов. Одевать её можно было быстро и по-разному, и все платья ей очень шли. А ещё Катя могла говорить «мама» и могла закрывать и открывать глаза.
Третью куклу, подаренную тётей Агушей, Любочка и называла Агушей, потому, что это имя она очень любила и даже хотела, чтобы и её саму также все называли. Агуша, на первый взгляд, была некрасивой, но, приглядевшись, можно было понять, что её несимметричные глаза были очень живыми и выразительными, а платьице, передничек и кокошник из ситца были очень знакомыми, даже для тех, кто куклу видел в первый раз.
Родители сказали Любочке, что из трёх любимых кукол она в зоопарк может взять именно Агушу. Две другие куклы могли расколоться, треснуть, от фарфора может отколоться кусочек… Всё может случиться…
Раньше куклы никогда ещё не покидали квартиры.
И вот впервые Агуша в своей колясочке покинула дом и поехала по улице.
Её никогда ещё не окружало столько спешащих куда-то людей.
Впервые кукла проехала несколько станций на поезде метро.
Первый раз она оказалась возле высоченного здания…
Кукла Агуша никогда ещё не была в длинной-предлинной очереди, которая тянулась к кассам зоопарка.
На территорию зоопарка Агуша, конечно, тоже попала впервые.
Кукла Агуша ехала в своей колясочке, которую везла Любочка мимо клеток с разными животными. В многочисленных клетках, аквариумах и вольерах были хищники и птицы, копытные и ластоногие, пресмыкающиеся и плавающие… Много всяких зверей было в зоопарке.
А вот напротив слоновьей горки, у водоёма с водоплавающими, где было трудно уследить за многочисленными ныряющими утками, суетящимися на глазах публики гусями и горделивыми лодочками-лебедями, за разевающими свои вместительные клювы пеликанами, кукла Агуша вдруг выпала из коляски и этого никто не заметил. Все люди были заняты. Уж очень много было отвлечений. И кроме того от новых впечатлений, криков животных, птиц и детей, от жары, от собственного количества все люди были уставшими и разомлевшими…
Никто не обратил внимания на выпавшую из коляски куклу. Никто… кроме одной пары.
Длинный юноша и тонкая девушка заметили валявшуюся на асфальте куклу.
– Смотри-ка, Ася, кукла! Кто-то потерял её.
– Ух ты! Какая симпатичная!
– Малышка! Её же могут затоптать тут.
– Давай посмотрим, может, кто ищет её?
– Давай!
Но сколько ни смотрели ребята вокруг, они не увидели никого, кто бы искал что-нибудь на асфальте.
– Ася, а давай, сделаем доброе дело?
– Давай, Костя! Но какое и как?
– Отнесём куклу ко входу и передадим контролёрам. Наверняка, потерявший ребёнок будет искать куклу.
Стоявшая у входных ворот в зоопарк билетёрша – измученная жизненными проблемами женщина – ответила ребятам на предложение забрать или выставить где-то куклу:
– Куда я её дену? Я же вам не бюро находок!
– Тогда можно, мы устроим куклу вон на тот выступ в воротах?
– Ну, давайте устраивайте!
Юноша несколько раз сажал куклу сверху на поперечный выступ створки ворот. Но кукла никак не усаживалась. Тогда девушка сняла косынку, закрученную вокруг шеи, и подала её юноше со словами:
– На, Костя, привяжи. Это должно удержать её.
Уходя от ворот, они несколько раз оглянулись. Ребята были довольны, что маленькая кукла, привязанная высоко над головами людей, бросалась в глаза и была видна издалека. Пара долго ловила на себе одобрительные взгляды окружающих.
В ОГОРОДЕ
Жаркий летний день.
По пыльной дорожке, протянувшейся между грядками с овощами и рабатками с цветами, топает босая девочка. Впереди себя девочка везёт колясочку с куклой. И на девочке и на кукле повязаны белые платочки.
