Ольга ВОЛКОВА 
Ольга ВОЛКОВА
МНЕ ТЕСНО МЕЖ ТЕНЬЮ И СВЕТОМ…
УЛОЧКОЙ ТИХОЙ…
Улочкой тихой, рядом с клинком чистой речки,
Бродят русалки, поют очень странные песни.
Лучше не спи. Вот одна уже возле крылечка,
Дверь отвори – дальше будет ещё интересней.
Белые взрывы жасмина – салют тёмной ночи.
В речку обрушилось небо, гуляют русалки.
Дверь отвори, распахни удивлённые очи –
Видишь, одна уже здесь, Млечный Путь ей скакалка.
Скоро узнаешь все тайны холодной водицы.
Ох, заведёт тебя дева небес переулком!
Ночь раскололась, взлетают и души, и птицы,
Ночка захлопнулась – ты в этой чёрной шкатулке.
Где ты теперь, утром будет для многих загадкой.
Кто же расскажет о ночке в районе заречном?
Были объятья русалочьи гибельно-сладки.
Хладная Дева тобой овладела навечно...
ТАНЕЦ НА КАРНИЗЕ
Этот мир для меня – карниз,
На котором творится танец.
Под карнизом бывает визг –
Так реальность теряет глянец.
Поплыла здесь у Жизни тушь.
Этот танец, он – обнажение.
Славный танец пропащих душ,
Собирающих все отражения.
На карнизе есть свой дресс-код,
Здесь одеждою – воздух только,
Здесь секунду считают за год.
Этот танец – не вальс, не полька.
О, танцую уже на руках,
Словно я белены объелась.
Растворяю секунды в веках,
Вот такою бывает зрелость.
Под карнизом разверзлась Пасть –
Мне знакомо её огнедышие.
Я уже наплясалась всласть,
Но не ждите – не будет затишья.
Я – ЗМЕЯ
Я пробуждаюсь, я – змея,
Лежу под солнышком весенним.
Хоть, очень точно знаю я:
От вас не будет мне спасенья.
Меня ласкает добрый Март,
Я пробудилась после спячки.
Дожить до лета – мой азарт
И крайне сложная задачка.
Для вас ведь просто героизм –
Сломать мне палкою хребтину.
Я столько слышала ваш визг,
Но нет, не уползала в тину.
Что ж, моё место у болот,
В валежнике, трухлявых пнях,
Но прождала я целый год
Весенний ритм простого Дня.
В себе не отвергаю яд
И гибельных зубов иголки,
Но и не жалю всех подряд,
Как вы твердите без умолку.
Зажалась в кольца, знаю я:
Бросок последний будет к свету.
Аз есмь гадюка, я – змея,
Но дайте мне дожить до лета.
Вновь пробудилась, я – змея,
Что подколодною зовёте.
Я – ваше спрятанное "я",
Хоть вы того не признаёте.
ПУГАЛО
Я просто писала о Пугале,
Стоящем у вечной Грядки.
Оно было центром круга ли,
Иль осью в моём беспорядке?
А птицы мои устрашатся ли? –
Стянули у Пугала шляпу...
Мы все вокруг Пугала шастали,
Когда расставались с кляпами.
Водили всю ночь хороводы,
И Пугало стало кем-то.
Вдруг ночь разрешилась родами,
Коснувшись горячей ленты.
Всё в лентах да в колокольчиках
Мне Пугало много являло
И лишь говорило: "Олечка,
Зачем дурака валяла?
Сваляла да не свалила,
Познал он тебя – и что же?".
Весь род мой исписан вилами
По коже, до дрожи под кожей...
Я ПРОСТО ЧАША
Ты приходи ко мне почаще,
Смотреть на мир апрельских трав.
Я есть, я здесь, я весть и Чаша,
Неважно, прав ты, иль не прав.
Во мне дымится кровь столетий.
О, это дивное Вино!
Лишь пригуби. И всё на свете
Предстанет тем, что есть, без "но".
Лишь пригуби. И пей, коль в силах, –
Теряя голову, поймёшь:
Есть в жизни и такое, милый,
Что пропадёшь ты ни за грош...
У Жизни есть припев особый,
Который все назвали – Смерть.
Мы многое познали оба,
Пустившись в эту круговерть.
Кричащей оказалась чаща,
Но ты пришёл её сберечь.
Так пригуби! Я просто Чаша,
В которой зельем стала речь.
ПЛАСТИЛИНОВЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ
Что ж, пошли от мала до велика
Да не в поле, а в петлю-уздечку.
Понаделали личек из Лика.
Пластилиновые человечки.
Шли под пальцы, да лезли из кожи,
Надевали защитные маски.
Объявляли пригожими рожи,
И без присказки приняли сказку.
Всё зачем-то мостили овраги,
Разбирая всю площадь на части.
На горе, там где свистнули раки,
Получили на счастье причастие.
Небо мерили рамой оконной,
Были мягкими, из пластилина.
Но зато, у них были иконы
И кумиры с ногами из глины.
А где площадь была, нынче – свалка,
Только тема осталась площадной.
Я когда-то играла там в салки –
Там за выигрыш били нещадно.
Для нечищеной, треснутой печки
На дрова всё на свете пустили.
Пластилиновые человечки,
Их судьба в пластилиновом стиле.
Не бродяги и не скитальцы,
Но адепты топтанья на месте.
Ах, как мяли их чуткие пальцы!
Вся колода у них – только крести.
Через пень протащили колоду.
За водой побежали от речки.
Правда, речки-то нет, лишь болото...
Пластилиновые человечки.
СМЕРТЬ И ПОЭТ
Вечность тебя растащила на части
Для правды последних мгновений.
Проживший все роли, узнавший все масти,
Ты в прежнем единстве, гений.
Бессонные ночи, огни пробуждений –
Всё вместе. Ведь разницы нету.
Дыханье всё реже, но пишешь ты, гений,
На полночи, в бездне, по свету.
Все раны открылись, и хлынуло слово –
С тобою всегда наводненье.
Почти тебя нет, только пишешь ты снова.
Ах, это моё видение!
Но в этом видении – космос, планеты
И то, чего быть-то не может...
И катится вновь золотая монета
В бездонность, на синее ложе.
Нет, я не закончу строкой о рассвете,
Мне тесно меж Тенью и Светом.
Не зря ведь дышала стихом о поэте.
Теперь я продолжусь Поэтом.
ЗАКОУЛКИ
Последний вечер. Он настолько гулкий...
Он учит языку колоколов.
Мой город превратился в закоулки,
Его ограда – частокол голов.
И в каждой голове забот без счёта –
На кольях им покоя тоже нет.
Последний вечер. Главная Работа.
В тех головах я зажигаю свет.
В них рассвело, и проявились лица,
Которые страшны как зеркала.
Устроит вечер гнёзда в их глазницах
Для звёзд, что без двора и без кола.
Спокойной ночи, огненные глазки!
Вам этой песни хватит до утра.
Ребятушки, но есть страшнее сказки,
Чем те, что я пропела у костра.
СТАРУХА МХА
Тропою бездны, вызвенью росы,
Загадочна до чёртиков, лиха,
Вплетая небо в ночь своей косы,
Как зов иного, шла Старуха Мха.
Шла, не касаясь Верха или Дна,
Над рощей, над оврагом, над холмом.
Она пришла, и я была одна –
На грани меж безумьем и умом.
И проросла Предзимница сквозь мох,
А из дупла кричала Тишина.
Я видела изнанку всех эпох
И, всё поняв, не понимала ни рожна.
Кромешница смеялась вдалеке...
И, словно капля крови из стиха,
Как и всегда, явилась налегке.
Учуяла меня, учла Старуха Мха.
ЗОВ ЛИЛИТ
Пусть бездонной станет буря,
Разлетись всё на осколки!
Вечность мне не по фигуре –
Я за ней. Со мною – волки.
Первый – чёрный, самый близкий.
Полночь, Север. Перекрёсток.
С ним я высоко и низко.
Он – всё то, что под коростой.
Красный Волк совсем безумен,
Мне знаком как ток истока.
Он – огни восходов в сумме,
Именован мной Востоком.
Третий. Серебро да воды.
Запад. Все былые смерти.
Ах, смертелен лик Свободы...
В третьем – черти-круговерти.
А четвёртый – он не в цвете.
Он – ожог, что стал мне другом.
Вьюга огненных столетий.
Предпочёл назваться Югом.
Пусть хрупка, но цепи рву я.
Хоть сильна, но зов мой нежен.
Вспоминай меня и всуе –
Я всего живого Стержень
ATROPOS
Семь узелков на трепещущей нити
Вижу и ночью, и днём.
Все отражения дней и событий
Я опалила Огнём.
