Сергей БРЕЛЬ 
Сергей БРЕЛЬ
РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Рассказ
Платанов сидит в своей квартире, доставшейся от отца, главного инженера большого советского предприятия, ныне медленно разваливающегося, и ведёт неспешную беседу с гостями, заглянувшими на огонёк.
Он устроился уютно: оккупировал разложенный диван, сложил в горку разновеликие подушки и потрёпанные пуфики, накрылся давно не стиранным пледом, в ногах бросил стёганое одеяло. По левую руку у него раскрытый ноутбук, под правой примостилась рюмашка зелёного стекла, которую он, впрочем, не торопится опустошать.
Два посетителя расположились в креслах – обычном, приземистом, с периодически выходящим из пазов подлокотником, и ветшающей качалке былых времён, привезённой с провинциальной толкучки. Между гостями и хозяином – низкий журнальный столик с безжалостно испещрённой царапинами лакированной столешницей. Он обильно заставлен всем необходимым: в центре – початая бутылка водки калужского производства, бутыль лично приготовленной Платановым сливовой настойки, пакет самого дешёвого вина из магазинчика, допоздна торгующего в соседнем доме (спиртное, если хорошо попросить, продают и в заповедные часы). Под столиком, периодически поддеваемые ногами гостей, болтаются ещё бутылки, уже пустые полусмятые пивные жестянки и кое-что по мелочи. Из закуски – крупно нарезанные ломти российского сыра, чёрный хлеб и рулет с салом – фирменное блюдо главы семейства, приготовленное на чугунной сковородке, с коей, как внутри, так и снаружи, давно не отмывался застарелый налёт жира. Ближе к окнам, у покрытого плотным покровом пыли фортепьяно – ряд пятилитровых банок с сомнительным содержимым, на горловину которых натянуты резиновые перчатки – одни яро вздувшиеся, другие – бессильно опавшие, словно усталые часовые. Вокруг банок вьётся ореол из мелких мушек, одурманенных тонким амбре, сочащимся из-под перчаток.
Выпивают у Платановых часто. Некоторых участников «симпозиумов» даже оставляют приходить в чувство до утра, постелив здесь же, прямо на пол, поверх почерневшего напольного ковра, щупленький матрасик. Утром они самостоятельно отыскивают уборную и выход, не беспокоя затянувшийся сон хозяев. Буйные попадаются редко.
Хозяин относится к алкоголю на удивление спокойно, но и отказываться, если предлагают, не видит смысла. Закурить тоже не торопится, хотя оба сегодняшних собеседника непрестанно дымят. На вид ему лет тридцать пять – сорок, но когда отпускает бороду, выглядит немного старше. Тогда, рассуждая, любит поглаживать светло-курчавый клин острожными движениями ладоней сверху вниз. И в движениях этих – уважение к себе, неторопливость, довольство.
– Сейчас ситуация не ясная. Большая часть элиты переметнулась на Запад, оставшаяся ещё пытается сохранить мифический паритет. Условный Мудрин против условного Рогожкина, – размеренно вещает он.
– Конечно, тем, кто под санкциями, особенно персональными, дорожку туда перекрыли, куда им ещё податься? Хочешь не хочешь заделаешься патриотом! – бодро соглашается худощавый черноглазый юноша с маленьким портретом Муаммара Каддафи на значке, приколотом к отвороту невзрачного зеленоватого пиджачка. – Всё равно все на нефтяной игле сидят. И защитники суверенитета из них хреновые!
Платанов улыбается всё благостнее. Словно мысль о всеобщем липовом патриотизме его особенно согревает. Бородку он так нагладил, что она почти сияет в тускловатом свете запылённой люстры.
– Да, грядёт обострение. И это хорошо! Для нас хуже, когда у них с Западом перемирие, и появляется шанс отсрочить крах. Чем сильней на них давят, тем нам выгоднее! Любопытно посмотреть, как эти пауки в банке сцепятся. А там, глядишь, и нам дадут словечко вставить. А пока можно попробовать разве что поиграть на их противоречиях между собой.
– Социализм мы, конечно, окончательно похерили, – менее оптимистично соглашается второй гость, тоже молодой, невысокий, но крупный, с непропорционально большим руками и головой и нестриженной бурной шевелюрой, которую он частенько вспенивает пятернёй. Водку гость запивает выдохшимся лимонадом из гранёного стакана. – Но мы его вернём. И СССР восстановим. Недавно сходил на ВДНХ, там некоторые павильоны советских республик отремонтировали. В «Армении» коньяк вполне себе… И недорогой!