Девочка на ходу покачивает колясочку с куклой, убаюкивая своё «дитё». При этом «мама» приговаривает нараспев:
– Наша Танечка заснёт. Мы найдём с нею тенёк. Мы найдём с нею тенёк. Наша Танечка уснёт!
Они остановились возле высокого чучела. Огородным пугалом наряжен бывший манекен. На него надета старая шинель железнодорожника, на голове нахлобучена соломенная шляпа с широченными полями. Шляпа надета глубоко, по самые глаза, видимо. Руки у чучела раскинуты врозь, а чтобы подстраховать шарнирные сочленения рук и тела, через потёртые рукава шинели протянута палка.
Солнце ещё не в самом зените, полдень пока не наступил. Поэтому чучело откидывает обширную тень. Вот в этой богатой тени, усевшись прямо на цветочный бордюр, устроилась девочка со своей куклой.
Вокруг жужжали трудолюбивые шмели, не в силах улететь от ароматных цветов. Разноцветные бабочки порхали здесь же, дирижируя своими нежными крылышками стрекотанием кузнечиков. Воздух вокруг густо наполнен ароматами душицы и табака.
Нега обволокла девочку и она уснула. Но проспала она недолго. Минут через двадцать знакомый крик ворвался в её сонный мир:
– Лизка! Где ты, чёртова девка? Почему ты ушла и ничего не сказала? Лизка!
Девочка встрепенулась и, ещё не стряхнув окончательно остатки сна, помчалась на зов бабушки, оставив своё хозяйство возле пугала.
Если в огороде больше никакого шума не будет, то мы с вами услышим такой разговор между нарядной куклой и одетым в старьё манекеном.
– Первый раз вас вижу, а такое впечатление, что не в первый?! – удивление было на личике куклы.
– Так это и немудрено. В прошлой жизни мы были хорошо знакомы!
– Как же это? – удивление куклы росло.
– Так мы же в одном цеху были отлиты из полиуретана. И это ещё не всё, – чучело многозначительно улыбнулось. – Мы ведь в одной витрине долго стояли. Вернее, я стояла в прекрасном фиолетовом вечернем платье, а потом – в чудесном летнем сарафане, а ты сидела. По-моему, в этой же коляске. От окна, помню, очень там дуло! Очень!
– Ах, да! Да! Да! Вспомнила вас. Как я могла забыть?
– Просто я сейчас не в том наряде!
– Да, тесен мир, тесен! А как же вы так, извините, так опустились? И вы как-то внезапно исчезли с витрины.
– Видишь ли, – голос у чучела стал грустным. – Никто не покупал там платья и радостные сарафаны. Кому они нужны в рабочем посёлке? Вот директор магазина меня однажды раздел и голой выставил за дверь в магазинном дворе. Представляешь себе весь этот ужас? А нынешний хозяин проезжал на велосипеде, увидел меня и забрал.
– Надо же, как в жизни бывает? Было всем, а стало ничем!
– Если бы ты знала, что я по пути сюда выдержала? Везут меня на велосипеде, на раме. Хозяин сзади. Я спереди. От каждого встречного обязательно ему вопрос или совет. Типа:
– Это вместо бабки, что ли?
– Ловкач! Немую вместо говорливой взял! Или, может, старую на молодую сменил? Где это обменный пункт?
– Митрич, а ты, видать, гаремщик!
Тут стайка воробьёв села прямо на плечи пугала. Посидели, почирикали и стремглав все сразу прыснули куда-то в пышную зелень сада.
– Ничего не боятся, гады! Вот моё предназначение теперь – отпугивать птиц! А им хоть бы что! О себе-то хоть расскажи, – обратилось чучело к кукле.
– А я что? К витрине дети подходят. Вот однажды Лизка с дедом подошли. И потребовала меня с витрины! Моя стезя – радость детям дарить! Это я и делаю! Вон за мной уже хозяйка несётся.
ВВЕРХУ И ВНИЗУ
Вверху. Он выключил мотор. Пересел на середину лодки, спустил весла на воду. Стал тихонечко подгребать, ориентируя лодку так, чтобы она стала напротив большой сосны на одном берегу пролива и огромным черным камнем на другом.