Этот огонь, он всё рвался наружу,
Он мне – и ровня, и друг.
Я, как обычно, хоть что-то нарушу,
Пусть размыкается круг.
Нить натянулась уже до обрыва.
Крут тот обрыв, ох, и крут!
Что ж, я на нити станцую игриво –
Знаешь, танцуя, не врут.
Семь узелков на трепещущей нити.
Молний клубок и клинок.
Колокол, полдень, да солнце в зените.
Отзвень танцующих ног...
ШУТ
Сегодня для меня мешок сошьют,
Мешок из ночи и мотивов старых,
И в нём мне встретится какой-то шут –
Пора шутить по-крупному, на пару.
Мешок вместил меня, вместил сполна,
Но он же на плечо мне ношей ляжет.
Ах, шут! Сегодня полная Луна
Краснее красного, малиновая даже.
О, как безумен, как малинов звон,
Такое, милый шут, и мне в новинку.
Для смеха скажем всем, что это сон,
Который делим мы на половинки.
Который делим мы на всё, что есть –
На лес, на небо, на глубины подземелья.
Но мы-то знает, что приходит весть,
И эту Весть мы примем, словно зелье.
Нашутимся до слёз, до тишины –
Безмолвие во мне звездой горячей.
А значит, дни мои предрешены...
То был не сон, но я проснулась зрячей.
Пусть нитью-пламенем стишок сошьют,
Он вроде мой, но кто хозяин нитки?
В стишке мне встретится знакомый шут.
Он прыткий – выйдет всё с одной попытки.
БЕЛЕНА
Горизонты раздвигаю
День за днём.
Упадёт луна другая
В водоём.
Всколыхнула чёрны воды,
Берега.
Кто-то водит хороводы –
В ночь рога.
На рогах сияют звёзды.
Мир притих.
В чаше ночи горек воздух.
Новый стих.
Небо затянули тучи.
Шаг за грань.
Не ищи меня ты лучше
В эту рань.
Утро ежится в накидке
Цвета льна.
Из накидки тянет нитки
Белена.
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
На берегу Предвечных Вод,
Без размышлений, без боязни,
Возьми с руки Запретный Плод,
И будет смерть, и будет праздник.
Лишь то умрёт, что есть не ты,
Ты сбросишь старую коросту.
Сквозь камень прорастут цветы,
И всё на свете будет просто.
Так просто, что и не поймут,
Всё исказив, тома напишут.
Увидишь ты немало смут
Средь тех, кто слушая не слышит.
Увидишь ты немало драк,
Где бьются не до первой крови.
Лишь на горе присвистнет рак,
Да небеса нахмурят брови.
Ты съешь тот Плод и всё поймёшь,
Посадишь семечку на поле...
И снова проиграет ложь,
А значит, будет много боли.
СЛЕПЕЦ
Раскрыт небес хрустальный склеп,
Не найден сорванный замок,
И тот, который вечно слеп,
Пытался выйти, но не смог.
Открыты настежь Небеса,
И пыль летит, и льётся свет,
Но тот, кто слеп, – ах, чудеса! –
Застрял в дверях, хоть двери нет.
Есть этот склеп, и он открыт –
Слепец же снова ткнулся лбом...
Он у расколотых корыт,
Он тот, кто вечно за углом.
В руке то гиря, то кистень.
Он знает цель, но он незряч.
Одетый в панцирь, гроб и день,
Он не студён и не горяч.
Да, он прошёл немало вёрст,
Но он не вышел за порог.
Он жил, одалживая в рост
Всё то, чего достичь не смог.
Открыт небес хрустальный склеп.
Замок украден, двери нет.
Он слеп. Он крошит, словно хлеб,
Полузасохший чёрствый свет.
ГОРОД СЕМИ МОСТОВ
В пространстве семи столетий,
Где Город Семи Мостов,
Стоят мои полные клети –
Я всё в них помножу на сто.
В них дудочки да гуделки,
Добро, что зовётся Злом,
Хотелки и переделки,
И сломанное весло.
Зерна в них хранится без меры,
Все тени моих тревог...
Из них тянет запахом серы,
До них мне – один рывок.
Лежит в них моя дорожка,
Вся смотанная в клубок,
И что-то, истёртое в крошку,
Известное мне на зубок.
Однажды, покинув тело,
Пойду от сгоревших листов
В пространство, где нет предела,
Где Город Семи Мостов.
Латвия