Борис ЛУКИН. ГАННИБАЛ. Поэма

 

Борис ЛУКИН

ГАННИБАЛ

Поэма

Поэма… что за блажь

творить судьбу словами?

Привычный эпатаж?

Иль узелок на память?

                     

Поэма… смысл не нов:

земной – стремится в небо,

вода – предстать вином,

каменья жизни – хлебом,

чтоб Лета вспять текла,

чтоб жизнь не смертью мерить…

Потомков память зла,

нет потому ей веры.

 

Поэма – пусть сама

дыханьем слова волит.

 

Итак: «Была зима…

всяк раб своей юдоли…»

 

 

ПСКОВСКИЙ ЧАС

                          Чего я ждал?

                       Что думал здесь найти?

                                          А. Грибоедов

1. ВИДОК

Случайностей в жизни, увы, не бывает.

И всё совершится на нашем веку.

«А кто там – во Пскове?» – «Конечно, Курбатов.

Но видеться с ним не хочу на бегу».

 

Мобильные трели: поэт и прозаик

сбирали дорожные сумки свои.

Один – непременно опять опоздает,

отметив собой отправления миг.

 

И выйдут хмельные вагонные споры:

«Какой будет власть?», «А какою была?».

В незнанье своём молодые упорны,

но так же, наверно, как зрелость смела.

 

И словно в кино иль бульварном романе,

найдётся сотрудник в соседнем купе,

доказывать станет, что власть не обманет

своих, подписавших её документ.

 

«Откроют архивы… Вы будете лучшим,

все премии вам непременно вручат…».

Ну, кто б рассказал… Позаткнул бы я уши,

но это со мной происходит в тот час.

 

Вот мы под приглядом. И это не тайна.

Но вытянет ночь непременно ко сну.

Случайностей в жизни, увы, не бывает.

И поезд наш царский уходит ко дну.

 

Ко дню… мне хотелось сказать. Непременно.

Мы прибыли. Споро пустеет вагон.

Какой же там год у меня в документах?

Мы в век позапрошлый сошли на перрон.

 

2. АРАПОВИЧ

Пожалуй, представь, адмирал ты в отставке

и сослан в деревню, вот в этаку глушь.

Глазеешь на девок, бегущих по травке,

средь мёртвых с живыми порхающих душ.

 

Наверное, пьёшь. И тяжёло с похмелья

мосток капитанский заставишь возвесть,

в трубу лицезрея: муку грузит мельник,

внучатый племянник встречает рассвет.

 

Племянник нагрянет, беседой замучит

про старые годы, про царский гешефт.

«Уедет – дворовым задам ещё взбучку:

чего допустили без дела ко мне?

 

Ну ладно б из милости впал он в немилость,

а тут всё и званье – еретик, пиит.

Опять с разговоров родители снились…».

– Пошли в монастырь, чтоб молились за них.

 

И век на брегах доживя маленецких,

прославился всё же в истории сим.

…Ещё – дневники и архив, да на фреске

был профилем схож с тем потомком своим.

 

3. СВЕРЧОК

Петровское справа, ошую – Тригоры:

зимой недалече брести налегке.

А коль о тебе лишь ведут разговоры,

то тянет магнитом на отблеск в окне.

 

Закончились годы скитаний бесцельных.

Что юношам буйную кровь горячить?

Такую свободу не в грош мы не ценим

и пробуем в «ссылке» мечтанья влачить.

 

Умнейшие скажут, что с дядькой да нянькой

чего не пожить так годочек-другой…

Простор! – хоть когда за окошечко взглянешь.

И друг-колокольчик звенит под дугой.

 

Романтика! Ишь, за столетья разбухла.

Мёд жизни при этом полынью горчит.

И в здешнем зимовье, как в погребе – глухо.

К покойнику, что ли, сверчок на печи?

 

И «Голос Свободы» – к погоде? – не ловит.

Проклятье Гольфстрима мешает нам жить?

Снега брудершафились в братья по крови,

что Соротью в жилкам морозно бежит.

 

А где фонари? Они были тут прежде.

Так ночью, пожалуй, и шею свернёшь.

Здесь праведник сгинет. Но юноша вешний

стихами спасался! – пусть скажут, что ложь.

 

4. ВСАДНИК МЕДНЫЙ

Совсем не Пушкин наш герой.

O rek Jan ni jupen mesvos.