Внизу. Она погасила крейсерскую скорость и перешла на скорость, пригодную для поиска добычи. Где-то тут вчера была отличнейшая охота. Ей надо бы найти вчерашнюю яму, в которой, она надеялась, и сегодня ей повезет.
Вверху. День занимался прекраснейший, солнце уже показало свою розовую макушку.
Внизу. Под водой было мутно. Какие-то взвеси стеной плыли к открытому морю.
Вверху. Лодку слегка сносило начавшимся отливом. Поэтому он бросил якорь, который круто ушел ко дну. Закрепил якорный шнур.
Внизу. Течение стало заметнее и ей пришлось приложить усилия, чтобы побороться с ним и держаться на одном месте. Совсем рядом, мимо нее, ухнуло что-то тяжелое, но явно не живое.
Вверху. Не успел он еще приготовить и опустить в воду снасти, как рядом приводнилась парочка чаек в ожидании угощений.
Внизу. Она давно заприметила над собой привычные очертания лодки. Плюханье двух чаек в воду у лодки не остались без ее внимания. «С прибытием, хищники!» – мысленно поприветствовала она птиц. «С этого места вы не донырнете до меня, это ведь не с высоты полета!».
Вверху. Солнце вставало все выше. Он насадил наживку на крючок и забросил удочку.
Внизу. Хлопья взвесей постепенно пропали. Откуда-то с высоты опустился симпатичнейший червячок. Но она была опытной рыбой – не бросилась, увидев добычу, стремглав.
Вверху. Утренняя прохлада сменилась приятным теплом. Можно было распахнуть бушлат. Пора было доставать бутерброд и термос.
Внизу. Вначале надо осмотреть червячка, чтобы определить, как он был насажен на то, на что рыбе никак нельзя попадаться. Она не раз видела, как менее опытные ее сородичи взмывали вверх не по своей воле. И редкие из них возвращались в родную среду. Возвращались искалеченные, истерзанные, необщительные.
Вверху. Стойкий запах сыра и копченой колбасы щекотал ноздри. Но он помнил, что в термосе его ждет ароматнейший кофе.
Внизу. Рыба чувствовала манящий аромат приманки. «Чем же они стали сдабривать червяков, что удержаться, не схватив это беспозвоночное создание, невозможно! А насажен-то червячок небрежно, ох, как небрежно, его можно аккуратненько снять!». Тут молнией промелькнул ратан, колючими плавниками похожий на уменьшенную модель дракона, и, ни секунды не раздумывая, схватил червяка и исчез в толще воды, пронизанной лучами солнца.
Вверху. «Ну вот, ратан. Пропала теперь рыбалка!» – с досадой подумал он, снимая бычка с крючка и бросая его чайкам. «Пора вынимать якорь и менять место – рыбацкую примету не проведешь».
Внизу. «Раз появился ратан, то никакой охоты не будет!» – рыба отвернулась и медленно поплыла туда, где, ей казалось, она сможет поживиться.
ЗВЕЗДА И МАЛЬЧИК
Наступили жаркие и душные ночи. Мальчику не спалось в доме. Он просил родителей укладывать его в саду. И он хорошо запомнил тот день, когда его переселили в сад. Старшие братья достали с чердака металлическую кровать. Родители вынесли одеяла и бельё. И вот, когда темнота накрыла аул, под высоченным грушевым деревом зовуще забелела уютная постель.
После тяжёлого трудового дня поселение затихало. Жители встают здесь с рассветом, а потому и ложатся рано. Затихли звонкие удары по металлу в кузне. Не стало слышно вращения мельничного колеса. Скрип колёс проезжавшей арбы затих вдалеке вместе с легким топотом копыт ослика, запряжённого в эту арбу. Замолкли детские голоса. Взвизгнул фандыр на верхних улицах. Затих скот, вернувшийся с пастбищ. Не стало слышно хлопанья калиток и крышек колодцев. Ветер перестал шуршать листвой, перебирая ветви в высоких кронах, улёгся в траву, утих…
Какое-то время из сарая, стоявшего в глубине сада, слышалось шуршание, хлопанье крыльев, недовольный клёкот. Видимо, там копошилась домашняя птица. Потом всё смолкло, угомонилась и она.
