Владимир КРУПИН. ЗЕМНОЕ ВРЕМЯ. Заметки о времени и о себе

 

Владимир КРУПИН

ЗЕМНОЕ ВРЕМЯ

Заметки о времени и о себе

 

ОПЯТЬ Я В НИКОЛЬСКОМ. Ни льда, ни снега, обнажилась земля. Какие слова! – обнажилась земля. Но обнаружились и отходы зимы, надо убирать, приводить в порядок красавицу земельку.

Такое тепло, так засияло солнце, когда зажигал лампаду, что… что что? Что не усидеть дома. Тянет на землю. Тянет на землю – это ведь такой магнит! Господи Боже мой, слава Тебе, что я родился на земле, что жил в селе. Помню пастушеский рожок, он уже навсегда со мною, помню след босых ног на матовой холодной росе – всё это уже отлито в бронзе памяти. А купание в последний день учёбы, это же Вятка, север, холод, но! – Прощай, мама, не горюй, не грусти! – кричим мы, хлопаясь в ледяную воду Поповского озера и героически, специально не спеша, выходим из него, шагая по шероховатому льду на дне. Выходим на берег, на землю. «Земля! – кричали моряки, измученные плаванием. – Земля!».

И ещё баня. Нет на планете чище народа, чем русские. Убивают парфюмерией запахи пота и тела французы, американцы, англичане… неохота перечислять. Русские моются в бане, парятся, скатывают с себя грехи. Называется: окатываться.

Затопил. Не так уж и плохо, входить в баню, неся подмышкой симфонический оркестр, исполняющий Берлиоза. Может, и «Шествие на казнь» будет? Да, дождался. Да, звучит, да, прозвучало, прошло. Было «Шествие на казнь», а я на казнь не ходил, ходил в баню. Вот это и есть интеграл искусства и жизни.

 

ПУШКИН О ВТОРОМ томе «Истории русского народа» Полевого: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с Европой, что история её требует другой мысли, другой формулы».

 

ИЗДЕВАЮТСЯ НАД НАМИ: Иван-дурак, Емеля-дурак, работать не хотят. Но помилуйте, сколько можно работать, когда-то надо и отдохнуть. Сильно ли устанет папа Карло, строгая полено?

Много ли перетрудится портняжка, разводя мух, а потом убивая их полотенцем? Емеля велит вёдрам самим идти в дом от проруби, велит печке везти его в город, почему? И вёдер этих с реки в дом натаскался уже и пешком в город находился. Наработался выше крыши. Хоть немного барином побуду. Нашу бы зиму, наш климат да в Африку, мы б посмотрели, как они будут под бананом лежать и брюхо чесать. Когда лежать, когда чесать, если дров на всю зиму надо, сено на корм корове, овцам надо, одежду тёплую надо, надо утеплить хлев, печку подмазать, подполье упечатать… Да мы, русские, в непрерывных трудах, но ничего никогда никому не докажем. А что не докажем? А то, что мы лучше всех. Я так думаю.

Но, в конце концов, хай клевещут!

 

НУ НИКАК НЕ хотят люди жить по мере отведённых им сил ума и возможностей. Чем плохо – жить негромко? Нет, надо пыжиться, изображать себя суперменом. Вот я писатель, ну и что? Господь так поставил, и чем мне хвалиться? Я обязан выполнить заданный урок. Выполняю далеко не на пятёрку, но, может, хотя бы не двоечник. Счастье именно в скромности и смирении. Закон жизненный я открыл, отвечая на вопрос: как живёшь? Ответ сложился не сразу. Был и такой, из анекдота: зануда тот, кто на вопрос: как живёшь, начинает рассказывать, как живёт. Или другой. Подруга подруге: почему ты меня не спрашиваешь, как я живу? – Как ты живёшь? – Ой, лучше не спрашивай.

И всех нас спрашивают, и мы спрашиваем. Но зачем же спрашивать, всё же сразу видно духовными очами. И постепенно, а теперь уже и постоянно, отвечаю: терпимо. Да, живу терпимо. Очень православный ответ. Хвалиться грешно, жаловаться не по-мужски. Терпимо. А сказать: живу смиренно, это уж очень нетерпимо.

 

ГОСПОДЬ ХОДИЛ по земле, а враг спасения ходит по головам, головы крутит.

 

ПЕРЕЖИВАНИЕ НАСТУПАЕТ после проживания. Вначале надо просто жить. Но что-то же опережает наши не только проживания, но и переживания. Как понять, что подняло меня в рань-раннюю в Севастополе, в гостинице над городом, далеко от моря, что заставило радостно и поспешно проскочить мимо спящего швейцара и бежать всё вниз и вниз, к морю. Тут и дороги не надо было выбирать, спрашивать, где море: море – вот оно! Море, в которое я вбегал в любую погоду, море, обнимавшее меня сильнее и внезапнее любых объятий.

Почему, всегда спрашиваю я себя, откуда в вятском мальчишке зародилась мучительная любовь к морю? Это, конечно, от наших лесов, идущих по горизонту и похожих на морские дали. Я сидел летом на пожарной вышке лесхоза, смотрел слева направо и справа налево на леса, взгляд мой качался на волнистой их линии, и всё было очень похожим на море. И так и сбылось.

Я проживал, жил торопливой жизнью, но она не исчезала, а потом благодатно и медленно переживалась.

Это Господь, это Его милость. И моя только вина, что не мог иногда откреститься «от многих и лютых воспоминаний».

И в самом деле, как я, выросший под завывание метели, гудение хвойных лесов, как я полюбил море до того, что не могу без него совершенно. Вдали мечтаю о нём, вблизи млею и отдаюсь на его волю. Как изъяснить счастье – заплыть в синие воды, лечь на спину и замереть, ощущая ласковую вздымающую силу его волн. А лунные ночи! С ума сойти. Сидишь на носу корабля и говоришь себе, что надо пойти спать, что с утра тяжёлая программа, всякие дела, но как, как уйти от этой золотой лунной дороги, которую корабль своим движением превращает в серебряную. Как оставить, осиротить звёзды и созвездия, этот ветер, этих проносящихся из темноты в темноту ночных птиц, как перестать слушать эти непонятные звуки морской бездны?

Ведь я не просто стараюсь вспомнить побольше родных, близких, любимых, я говорю им: это не только моё, но и ваше. Эта уходящая в бездну вечности ночь, она и ваша.

 

ВЯТСКИЕ ВО МНЕ гены, счастье на свете есть. Хочется, как Диогену, в бочку скорее залезть.

Какое счастье – молодость прошла. О, сколько зла она мне принесла!

Пуще топайте, ботиночки, не я вас покупал, тятька в Кирове у жулика чистёхонько украл.

Не женитеся, ребята, не валяйте дурака: если что, бери с коровой, чтоб не жить без молока.

Меня мамонька родила утром рано на мосту. Меня иньем прихватило, то и маленьким расту.

Мы не здешние ребята, из села не этого, у нас дома-то гуляют веселее этого.

Не от радости поются песенки весёлыя, они поются от тоски, от тоски тяжёлыя.

У меня матаня есть, она селяночки не ест. Для неё все мужики распоследни дураки.

Любите только черноглазых, блондинок вам не обмануть, они упрямы невозможно, проводят вас в последний путь.

 

ДИСТАНЦИОННАЯ ЖИЗНЬ. Очень легко живётся молодым людям нового времени в России. А если в чём-то и нелегко, то им демократы внушили: это всё совки, ваши родители, всё никак не помрут. Молодые ни за что не отвечают, сели на шею своим родителям, совкам и ватникам, и считают это очень правильным. «Вы жили всю жизнь во лжи, значит, кормите нас. И наших детей тоже».

Один такой молодой уже и детей имеет, а вроде ещё и сам не взрослый: ума своего нет. В голове сплошной интернет. Очень он на него подсел. Ни покурить, ни в туалет сходить без айфона не может. И всё знает. И знает, что народу всё врут. Очень он переживает за русский народ, желает ему походить на американский, продвинутый. Желает также, чтобы и сын его продвинулся. Чтобы от всей этой здешней жизни подальше был. Тут же что? Тут же полицейский режим, тут и сказать ничего нельзя. А того не подумает, что и сказать ему совершенно нечего, кроме того, что здесь народу всё врут.