– В армянах у нас недостатка в Москве нигде нет, – пробует пошутить кадаффист.
– Советских республик мало! Варшавский договор тоже надо восстанавливать. По мне, восточноевропейские страны стоит включить в единое государство, – добавляет Платанов.
– Хорошая мысль! – поддерживает собеседник. – Скинуть капиталистов, самим объединиться, потом отбить всю эту Польшу-Венгрию у НАТО. Только как с немцами быть? ГДР обратно выпиливать из Германии? – искренне задумывается оратор. – Почему бы нет…
– Только в новый СССР надо без старой гвардии, в том числе без наших коммунистов продажных, – ведёт Платанов давно продуманную линию. – Показали они себя и в 93-м, и в 96-м. Да и сейчас стараются, создают иллюзию борьбы. Оппозицию изображают.
– Муаммар был последний настоящий социалист, – гнёт своё темноглазый. – За это его и убили. Но Джамахирия скоро возродится, быстрее, чем у нас что-то серьёзное наладят. Там уже серьёзные события развернулись. Генерал Али Кана – слышали? Третья сила – не Сарадж и не Хафтар!
Собеседники делают вид, что фамилии им знакомы, во всяком случае, разъяснений не просят.
– Ларик, ты сам не думал туда рвануть? – хозяин слегка поворачивается на своей лежанке; кажется, что он собирался встать, но передумал.
– Я бы с удовольствием. Да разве маман отпустит? – Ларик раза в два возвышает тон, словно убеждает целую толпу слушателей. – Она и так заколебала: устройся да устройся на работу! А я хоть сейчас. Но куда? Где сейчас найдёшь работу нормальную?
– Ты же вроде юрист? – уточняет обладатель густой шевелюры. – Они везде нужны. На каждом шагу какой-нибудь правовой центр.
– Во-первых, Никит, у меня незаконченное высшее. Я как академ взял в своё время, когда Надька рожала, – да ещё в политику тогда влез по уши… в митинги эти, ну ты помнишь? – так и не вернулся. А во-вторых, юристы уже не особо котируются. Вон дядьке родному зарплату на фирме понизили, он порыпался-порыпался, а ничего толкового взамен-то и нет. Давно не двухтысячные на дворе. Прости, – более робко обращается он к Платанову, – у тебя покурить не осталось? Или вниз сгонять в магаз?
– Мне с Моралесом ситуация не ясна, – словно не слыша вопроса, меняет персоналии хозяин. – Смело мог проводить второй тур, замутил какую-то байду с победой раньше времени, потом свалил резко. Похоже…
– На что похоже? – недоумевает Никита, не выдерживая затянувшейся паузы. В лице его сквозит детская наивность, удивление всякому смелому предположению старшего друга.
– …на договорняк!
– Это с кем же? С америкосами?! – Никита почти присвистнул.
– Не очень ясно, зачем ему всё это. Но по ряду признаков – похоже на слив.
– У Моралеса среди крестьян поддержка нехилая, – опять повышает тон Ларик. – Ведь единственный коренной президент там был…
– Мне самому интересно, что они ему посулили? Водка хорошая, кстати, надо в Калуге не забыть ещё взять. Огурцов хотите? Мы с Линой буквально на днях засолили. Впервые решили тмин добавить. Скажете, как вам! Мне кажется: горчат немного.
Предложение и вопрос так же оставляют без внимания, как он оставил предыдущий. Все друг друга слушают словно вполуха, а темы поднимают и бросают легко. Но никого такая манера общаться не раздражает.
– Никита, ты в мундепы больше не собираешься? – вспоминает вдруг Ларик. – Думаешь, опять прокатят?
Тот смущённо чешет макушку.
– Если только помощником. Денег на раскрутку у партии всё равно не выбьешь. А гадостей столько приходится выносить! Мне ещё что – ну нас..ли пару раз под дверь. А Крохину-Семёнову даже кошек дохлых на лобовое стекло машины бросали. А он ещё животных очень любит, так чуть в психушку не попал после третьего раза.
– Я Семёнова, кстати, предупреждал, когда он в это дело полез. Ну ничего, пусть опыта наберётся, мужик он вообще толковый. А про гадости у них установка теперь – чем грязнее выборы, тем лучше. Тактика управляемого хаоса. Поэтому мы с Линой в официальные их игры уже не лезем… А ты дисер-то свой забросил?
