Никита БРАГИН. ДВИЖЕНИЕ. Лирика

 

Никита БРАГИН

ДВИЖЕНИЕ

 

НАДЕЖДА

Старости кормилица, надежда,

все-то ты скитаешься по свету –

то сквозь тёмный лес дорогой снежной,

то в пыли просёлка знойным летом.

 

У тебя глубокие морщины

и прозрачность выцветшего взгляда –

серым пеплом кроется кручина,

жалостью сжимается отрада.

 

Та отрада, что любви по силам

лишь одной, на свете и во мраке,

та отрада, что и на могилах

рдеет, словно траурные маки.

 

Ты же то уйдешь, то вновь приходишь,

словно дождь на скошенную ниву,

словно снег, в осенней непогоде

щеки остужающий ревниво.

 

Ты же – как водица из колонки

детских дорогих воспоминаний,

ты же, как сокровище ребёнка,

спрячешься и сызнова поманишь!

 

Ты – душа покинутого поля,

церковки с поникшими крестами,

и такой недостижимой воли

за лесами, да за облаками.

 

НА ПУТИ

Прости мое сердце, прости мою душу больную –

куда бы ни шел я, но этой тропы не миную,

сверну на нее и останусь, как перст, одинок,

и буду шагать, сапогами взбивая песок.

 

Не хватит ли рыться в словесном и умственном хламе?

Не лучше ли путь и краюшка луны над холмами,

и просто свобода от всяких красот и пустот –

а новые мысли дорога сама принесет.

 

И я ухожу – оттого-то тебя и не слышу,

дремлю за столом, а душою порхаю по крышам,

не слушаю, что говорят, и вопросам не рад –

ведь если отвечу, то будет опять невпопад.

 

Ищу одиночества даже в толпе на перроне,

иду в глубину, где никто не окликнет, не тронет,

покровы души я вскрываю, подобно врачу,

и детскую память листаю, и правду ищу.

 

Благую ли весть я прочту на обрывке газеты?

Начну ли сверять номера лотерейных билетов?

Высокое с низким навстречу попарно идут,

но их разделить – непосильный для смертного труд.

 

Поэтому самое лучшее – просто и честно

продолжить свой путь и принять как итог неизвестность.

Недаром от века суровая мудрость дана –

движение – песня, конечная цель – тишина.

 

ЗЕМЛЯ И НЕБО

Она пришла и молча очертила

обители незримую отраду,

и в темноте смиренные светила

мерцали над беззвучным листопадом.

 

Знобящий ветер внешнего простора

слетал с высот, бездушен и бескровен,

и затихал, не тронув омофора,

и согревался у смолистых бревен.

 

Душа земли как голубица в келье

уже проснулась. Прорастали зерна,

ожил родник и детское веселье

защебетало ручейком проворным.

 

Заговорила мать-земля сырая,

и Матушка ей тихо отвечала,

и взоры их сияли, озаряя

лицо Младенца, колыбель Начала.

 

Глядишь и плачешь – хорошо, да грустно.

Темна, как ночь, монашеская риза,

и свет созвездий на нее искусно

невидимыми пальцами нанизан.

 

Цветет сыра-земля и уповает

о вечном небе, непорочно синем,

и падает на землю дождевая

слезинка о ребеночке, о Сыне.

 

КОМАРОВО ЗИМОЙ

Как сумрачен твой сон, твой предрассветный снег,

в холодной пелене за тонкой пленкой век, –

он полон тишиной…

В мерцающем снегу на просеке пустой

крупинки белых звезд… космический покой

лежит передо мной.

 

Как льдинка на листе, как шепот в пустоте,

как бледная ладонь на белой бересте –

любви моей следы

по ровному пути, где небо так легко

спадает и плывет к тебе, как молоко,

над панцирем воды.

 

А где-то рыболов, усевшись, как баклан,

соседу прокричит, и слово сквозь туман

заклятьем зазвенит,

скользя по тишине, такой привычной нам

раскатываясь вдаль по дюнам, валунам,

на хвою и гранит.

 

СЛЁЗЫ

Отчего я, заплакав, не слышу, как падают слёзы?

Может быть, улетели они, эти белые птицы,

и бесшумно присели на бледную мерзлую озимь,

где уже не согреться и теплой воды не напиться.

Там они упокоились, падать и петь перестали,

а когда прорастут эти бедные белые зерна,

в них уже не останется прежней любви и печали –

ничего, кроме теплого шелеста жизни проворной

по мышиным укрывищам, по муравьиной дорожке,

под сосновой корой и на влажных лишайных сединах…

Просишь – вспомни, скажи о себе хоть немножко, хоть крошку –

но бесшумно в душе отзывается – мне все едино.

 

РОССИИ

И снова говорят, что ты – была,

что капельками солнца купола

упали с неба и давно остыли,

что письмена твои – одна зола,

и сам язык твой старчески бессилен.

 

Не стану спорить. Пошлые слова,

шуршат, как облетевшая листва,

крошатся, оставаясь без ответа.

Как в чистом поле ранняя трава,

так для моей души твои приметы –

 

Окошко, просветлевшее в ночи,

и теплота растопленной печи,

и солнышки блинов, и чая кружка,

и небо, где весенние грачи

кружатся над ветшающей церквушкой.

 

ВРЕМЕНА ПРОЩАНИЙ

Мы живем во времена прощаний,

в горестном предчувствии разлук,

мы живем, как старые мещане,

оградив привычными вещами

уголок любви, познаний круг.

 

Словно в осажденном бастионе,

слышим сотрясение извне –

матица надломленная стонет,

страх ютится перышком в ладонях,

трещины змеятся по стене.

 

Свежий холодок рубахи белой,

ладанка заветная в горсти,

и кресты, начертанные мелом,

и соединяет дух и тело

матушки молитва на груди.

 

Вот и все – а больше и не надо!

Серый хлеб да черный виноград,

кроны леса и аллеи сада,

белый снег и злато листопада –

все вместит один прощальный взгляд.

 

НАД ПОКОЕМ

По тихому лесу берез и крестов

бродить одному без оглядки

и чувствовать запах могильных цветов,

прохладный и чуточку сладкий,

и слышать, как плачут осколки миров,

с тобой в резонанс попадая,

и видеть сквозь рдяный осенний покров,

что там – только клетка пустая,

что цепи истлели, а пепел остыл,

и певчая птичка взлетела,

и кружится возле темниц и светил

без памяти и без предела…

 

Ах, память моя, тонкий пульс родника,

биение алой аорты!

К тебе прикоснешься, а ты глубока,

как море, покрывшее мертвых,

и глядя в тебя, начинаешь тонуть,

и в холоде смертного вздоха

на трещине льда обрывается путь,

в пучину уходит эпоха…

Былая Россия лежит в глубине,

сквозь сон безутешно рыдая,

и плач её стелется, оледенев,

как в поле поземка седая.

 

Но видишь её все светлей и святей,

заветной и горестной горстью,

и четырехзначные даты смертей

друг друга сменяют как версты,

и хочешь проснуться, и жаждешь лететь

к лазури апрельских проталин,

а в сердце поет колокольная медь,

и счастье растет из печали!

То родина веет весенним листом,

вздыхает березовым дымом,

и душу твою осеняет крестом

воздушная персть Серафима.