В школе у сына неспокойно: мальчишки курят, матерятся, всё меряют на деньги. Надо сына от этого отодвинуть подальше. Есть же новые технологии дистанционного обучения.

Вот и поселился он с сыном на плоту среди воды. Там у них всякая оргтехника, там получают задания, выполняют, отсылают, получают новые. Дистанционно сдают экзамены, переходят в следующий класс. Дистанционно оканчивают школу, поступают дистанционно в колледж и далее.

Работа тоже дистанционна. И где там эта Россия, где там эти старики-совки, какая разница. Деньги бы переводили, и хватит с них.

Вернулись однажды в Россию, а в ней всё другое. Обратно в Америку, а кому они там нужны.

 

ЦИРК. ШЕСТОВИК. Это должен быть очень сильный артист: он держит шест, по которому поднимаются артисты, иногда даже и трое. Обычно девушка гимнастка. Обычно такой номер, как многие номера в цирке, семейный. И вот пара такая: он внизу, она под потолком, на вершине шеста.

Очень смелая, работает без лонжи, то есть без страховки. Хотя это и запрещено, но она, ловко поднявшись, картинно отстёгивает лонжу от пояса и бросает её. Выделывает всякие умопомрачительные трюки. Успех у них всегда.

И вот – они ненавидят друг друга и постоянно дерутся. И сковородкой она может запустить, и исцарапать ему лицо до крови, потом гримёрам много работы. И он её тоже не милует. Ему советуют: «Есть же способ, чтоб её убить: ты споткнись у всех на виду, она хлопнется и разобьётся. И никакое следствие не подкопается. Всё чисто».

Но нет, такого себе позволить он не может. Ему не позволяет сделать это профессиональная гордость. Как это так – лучший шестовик страны, да вдруг шест уронит. Нет. «Но ты же её ненавидишь». – «Да. Но когда я работаю, я в эти минуты её люблю. И она мной гордится».

Так что у них десять минут любви в день, остальное ненависть.

 

НЕ УБИВАЛ СТАЛИН Кирова. Их, обоих, убивали одни и те же. Ни Кирова, ни Сталина мне не жаль, Бог им судья, но даже и они, обагрённые кровью, были ненавистны врагам России. Большевики как могли укрепляли её. Диким образом, безбожным, насильным (всё теперь вскрывается) созидали СССР. Но как бы мы без СССР свалили Гитлера?

«Сидит Гитлер на берёзе, а берёза гнётся. Посмотри, товарищ Сталин, как он навернётся». Это же не Агитпроп сочинил, это опять же народное.

 

ГЕРЦЕН ТЕПЛО вспоминал Вятку. В «Былом и думах» о вятских знакомых: «Подснежные друзья мои». Но то до него не доходило, что зараза даже не революции, а безнравственности шла от поляков на его любимую Вятку. Отец очень хорошо помнил, как сосланные в Уржум поляки жили с прислугой, учили молодёжь, особенно девушек, пить, курить, стричь волосы.

«Головы-то сильно повёртывали». И вятский архиерей, отмечая молитвенность вятчан, крепкие семейные устои, говорит (по памяти): «Лишь волны ссыльных поляков мутили чистые воды вятской благонамеренности». И формирование ума Серёжи Кострикова произошло с участием поляков.

Вообще, несчастные люди поляки. Славяне, а католики. Вот и вся причина. Как же славянину без Православия?

Но уже подтачивается и обрушивается берег славянского братства. И нет житейского счастья славянам Европы, только страх: лишь бы выжить.

 

– Я ШЁЛ ЧЕРЕЗ людный базар. Осень была на износе. Вдруг бросилось мне в глаза, что дворник метёт, как косит. Разом вспомнилось: в вятских лугах я сено мечу в стога, в летнем хвойном лесу лукошко с малиной несу. И вот я, совсем мальчуган, строгаю из щепки наган. Бегу босиком по стерне, считаю круги на пне… Нам нужно совсем немного, чтоб вспомнить о многом за миг. Дороги, дороги, дороги… Мальчик, мужчина, старик.

Среди тревог, среди покоя, необъяснимо нелегка меня хватает за живое по морю синему тоска. Внезапно вспомню: прилив – отлив. Залив уходит, шумит пролив… Забытой пластинки забитый мотив: настанет прилив, и вернётся залив. Забытой картинки избитый сюжет: отливы – приливы, но там меня нет.

 

ВЕСЬ УЧАСТОК уже был без снега. Уже и кормушку убрал. Но оказалось – рано. Снег зарядил ещё на четыре дня. Такой чистый, нежный, что не утерпел и ещё в нём повалялся. Специально баню топил. Полная луна. Ещё и комета такая огромная стояла, что ждали все чего-то плохого. А я любовался: и её Бог послал.

Утром, в воскресенье, причастился. Проповедь о монашестве. Прежний испуг от нашествия мира в лукавствиях мыслей. И прежняя молитва: «Господи, если ум мой уклоняется в лукавствие мира, то сердце моё да не отойдёт от Тебя».

Птичкам голодно – опять подвесил кормушку, обильно насыпал – чисто выщелкали, даже не видел когда.

Да, вернулась на немножко зима. Ещё, значит, не нагляделся на снег под луной, на деревья в куржаке. Давно не обмерзала борода. Давно не плакал тающими на ресницах тонкими льдинками.

 

СИМФОНИЯ ГОСУДАРСТВА и человека? Как это? Государство и общество, государство и партия, куда ни шло. Но человек для государства или помеха или рабочая (вариант: военная) скотинка. Таким оно его и выращивает. Особенно это видно в теперешние ЕГЭ-времена.

Пути воспитания шли так: Семья. Семья и церковь. Семья, церковь и государство. Церковь, семья и государство. Государство и остальное прикладное для него.

Ребёнка обучала семья, потом семья и церковь. А государству было выгодно оттянуть детей и от храма и от семьи на свои нужды. Когда ему было воспитывать человека, который «держит сердце высоко, а голову низко»? Легче же быть у власти, когда у подчинённых пустая голова и сытый желудок (вспомним средневековый Китай), когда человека можно дёргать за ниточки материальной привязанности к земным заботам. А вот когда церковь выращивала человека безразличного к земным благам, такой человек был земным властям страшен. Сейчас властям нужен человек всеядный в духовной ориентации.

Воспитанием решается участь человека. К чему он приклонится, что будет считать плохим, что хорошим, до какой степени будет управляем или будет мыслящим, легко ли его будет купить, перепродать, кем он будет по характеру: рабом, наёмником или сыном по отношению к своим обязанностям. Всё это решало воспитание.

Мудрость Божия видна во всём. Вот скворчики: скворец воспитывает справедливость – отталкивает прожорливого птенца и суёт червячка слабому. Видел, как кошка не пускала к блюдечку шустрого своего сыночка, пока его пушистая сестричка медленно лакала молоко крохотным розовым язычком. Или: из детства. Приехал к дедушке, помогал плотничать. Садимся обедать. Много братенников, то есть двоюродных братьев. На столе общее блюдо. Я взял ложку и тут же полез ею зачерпнуть. Братенники переглянулись, дедушка кашлянул. Я проглотил ложку и снова полез в блюдо. Дедушка вздохнул, и как ни любил меня, хлопнул своей деревянной ложкой по моему лбу. Не больно, но чувствительно. Урок на всю жизнь – не считай себя лучше других, другие тоже есть хотят, тоже едят заработанное, ты других не лучше.

Русь держалась семейными традициями. Сравним со Спартой, где государство определяло судьбу ребёнка. И что было? Культ силы, дух соперничества, порождающий в одних превосходство, в других зависть. В русских семьях старшие заботились о младших. Равенство обеспечивалось равными наделами на пашню, рыбные ловли, сенокосные угодья. Посягательство на собственность каралось.

Христианство на Руси не унизило роль семьи, а возвысило. Семейно-кровные отношения сменились религиозно-нравственными. Христианство возвысило женщину, оставив власть мужчине. Любовь внутрисемейная осветилась и укрепилась любовью во Христе.

Образование пришло от священников. Авторитет их был недосягаемо высок. Стоило преподобному Феодосию упрекнуть князя Святослава за весёлый пир, как всегда потом при приближении старца застолье стихало.