Тишина разлилась по всему селению. Лишь дальний стрёкот цикад наполнял ночь.
Мальчик остался один на один со звёздным небом. Это было так необычно. Небо, широченное небо, было огромно. Вместо домашних запахов, привычного узкого помещения, тут всё было иначе. Тут поражал простор. И таинственная красота неба, его глубина. Феерическое и праздничное зрелище… Тут было столько загадок и тайн. Небо, казалось, затянуто чёрным бархатом. И на его фоне одна за другой высвечивались яркие перламутровые звёзды. Россыпь небесных тел. Некоторые звёзды мерцали. Звёзды сбивались в созвездия, образовывая причудливые рисунки и узоры. Звёзд было мириады. И казалось порой, что многоокий зверь смотрит сверху на тебя. И зверь этот вздыхал, моргал, дрожал, волновался…
Одна из звёзд была заметна и более всего привлекала внимание мальчика. Она, казалось ему, держалась несколько в стороне от других. Её зеленоватый цвет был одним из её отличий. Она мигала и подмигивала мальчишке. Она смотрела прямо ему в глаза.
Возле звезды толпилась кучка других, поменьше. «Наверное, это ее семья. Как и у меня, – думал мальчик. – Ведь у меня тоже большая семья».
Мальчик долго не мог заснуть в первую ночь, проведённую в саду. И в последующие ночи он не сразу засыпал. Ему нравилось смотреть на звезду и любоваться ею.
Каждую ночь они встречались. Иногда мальчику хотелось думать, что там, на той звезде, на железной кроватке лежит такой же, как он, мальчик и смотрит сверху на него. «А может та звезда сама живая?» – думал он.
Днём мальчик изредка смотрел туда, где, он знал, находилось знакомое ему светило. Сейчас его не было видно. «Если звездочка смотрит сейчас сюда, то уж она-то видит меня, – думал мальчик. – Она зоркая».
Однажды ночью начался сильный звездопад. Такой сильный, что мальчик даже испугался. Звёзды, как осенние листья в ветреный день, одна за другой срывались с небосвода и стремительно неслись куда-то вниз. Мальчик был взволнован: «Куда, куда, вы?» – обращался он к ним. Но звёзды молчали. Молчали и исчезали, оставляя на миг лишь светящийся след. «Ты не падай, держись. Звёздочка! Держись!» – шептал мальчик.
ИСПОВЕДЬ
Господи, ведь мне уже скоро пятьдесят, полвека, а чего я достиг? И не могу сказать, что в своем деле продвинулся дальше всех. Каждый день одно и то же, одно и то же – спектакль «Сокровища острова Фиников», роль пятого матроса корвета «Отчаянный».
В первом же акте в корвет попадают ядра и все пять матросов только и успевают по очереди произнести свои реплики: «Чтобы твой тельник стал похож на узбекский халат», «Ром тебе в глотку», «Чтобы мурена впилась в мою деревянную ногу», «Чтобы гордый альбатрос обтрухал тебя с ног до головы», «Чтобы капитан тебя списал на берег». Конечно, проклятия мягкие, но и театр наш детский.
Cлава богу, что после крушения нашего судна на сцене остается лишь фрегат «Варяг» с командой, а мы свободны! И мы идем по пиву и погонять шары. Дома-то я говорю, что занят весь спектакль, жалуюсь, что не могу же я всего себя, без остатка, отдавать искусству, а приходится.