Никита полутрагически вздыхает.
– Я с научным руководителем разругался вдобавок ко всему. Он ни с того ни с сего про Ильича начал гадости говорить.
– Про Ленина?
– Ну наверное не про Леонида Ильича, – задорно замечает Ларик.
– Ну да… Вот какое его собачье дело? Я и завёлся. Сказал, что его научные труды и одной страницы ленинской не стоят. А ему семьдесят пять в мае стукнет. Разъярился по полной старик.
– Ты горяч однако! – улыбается Платанов. – Но так тебе ещё долго кандидатом не стать. Вряд ли ты второго Ульянова найдёшь среди нынешней профессуры.
– Да и чёрт с ней, с такой наукой. Словоблудие одно.
– А всё равно интересно! – бодро продолжает Платанов.
– Как я карьеру похерил? – немного обиженно уточняет собеседник.
– Интересно, когда бабахнет. И как их всех накроет. Осенью – реально вполне.
– Может и нас задеть, – предполагает Никита. – А они отсидятся на своих Багамах.
– На Кипре некоторым уже лавочку прикрывают! – замечает Ларик. – И Багамы могут прикрыть.
Хозяин повыше натягивает плед, хотя не мёрзнет – приятно ощущать себя уютнее.
– Нас не накроет. Мы в Калуге отсидимся. Там Линке двоюродная тётка дачу отписала, с настоящей русской печью! Только дымит слегка, но печника найти и переложить – не проблема. Приезжайте к нам туда, когда ремонт закончим. Здесь, конечно, тоже хорошо. Но стройки последнее время задолбали. Такой район был тихий! И даже при Лужке отбились. А теперь добрались…
– А какой красивый Триполи был до войны! – восклицает Ларик, по цепочке ассоциаций пронёсшийся от России до Ливии. – Не хуже ваших Флоренций!
– Почему это они наши? Никогда Европу не любил. Мигранты, грязь, перенаселённость, продукты ненатуральные – почвы-то истощены.
– А ты когда был в Триполи? – опять выказывает наивность Никита.
– Я только фотки видел. Но по ним всё понятно. Ребят, а никто две тыщи до конца недели – лучше, месяца, не одолжит? А то уже посмолить не на что, такой голяк.
– Да я сам как раз на мели, – отзывается Никита, пока Платанов вновь мечтательно исследует взором высокий потолок, не забывая поглядывать и в ленту фэйсбука, открытую на ноуте.
– Дал тут одному деятелю 500 рэ, а он три месяца не возвращает, – жалуется Никита. – И даже на письма перестал отвечать. Хотя статус горит день и ночь.
– А как там твоя борьба за Пуховский сквер? – выныривает из-под сводов Платанов. – Я читал, что Ксюша Торчак из инициативной группы уже вышла?
– Там их всех попробуй разбери! Как обычно, сначала все объединятся, а потом начинается грызня. Пару раз приходил к ним грузовикам въезд перекрывать. Сначала даже развернули колонну. А на второй застройщик пригнал рязанский чоп, ментов скупил. В итоге схлопотал дубинкой по почкам, и административку едва не пришили. Но я от них убежал.
– Молодец! А как ухитрился? – уважительно смотрит на знакомого Ларик.
– Так отделение знакомое. По ещё одному эпизоду… Нас там в коридор затолкали, а в обезьяннике места почему-то не нашлось, или полицаям было не до того. А из коридора двери во внутренний двор не заперты, с другой стороны двора – ментовское общежитие. И оттуда через другой коридор – свободный выход ну улицу. А паспорт на такие мероприятия не ношу. Хотя я его и так потерял недавно…
– Сквер всё равно жалко. Мы там с Линой гуляли как-то… Сирени пышные цвели.
– То-то и оно. Отбить его можно! Но организаторы странные: пишут в личку, мол, молодец, приходи ещё, а в группе, причём открытой, ругают «трусов, которые при первой опасности разбежались». Выходит, я разбежался?
– Красавы! – поддерживает Ларик. – Ну их к лешему!