Книги были только духовными. Они же были и учебными. Евангелие, Часослов, Апостол, Послания. Конечно, обучение грамоте, чтению, письму двигалось медленно, но недостаток ли это? Чтение Псалтири – это и грамотность, и наука жизни, и постижение Божественных начал. «Летопись» Нестора, «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона можно назвать мостиком от книг духовных к светским. Но ведь и светские пронизаны христианскими истинами. «Пчела», «Измарагд», «Луг духовный», «Домострой».

Потом, со временем, как-то всё заторопилось, засуетилось. Языки надо учить, манеры. Где эти вундеркинды, которые в три-четыре года читали, писали, сочиняли? Сломаны их жизни, эти поддержки раннего чириканья просто повредили. И детям и обществу.

Лучшая педагогика («Поучение Владимира Мономаха») – пример личной жизни. Как иконы в красном углу дома, так и пример поведения в красном углу воспитания. Вставать раньше солнышка, молиться, заботиться о нищих, уповать на Господа. Младшие безусловно подчинялись старшим, но не слепо, сознательно, любовь питалась своей главной энергией – заботой друг о друге. Разве могло быть такое, чтобы не оставили еды для тех, кто не успел к столу?

Всегда было противоречие меж исполнением побуждений совести и страстями жизни. Совесть – духовный голос Божий в человеке – забивалась тягой к материальным благам мира.

Мнение Льва Гумилёва о благотворности татаро-монгольского ига для Руси в корне неверно. Какая благотворность, когда ордынцы – хитрейшие восточные люди, ссорили русских князей. В одном княжестве звонят колокола, в соседнем запрещены. В «Слове о погибели Земли Русской» говорится о «красно украшенной» храмами Руси. То есть обилии храмов. А значит, икон, книг. Где это? И много ли домонгольских храмов? Спас на Нередице, Покрова на Нерли, Софии, Новгородская и Киевская, Успенский собор во Владимире…

 И матерщина у нас от того времени. Стояли тогдашние монголы у церквей, надсмехались над православными: «Идите к своей Матери!».

Да, во все века злоба к России, к русским, как к стране и людям, стоящим у престола Божия. Это самое верное объяснение всех нашествий: ордынских, польско-литовских, наполеоновских, гитлеровских, теперешних.

Знакомый старик, боевой моряк, сказал о новых нападках на нас: «Давно по морде не получали».

То есть, начав разговор о воспитании, закончу этим грубоватым, но точным замечанием моряка. Да ведь и оно от русского воспитания, от любви к Родине и от сознания своей силы. Осознание это подкреплено верой в Божие заступничество за православную Россию.

Ещё бы молиться нам покрепче да почаще.

 

И ОПЯТЬ ПЕРСИЯ. Замечали, что в так лелеемом патриотами слове «имперская» корень какой? Перс. Македонский, воспитанник Аристотеля, пил с любовницей во дворце столицы Персии Персеполисе. Из истории заметно, что политикой занимаются именно развратные женщины, а не порядочные. Вино лилось, факелы пылали. Тут, то ли любовница, то ли сам Александр захотел сильных ощущений и швырнул факел во что-то легко воспламеняемое. Пламя понравилось подчинённым, стали поджигать и они. Персеполис сгорел. Ну, не дурость?

Сохранилась стела – изображение как цари всего мира идут на поклон к царю персидскому.

Развалины. Дом дервиша. Имя неизвестно, но музей ему стоит. Каково?

Музей Саади. На куполе надгробия голубь. Думал, из мрамора. Нет, живой. Бассейны. В них священные рыбы Саади коричнево-кофейного цвета. Избавляют от болезней.

Всё цветёт: кусты, клумбы. Много рабочих. Все на государственной службе. Дно бассейнов забросано монетами и даже бумажными ассигнациями. Девушки в чёрном (переводчик: «Они в трауре по пророку Али») поворачиваются спиной к воде, бросают монетки через плечо. («Говорят при этом желание»).

Здесь Мекка поэзии. Далее в машину. Несёмся к могиле Хафиза. Превысили скорость. Оштрафовали на один доллар.

 

ЖАЛЬ, МАЛО изучается наследие митрополита Платона (Левшина). У Пушкина: «Школы Левшина птенцы». Умнейший воспитатель великого императора Павла (тоже, кстати, замалчиваемого), очень русский, человек огромной учёности, великий строитель церковных зданий, организатор училищ, семинарий, преподаватель Академий, называемый при жизни «вторым Златоустом и московским апостолом», он оставил в наследие образцы отношения к иноверным. Ему было предписано явиться к императору с поздравлениями при короновании в одно время с римо-католиками. Митрополит попросил доложить императору, что «несовместимо иноверному духовенству представляться благочестивейшему Государю вместе со Св. Синодом и православным духовенством». Павел принял католиков в другое время.

Когда Дидро гордился, что говорит: «Нет Бога», то митрополит Платон пристыдил его, сказав, что ещё царь Давид сказал о таковых: «Рече безумен в сердце своём: несть Бог». «А ты, – сказал он французу, – устами таковое произносишь». Пристыженный Дидро вскоре был вынужден удалиться обратно в свою Францию.

Учения Вольтера, Дидро, Аламбера – этих «энциклопедистов» – Платон называл «умственной заразой». Их безбожие дорого обошлось Европе. Реки крови, революции, искалеченные государства – всё следствие этой заразы. А она от безбожия.

 

ГЛАВНЫЙ ПРАЗДНИК у нас – Пасха. У католиков – Рождество. У нас обязанности, у них права. У них венец всего – нравственность, у нас безграничность достижения святости. Через покаяние, посты, молитву. У нас Глава церкви – Христос, у них – папа Ватиканский.

И – если бы Святой Дух исходил и от Отца и от Сына, зачем бы приходить Сыну Божию на землю? Схождением этим Он соединил человека с небесами, уничтожил смерть, дал надежду на спасение.

 

КОРАБЛЬ УХОДИТ в закат. Слева возникает широкая лунная дорога. Сидел на носу, глядел на мощные покатые волны. В памяти слышалось: «Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих». И: «Вся высоты Твоя и волны Твоя на мне проидоша».

На воде голубые стрелы света. Зелёное и золотое холмистых берегов. Не хочется уходить в каюту. Приходит, появляется звёздное небо, будто меняется покров над миром. Шум моторов, шум разрезаемой воды, как колыбельная. Но почему-то вдруг глубоко и сокрушённо вздыхаешь.

 

БОЯТЬСЯ НЕ НАДО ничего, даже Страшного Суда. Как? Очень просто – обезопасить себя от страха, воздвигнуть вокруг себя заслугами праведной жизни «стены иерусалимские». Страшный Суд – это же встреча с Господом. Мы же всю жизнь чаем встречи с Ним. Пусть страшатся те, кто вносил в мир мерзость грехов: насильники, педерасты, лесбиянки, развратники, обжоры, процентщики, лгуны массовой информации, убийцы стариков и детей, пьяницы, завистники, матерщинники, ворюги, лентяи, курильщики, непочётники родителей, все, кто знал, что Бог есть, но не верил в Него и от этого жил, не боясь Страшного, неизбежного Суда. И, надо добавить, ещё те, кто мог и не сделал доброго дела, не помог голодному, не одел страждущего. Вот они-то будут «издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою многою» (Мф. 21, 26).

Так что увидим. Увидим Господа, для встречи с которым единственно живём. (Сретение. После причастия.)

Меня утешает апостол, говорящий: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе… судия же мне Господь» (Коринф.4, 3-4).

Когда на Литургии слышу Блаженства, особенно вот это: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах», то я всегда не только себя к этим словам примеряю, а вообще Россию. Смотрите, сколько злобы, напраслины льётся на нашу Родину. Велика награда ждёт нас. Есть и ещё одно изречение: «Не оклеветанные не спасутся», а уж кого более оклеветали, чем Россию? Так что спасёмся.

 

МИР ВО ЗЛЕ лежит. Вот тоже привычная фраза. Да кто ж его клал в это зло? Сам, как боров в лужу, улёгся и хрюкает. Я бы и такого любил, если б он понимал, что надо вставать. Нет, доволен, хрюкает.

Любить не могу пока, но уже всё-таки жалею. Нам же тяжелее, чем первым христианам: в аду живём. А они не причащались, пока не было видимых знаков схождения Святаго Духа на Дары.