В своей творческой карьере я поднялся с роли юнги до роли пятого матроса! Чуть прибавили в деньгах и чуть меньше времени на сцене (юнга служил на «Варяге», а текста у него не было!). До этого были еще роли – пятой крысы в «Щелкунчике» и пятого зайца в ежегодном новогоднем спектакле! Пятые – это воплощение задумки режиссера – всех и всегда выстраивать по росту. А роли эти все жесткие, без слов, не поимпровизируешь. Фантазию свою приходится сдерживать, страстность обуздывать!
Подходил я к худруку со своим пятым зайцем, прибавку просил. «Да, – говорит, – трактовочка у тебя своеобычная; темперамент твой, творческий потенциал у тебя просто бешеные, сумасшедшие! Заяц твой, ну, необузданный! На рысака тянет! Интеллект твой поражает, гасит все окружение твое, забивает его начисто, тушит! И, конечно, имидж! Обаяша! Но заяц твой тяжеловат, согласись!». Не будешь же ему говорить, что зайчик мой морковке предпочитает ячменный напиток! Так и ничего не прибавил в тот раз.
Звал меня мой друг, Юрок, к себе. Вместе учились. Он помрежем в музыкальном театре работает. «Приходи, говорит, обет молчания тебе пора нарушить. У нас и петь можно и плясать часто нужно! Роли все искрометные, веселые! Помнишь, как в общаге ты всех заводил? Выпьешь на рубль, а зажигал, будто литр выпил! Не для угрюмых крыс ты предназначен, Серый, ведь я вижу все и, по чесноку, посодействую! Труппа у нас не меньше вашей, конкурентов хватает, но ставки повыше будут! Город приплачивает. Согласись, ставки – это сильный стимул! Гастроли бывают. Тоже мотивирует! Не заграница, правда, но по стране катаемся, народ нас любит!».
Не смог я разорвать привычные цепи!
Самое мое высокое достижение в жизни – это то, что сына и дочь я отвадил от профессии актера. Всю жизнь, пока росли и взрослели, я брал их на свои спектакли. Можно сказать, за кулисами выросли. Думал, размышлял, будет ли династия актеров или нет? Нет, заявили однажды, перед поступлением в институты «Мы пойдем другим путем!». Ну и слава богу! А то бы вместе бедствовали!
Ну, мне скоро бежать на сцену, огни рампы зовут и манят, скоро наш звездный час, наши сладостные минуты славы, наш зритель ждет нас, затронем же его тонкие душевные струны, ведь настает время заветных слов: «Чтобы твой тельник стал похож на узбекский халат», «Ром тебе в глотку», «Чтобы мурена впилась в мою деревянную ногу», «Чтобы гордый альбатрос обтрухал тебя с ног до головы», «Чтобы капитан тебя списал на берег»…
КУКЛА
Они сидели друг против друга. Она уселась бесцеремонно прямо на стол, он сидел на стуле.
– Ты вдохнул в меня жизнь. Ты дал мне жизнь, настоящую жизнь. Ты научил меня всему – вести себя, говорить, одеваться… Ты ввел меня в мир богемы… Но мне многого не хватает. И у меня к тебе много претензий, – она выдохнула это всё на одном дыхании.
– Что же именно тебе не хватает? По-моему, ты обеспечена всем, – он взвешивал свои слова.
– Я хочу, например, иметь платья каждый день. Я ведь не многого прошу?
– Хорошо. Я подумаю.
– Мне обязательно нужен модный клатч. Вот «Лондон» – известный мировой бренд. Ты ведь любишь меня?
– Клатчи нужны клячам! Их носят только старые девы. Ты же не такая? – он явно подыскивал отговорки.
– Фи! Как ты неправ. Без клатча сейчас никто не показывается на людях!
– Ну, а мы давай рискнём – покажемся! – он явно был растерян.
– Ты взгляни на меня. На мне же ничего нет. Я голая. На мне ни одного украшения – ни ожерелья, ни бус…
– А зачем тебе эта сбруя? Ты же не лошадь!
– А модный парфюм? Он мне просто необходим. «Рив Гош» или «Шанель»… Это дивные ароматы. Ты согласен? – она упорно продолжала перечислять свои претензии, не обращая внимания на его редкие и не всегда удачные наскоки.