Trevo ponaz aksos vsanod-s.

До нас всё сказано, поверьте…

Не собирайте скобкой бровь,

не хлопайте пред носом дверью.

 

Нет ничего страшней сейчас,

столетья нового в начале,

чем быт поэтов (без прикрас),

прозаиков печаттрудатых.

 

Tss-on gom-zоv на себя взглянуть

воочию, не виртуально:

родной, как вале ноше нок,

применачай невзрить венок

по-с шляя финской стороне

привычтовою мос, но битою

впереться в дом, где имярек

отмой етит, как слав Гер Питер

Европовалы проб сосцы.

 

Пусть нам простят сравненье это

достопочтенные отцы –

владельцы вотчины поэта.

 

Во псковском святочном раю

олбанскую хвалу пою,

посля по-русски докумекав,

что премиальная зима

с рекламою салона СПА

в России нынче – радость неграм.

 

Им трудно рукопись продать.

Ta dor psipoku ron-dur-tman.

 

5. ЗАПОВЕДНИК

«Ты только из Африки? Что там творится?» –

«Нет хлеба в Каире, и грабят музей…».

Зима; и пустыня у Острова – снится,

когда б не звонки беспокойных друзей.

 

«Ты в Сирии?» – «Нет, но уже собираюсь…» –

«Мы ждём от тебя прямо в номер рассказ».

 – «Там чаще от жажды сейчас умирают.

Лишь солнце снегов оживает в песках». –

 

«Про нас-то чего говорили? Не ждали

поддержку Каддафи?» Пустой разговор.

Какой-то над всею Землёю начальник

решил, что дружок стал убийца и вор…

 

Мы вытопчем тропку поутру в аллее,

как будто гостей обещавшихся ждём.

Да где им… Один обанкротился в деле,

а третий спивается – сам, мол, большой.

 

Поэтому кормим ручную лисицу,

она привыкает, как все мы, к добру.

И счастливы: море зажегши, синица,

порхая, летит на ладошку к зерну.

 

Известно, прилипчива тяга к достатку,

огнём революции даже не сжечь.

Вот так же и парни взбирались на танки.

И ангел за ними запрыгивал в печь.

 

6. МАЛЬЧИК АЛИ

«Бытописание земли»…

Сих слов за партой не заметишь.

Путём, зерном… в итоге – смертью

за них придётся отвечать.

 

Заброшены могилы предков.

Взойдёт всё торфом и углём.

Герои войн и пятилеток

восстанут пылью по просёлку,

пчелой, оранжевой рекой,

звездой падучей, золотой,

арабским чёрненьким парнишкой,

что песни с танка распевал,

твоею, друг, олбанской книжкой

с инструкцией, как грабить банк.

 

Стремленье к славе, будь постыдно.

Будь славен труд, и май, и мир.

В Михайловском всё это живо-

живо-тре-мается душой,

скорбящей о себе самой.

 

В подобной теми волки воют,

а люди ищут путь домой,

где твёрдо пишет брат Али

бытописание земли…

 

7. ТОСКА

В пыли дорог устав, нет мочи,

за Волгу плыл… Там перед ним

Макарьев суетно хлопочет,

Кипит обилием своим…

Так было… но теперь иные

здесь виды – тусклые, больные,

и волны бьют у самых стен

монастыря – предвечный плен.

И я тут был: чрез пень-колоду

валили мы лесов простор,

чтоб реку вывести в затвор,

пустив века веков под воду.

«Кто знал, что вождь наш был неправ?» –

так думал я, к мощам припав.

 

Герою моего романа

усладно было вспоминать

чернила Керженца в тумане,

и что огромная страна

вдруг просыпалася к работе,

не зная о своей свободе,

и ведая, что счастье есть;

в тумане падших звёзд не счесть.

А ныне нам отец Владимир

про Желтоводский монастырь

поведал явь, как будто сны:

что лики кажутся лишь дымны,

то чернота нисходит с них –

с картинок лет переводных.

 

8. ПОСЛЕДОВАНИЕ

Руки пахнут смолой

(задышала в тепле),

на морозе – стекло,

и ему тыща лет,

сквозь него загляжусь

на тот мир, где меня

не заторкать дождю,

не отнять от огня.

Там я сам – весь огонь

и ещё – весь вода;

и живётся легко:

весь я вечность пока.