 

ТАМАНЬ, ТАМАНЬ. А может быть, и в самом деле не надо больше ездить в Тамань. Может, и права Надя: «Я не хочу в Тамань, я там буду всё время плакать». Может, и мне пора только плакать.

Тамань – самая освещённая в литературе и самая неосвещённая в жизни станица. Во тьме Таманской я искал дом, где меня ждал Виктор Лихоносов. Меня облаяли все таманские собаки, да вдобавок чуть не укусили, да я ещё и чуть не выломал чей-то близкий к ветхости забор, зацепившись в темноте обо что-то. Стал падать, но почуял, что опёрся на что-то живое, которое шевельнулось и произнесло: «Мабуть, Микола?». Мы оба выпрямились. Я разглядел усатого дядьку, который держался за забор, испросил его, где такой-то дом на такой-то улице? Казак был прост как дитя природы: «Пойдёшь от так и от так, трохи так, и зараз утуточки». Давши такую директиву, казак рухнул в темноту, повалил забор, и исчез. Для семьи до утра, для меня навеки.

А я-то, наивный, считал, что знаю Тамань. Я тыкался и от так и от так, и бормотал строчку из лихоносовской повести: «Теперь Тамань уже не та». То вспоминал студенческие стихи первого года женитьбы: «Табань! Вёсла суши! Тамань – кругом ни души. «Хочу вас услышать, поэт». – Кричу. Только эхо в ответ. К другим гребу берегам, к родным, дорогим крестам. Нигде не откликнитесь вы, к звезде не поднять головы. Не новь к отошедшим любовь, но вновь на ладонях кровь».

Тамань, Тамань, как ты велика в моей судьбе, как высоко твоё древнее небо! Ничто не сравнимо с тобою. Вот литература! Разве хуже другие берега полуострова, разве не наряднее другие станицы, разве нет в них контрабандистов, да вот только не побывал в них поручик Тенгинского полка.

Ах вы, рабы Божии, Михаил и Виктор, за что ж вы перебежали мне дорогу? Разве не больше у меня прав писать о Тамани? У меня же и жена и тёща таманские, а вы – птицы залётные. Один написал, другой влюбился в написанное, да и сам написал. Да и так оба написали, что после вас и не сунешься. Классики – это захватчики. Был в Риме. И что написал? Ничего. Почему? Потому что до меня побывал Гоголь.

Но спасибо Лермонтову: Тамань для меня не тема для литературы, место рождения нашей семьи.

 

ПЕРВЫЙ МИР И ВТОРОЙ МИР. Первый мир – допотопный, вышел из воды и потоплен водою. Омыт от грехов. Второй мир – послепотопный, накопили свои грехи. Хотя Господь дал послепотопным людям возможность в Крещении освобождаться от первородного греха. Более того, послал Сына Своего на Крест за грехи мира. И что дальше? А дальше люди использовали данную им свободу воли для движения в ад. За это мир тоже мог бы быть потоплен, но Господь сохраняет его на День Суда. На огонь. Всё в нашем мире сгорит, останется золото и серебро. Увидят люди блеск серебра, подумают: вода, кинутся. А это серебро. И будут издыхать от жажды. Увидят жёлтое, подумают – хлеб, а это золото. Иди, отгрызи от него.

Будут искать смерти, а смерти у Бога нет. Будут просить горы: падите на нас, а смерти не будет.

А на что мы надеемся? На всё про всё вопросы бытия отвечено.

Кто виноват? Мы сами. И порядочный человек так и думает.

Что делать? Спасать душу. То, что делали те, кто спасли её. Мы же уверены, что погибшие за Христа, за Отечество спасены.

А как думать иначе? Если небо совьётся как свиток, в трубочку, если железо будет гореть как бумага, то разве уцелеет в таком пламени дача, дом, рукопись, норковая шуба, айфон, персональный самолёт.

Ведь так и будет. Говорил же Лот содомлянам, предупреждал. Говорил же Ной перед потопом, строя ковчег. Кто послушался? Ну и получили должное.

 

ДАЖЕ И НЕ ЗНАЛ, что Герцен сказал, что в Америку стремятся те, кто не любит свою страну. А Пушкин чётко определил Америку как страну совершенно неблагодарную. А вот американка Айседора Дункан: «Америка – страна бандитов. Американцы сделают что угодно за деньги. Они продадут свои души, своих матерей и своих отцов. Америка больше не моя родина».

 

КОЛХОЗ «КОММУНАР» был передовым в районе. Стариков и старух брал на содержание, обеспечивал продуктами, дровами, ремонтировал жильё. Обучал в вузах выпускников школ, платил им стипендию. Имел свои мастерские для ремонта тракторов и комбайнов. Урожаи зерновых, картофеля, надои, привесы – всё было образцовым.

И вот – нахлынула на Русь гибель демократии. И вот – болтовня о фермерстве, и вот – вздорожание горючего и запчастей. И вот – пустая касса. Люди стали, а куда денешься, разъезжаться. Председатель слёг. И долго болел, чуть ли не два года. Вернулся. Попросил, чтоб его провезли по полям. А они уже все были брошены, зарастали. Он глядел, держался за сердце. Попросил остановить машину. Ему помогли выйти. Он вышел, постоял, что-то хотел сказать, судорожно вдыхал воздух. Зашатался. Его подхватили. А он уже был неживой. Умер от разрыва сердца.

В это время в Кремле восторженно хрипел Ельцин, чмокал Гайдар, а им подвякивали всякие бурбулисы, чубайсы, козыревы, хакамады и немцовы. Под их руководством Россия вымирала по миллиону человек в год. Стаи журналистов, отожравшихся на западные подачки, издевались над «совками» и «ватниками». Европа валила нам за наше золото всю свою заваль, окраины «глотали суверенитет» и изгоняли русских… но что повторять известное. Погибала Россия.

И посреди её на брошенном русском поле лежал убитый демократами председатель.

Навсегда сказал святой Иоанн Кронштадский: «Демократия в аду». Истинно так.

 

СЛЁЗЫ И ПАМЯТЬ СМЕРТНАЯ. Эти слова из молитвы. Завидую жене – с такой лёгкостью может заплакать, я же как дерево. А так сладко плакать. Да и бывает иногда.

 

АЛЕКСАНДР III (1884 г.) при подписании «Положения о церковных школах»: Прежде всего подтверждаю Моё требование, чтобы в школе с образованием юношества соединялось воспитание в духе веры, преданности престолу и Отечеству и уважения к семье, а также забота о том, чтобы с умственным и физическим развитием молодёжи приучать её с ранних лет к порядку и дисциплине. Школа, из которой выходит юноша с одними лишь познаниями, не сроднённый религиозно-нравственным воспитанием с чувством долга, с дисциплиной и уважением к старшим, не только бесполезна, но часто вредна, развивая столь пагубное для каждого дела своеволие и самомнение».

 

ДОСТОЕВСКИЙ, 18-й том, стр. 60: «Мы любим гласность и ласкаем её как новорождённое дитя. Мы любим этого маленького бесёнка, у которого только что прорезались его крепкие зубёнки. Он иногда невпопад кусает, он ещё не умеет кусаться. Часто он не знает, кого кусать. Мы прощаем – детский возраст, простительно».

Кусаться бесёнок научился, договорим мы, спустя время, за Достоевского. И кусаться и загрызать.

 

ГЛАВНЫЕ ИТОГИ перестройки: нравственность пала, народ обеднел, сволочи обогатели. Так нам и надо.

 

АНАСТАСИЯ ШИРИНСКАЯ, хранительница церкви в Тунисе: «Мне было четырнадцать лет, на палубе корабля «Георгий Победоносец» играл оркестр. Ко мне подошёл генерал Врангель: «Разрешите вас пригласить». И мы протанцевали тур вальса.

У меня была первая любовь в пятнадцать лет. Борис. Он уехал, написал: «Никогда не забуду девочку в синем плаще у синего моря». Такое красивое единственное письмо. Мне казалось – никто не знает о моей любви. Я пошла во французскую школу в двенадцать лет, училась гораздо их лучше. Обо мне говорили: «Она знает, где Занзибар». Помнила Бориса. И он не забыл. Прошло пятьдесят лет, он остался вдовцом. Приехал со второй женой. Сообщил мне, что приезжает. Мне говорят: будет разочарование. Нет, я сказала, не будет. И – никакого разочарования, он тот же! Такие же глаза. Даже обращаясь к жене, говорил обо мне: «Настя».

