Екатерина МОНАСТЫРСКАЯ 
Екатерина МОНАСТЫРСКАЯ
ОБРАТНАЯ ГЛУБИНА
ЗЛАТАЯ КНИГА
Свят Государь – бразды держит и правит, ниц
Падает люд перед ним.
Только десяток юродов и праведниц
Волей иною храним,
Ведают странное, ищут в нетронутых,
Темных для мира словах,
Огнь осияет их, змеи не тронут их,
Лягут им львы в головах.
Им присягают овраги и пустоши,
Всё нежилые места,
Где на безводье былинок – не густо же,
Где мурава не густа.
Матерь-пустыня поила их жаждою,
Мраз напитал теплотой,
Людные площади – каждого, каждую
Тяжкой давили пятой.
Тело до кости стирая веригами,
Радуйся о Женихе!
А и бывало – дарили ковригами,
Кесарь скулил о грехе.
А и бывало – что выхаркнув скверное,
Что и погано сказать,
Должно и то непотребство: наверное,
Бесы кишели позадь.
Девку срамную утешь, ибо речено:
Ей-то попреже до кущ.
Как ни крестись, тут погибель-туретчина,
Смраден здесь дух, проклятущ.
Видишь – богатая книга не читана,
Кто не дурак, тот поймет.
И хороша – разве только на вид она,
Даром, что злат переплет.
Снег... А на нем – только отблески желтые,
Только житьё бичевò.
Что-то в сей книге прелестной нашел ты? Я
В ней не ищу ничего.
* * *
Хоть не мягко ты стелешь да снимаешь лихву,
По Твоей доброте лишь я на свете живу,
Мил же, Господи, люб же в кронах лепет мольбы.
Ближе к осени глубже в лес уводят грибы.
Прежде тут, на тропинке, в медно-пряном бору,
Сдув со шляпок хвоинки, сорок штук наберу
Спелых крепеньких белых, удивляясь: как так?
Что ж червяк-то не ел их и не тронул слизняк?
А теперь – ежевика зреет, чёрно-сиза.
Лес кругом обживи-ка, напряги-ка глаза,
И беги, не щадя ног, – цапанёт, и каюк,
Не умея медянок отличить от гадюк.
Что, судьба, учудишь ты? Далеки холода,
Я живу никудышно, я живу хоть куда,
Дни, силёнки и книги на две трети смолов.
Полыханье брусники у замшелых стволов.
Лес качается, в хвое горний ветер гудёт,
И со мной неких двое – что придёт, что уйдёт.
Эта – мара и ересь, и вернёшь разве ту?
А на просеке вереск, мох и вереск в цвету.
НА СТРАНИЧКЕ МОЕЙ
До гранитных объятий оплаканных плит,
До блуждающих зыбких огней,
Ты, пока наверху не нажали «delete»,
Задержись на страничке моей:
Где хоккей на катке и снежки во дворе,
И стишки про ребят и зверят,
Где в ангине – узоры на старом ковре,
Растекаясь, над жаром парят.
Там задорные горны поют: будь готов;
На подшипниках с горки – давно ль?
Там подшивки журналов лохматых годов –
Восемьсот, девятьсот, два ноль-ноль.
Свет, что памятью милой в ушедшее вшит
Веретённым жужжанием дней.
Так пускай это малость ещё полежит,
Повисит на страничке моей:
Где за окнами синий шатёр навесной,
И разбуженным воздухом в дом
Бьёт открывшейся высью, землёй и весной,
И оплавленным тающим льдом.
И ещё пара дней, и грачи, и скворцы
Прилетят, и закружат стрижи,
И пустырь ошалеет от жёлтой пыльцы,
И жильцы отворят гаражи.
Словно в светлое завтра объявлен транзит,
Так шагай – левой-левой – живей.
Так ведь майское утро еще повисит,
Полежит на страничке моей?
Прислюни подорожник к разбитой губе.
Сплюнь и слёзы обиды утри.
Приживаясь к себе, и гоньбе, и судьбе
Всем, что гибнет и ропщет внутри.
Пролетают деревья, столбы, провода,
По дороге назад – как в кино –
В тишину, где ни звука, ни дна, ни следа,
Где всего лишь светло и темно.