Никита весь нахохлился, как промокший под ливнем воробей. Ларик всё заметнее нервничает – желание курить нарастает, а ни денег, ни сигарет не предвидится. Он воровато озирается по сторонам – в комнате давно не наводили порядок, и заставлена она щедро: разнородной, в том числе старинной, мебелью, цветочными кадками, стопками книг разных лет издания, включая и дореволюционные, и не менее внушительной горой газет – от «Новой» до советских «Труда» и «Правды». Особенно гордится Платанов подборкой «Юного натуралиста» (в детстве посещал кружок юннатов в зоопарке), но номера перепутаны, и не предвидится денёк-другой разобрать. Есть и одежда, отчего-то выложенная из шкафов, которых в квартире тоже немало. Хозяева, кажется, не спешат с уборкой не из принципа, ведь ежедневно плодятся большие планы и мелкие заботы, и одно отвлекает от другого.
Лина Платанова, худенькая блондинка с синими бесстрашными глазами, до вечера бегает по встречам с важными людьми, организует учредительный съезд народно-правового тандема в защиту социальных ценностей (название выдумал супруг). Сам он, просыпаясь обычно ближе к одиннадцати или полудню (если накануне не перебрали сверх всякой меры), долго разминает затёкшие конечности, думая, не достать ли из-под дивана гантели. Читает в сети накопившиеся за ночь новости и заметки в блогах – сам никогда почти не пишет, но нередко комментирует чужое. Часам к двум по полудни мысли приходят в порядок, но начинают звонить знакомые, а к трём-четырём часто подтягиваются первые посетители. Квартира на окраине, и иногда к ним заходят просто потому, что оказались неподалёку, а тут есть шанс и побеседовать, и стопку пропустить.
В общем, замкнутый круг, но не гнать же людей! Иногда полдня прошло, а Платанов только и успел залить кипятком порцию молотого кофе в большой кружке (варить на огне лень, и не уследишь). Но если гости не частят один за другим, обычно он набрасывает план действий на неделю и прикидывает, с кем связаться в первую очередь, кого вызвонить, кому отправить сообщение в мессенджере. Создание тандема – дело небыстрое, и слишком спешить чревато. Но иногда Лина так тянет с переговорами, что важных персон упускает. А ведь у неё – талант убеждать самых разных людей, многих в городе она знает лично. Её уважают за помощь по проведению полезных мероприятий, организации пикетов, коллективных заявок от жителей по поводу разных несправедливостей. Там помогла отбиться от кальянной на первом этаже элитной брежневки, там изгнали таджиков из подвала. А там – выселили бомжей с лестничной клетки – полиция не шевелилась полгода и вдруг среагировала. Но жена – живой человек: зашивается, отвлекается, зависает в сети не по делу, лайкает разную чушь. Приходится корректировать.
Так повелось с юности, когда они познакомились на тусовке, где все курили, пили разведённый бельгийский спирт, страстно обсуждали Ельцина, реформы, выборы, одряхлевших ныне Жириков-Явлинских и прочих, позднее затерявшихся в буднях политпроцесса говорунов. Совсем ещё юная, Лина тогда так же металась по городу по разным встречам. Почти не красилась и не курила, призывала бороться с рыночной заразой с убеждённостью заскорузлой совковой бабуси, привлекая похотливые взгляды либеральных активистов. Платанов решительно вмешался в процесс стихийного брожения будущей жены, взяв её под опеку. Сам в политике менял ориентацию несколько раз. Начинал с лютого либерализма, прошёл националистическую стадию, и до сих пор левеет – в том числе и под влиянием Лины, чего признавать не спешит.
Самым большим подвигом Платанова стали два политпохода конца 90-ых – по отрогам Кавказского хребта и через Урал с рюкзаком, спальным мешком и примусом. Что пропагандировал поход, не помнит теперь точно уже никто. Но вышло интересно, и Россию он тогда повидал настоящую. Впрочем, сам герой ничего особенного в тех приключениях не находит. А между тем его тогда дважды едва не зарезали ради скудного запаса консервов, а однажды в горах случился настоящий ураган.
Теперь они с женой любят прогуляться по настоящей Москве, если выдаётся выходной без визитёров и ЧП. Только не по раскрученным местам с китайскими туристами. А вот кайф – выбраться за МКАД к обнесённой забором усадьбе и полюбоваться на изящную башенку работы архитектора-модерниста. А потом, сидя на пеньке, можно и по баночке пивка тяпнуть.
Только времени остаётся меньше и меньше. Особенно после очередного гостя с парой поллитровок. Возраст начинает сказываться: в ночи ещё сидится, а назавтра возвращаться к нормальной жизни всё тяжелее.