 

МНОГО МЫ заигрывали с религиями Запада. Ходили даже по Волге протестанские корабли-десанты, назывались «Волга-92», «Волга-93». И хоть бы что. Хлебом-солью встречали. Только в Казани татары – молодцы, да продлит Аллах их драгоценные годы и да помилует и да восславит, не дали пристать. Но сколько изданий хлынуло, сколько газет, радиостанция католиков «Надежда», редактор Иловайская-Альберти, сколько проповедников! Угодливо, не взимая никакой арендной платы, предоставляли им огромные концертные залы, кинотеатры. Сколько телепередач, богослужений! Это только надо в ножки поклониться русским, что вышли из этого нашествия. С потерями, конечно, но вышли.

А сколько я лично встречался с ними (по их инициативе). Именно в начале 90-х. Счастье моё было в том, что я уже много читал о католиках и протестантах, знал о. Серафима Роуза, а особенно резкие слова преподобных Феодосия и Антония Киево-Печерских о невозможности и пагубности общения с иноверцами. «Будут тебе говорить, что и твоя вера хорошая, и наша, скажи: разве Христос двоеверен?». А сколько внедряли дикие термины «иудео-христианство» и, особенно, что католическая церковь – это «церковь-сестра». Если и сестра, то бывшая и ставшая ведьмой.

Церковные разногласия – это не партийные распри. Это гораздо серьёзнее. Религия – не отхожий промысел. Для России православие не религия – образ жизни.

Противостояние Западу – это первейшее условие сохранения России. Запад – это частные, шкурные интересы, у нас издревле инстинкт социальной справедливости. Общается со мной немец, француз, еврей, европеец, в общем, я вижу, ему интересно только то, что же с меня (от меня) он может получить, чем я ему могу пригодиться.

Да, это главная угроза. От Запада всё: разврат, жадность, модернизм. А в чём спасение? В семье. И только в семье. Ведь и в школе и в коллективе, и в армии, и в поездках тогда хорошо, когда есть чувство семьи.

 

МОПАССАН: «Мысль становится шире и поднимается выше, когда живёшь один, и тотчас же сужается и сходит с высот, как только снова соприкасается с людьми».

Увы, это так. Хотя какие-то плюсы и есть. Я не монах и мне важно знать, что я не один вот так же о том-то думаю.

 

ЧАЙКИ КРАСИВЕЕ ворон, но глупее. Чайки совершенно бессовестно требуют подачки. Шёл по берегу моря, в руках пакет. Они кричат, пикируют, будто знают, что внутри. Нагло требуют. Очень надоедают. Из-за них и прибоя не слышно. Да и тревожно каждый раз, когда они заходят на новый круг и летят ко мне, стремительно снижаясь.

А ворона, она не суетится, идёт впереди меня по песку, иногда оглядываясь, вроде подбадривает не бояться чаек. Я остановился, и она остановилась. Смотрит, как и я, в море. Схватила и отбросила в сторону прутик с моей дороги, опять пошагала. Оглядывается, будто приглашая.

Чайки, убедясь в моей бесполезности для них, отскочили. Я же достаю из пакета булочку, отрываю от края кусочек и бросаю его в направлении вороны. Она видит подаяние, но не кидается к нему, а чинно подходит по песочку. Но вдруг – ворона видит это раньше меня – на хлеб пикирует чайка. Тут ворона резко, с невероятной прытью делает бросок к еде и хватает её. Чайка чуть не хлопается на пустое место, взмывает и возмущённо кричит. Довольная ворона спокойно ест.

Так мы с ней и доедаем булочку.

Это в Варне. Иду по прибрежному парку. Памятник «Украинским солдатам, освобождавшим Болгарию». Ну и хорошо, что памятник. Только ведь украинцы тогда ещё и советскими были. То есть, как надо было написать? «Украинским солдатам, воевавшим в составе Красной армии»?

Ворона моя, как будто тоже чувствуя фальшь в надписи на памятнике, оседлала его и осуждающе каркает. Вверху, покинув море, захватывая ещё и сушу, летают глупые чайки.

 

ПОМНЮ, ДО МЕНЯ долго доходило понимание католической добавки филиокве в Символ Веры. Разрыв с Богом – куда страшнее. Ещё и от этого они несчастны. (Кроме масоретского, безбожного перевода Вульгаты.) Сегодня читал отцов церкви о хуле на Духа Святого, которая не простится ни в сём веке, ни в будущем. Марк Эфеский учение о филиокве относит именно к греху хулы на Духа Святого. А филиокве и протестанты исповедуют. Паисий Величковский ещё когда: «Лучше тебе в нищете пребывать, нежели похулить Святаго Духа, как хулят его римляне». И преподобный Ефрем Сирин, и святой Афанасий Великий, все единодушны в оценке этой хулы. Святители Иоанн Златоуст и (через шестнадцать веков) Феофан Затворник говорили: противление очевидной истине есть хула на Духа святого. Какой? Истинна только вера Православная. Хулить её – копать душе могилу.

 

МЕРЫ ПЛОЩАДИ, длины, заменённые с жизнеподобных (локоть, пядь) на метрические, во многом разорвали связь с природой. Метр, сантиметр, гектар – это не десятина, сельсовет – не волость, район – не уезд, километр – не верста. Ты что, аршин проглотил? Косая сажень в плечах. Вершок. Как хорошо! А если что-то очень маленькое по размеру – мачинка, то есть маковое зёрнышко. «Ребёнка нельзя бить по голове: он от каждого удара на мачинку сседается». Метрическое измерение вносило в жизнь механистичность. Оно вроде ускоряло что-то в развитии науки-механики-техники: легче же общаться с иноязычными партнёрами, оперируя одинаковыми измерениями, но охлаждало человеческие общения.

А какие пошли ненормально большие игрушки у детей. Конечно, от того, чтобы деньги выжимать из родителей. А получалось – искажалось детство. Ведь мера игрушки – ладонь ребёнка. Где вы, куклы Кати и Маши?

 

СТАНЦИЯ «БЕЛИБЕРДЕНЬ», фестиваль «Вятская скоморошина». Куда как лучше аншлагов и кавээнов.

Вышла красавица: «А кому гармонь? Отдам даром в хорошие руки, не будете знать горя и скуки». Играет сама, поёт: «Нам сказали на базаре, что ребята дёшевы. На копейку шестьдесят, самые хорошие». «Ой, сердечушко моё, сердечушко забилося. Я хочу частушки петь, много накопилося». «Ой, говорим по-вятски «чо», зато любим горячо».

Ставит гармонь, берёт балалайку: «Балалайка, балалайка, ручка вересовая. На сердце лютая тоска, а с виду я весёлая». Сразу вспоминается из детства: «Я по виду совсем молодая, а душе моей тысяча лет».

Красавица садится к самовару: «Подарил муж мне чашку. На чашке цветочек. Зачем тебе, говорит, дачу, ты с этой чашкой совсем вроде как в саду. И ни полоть не надо, ни окучивать, ни поливать». А я говорю: я тебя, такого красавчика, кому-нибудь даром подарю, потом подумала: ладно уж, стой в углу для красоты. Девушки пришли, я им: вы зачем сюда пришли, не отбивать ли хочете? Вы от милого мово как пробочки отскочите.

Встаёт, охорашивается: «Пришла я в гости, гляжу и мне даже неловко, что наряднее меня никого нет. Больно я баская, никого бастее нет. А подружка бает: давай, мы тебя ещё побастим… И лапти у меня какие – носки точёные, края строчёные, все золочёные! Ой-ёй! Время девять, время девять без пятнадцати минут. Не пришли наши залётки, так уж, видно, не придут. Ой-ёй. Мине милый изменяет, я в корыте утоплюсь. На крыльце или в чулане из ухвата застрелюсь».

Шарада – загадка: «Сидит под крыльцом, ржёт жеребцом», кто это? Правильно: мужичок. А что ждёт? Правильно: коньячок.

Выбегает взъерошенный парень, испуганно сообщает: «Их было пятеро, нас двадцать пятеро. Мы дрались отчаянно и побежали нечаянно. Если бы нас догнали, мы бы им дали».