И, пока этот миг до конца не дожит,
Не уравнены силы ничьей,
Пусть немого ещё повисит, полежит
Эта блажь на страничке моей.
22 апреля 2016
МЕСТО ВСТРЕЧИ
Золотистым свежим тленьем тронутый листок.
Чуть от центра направленьем северо-восток
По дворам иду под вечер, семечки грызя,
Где снимали «Место встречи изменить нельзя»,
Ностальгией расцарапав память, исколов.
Где же вы, старлей Шарапов, капитан Жеглов?
Докопав до самой сути, корень зла деря,
Негодяйку арестуйте, суньте в лагеря.
И, да будет не во вред нам, отступя во мглу,
То, что «На большом Каретном» выло на углу
Позднебрежневской халтурой, что сквозит в кино,
Вышедшей в тираж фактурой, канувшей на дно.
И ещё не то, не то – нет, что-то в этом, эх,
Невесомое, не тонет, не стремится в прах.
Три вокзала недалече – вжик – по Кольцевой,
Три вокзала – место встречи Родины с Москвой:
Чемоданы да баулы, все туда-сюда.
Там заимки и аулы, сёла, города.
Гомон дырчат и кружавчат, иглист и игрист,
И толпа рычит, кудахчет: топот, шорох, свист.
И калеки – шрам на шраме, ай нанэ нанэ…
А пройди, сверни дворами – тонут в тишине
Предзакатной стены, крыши, окна, тополя,
Тени лиловато-рыже под ноги стеля.
Что сказать? – О том и речи нет, замри, отбой:
Это просто место встречи времени с тобой –
Завтра в школу, только семь ей и кипит вослед
Незабвенный, предосенний, ясеневый свет.
31 августа – 2 сентября 2016
ДВЕ БЕЗДНЫ
Частью в обеих безднах,
Что с изначальных пор
Слетает от створ небесных,
Течёт из подземных нор,
Истина безотчётно
Слепит, погрузя во тьму;
В сияние облечёт, но
Не явится никому.
Мерцая во вздохах слезных,
Вдыхая согласье в хор,
Сливаясь в обеих безднах
Парит над горой Фавор,
Но, в целости неделима,
Под шорох мифологем
Из рук ускользает – мимо,
Не узнанная никем.
Достаточен для отчитки
Изодранный в клочья дух,
Болтаясь на тонкой нитке
Над пропастью в безднах – двух,
Изведавший благ нетленных
В отчаянье и тоске –
Моделью семи Вселенных,
Висящих на волоске.
Творений душеполезных
На вес тонны три прочтя,
От мрака в обеих безднах
Летит на огонь дитя,
И ходит в наполеонах,
Примерив златой наряд.
На крылышках опалённых
Алмазы росы горят.
И надобно позарез нам,
Отродью кривляк, шутих,
Приникнуть к обеим безднам,
Отшатываясь от них.
Уверовать в мир окрестный
И хмыкнуть: галиматья, –
Почуяв сквозняк отвесный
За плоскостью бытия.
АВГУСТ
Под ясным ласковым лоскутным небом августа
Уж рыжина в корнях запутанных усталых трав густа,
Грачи с грачатами гурьбой на пашне озими
Гутарят, грая меж собой о скорой осени,
О перелёте за моря, за дали дальние.
А вечера, лазурь багря, глядят хрустальнее,
И озаряет зыбкий луч, сквозя меж грозами,
Изгиб реки, откосы круч, старуху с козами.
Под вечер солнце за леса. Над марью волглою
Течёт златая полоса в туман за Волгою.
* * *
Дым и копоть под вокзальным сводом
Вбит в карниз четырнадцатый год,
И над ожидающим народом
Расписной распластан небосвод.
Допотопный сумрак на излёте,
Среди сумок и баулов в нём,
Ох, горласты харьковские тёти!
Но и вы когда-нибудь поймёте,
Да и мы когда-нибудь поймём.
Войлочное небо Украины,
Дымохода чёрная труба,
Близких звёзд серебряны полтины
И надежда людям не судьба.