Жизнь и смерть – мы теперь

дышим, смотрим и ждём,

и сгораем в костре,

и восходим дождём…

 

9. опять эклога

Смотришь, время пришло – загудел самовар,

из трубы уголёк выметая.

Словно топчется по двору русский жираф,

и походка его – неземная.

 

Нам успеть на него надивиться бы всласть,

пока солнце до леса катится,

и запомнить, как дымкою грива вилась.

И безделье нам это простится…

 

Оттого, что подумалось именно так,

я сказать не хочу по-другому.

День вчерашний уводит с собой темнота,

и жираф проплывает вдогонку.

 

10. ЭХО

За вечером в сумерках ночь приступила

к обычным беседам за скромным столом:

тут пару стихов… тут из повести длинной

отрывок расскажем… Но дело не в том.

 

Привычные темы вечерних терзаний.

По дню – рассмеёшься, а ночью всерьёз

фантазии – синтез из правды прощальной

и вдруг возвратившихся юношских грёз.

 

«Чего б не жениться?.. Уж время приспело».

– «С долгами? Кормиться семьёй по друзьям?» –

«Жизнь любит наивных, куражных и смелых…»

– «Прости, не могу так». – «Согласен, нельзя.

 

Но есть же подмога. Снисходит к нам свыше

подчас вдохновенье… Допреж-то живём!»

– «Ты думаешь, если попросим, услышит?»

– «Зачем сотворило-то нас Божество?»

 

За спором о вере в творение мира,

а также о смысле пределов земных

не слышали – ангел настраивал лиру

для лгущих-живущих-родных.

 

11. МИРАЖ

Зима царит. Её секреты

ленивцу нет силён раскрыть.

Праздно шататься можно в кедах,

а в валенках – какая прыть?

А нам в Михайловском неймётся;

мы, тропку верную найдя,

на случай всяк спрося тригорца,

топочем, на весь мир галдя.

Нам чудится: обед в разгаре,

морозный жар румянцехмел.

Чуть успеваем, мы бездарно

плутали в соснах трёх в метель.

 

Однако окна светом полны…

Но что-то пусто во дворе.

Наверно, на зиму уволены

и дворник и прислуга… все

те, кто когда-то здесь встречали

гостей, и свет и стол творя.

 

День – выходной;

наш взор печален.

Почто же топали мы? Зря?

Но мы с тобой другой закваски,

к окну прильнув, как в банный день,

легко досочиняем сказки

про быт дворянских деревень.

Про барских дев; их двое вроде,

у пианино в ряд сидят

и, обмирая в разговоре,

на А.Тургенева глядят.

 

Они узнали тайну нашу,

что мы пришлёпали с возком,

в котором их любимец – Саша –

бел и студён, как снежный ком.

 

Кто ведать мог, что провиденье

дарует им свиданья миг?

Последнее стихотворенье

в Тригорском… вымолил кумир:

что вечности предстать прилично

не в тесноте камней столичных,

а за церковным алтарём;

пусть душу высвятят просторы,

где тело высохло в затворе…

Смысл речи дале был мудрён.

 

Тут подан чай, за ним варенье

«его любимое»… Томит

незнанье. Как его убили?..

За что? Кто мог его убить?

О, как мы все его любили…

О, как нам предстоит любить!

 

Но поздно. Ветер встал холодный;

то вольный дух его свободный,

мятущийся приюта ждёт.

Мчит время задом наперёд;

и за окном слеза словами

перебивается… а нам

стихи, любя, читать на память.

Пусть грустен вечный сей роман.

 

12. В ТОЙ СТРАНЕ

В монастырь, где возле под надзором

две зимы, три лета гостевал,

во гробу да в ящике еловом

прибыл. Сдан.

 

Ждёт земли краюха на погосте.

Да в мороз пробиться не судьба.

И весной похоронить не поздно,

грешен ты иль праведен… Гуд-бай,

 

своенравный гений. Ты свободен,

позабыв тревоги прежних лет

в той стране, где нет зимы холодной,

славы мира – нет.

 

Мертвецам предмет заботы малой

вешний круг, печали долгих дум

и тревоги: всё ль стихам внимаем,

воскрешая век, по Пуш-ки-ну?

 

По теням – счастливым иль печальным –

мудрено до встречи разобрать:

в тех мирах, столь долгожданно чаемых,

над Тригорским славно по утрам?