Выбегает другой: «Хорошо, Вася, что нас двое: тебя бьют, я отдыхаю, меня бьют, ты отдыхаешь».

– «Петя, у нас с тобой два варианта для женитьбы, две версии, выбирай: или девушка без работы, или бабуся с пенсией. Какой выбрать?» – «С девушкой к бабусе».

 

ЯЗЫК У КОЛОКОЛА назвали языком очень точно: без языка колокол не говорит. Воду, которой обливали колокольный язык, давали пить детям, которые долго не говорили или говорили косноязычно. Интересно, что мне мама в детстве говорила: «Болтаешь, как из колокольчика напоенный». Потому, что я очень быстро и безостановочно говорил. То есть, оказывается, ещё и так использовали колокольчики.

Язык Пушкина, язык Гончарова, язык Тютчева – какой чистый звук. А язык улицы, тюрьмы, жаргоны – то хрип, то бряканье.

 

У НАРОДА ВЕРА, у интеллигенции идеи. Но сейчас уже где народ, кто интеллигенция? В молодом Лермонтове (1829 г.) говорит и то и другое: «От страшной жажды песнопенья пускай, Творец, освобожусь. Тогда на тесный путь спасенья к Тебе я снова обращусь».

 

ВОСКРЕСНАЯ СЛУЖБА. Воскресенье от того и названо воскресеньем, что напоминает Воскресение Христово. Каждое календарное воскресение – это малая Пасха. Гремят, зовут на службу колокола церквей, и вспоминается строчка поэта: «Золотое сердце России мерно бьётся в груди моей». Именно в православном храме особенно ощущается непобедимость России.

Православие, а значит, и Россию, можно понять только тогда, когда уверишься в том, что смерти нет. Как нет? А что же тогда такое – наши кладбища? Но лучше спросим: что такое Гроб Господень? Иисус был положен в него бездыханным. И воскрес «в третий день по Писанию». Точно то же будет и со всеми нами.

В том-то и есть главный смысл Пасхи Христовой, он в победе жизни над смертью. Да и как может Начальник жизни Христос быть Богом и для живых, и для мёртвых, если даже Он «сущим во гробех живот даровав» – это одно из главных пасхальных возглашений. «Смерть, где твое жало? ад, где твоя победа?». Уничтожена смерть, Спаситель даровал нам вечную жизнь.

В день Великой Субботы, вслед за сошедшим с небес Благодатным Огнём, свершается торжественная Литургия Василия Великого. На ней звучат высочайшие слова Царя царей и Господа господствующих. Да молчит всякая плоть, да не касается нас ничего земного. Близятся счастливые дни обновления души и тела. Всю Светлую Седмицу бывают открыты Царские врата, показывающие путь к спасению.

Но было и наше предательство Христа. Ещё при земной жизни Спаситель сказал: «Верующий в Меня будет иметь жизнь вечную». Что ж не верили? И кому поверили? Иудеям, которые требовали Его смерти? И крики их превозмогли робкое желание римлянина Понтия Пилата освободить Христа.

Но ведь у Креста были не только иудеи, были и те, кто даже знал Христа при жизни, свидетели исцелений и сами исцелённые. Те же Вартимей и Закхей из Иерихона. И из десяти очищенных от проказы был тут хотя бы один, тот, кто вернулся благодарить Христа. А Лазарь, друг Христа, а сёстры его Марфа и Мария? А гости на свадьбе в Кане Галилейской, где Спаситель явил Своё первое чудо? И почтенные мужи еврейские Иосиф и Никодим.

И сотни, и многие тысячи других. Что говорить – ученики разбежались. Только Иоанн остался. Именно ему поручил Иисус заботиться о Своей Матери. О Ней были Его последние земные мысли.

Да, предали Христа. Испугались. И римляне тоже испугались. «Страха ради иудейска» предали Спасителя. О, несмыслённые иудеи, кого вы судили? Того, Кто будет судить Вселенную? Того, Кто способен оттрясти звёзды с небес, как яблоки с яблони? Того, кто колеблет горы и расплёскивает моря и океаны? И Его судили земнородные твари? Творца жизни!

Но сколько там было иудеев по отношению к остальным? И остальные, большинство, значит, поверили иудеям? Значит, не любили Христа? Это же страшно вымолвить, не любили Создателя жизни на Земле. Боялись иудеев? Вот если бы любили Христа, не боялись бы, ибо «совершенная любовь изгоняет страх». И как же не любить нетленного Бога? Вечного и Бесконечного, Всеведущего и Всемогущего?

Значит, не любим. И снова возводим Его на Крест? И опять распинаем. Он даровал нам время, мы распинаем этот Его главный дар, швыряем его в пасть удовольствиям, разврату, чему угодно, только не спасению души. Небесные силы ужасаются, видя наше безразличие к спасению.

Уж теперь-то, после всех уроков истории, можно было прийти с покаянной головой ко Престолу Божию, понимая, что всё золото мира не стоит одной спасённой души.

И если смерти нет, то что бояться перехода из времени в вечность? Чем сильнее человек верит в Бога, тем с большей радостью желает он окончания отведённого ему земного срока. Потому что не только земные времена каждого отдельного человека кончатся, но и вообще наступит конец Света. Но прежде Страшный суд. Неизбежный, справедливый. Окончательный. А до него, вспомним пророка Иезекииля, останки людей вернутся туда, где родились, чтобы воскреснуть. О, сколько их прилетит в Россию отовсюду, со всех материков. То явится миру Святая Русь в своей полноте. Миру вечному, в котором она будет главной. Главной, потому что была самой преданной Христу и более других возлюбила Его.

В главном сражении Христа с Велиаром, света с тьмой, мы победим. Оно началось в вечности, в ней и закончится. Фактически, мы уже выиграли его. Потому что вступаем в него полные веры и мужества. Ибо одна только есть настоящая вера, Вера православная. Почему? Потому что на землю её принёс Господь, Сын Божий. Остальные религии, верования созидались гордыней падшего человека.

Страшась этого сражения, враги Христа торопятся – всегдашняя их надежда – завладеть способностью Бога созидать жизнь. И что доказали? Что мы с дерева спрыгнули вместе с Дарвиным и обезьянами? Воля ваша, но нас Господь сотворил. А теперь вот началась болтовня, что изобретут для людей бессмертие. Голография, киборги, ещё чего-нибудь придумают. Всё это всё та же зряшная коллайдерность. Что угодно, лишь бы от Бога людей отвернуть. Нет, дети лукавого, деньги не тратьте: и вечность и бесконечность в ведении Всевышнего. И только.

Ударил утренний воскресный колокол. Как говорится: «Первый звон – с постели долой. Второй звон – из дому вон. Третий звон – в церкви поклон».

Зовут на службу колокола.

«Утренюет дух мой ко храму святому Твоему!».

Главная крепость России, она же и единственная и последняя, – слово Божие, людьми подхваченное.

 

– РАССУДИ САМ: я на вахту, она к подругам. Какая капустная рассада? Чего врать? Как она смеет без меня жить? Раньше как? Умирали на время разлуки. Или лицо сажей вымажут, или расцарапают, чтоб на неё не глядели. Она мне: я тоже хочу, чтоб на тебя не смотрели. А кто на меня смотрит, у меня шрам на лице, я страшный. Она мне: «Шрам на роже для мужчин всего дороже». Издевается, что ли?

 

САМ СЛЫШАЛ – большой начальник торопливо говорил начальнику-референту: «На узнаваемых лиц нужна текстовая масса».

Расшифровываю: встречают делегацию киношников, начальнику надо говорить речь.

 

СТЫК ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ, переход из двадцатого века в двадцать первый для России – время крика купленных юристов и демократического ворья. А народ, какой народ? Да и был ли он в двадцатом веке? Как же не был, кто же тогда умирал за Россию в Отечественную войну? А в двадцать первом умирать за демократов народ не собирается. Это демократы быстро сообразили и взялись за умершвление народа сами.

 

ЯПОНСКИЙ ЛИФТ. В далекой Японии, на берегу озера Бива, нас поселили в старинную, трехэтажную, гостиницу. Вся в зелени, с выгнутой по краям изумрудной и очень блестевшей после дождя крышей, она смотрелась в озеро витражами стёкол и была очень уютна. Ещё, вдобавок, она была знаменита: в ней, будучи ещё наследником русского престола, останавливался император Николай II.