– Ну, ароматы я и сам люблю, – чувствовалось, что он близок к тому, чтобы капитулировать.
– Обувь, конечно, у меня отсталая. Я не хочу быть нищенкой! Я не оборвыш!
– Но у тебя же есть обувь! И далеко не лапти! – он продолжал слабо сопротивляться.
– На Мальдивы и Сейшелы ты не возил меня. Я ведь так люблю солнце, тепло!
– Тебе вредно солнце!
– Ты меня только используешь. Ты таскаешь меня всюду за собой. Я тебе нужна как вещь. Ты зарабатываешь на мне. Ты не спрашиваешь, здорова ли я. Ты не спрашиваешь, хочу я или нет. Ты против моей воли всюду пихаешь меня. То я – Мальвина, то – Спящая красавица, то – Царевна-лягушка, то – принцесса Несмеяна,…
– Но такова жизнь актёра. Мне как режиссёру виднее, какую роль тебе поручать, – он явно начинал сердиться.
– Наконец, у меня может быть хобби?
– Что за хобби?
– По бутикам ходить…
– Ах, вот оно что…
– Могу я, хотя бы раз в день… посещать салон красоты?
– Не часто ли?
– Ты любишь меня?
– Люблю!
– Ты меня ни разу не поцеловал!
– Я не трачу драгоценное время на ненужные сантименты.
– Скажи, я красивая?
– Да, ты – моя воплощённая мечта.
– Поцелуй меня.
Кукла с капризным лицом сидела всё также на столе. Длинные ресницы её обиженно хлопали.
Человек пристально смотрел на неё; лицо его из спокойного становилось всё более раздражённым, закаменевшим; оно побледнело, и в сердцах, не в силах более сдерживаться, он ударил её.
На столе остались скомканное бумажное платье и смятый ком полимерной глины.
Рядом, на середине стола, стояла высокая серебряная ваза с бордовыми гладиолусами. По ободку её шла выгравированная надпись «Большому кукольному мастеру и режиссеру от актёров театра и благодарной публики».
НА КРАЮ
Раньше радовало всё – и солнце, и дожди…
Радовали мальчишки, пробегающие по дождевым лужам и поднимающие фонтаны брызг.
Радовали собаки, делающие вид, что пытаются схватить бегущих мальчишек за пятки.
Вроде кругом всё тоже и всё такое же, а уже не радует… Нечему радоваться. Больно долго всё тянется… Надоело…
И всё стало тяжело. Да ещё всё болит.
Помню себя с ранних дней. Воспитывала мать. Когда надо подталкивала, поддевала, поддерживала… Учила всему.
Позже, помню, не стало её.
Потом один человек заслонил её, да и весь мир заcлонить хотел. А был он злой. Очень злой. Из-за него невзлюбил я людей. Своим багром он тыкал, прямо рвал мою шкуру. До конца не прорвал. А вот детство моё порвал. Заставлял день и ночь работать. Деревья таскать. Не спать. Вместо еды гнилью кормил. И лупил… И хлестал… Из-за злобы своей…
Однажды были мы с ним на охоте. И напал на нас тигр. Зверь погонщика этого убил. Мне ухо разорвал. И метку на боку на всю жизнь оставил – глубокий шрам. Болит, когда сезон дождей подходит.
А сейчас у меня ещё и внутри всё болит. Стоит только травы поесть и боль всё нутро разрывает. Так болит порою, что уходить я стал в джунгли. Поброжу, наломаю деревьев, успокоится боль, возвращаюсь. А вообще-то боли и болезни редко отпускают...