 

13. И ФАУНА, И ФЛОРА

Нет, это не пройдёт,

покуда нам не спится.

Среди ночей и дён

потомков будут лица,

всё те же словеса

и страсти, и слеза

на смертности весах,

на выпорхе в пейзаж,

растущий на стене

гостям для утешенья;

бывали здесь… и нет

их тени. Но – терпенье!

 

Ничто здесь не пройдёт.

Самец ласкает самку.

Река срывает лёд.

Дитё всё ищет мамку.

И завидно другим.

 

И завидно другим,

что не родится смерть

от жарких наших тел,

от наших душ небесных.

 

Ну кто сказать посмел:

всё минет и мы смертны?!

 

14. ВЫБРАННЫЕ МЕСТА

Что тебе в этой Сороти?

Река, мил друг, как река.

Осенью тонет в золоте,

а летом – в грязи бока.

С холмов,

с одного хоть с третьего,

взобраться коль хватит ног,

округу вложи в конвертики,

как в детстве в подушки сон,

и разошли их по свету

с Балкан до чухонских скал

или развей их по ветру:

лети, мол, моя тоска;

чихали чтоб други-вороги

с того, что мне не до них;

и, верно, мои тревоги

уже не вмещают дни;

читаю Четьи минеи я,

к земным ли брожу, к Святым –

долечиваюсь, виденья

и ночью и днём видны.

 

15. В МИРАХ

Над Тригорским в чаемых мирах

нет того, что в жизни называли

мы любви огнём и сгоряча

воровали явно или тайно.

 

Всё осталось на тропинка тех:

по аллеям и брегам… И Сороть,

соучастница земных утех,

повторит в восторге платья шорох,

 

лишь рассвет позолотит восток,

птах ночной искрою приумолкнет.

Голос сердца, обретя простор,

огнен.

 

Под Тригорским куполом к утру

дымкой лёгкой прошлое очнётся.

Может, что-то вечности придётся

и из нашей жизни по нутру.

 

16. ПАМЯТНИК

если бессонница мучит, равниной придя в полнолунье,

значит, разыщешь на полке два-три занимательных тома

и полистаешь, ранжиром и весом не меря,

т.е. читай без разбора,

кто из писателей что нам оставил на память.

может, под тыщу страниц пробежишь над стихами, не горбясь,

прозу возьмёшь, под Изборском вскормлённу,

или Онегиных вновь перечтёшь небывалых,

дюжиной древних коллег сочинённых для денег, –

славы за это, конечно, народ не прибавит.

мысли другие при этом… ах, мысли ночные!

будут мечты и терзантогоренья о девах…

 

но за окном завершает февраль свои будни,

и пробирает нутро от септим его волчьих.

ты понимаешь в тот миг, что такое безлюдье,

бесчеловечье: пространство, загнавшее в книгу

судьбы людские тех встречных, мой друг, поперечных,

что закадычные то ли друзья, то ль враги.

 

помнишь Че-киск? вспомни славные годы застоя,

Нижнего плен и откоса древесную глушь,

первые деньги, как первую страсть поцелуя,

первую женщину, первые страхи «а вдруг».

ты напиши нам про худшее, скальд сладкострунный,

порасскажи, чтоб столетья тягучую вызнали жуть,

ровень могилы и странненький родины череп

мы поднимали на палке, не ведая страха пред ним.

кто-то запил из него… здесь его не нашли мы творений,

но повторили других в назиданье слова:

надо проехать Россию и вольным осесть в Сахалинске,

чтобы понять, что про не было-быть – всё пустяк,

даже про высших… поэтов и мир, и потери в Святой

или Воронежской, в Коми-земле Сыктывкарской,

в Лисках и Брянске, в Тольятти, в обеих столицах, –

всюду страны величайшей смиренны кладбища,

всюду никчемны при жизни, по смерти – любимы,

а по прошествии вслед поколений настанет

миг, что кормильцами станут ушедшие в вечность:

всюду накормят они земляков, а с устатку напоят,

всех приютив в деревеньке своей на Парнасе,

зла не запомнив из жизни, ну разве бессонниц-бескормиц,

что заставляли души занавесить зерцало,

если ночами в краю незнакомом не спится.

 

17. ПРОРОК

Уединенье совершенно,

а праздность сходна с торжеством.

Про это ль сказано: «Блаженны

лишь духом нищие в день тот»?

 

«Блаженны – возлюбив врагов.