По стриженым лужайкам бродили кричащие павлины, вздымая разноцветные фонтаны своих хвостов, меж павлинов перешлёпывали свои жирные тела белые и чёрные кролики, а на берегу совершенно неподвижно сидели терпеливые рыбаки, на дело которых я ходил смотреть ранним утром и уже с ними здоровался.

Возвращался к завтраку, восходил по коврам на резное крыльцо, дверь передо мной кем-то невидимым открывалась, и я входил под звяканье колокольчика на ковры вестибюля. Огромные аквариумы вдоль стен, свисающая с потолка не искусственная зелень, разноцветные бумажные фонарики – всё это было очень красиво. А ещё в вестибюле был лифт, в который меня каждый раз вежливо и приветливо приглашал мальчик-лифтёр. Но я жил всего на втором этаже, и было как-то странно ехать так близко.

Лифт всегда стоял открытым, и проехаться в нём очень хотелось. Очень он нарядно был разубран. Освещался гирляндами огоньков, зеркала во все стены были расписаны такими цветами, что человек, отражаясь в них, чувствовал себя в райском саду. Тем более в лифте были ещё и клетки с разноцветными птичками. Лифт, думал я, сохранился как реликвия, в нём возили всяких важных мандаринов или вот нашего цесаревича. Но вообще, я видел, что лифтом иногда пользовались и отнюдь не мандарины.

И я решился. Вернувшись после долгой, счастливой утренней прогулки по берегу озера, умывшись его чистой водой и побывав свидетелем поимки двух рыб, я энергично вошёл в вестибюль и поздоровался с мальчиком-лифтёром. Он звал меня внутрь лифта. И я вошёл. И оказался в дивном маленьком шатре. Лифтёр приветливо и вопросительно смотрел на меня. Мне по-прежнему казалось, что глупо ехать на второй этаж, и я показал три пальца: на третий. Двери закрылись, как дуновение ветра, птички зачирикали, мы все враз поехали. Поехали так мягко, неслышно, так нежно, даже как-то трепетно, что это был не подъём, а какое-то вознесение на бережных ладонях.

Ну вот – третий этаж. Двери растворились. Растворились в самом прямом смысле, так они воздушно исчезли, и я шагнул на узорные ковры третьего этажа. И что? И конечно, пошёл к лестнице на свой второй этаж. Но тут случилось вот что: мальчик-лифтёр догнал меня и, схватив за рукав, показал на открытый лифт. Мол, зачем ты пошёл пешком, если можно ехать. Ну как ему было объяснить, что я живу на втором этаже? Я вернулся в лифт. Снова запели птички, снова я отразился в зеркалах среди райских цветов. И опять же, не ехать же всего на один этаж, я показал один палец: на первый.

Приехали на первый. И я, естественно, пошёл на свой, второй. И опять меня догнал мальчик-лифтёр и опять зазвал в лифт. И опять привёз меня на третий этаж. Я вышел, отошёл немного и притворился, что рассматриваю старинную гравюру – битву самураев с кем-то. Скосил глаза – лифт стоял. А время меня подпирало, надо было завтракать и идти на конференцию. Я повернул к лестнице. Лифтёр выскочил из лифта и кланялся. Тут уж пришлось показать ему два пальца, выдать этаж, на котором живу.

Он, конечно, решил, что русский бородатый дядя не может считать до трех, ибо зачем же я ехал на третий этаж, если мой номер на втором? Я понял, что мальчика очень насмешило моё поведение. Да ведь и я смеялся над собой. И в последующие дни мы с ним весело раскланивались, и я уже смело ехал с ним до второго, отражаясь в искрящихся разноцветными огоньками зеркалах.

Я попросил профессора Накамото, который превосходно знал русский язык, сказать мальчику-лифтёру, что русский дядя очень неграмотный, он даже не может считать до трёх. Профессор, выслушав мой рассказ о поездках на лифте, очень смеялся. И конечно, ради шутки, перевёл мою просьбу. Я это понял, когда увидел, что мальчик, завидя меня, даже стащил с головы свою круглую шапочку и прыснул в неё, скрывая улыбку.

А однажды я увидел его, когда он меня не видел. Он сидел как маленький старичок в своём разноцветном укрытии и был очень печален. Да и то сказать, легко ли – он работал по, самое малое, четырнадцать часов в день, я и не видел, чтоб его подменяли.

Перед отъездом я подарил ему русскую матрёшку. Ах, как он обрадовался! Он побежал в лифт, в свой домик, и показал мне, что матрёшка будет стоять между клеток двух птичек. И что в его клетке будет теперь повеселее.

А когда мы совсем уезжали и вынесли вещи в вестибюль, он подбежал ко мне и подарил сделанную из легких пёрышек игрушку-птичку. Подошёл автобус. Мальчик вырвал у меня из рук нагружённую книгами и альбомами сумку и потащил к автобусу. Когда я протянул ему деньги, он прямо отпрыгнул от них. Накамото-сан сказал, что он нёс сумку не из-за чаевых, а от чувства дружбы. Автобус тронулся. Мальчик-лифтёр стоял на крыльце и кланялся, приложив руку к сердцу. Таким я его и запомнил.

Я улетел из Японии и стал жить дальше. И часто вздохну и вспомню озеро Бива, гостиницу, лифт, этого мальчишку и то, что моя матрёшка ездит с ним вверх и вниз. Может, и он иногда вспоминает бородатого русского дядю, который не умеет считать до трёх.

 

ВЫБРАННЫЙ РОССИЕЙ христианский путь означает силу России: она понимает, что идущие за Христом всегда будут гонимы в этом мире. Земные её беды и скорби не уменьшатся, а будут увеличиваться. И это знак Божией милости.

В начале 90-х написал в статье о бедах России: «Кого Бог любит, того наказывает». Это же не мои слова, очень православные. Астафьев в интервью, вроде в «Комсомолке», обозвал меня «христосиком», который радуется бедам страны. Что неоднократно повторял Личутин. Придрался к названию повести «Прощай, Россия, встретимся в раю». Вот, мол, Крупин-то что, России гибели хочет. То есть тем самым признался, что повести не прочёл. Так повесть назвал я ещё задолго до Кьёзе. И у меня очень жизнерадостная повесть. Конечно, встретимся в раю. И мы, православные в России, и сама Россия ада не заслуживаем.

Но прав даже не я, а опыт тысячелетий. Если б израильтяне были Богу безразличны, он бы просто забыл о них, а Он сколько с ними возился, вразумляя через беды египетского и вавилонского пленений. И Россию возлюбил, усыновил и отцовски наказывал.

Опять, если не вразумимся, опять накажет. Да ещё как, да и в скорое время. Сейчас оно заторопилось.

 

«СОЛНЫШКО ГЛОТАЕТ». Так мама говорила о младенчике, который сладко и продолжительно зевал и потягивался в своей колыбельке. Очень мама любила деточек. Ещё одно от неё запомнил: «Ребёночка распеленаешь, он к лицу ручку поднесёт и на свои пальчики смотрит. И ими шевелит. И видно, что ему радостно. Это ангелы ему на кончиках пальчиков искорки зажигают».

 

СЕРДЦЕ В КОРЗИНКЕ. Никогда не слышал этой песни, а товарищ мой как-то, к слову, сказал, когда увидел красивую продавщицу цветов и как легко она наполнила ими корзину и унесла её.

 – Унесла моё сердце в корзине. Не слышал такую песню?

 – Нет.

 – О, очень была популярна, женщины в альбомы записывали. Это годы примерно тридцатые. Может, раньше. Это поёт цветочница Анюта:

Как-то ранней весной

лейтенант молодой

взял корзину цветов в магазине.

Взглядом полным огня

он взглянул на меня,

и унёс моё сердце в корзине.

Помню, по приезде домой, я спросил свою маму об этой песне. Она задумалась, потом сказала:

 – Нет, не помню. Это, конечно, городская песня, у нас её не пели. Какая цветочница? У нас цветы у всех домов под окнами.

 – Тут важно то, что один взгляд и всё – вспыхнуло сердце Анюты. Так бывает?