В ловчую яму я как-то на прогулке угодил. Предназначена она была для диких слонов. Несколько дней в ней пробыл. Думал, не выберусь. Но люди нашли меня, раскопали яму и пологий спуск получился. Лианами помогли мне, вытащили. С тех пор я понял, что люди не враги мне. Стал оберегать их от тигров. От крокодилов, от бегемотов… Мы ведь много времени в воде проводим… Всё время начеку надо быть. Много боевых схваток у меня было…
Вот после многих битв с дикими хищниками и с моими сородичами я получил свои шрамы, изъеденные копыта, выбитый глаз, сломанные и расщеплённые бивни, разорванное ухо…
Утратил я способность если не доминирующего самца, то особи среднего уровня – громко трубить: если пытаюсь реветь, то один сип из меня вырывается…
Хотя внешне я крупнее всех из встречающихся мне слонов, на деле же – из самых слабых. Я давно освобождён от работ. Брёвна я давно не могу таскать. Какое там «брёвна», хобот с водой поднять – и то усилия нужны. На охоту меня перестали брать. Единственное, на что, считают, я годен – это стоять в праздничной попоне в ряду воинственных сингхов, обвешанных блестящим оружием. Да и то на солнце стало тяжело. Ловлю себя на том, что пошатывает меня иногда и когда-нибудь грохнусь я в дорожную пыль. Вот уж туча до небес поднимется!
Чувствую, что стал я всем в тягость. Все меня сторонятся. Я самый медленный слон. Самый неповоротливый. А ещё я слепну. Только блеск металла ясно вижу. И глохну, не слышу порой команд. Обоняния почти нет.
Рыть землю бивнями для меня тяжело. На колени надо становиться. Спасибо, когда угощают.
Я сам себя стал раздражать.
Я сам себе надоел.
Я сам себе не нужен.
Никогда не был в джунглях на кладбище слонов. И не знал, где оно. Но внутри каждого из нас со временем появляется то, что приводит туда, на место, не давая сбиться с пути. Мне скоро предстоит пройти этой дорогой.
НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ
То, о чем так долго говорили наши политики и политологи, говорили, говорили, говорили, на то и напоролись. Иными словами, предлагаю вам, дорогие мои, национальную идею. Новую национальную идею.
Но, не сразу, не сразу…
Начну с вопросов. Кто всех крошит, кто всех мочит? Ладно, спрошу конкретнее. Кто считает себя мировым жандармом? Точнее не считает, а является им? Кто решает судьбу правителей, отдельных личностей, народов и стран? Кто решает, что хорошо, а что плохо в этом мире? Какая страна претендует на мировое господство?
Вы правильно указываете на США. Правильно киваете на них. А многим ли в мире это не нравится?
Есть предложение. На Руси в сказах родилось выражение «одним махом семерых побивахом». Вот и у меня предложение – сразу по двум зайцам лупануть.
Национальная идея такая – поглотить Америку! Всю и целиком!
Чего там – Аляску присоединить. Это мелочь. Снега у нас и своего больше нефти! Попользовались, ну и хватит, возвращайте! Поглотить всю Америку, это – да. С ее дорогами, прямыми, как аршин, которым нас не измерить. С ее Голливудом. Михалков Никита Сергеевич не должен сильно и надолго расстроиться, он отходчивый! Послать туда наших поп-звезд, отдохнуть тут от них хоть немного.
Проведём небольшое сравнение. Число штатов – 48, у нас регионов – 82. Это мы ещё Крым и Севастополь не плюсовали… Глядя на эти цифры ответьте, кто кого должен поглотить? Посмотрите на территории и сопоставьте их.
А потом и мы привыкли к бакситам! Без баксов уже никуда! Они, считай, уже наши.
Экономики несопоставимы? Ну, да. А когда нам было наращивать её? Война за войной… Потери… Разруха… Обложили… как волки кошку.
Наши корни, если разобраться, а наши люди могут разобраться, у половины белых янки. Чёрных не учитываем. Для упрощения расчётов.
Мы были уже вместе – в 1940-ые, во 2-ую Мировую, да и раньше – в 1860-ые (время Гражданской войны в США и Польского восстания в Европе). Общим врагом во втором случае была хитренькая теперешняя родина Абрамовича и ещё нескольких наших олигархов.
Возьмите наших программистов. Вся Силиконовая долина забита ими, просто-таки кишит ими. На дрожжах этих романтиков только и могли взойти гении Билла Гейтса и Стива Джобса.
