Валерий СКРИПКО. МЕСТО АТАКИ. Рассказ-быль

 

Валерий СКРИПКО

МЕСТО АТАКИ

Рассказ-быль

 

В этот южный украинский город я приехал из Сибири в середине 1980-х годов. Осень. На набережной вижу памятник-пушку, которая смотрит дулом в сторону Днепра. Вспоминаю своего знакомого фронтовика – Василия Тимофеевича, который дрался здесь с фашистами и форсировал Днепр в этом самом месте.

Зима. Ну, какая тут зима? Одно название. В шашлычной среди каштанов шустрый парень поджигает древесные щепки и мелко наколотые полешки. Рядом, за столиками – молодёжь в лёгких куртках. К набережной – врассыпную бегут дети, и рассыпается по влажному воздуху непривычный для сибирского слуха украинский говор.

Администратор соседней с набережной гостиницы, куда я обратился по приезду, отлучилась, как мне сказали, часа на полтора. И я брожу, с сумкой, в зимнем пальто и унтах, обходя лужи. На меня смотрят, как смотрели бы, наверно, на снежного человека, случайно попавшего в эти края!

Я брожу вдоль набережной, и пронзительная грусть вдруг охватывает меня. Грусть от того, что не осталось почти ничего от духовной атмосферы тех подвигов, которые здесь совершали наши отцы и деды, мой сибирский знакомый Василий Тимофеевич.

Мысленно представляю – как идут в атаку Василий и его товарищи. Вот здесь, у клумбы они залегли, а там – на пригорке – бросились в штыковую…

Но сейчас на пригорке – столики, и сидят раскормленные парни с подругами. Дымятся шампуры с шашлыком. Один из парней платочком вытирает жир с губ своей возлюбленной.

Тому поколению, к которому принадлежал Василий Тимофеевич, Господь дал право решать: быть ли всем нам под немецким рабством, или умереть! А нынешнему поколению позволил наслаждаться миром без всяких условий. Они так это и поняли…

Администраторша гостиницы уже открывает окошко и всматривается в гостя.

Женщине лет сорок. Она вопросительно смотрит на меня:

– Я издалека, мне бы место, пожалуйста! – говорю я на чистом русском языке, который еще встречается в Сибири.

– Мист нэма, – сурово говорит администраторша и отворачивается.

Лихорадочно ищу выход, расхаживая по паркетному полу. Унты мои порядочно намокли и оставляют на паркете мокрые следы. В пальто мне жарко, в мокрых унтах ногам мерзко! Хочется есть, хочется поваляться на кровати после долгого пути.

Администраторша, забыв обо мне, смотрит телевизор. На минутку, по каким-то делам, выскочив в холл гостиницы, замечает мои унты.

– Ты шо так вырядился?

И тут меня понесло.

– Так я ж из Сибири. А сам украинец. Первый раз на родину приехал. К бабушке. Она в больнице, а к тетке идти не хочу. Знаете, как я долго о своей родине мечтал. И вот как она меня встречает! – с глубоким вздохом заканчиваю я.

Где-то в глубине души я чувствую, что немного перегнул. Я своего отца-украинца конечно почитал, но нынче, когда к бабушке ехал, ни о чём таком высоком не думал… Но вижу, что администраторша потеплела и подобрела.

– Шо так долго не ихав? – спрашивает она.

– Та жисть такая, то учеба, то работа!

Женщина молча протянула мне руку, чтобы взять паспорт. Прочитав мою украинскую фамилию, она окончательно принимает меня за своего и заботливо спрашивает: на каком этаже я хотел бы поселиться? Я прошу с видом на набережную. И она поселяет меня в прекрасный двухместный номер с горячей водой и душем.

Сосед по номеру – украинец, тоже принимает меня за своего, и я незаметно для самого себя, начинаю использовать в речи украинские слова. Сосед едет продавать овощи «москалям». Взял липовую справку о том, что он работает в колхозе. Без этого торговать не дадут. Сам давно живёт отдельно и от колхоза, и от государства, и от Москвы, и всех нас!

Я мысленно представляю хутора, усадьбы в Запорожской степи, в густых лесах Закарпатья. Сидят там зрелые заматерелые частники, как сычи! Вроде наши, и не наши! Говорят и думают на своём языке и о своём. И наш москальский социализм им, как инструкция о жизни на Марсе. Чужие, насквозь чужие. И лучше нас живут. У себя в Сибири, до приезда сюда, я занимал очередь за мясом в пять часов утра. А здесь в станционном буфете – сразу увидел наваристый украинский борщ с мясом, сосиски. Покачал я головой, заказал и первое и второе, и съел жадно, как узник после концлагеря.

Зашёл в магазин – тоже полный порядок, всё есть!

…После душа я стою в халате у окна и смотрю на памятник-пушку. Воевавший здесь Василий Тимофеевич служил в пехоте. Но, может, это пушка их полка?

Эх, Василий Тимофеевич, тебя бы с твоей русской фамилией в эту украинскую гостиницу точно бы не пустили. Да и врать про родину, как я, ты бы не стал. И ночевал бы где-нибудь на берегу, на травке, как уже бывало в молодости, перед боем. Одно хорошо, отъелся бы в здешних столовых, отдохнул от несытости, которая гнетёт нас в наших российских краях.

Почему же между близкими народами началось такое отчуждение? За что русскому человеку кара такая? Освобождал, погибал, а всё в немилости. Как нелюбимый муж: Другой, который любимый, и пьёт, и бьёт, а лучше его нет. Как немцы сейчас – уважаемые люди среди определённого рода славян. Когда-то такие же немцы размазывали тела их предков по земле гусеницами танков. Но потомки жертв – зла не помнят! А за добро, за спасение – на своих же братьев всё чаще смотрят косо! Что за порода такая? Скажи, Матерь Божья?

…Мимо гостиницы несутся автомобили, бойко идёт торговля в киосках.

Мне грустно. Мне хочется многое в этой жизни изменить. Но я не знаю – как?

И потому я иду на набережную есть шашлыки и запивать их сухим вином.