Александр БАЛТИН. СЛОВЕСНЫЕ ЛУГА ВЛАДИМИРА ЛУГОВСКОГО. К 120-летию поэта

 

Александр БАЛТИН

СЛОВЕСНЫЕ ЛУГА ВЛАДИМИРА ЛУГОВСКОГО

К 120-летию поэта

 

***

…Есть нечто потустороннее – во всяком случае обречённое в стихотворение «Алайский рынок» – безнадёжность безвыходности:

Три дня сижу я на Алайском рынке,

На каменной приступочке у двери

В какую-то холодную артель.

Мне, собственно, здесь ничего не нужно,

Мне это место так же ненавистно,

Как всякое другое место в мире,

И даже есть хорошая приятность

От голосов и выкриков базарных,

От беготни и толкотни унылой...

Страшная экзистенция проступает в следующей строке: жуткое знание, которого… лучше бы не было:

Здесь столько горя, что оно ничтожно…

Луговской больше ассоциируется со звоном и бодростью, широким размахом, сильным внедрением в жизнь; многие его стихи гудят и вибрируют, как провода, по которым течёт неистовая правда реальности, которая никогда не закончится, будет сверкать всегда, переливаясь радугами чувств и оттенков:

Сегодня не будет поверки,

Горнист не играет поход.

Курсанты танцуют венгерку, –

Идет девятнадцатый год.

В большом беломраморном зале

Коптилки на сцене горят,

Валторны о дальнем привале,

О первой любви говорят.

Впрочем, он был разнообразным поэтом: и, владея стихом с той мерой мастерства, когда оно не замечается уже, переводил в созвездия созвучий различные реалии мира, создавая свой – языковой, неповторимый.

…Астроном возникает: ищущий правды о небесах, правды, сулящей веру:

Ты осторожно закуталась сном,

А мне неуютно и муторно как-то:

Я знаю, что в Пулкове астроном

Вращает могучий, безмолвный рефрактор…

Развернётся «Баллада о пустыне», шурша песком, предлагая его бесконечность как альтернативу бытию, закрученному вокруг избыточного движения.

 …Есть хороший размах в стихах Луговского: поэзия должна внедряться в мир мощно; и предметность оной предполагает подлинность реальности:

Дым папиросный качнулся,

                                      замер и загустел.

Частокол чужеземных винтовок

                                   криво стоял у стен.

Он создал сильный свод: сияющий, яркий и – устоявший в течение лет – не меркнет он…

 

***

У правды крепкая соль, но она – слишком солёная:

Здесь столько горя, что оно ничтожно,

Здесь столько масла, что оно всесильно.

Ранний этот «Алайский рынок» Луговского, стихом белым входящий в огромные массивы русской поэзии, пестрит красками, замешанными на мизантропии; красками, что переливаются самоцветами, и уже этим снижают негативный накал…

Я пьян с утра, а может быть, и раньше...

Пошли дожди, и очень равнодушно

Сырая глина со стены сползает.

Во мне, как танцовщица, пляшет злоба…

Вообще, это не та злоба, которая убивает, но та, на энергии которой можно что-то делать.

Луговской поэт размашистый, поэт существительных, многочисленных и разнообразных, ярких, порою пышных.

Яркость мира мешается с яростью строк: и действительность, преобразованная стихом, входит в сознанье и запоминается иначе.

Или предстаёт инакой – благодаря стихам Луговского.

Поэзия – как описание действительности.

Поэзия – как постижение оной.

В сущности, поэзия – сумма сумм: тут и мелодия речи, и гармонизация реальности, и собственное – какое надо вклинить в мир – восприятие этого мира.

 …Пригоршни созвучий Луговского рассыпаются, разлетаются, мелькают, играют.

Ибо стихи его блестящи, густы, плазма бытия бурлит в них тугим напором.

Фотограф печатает снимки –

Являются лица людей.

Так, лица людей – равно лица явлений, событий – выплывают из несущихся,  великолепных лент стихов Луговского, чтобы, минуя временное и наносное, остаться в такой условной, такой конкретной вечности…

…И славно благоухают словесные луга Владимира Луговского.