Вернёмся к географии. Возьмём такой аспект: когда-то был соединяющий нас перешеек!
Но мосты построить не проблема – сейчас как раз эпоха наведения настала. В Крым проведём, тогда по типу крыла и с восточной стороны наведём.
Ну, с национальной идеей все ясно! Теперь национальный символ. Типа мухинских Рабочего фабрик и заводов да Работницы полей и ферм. Ну, тут тоже яснее ясного. На роль её Аня Семенович подойдёт, это ясно, это единогласно! А с мужиками, тут есть кандидатуры – Иван Андреевич Ургант и Николай Сергеевич Валуев. Один – интеллект, который ихний конгресс заговорит, запутает, рассмешит, а уже тот все разрешит. И даже больше – в придачу к США Антарктику с их станциями и Луну со своими владениями. Другой – сила, мощь и лбина с двумя математическими шишками. А может, обоих и оставить, поддерживающими на весу Анну? Вот такие симпатичные лица будут у нашего национального символа.
А поставить этот символ вполне можно на месте статуи Свободы. Но это только, если референдум их так решит.
Понятно, что политические пути – это одно, но их нужно подкрепить и военными шагами. В армии вводится контрактная служба. Текст каждого контракта надо дополнить тремя словами: «До полного поглощения». Все! А для самих военных, чтобы была цель и решимость, необходим стимул. Кому Harley-Davidson, кому Hammer, другим возможность купаться в океане и великолепные пляжи…
Военные, безусловно, попрут и будут ломиться. Их не удержать. Но все же заградительный отряд из Жириновского и Джигурды нужен.
ЦВЕТОК
Чрезвычайно красивый цветок.
Цветок так красив, что не обратить на него внимания невозможно.
Общеизвестно, что буйство красок царит на цветках растений, здесь же – окраска листьев – вот что поражает зрителя. Люди не привыкли видеть комнатные цветы с красными листьями. Это так необычно. Колеус – такое название у этого растения. Колеус поражает яркими красками. Он экзотически ярок, чем и привлекателен. Зелёная кайма и красная середина.
Иногда над листьями колосится скромный цветочек в виде стрелки.
Это растение любит свет и тепло. А кто этого не любит?
А вообще-то цветок неприхотлив. К почве нетребователен.
Помещён колеус в чистенький пластмассовый горшочек белого цвета.
Этот цветок, привлекавший внимание проходящих людей, держала в руках старушка. Скромная, опрятно одетая старушка. В стареньком тонком пальто. Чувствуется, что пальто она берегла. Чистила его, следила за ним…
Старая женщина стояла возле широких стеклянных дверей современного магазина.
Люди изредка подходили к ней и спрашивали, сколько стоит её цветок. Старушка открывала рот, но речь её была невнятной. Люди не понимали её. Они удивлённо смотрели на старушку. И как-то стесняясь, совали ей в руку деньги и уходили. Она благодарно кивала им и какие-то звуки вырывались и летели вслед удалявшимся прохожим. Некоторые люди подходили к женщине, чтобы только подать ей какую-то мелочь. На глаза старушки часто наворачивались слёзы и она всё время старательно смахивала их. Иной раз старая женщина открывала и закрывала рот, но произнести ничего не могла. С чем-то она хотела обратиться к людям, что-то сказать им. А получалось, что она беззвучно глотала воздух.
Может быть, она хотела сказать, что с ней недавно случился паралич органов речи. И это очень угнетало её. А живёт она одна. И у неё ютится кошка. Старая больная кошка. Вот сейчас она соберёт ещё немного денег, купит хлеба и молока кошке и себе. На два дня у них будет еда. Завтра можно будет не выходить, а то на дворе очень уж слякотно и холодно.
Цветок опять никто не купил, хотя это самое яркое из её обстановки. Цветок, чтобы не простудился, не заболел, надо будет закутать в газеты и пакет, но так, чтобы не помять его листья. Такие красивые листья.