 – Это-то да. Бывает, да. – Мама подумала ещё. – На эту-то тему очень даже пели. Доселе помню. «Помню, я ещё молодушкой была». Иногда дома одна и пою.

 – Так спой, пожалуйста.

 – Спеть? Ой, уж какой там теперь у меня голос. Хотя сердце просит иногда. Сижу одна, сижу, так и взгорится иногда, и на ум песня приходит и само как-то поётся. Попою немного, от сердца отлегает.

 – Так спой про молодушку.

 – Хорошо, ради встречи.

Мама потихоньку запела:

Помню, я ещё молодушкой была:

наша армия в поход куда-то шла.

Вечерело, я стояла у ворот,

а по улице всё конница идёт.

Вдруг подъехал ко мне парень молодой:

«Напои меня, красавица, водой».

Он напился, крепко руку мне пожал,

наклонился и меня поцеловал.

Долго-долго я смотрела ему вслед.

Оглянулся – помутился белый свет.

Всю-то ноченьку мне спать было невмочь:

раскрасавец барин снился мне всю ночь.

– Да, снился, – продолжала мама. – Длинная песня. Тут словами скажу. У неё жизнь прошла, она уже вдовушка, «пятерых уж дочек замуж отдала, к нам приехал на квартиру генерал, весь израненный, он жалобно стонал». И она его узнала: «Та же удаль, тот же блеск в его глазах, только много седины в его висках».

Мама перешла на пение:

И опять-то я всю ночку не спала,

и опять я молодёшенька была.

Всю-то ноченьку мне спать было невмочь:

раскрасавец барин снился мне всю ночь.

 Мама даже как-то помолодела, улыбнулась.

 – А у тебя был такой случай в жизни? С первого взгляда?

 – Нет, не помню. Нас строго держали.

 – А как с папой нашим?

 – Так, сосватали, и всё. Мама всегда: на парней не глядите, к себе не подпускайте. С Колей виделись раз в клубе. Конечно, понравился. Но разве могла подумать… У меня четыре класса, колхозница, а он приехал, лесничий, одет по-городскому. Нет, я и не подумала даже. А ему видно запало, он вскоре с отцом своим к нам явился. Сваты. Я даже и не вышла к ним. – Мама помолчала. – Прожили, худо-бедно уже за полусотню перевалило. Я на других никогда не смотрела.

 – Но на тебя-то смотрели.

 – Этого я не понимала. Но вот про одного мужчину расскажу. Тут не с моей, а с его стороны было чувство. Наш парень, деревенский. Вот он меня крепко любил. Говорил: с первого взгляда полюбил.

 – Ты так на него поглядела?

 – Зачем? Я с ним и не общалась. Он подстерегал, объяснялся, умолял. Говорил: «Я как увидел – и всё». Но я-то уже замужем. Какие тут объяснения? Вообще-то сильно его занозило. Но к чему это приведёт? И я его однажды крепко отрапортовала. «Девчонок-то сколько молодых, а ты к замужней пристал. Я мужняя жена!». И как отрезала. Мне двадцать лет было.

 – И что?

 – Обещал больше не подходить. Слово сдержал. А Коля как раз получил назначение на новое место. Потом стороной узнала, что этот Андрей тоже женился. Я успокоилась. – Мама что-то переставила на столе. – И увидела его лет через тридцать, даже больше. Он по Вятке капитаном буксира ходил. Я стояла на берегу Вятки у переправы. Вдруг он. Бежит: «Варя, Варя! – Мама засмеялась: – «Та же удаль, тот же блеск в его глазах». Уговорил на буксир взойти. Мы, говорит сейчас вверх пойдём, тебя и довезём. Согласилась. Уж очень было заметно, как он нервничает. У штурвала стоит и курит, курит. Чего-то сказать хочет. А чего говорить? Ну, добрались, причалили. Провожает. Выходим на дебаркадер. Говорю: «Чем же отблагодарить? Может, возьмёшь хоть сколько-нибудь платы на конфеты детям?» Говорит: «У меня уже и внуки». Да-а, крепко руку мне пожал, – улыбнулась мама. – И как выдохнул: «Какая плата, ты что! Да я бы тебя всю эту дорогу на руках бы пронёс!». И ещё – и глядит в глаза: «Ты такая же как была! Ты ещё лучше стала. Дня у меня не было, чтоб тебя не вспоминал!».

 – Наклонился, и тебя поцеловал? – очень неудачно пошутил я.

 – Какой там, ты что.

 – Извини. Так как он первый-то раз тебя увидел?

 – Мы за грибами ходили, попали на белые боровики, набрали помногу. И нас шофёр подвёз. Едем, я радуюсь. Вот сейчас побольше грибов нажарю, Коля рад будет. Тяте и маме отнесу. Шофёр довёз до Мелети. Тормознул у поворота. А там как раз этот Андрей почему-то и стоял. У меня корзина тяжелая, боюсь уронить. И на него поглядела, вроде как прошу помочь, но словами не говорю. Он прямо взлетел в кузов, корзину взял из рук, переставил её на землю, и мне руку протянул, хотел помочь. Но я сама соскочила. Вот и всё. Сказала спасибо. Вот и всё. Ну и пошли. Правда, я почему-то оглянулась. Он стоит, смотрит. И всё.

 – Заметил, значит.

 – Значит, да.

 – То есть не он, а ты унесла его сердце в корзине. Грибы-то потяжелей цветов.

 – Да, сошлось, – мама улыбнулась.

 Вспомнилось мне это, и почему-то ещё вспомнилась песня уже недавних лет, вроде с юмором, там такие слова: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она посмотреть, не оглянулся ли я». И её шутливую переделку о весенних работах на дачных участках, когда люди дружно, натосковавшись за зиму по земле, нагибаются над грядками и клумбами и до боли в суставах и мышцах, внаклонку, сажают, пропалывают цветы и овощи. «Я оглянулся посмотреть, не разогнулась ли она посмотреть, не разогнулся ли я».

 В первой редакции речь о начале чувства, во второй это забота о любимом человеке.

 Вот куда вывел меня лейтенант молодой со своим взглядом полным огня. Бедная Анюта. А, может, счастливая.

 О, есть что-то в нас, живущее помимо нашего сознания. Это сердце. Голова его иногда не слушает. А зря.

 

ЗЕМНОЕ ВРЕМЯ. Хорошо, что мы не знаем времени своей земной, кончины. Которая будет у всех и каждого. Но когда? Время покажет. А предсказания, гадания не в счёт. Предчувствия тоже сомнительны. Впечатлительные, нервные люди очень боятся умереть, но и они никуда не денутся. Всё, ожидающее нас, от нас скрыто, всё свершается помимо наших желаний. Хотя иногда может быть и не помимо. Обратимся к авторитету Библии. Ниневитяне были, по грехам, обречены, пророк Божий Иона сообщил им об этом. Но посыпал пеплом голову царь ниневитян, разулся, оделся во вретище, стал вместе с народом творить молитву, и был Божий гнев переменён на милость.

 Вот этот пример сейчас очень был бы нужен его повторением. Разве президенту трудно разуться? Одеться во вретище?

 У нас о чём угодно говорят и болтают, только не о молитве. Хотя и по сайтам и в переписках по всяким воцапам, телеграмам много предложений вставать на общую молитву ровно по часам, во столько-то, говорить то-то. Но если я в это время делаю что-то неотложное: машину веду, лекцию читаю, в больницу еду, кашу варю? Почему не призывать молиться в любое время келейно, и обязательно ходить на общую молитву в церковь.

 Встал и стою перед часами. Стою, гляжу и вдруг прямо весь оцепенел: как быстро несётся по кругу секундная стрелка. Да-а. Я-то оцепенел, но она-то несётся.

 У Бога нет времени, у Него всё враз: и то, что было, и то, что будет. Но и для нас в утешение приготовлено вот что. Опять цитата из Библии, из Откровения Святого Иоанна: «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и всё, что на нём, землю и всё, что на ней, и море и всё, что в нём, что времени уже не будет, но в те дни, когда возгласит седьмой Ангел, когда он вострубит, совершится тайна Божия, как Он благовествовал рабам Своим пророкам».

 Какая тайна? Тоже узнаем. Но то, что молитва каждого может изменить его будущее, это уже не тайна.