Они же вас возненавидят…»

О, как легко мы станем квиты

средь облаков!

 

Научимся любить любящих

нас, грешных, хоть и проку чуть.

Блаженство ищущий обрящет:

и преклонимся богачу.

 

Блаженны изгнанные будут.

И не прогнать из сердца боль.

Земная жизнь течёт покуда

добру назло.

 

Дерзают в терниях поэты

дела душевные познать

блаженных, плачущих и бедных…

и крест… и власть.

 

18. АНГЕЛ

Свершилось – мы прожили срок премиальный,

двух долгих столетий щепу разобрав.

Безлюдный февраль под сосной закемарил,

где с юга оттаяла банька-изба.

 

Взойдём между горок по трактора следу

к закрытой церквушке, мечте ямщика.

Оглянем заснежье. «Вы б ехали летом», –

советует сторож, наливши чайка.

 

Он нам про политику шпарит стихами.

«Толстовец, наверно», – подумаю я.

И вдруг пожалею, ведь сердце не камень:

«Ну, как здесь живётся? Не сходишь с ума?»

 

«Могилок десяток… Народу живого

лишь в праздник автобус привозит сюда,

а чтобы шальные пешочком – то ново.

Я долго за вами с горы наблюдал…»

 

О чём-то ещё, да не вспомнится точно…

Нет, это забыть мне позволить нельзя.

«Вы, может быть, молитесь утром иль к ночи…

Тогда помяните, встренулись не зря».

 

Конечно, случайного в жизни немало.

Поэтам, монахам то ведать дано,

да, судя по книгам старинным, – менялам

и праздным бродягам, ушедшим на дно.

 

А мы не тонули и не воспарили,              

пока по озёрам и рекам брели

на Горы Святые к поэта могиле,

где он, представляли мы, спит без молитв.

 

И надо ли было о том говорить мне?

Не знаю, приятель… Когда б не стихи…

Мы б просто согрелись монашеским сбитнем,

затеплили свечи, взглянули на скит…

 

Туда – между гор двух – в сугробах тропинка,

не нами протоптана и не для нас;

по-доброму долго смотрели мы в спину,

чтоб, чёрное с белым смешав, вспоминать.

 

И видели чудо. Оно рукотворно,

возможно, но разве дано угадать?

Прознав о покое и воле, свободно

к ним ангел молиться восходит сюда.

 

19. теория равновесия

Поедем в Болдино… Холера

политики нам кажет путь.

Вдали Европы и Америк

даст Бог душою отдохнуть.

 

На Вербное протопят церкву

зимы остатошным углём;

и хватит славы человеку

на каждый дом.

 

А то, что за окном ненастье –

ины подробности видней:

в Патерике разыщем страсти

Последних дней.

 

А доживя до Воскресенья,

на сход огня

познаем промысел спасенья

тебя, меня

 

и тех, что мы уже любили

иль предстоит кого любить, –

земные пленники идиллий,

страстей возвышенных рабы.

 

 

Путеводитель по поэме

 

Время диктует свои правила всему, кроме поэзии. Она переворачивает пространство и время, выворачивает их наизнанку, напоминая человеку о вечности, т.е. о жизни. О той самой жизни (становящейся вечностью), которую он в суете не замечает. Именно по этой причине рождаются стихи, а когда тема куда больше лирической искорки, возжигается огонь поэмы.

Большая форма – поэма – современными пиитами с «лёгкой» руки ленивых критиков считается устаревшей. Зато роман вдруг стал формой, соответствующей эпохе. Уверен, что только поэма может раскрыть талант поэта перед читателем по-настоящему. Но только лиризм, избегающий автоматического письма, уводящего поэзию в литературщину, позволяет поэме быть произведением искусства. При этом тема диктует автору сюжет. Бессюжетность поэмы так же не невозможна, как и бессюжетность прозы или бессмысленность жизни. Поэтому, читатель, знакомясь с первой частью моей поэмы (называется она «Псковский час») должен знать о некоторых обстоятельствах, предшествовавших рождению её.

Друг мой и земляк, прозаик Ильдар Абузяров, (автор и лауреат премии им. В.Катаева журнала «Юность») удостаивается Пушкинской премии за новаторство в языке современной русской прозы. Романы его («Хуш», «Мутабор», «Агробление по-Олбански» и рассказы) вызвали неоднозначную оценку, вплоть до призыва к властям наказать молодого автора за «пропаганду терроризма» и воспевание «цветных» революций. Это не случайно, Абузяров много путешествует по миру, излюбленными маршрутами оказываются как раз «горячие точки» - страны бывшей Югославии, Египет, Сирия, Ирак.