Ларик, по второму кругу оглядевший комнату, не решается снова просить сигарету у Платанова (его пачка предусмотрительно лежит под рукой). Вдруг между цветочными кадками с разросшимися из косточек лимонными деревьями проглядывает забытая заначка. Его «Данхилл» валяется с прошлой встречи. Ларик всё же выуживает пачку робко, дождавшись момента, когда хозяин, наконец поднявшись с ложа, отлучается в туалет. Как жить дальше? А что если притащить на грядущее собрание тандема книжки о Ливии, изданные товарищами, и попробовать хоть что-нибудь продать? Хотя – кто купит? Все бесконечно экономят на мелочах, как он сам.
Ларик сладко затягивается, оглядывая картины и фотографии на стенах. Вот отец Платанова, уверенный в себе мужчина с открытым и добрым лицом, позже сломленный эпохой, когда его предприятие и знания стали не нужны. Портретики и пейзажики безвестных художников. Шикарное фото с Казбеком на дальнем плане. Правда, с заваленным горизонтом, но кто двадцать лет назад думал о таких вещах? Есть даже кубачинские клинки и кожаная плёточка, по поводу назначения которой хозяева любят двусмысленно пошутить. Никотин явно рождает у Ларика прилив вдохновения:
– А хотите! Хотите, у меня художник знакомый ваш с Линой портрет сделает, с красным знаменем? – предлагает он вернувшемуся из сортира Платанову, запахивающему полы бывалого выцветшего халата, купленного некогда на Сиабском базаре. – Или с зелёным, Джамахирии? И позировать не надо. Можно по фото. Возьмёт недорого!
– Ну какая нам ещё Джамахирия здесь? Не надо флаги опошлять. Вот на крышу мы 9 мая знамя Победы водрузили. Так то другое дело. Пусть префект полюбуется и попробует снять, ключи-то от чердака – у жильцов. А на стены не надо. Капусту будете? Тётка из Саратова привезла несколько кочанов. Мы обработали, не дошла немного, но всё равно вкусная!
– Мне пора, – Никита встаёт и становится похож на неуклюжего медвежонка. – Вы с Линой на мой форум по советскому наследию придёте? Провожу, правда, в Балашихе, там аренда зала дешевле. Можно и в организацию вступить, у нас всё официально, взносы всего 700 рублей в год! – чисто на канцелярские расходы. А то я всё из своего кармана оплачиваю. Да и то народ вступает, но норовит задерживать. Пришлось у брата занимать…
– Балашиха, говоришь? Там усадьба есть заброшенная, – вспоминает Платанов, мысли которого заняты собственной организацией. Он опять забрался под одеяло, бережно разгладил складки, радостно вздохнул – до чего всё же приятно жить! В апреле-мае, глядишь, и генеральную уборку можно затеять, когда наладится с тандемом. А то мать обижается: то посуда не вымыта, то ведро с мусором переполнено.
Внезапно мысль материализовалась: в прихожей хлопнула дверь, и Инна Геннадьевна, приземистая пожилая женщина со смуглым лицом, орлиным носом и умными молодыми глазами громко спрашивает:
– Молодёжь! Есть кто дома? Чайку старушке заварите?
Она не первый год на пенсии, но осталась на полставки в районной поликлинике. Её, как и Лину, многочисленные знакомые и пациенты уважают и ценят. Собралась совсем уходить, настолько замучили бюрократы, но народ уговорил потерпеть. Инна Геннадьевна не без труда пробирается по холлу между зачем-то выставленным сюда из комнаты трюмо и раскрытой стремянкой. Сын собирался заменить перегоревшую лампочку, старую вывернул, но за новой никак не дойдёт в хозяйственный.
В руках у женщины два тяжёлых пакета с продуктами, и продвижение затруднено ещё сильнее.
– Дети, ау! – так Инна Геннадьевна обозначает всех знакомых сына от 15 до 45-ти. – Картошку кто-нибудь помогите на кухне переложить! А то Линочка там до сих пор баррикады не соизволит разобрать!
Она тактично не упоминает об обязанностях сына, но реплика всё равно заставляет его сорвать разомлевшее тело с кровати и, поймав ногами тапочки, направиться в коридор.