По холмам, откосам, косогорам,
По зелёным бархатным чехлам
С похоронной известью раствором
Замешали воздух пополам.
Бредят в нём промерзшие больницы,
Им земля, как саваном свита,
Чоп-чоп-чоп колёса, даль кренится,
И красна подбитая черта.
Ни черта за нею. До свиданья.
Надо мной обратной глубиной
Бесконечный прочерк мирозданья
Лопастью небесной ветряной.
Шорох ног, возня, сквозняк и гомон.
Голоса вспорхнут, как сизари.
Этот вечер. Но о чём? О ком он?
Оглянись. Одумайся. Замри.
БАЛЛАДА О ЛУЧШЕМ ДРУГЕ
Чем отчаянней и дерзей – тем лучше – закон таков –
крепко в объятьях сжимай друзей, но ближе держи врагов –
и – к изумленью бумагомарак опытный политрук
знает – матёрый, упорный враг – надёжней, чем лучший друг.
Промежду фишек, среди ферзей, знай – удел дураков –
у самого сердца держать друзей, и где подальше – врагов –
и в крепости опытом ран и годин когорта в одно слита –
но найдётся – как минимум, кто-то один, кто отворит ворота.
Заговора зачинщик тираноборством крут –
и цезарь – чик – и зачищен, соврать не позволит Брут.
Такая – судьбина злая – дружеский тет-а-тет –
спросите о том Николая, двор, генералитет.
И кто, скажи мне, провидел? Грядущее нам темно –
и тот – неважный правитель, кто выйдет на станции Дно –
И спорить будет излишним – не возразить никак,
что лучше таких вот ближних старый и добрый враг.
Плату за кровь – не бывает мерзей – в раскаяньи хвать и тикать –
таких бы в аду да в музей-колизей глотки друг другу рвать.
Но там – под покровом безмерной тьмы, в озере ледяном
в вечность без края вмёрзнем и мы, и видимо – поделом.
Делим трапезу с другом благим – без страха едим и пьём –
но – свят – не Иуда – палач Лонгин, пронзивший Христа копьём, –
и – словно уксусу дали испить – с желчью – полную кадь:
«враг способен тебя убить, но не способен предать».
Каин и Авель, Ромул и Рем, Амнон и Авессалом –
Братоубийцам числа не вем – и судим задним числом:
Коварный враг и неверный друг лучше, чем кровный брат.
А про отцов и детей – зверюг найдёшь, что и сам не рад.
Окаянное, как Святополк, родство – не сочтёшь голгоф.
Скажи, человек человеку волк? – Такого нет у волков.
Короче – кино и немцы – такие враги, итить.
Но в мире не хватит пемзы, чтоб руки любимых отмыть…
Да только – ба! Погляди же! – мы здесь, так сказать, одни –
есть некто намного ближе друзей и кровной родни:
тебе – сколько раз распяли – скажи, на позор и казнь
ты вёл – сто раз – не себя ли, чтоб мясом кровавым пасть?
Себе ль, угодливо горбясь, цикуту цедил в бокал,
и с края обрыва в пропасть не сам ли себя толкал?
Мысли сквозь сито сомненья просей, сладких не слушай врак –
ясно – вернее милых, друзей непримиримый враг –
да только – вот и вся недолга – не конкурент и не зам,
нет на свете коварней врага, опаснее, чем ты сам.
Ни за понюх табаку губя, видя на полшага –
Заповедь – «как самого себя» – равно – «возлюби врага».
Из-за кулис прослушав на прогон лучшей из пантомим –
будь как с самым худшим врагом ближе с собой самим.
ЯБЛОНИ
Нынче, бают, окаянны дни:
В людях – ненависть и спесь.
Видишь, на поляне – яблони:
Значит, прежде жили здесь.
И во дни, не то чтоб древние,
Двести лет – предельный срок,
Были тут село, деревня ли
Или малый хуторок.
Здесь, в ненастном хмуром ельнике.
И не нас ли в свой черёд
Заглушит осинник меленький,
Чернолесье заберёт,
Чтоб молитвою бог весть о ком,
Ослепляя белизной,
Просиять цветущим облаком
В майский день в глуши лесной.
Август 2016