Я не во всём согласен с талантливым товарищем…         

Я люблю странствовать по России. Работая над книгами по истории Крыпецкого монастыря, часто бывал на Псковщине. Рассказывая Ильдару о своих впечатлениях от прежних посещений Михайловского, юношеской жизни в Болдино, высказал и свою мечту пожить в пушкинских местах «на покое». Мечта, наверное, любого писателя вволю подышать в зимней или осенней тишине вынужденной «свободой», и вспоминать потом «о доблести, о подвигах, о славе» не разочаровываясь жизнью.

Лауреату Пушкинской премии такая возможность предоставляется. Даже великому Пушкину тяжело было в одиночестве.

Мусульманин-прозаик и православный поэт отправляются в гости к Пушкину.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ведётся от нескольких лиц: автор от третьего лица, от первого лица – поэт, прозаик, видок, дамы в Тригорском, сторож.

Временами трудно определить от чьего лица идёт повествование.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Поэт, по рождению – горьковчанин, по роду занятий и образу жизни – сельский житель, семейный.

Прозаик – земляк автора, холост, странник (в жизни Абузяров Ильдар, автор нескольких скандальных романов, в их числе «Хуш»… Лауреат Новой Пушкинской премии «За новаторское развитие отечественных культурных традиций», благодаря которой автор и оказался в Михайловском).

Пушкин А.С. – поэт, «наше всё» по словам А.Григорьева, погиб на дуэли, похоронен в Святогорском монастыре рядом с матерью.

Ганнибал – из рода Арапа Петра Великого, генерал в отставке, поместье его располагалось на другом берегу озера Маленец, напротив Михайловского. От усадебного дома поэта хорошо виден то берег. Автор ошибочно называет его «адмиралом», но вполне обоснованно так именовать любителя прохлаждаться с подзорной трубой на берегу на построенном в виде корабельной рубки мостике-арке в саду. Тем более, что к времени ссылки поэта наш генерал уже скончался.

Тургенев А.И. – дворянин, родственник А.С., выпало ему не только пристраивать маленького Сашу Пушкина в Царскосельский Лицей, но и провожать в последний путь, сопровождая из СПб к месту погребения. Известны высказывания А.И. Тургенева по этому поводу.

Хозяева Михайловского и его гости (нынешние) – управляющие музеем-заповедником в меру своих возможностей использующие имение не во вред.

Власть имущие всех времён – обычные люди, упоминаемые в связи с международными событиями, в том числе Перестройкой, развалом СССР, «оранжевыми революциями».

Каддафи – его шатер был разбит в Кремле во время визита в Москву, за год да начала вторжения иностранных наемников и его убийства.

Сторож кладбищенский – когда-то горожанин, образованный, приезжий из провинции, охарактеризован как человек думающий, читающий, пишущий, как очень многие в России, временами верующий, место работы характеризует не специальность, а жизненную необходимость.

Дочери и гостьи хозяйки села Тригорское – две, а скорее три разновозрастные дамы, в своё время не обделённые вниманием опального молодого пиита. Им были посвящены его стихи и любовные послания в альбомах.

Писатели различных городов России – они упоминаются в главе «Памятник».

Сопровождающие гроб Пушкина жандармы, воспоминаний о себе в истории не оставили.

Курбатов Валентин Яковлевич – общественный деятель, литератор, член общественного совета при президенте России, член жюри Толстовской премии «Ясная поляна», не однажды пересекавшийся с автором по жизни в дружеском застолье.

Изборцев Игорь – псковский писатель, псевдоним Смолькин, прекрасный романист и очеркист.

Безымянный телефонный собеседник – видимо один из радио- или теле- журналистов, всегда в курсе всего, знающий всё обо всех.

Видок (в поезде) – почти незаметный сотрудник или называющий себя таковым.

Монахи Святогорского монастыря – герои эпизодические, образ вечный, «черное на белом».

Ангел – нисходящий и молящийся за душу А.С. Пушкина. Лицо духовное, бесплотное, видимое не всем.

В числе других персонажей: синицы, лисы, юные девы фантазий, жители Тригорского и т.д.