– Мам, ну ты же знаешь, что у Лины сегодня важная встреча – с твоими коллегами, кстати! Из N-cкой больницы. Ты хочешь, чтобы персонал в медучреждениях и дальше сокращали? Или всё же будем что-то делать? Мы и Аркадия Моисеевича привлекаем к тандему. Пока упирается, но Линка его уговорит…
– Ну, пусть привет передаёт ему тогда, а то тысячу лет не виделись, – Инна Геннадьевна закашлялась в кулак. – А бороться мне поздно. Я своё отборолась.
Сумку у неё перехватывает Ларик, задумавший, не стрельнуть ли втайне от Платанова в долг у его матери.
– Ну что, ребёнок, как твои дела? – женщина отдаёт ему сумки, смотрит ласково, как на старинного знакомого, но имени точно не помнит.
– Помаленьку, тёть Инн. Слышали из Ливии новость? Зелёные наступают!
– Это Гринпис что ли? Они же мирные, вроде?
– Да нет! Верные Джамахирии силы! – Ларик готовится перечислить все фамилии и названия городов, судорожно размышляя о двух тысячах, но пока не понимая, как удачнее ввернуть их в «политинформацию».
– А, эти? Они молодцы. Только думаю, нормальной жизни там после американцев не скоро дождутся. Что там мой сынуля, чаю-то заварит? – обращается она в сторону наконец подходящего к ним Платанова. – Или, как Илья Ильич, до вечера на диване пролежит?
– Какой Илья Ильич, справедливоросс? – подтягивается медлительный «медвежонок» Никита.
– Мама, сколько можно! И зачем ты опять столько всего накупила? – уводит разговор в сторону прекрасно понявший намёк Платанов. По дороге он стряхнул с полы халата пепел и засохшие крошки и даже слегка прилизал волосы. – Я завтра поеду на рынок и всё привезу. И ещё скоро рыбу из Мурманска пригонят. У Лины в воцапе сообщение прошло. Там напрямую, фурами, без накруток. Камбала, креветки. Только забирать надо вечером во дворе, с фонариками и охраной.
– Вот в чём ты прав – в супермаркетах креветок и рыбу лучше не брать. И чем здоровей эти морские твари, тем опасней. А картошка пригодится. Детей накормим, – кидает она добродушный взгляд на Никиту и Ларика, которые, впрочем, решительно собираются прощаться, причём последний совсем погрустнел, явно упустив свой шанс одолжиться. – Только чисть давай сам!
– Он здорово картофель с луком жарит, пальчики оближешь! – с нескрываемой гордостью добавляет женщина. – Жена его так не умеет. А чай всё-таки завари! Умаялась я. Одну ангину сложную смотрела. Страшно на молодых врачей участок оставлять. Они теперь всё в компьютере ищут, через интернет. А глазами видеть их уже не учат.
– Мам, ты только Лину оставь в покое! – мягко настаивает Платанов, поворачивая на кухню, заставленную всякой всячиной не менее плотно, чем коридор и комнаты. Особенно гордятся здесь стулом. По легенде он переместился из одного из булгаковских домов. На стуле вместо чехла красуется другой засаленный плед, а пакет для мусора прицеплен на треснувший шишак на его спинке. Платанов садится, соображая, где спрятан чай, и кидая взгляды на сковородку, которую надо перед жаркой картошки хоть немного отмыть. Раковина забита до самого крана – ох, влетит Лине от мамы!
Так или иначе, сегодня явно ничего больше не успеть. А в среду обещал приехать знакомый фермер из Краснодара, русский кореец Саша, седой добряк с большими ушами. Останавливается у них проездом в Питер, где неизменно простужается и на обратном пути лечится спиртом с тёртым хреном. Саша привезёт два ящика помидоров, которые надо срочно засаливать, но главное: снова судьба выпивать. Выходит, все задуманные рандеву отодвигаются на конец недели.
Вот и приближай в таких условиях торжество социальной справедливости! Хотя, с другой стороны, всему свой черёд. Правильные революции не должны противоречить задуманному ходу вещей.
Платанов медленно поднимается, роняя со стола две пустые пластиковые бутылки. Пока он подбирает упавшее, друзья покидают квартиру, а Инна Геннадьевна молча находит лазейку и набирает воды в электрический чайник в ванной, чтобы не связываться с вавилонскими башнями в кухонной раковине. Она ворчит себе под нос, при этом думая о том, что хотя сын излишне медлителен, но готовит и впрямь замечательно. Из её знакомых ни одна таким ребёнком похвастаться не может.
Москва – Санкт-Петербург – Москва, декабрь 2019