Никита БРАГИН. ДВИЖЕНИЕ. Лирика
Никита БРАГИН
ДВИЖЕНИЕ
НАДЕЖДА
Старости кормилица, надежда,
все-то ты скитаешься по свету –
то сквозь тёмный лес дорогой снежной,
то в пыли просёлка знойным летом.
У тебя глубокие морщины
и прозрачность выцветшего взгляда –
серым пеплом кроется кручина,
жалостью сжимается отрада.
Та отрада, что любви по силам
лишь одной, на свете и во мраке,
та отрада, что и на могилах
рдеет, словно траурные маки.
Ты же то уйдешь, то вновь приходишь,
словно дождь на скошенную ниву,
словно снег, в осенней непогоде
щеки остужающий ревниво.
Ты же – как водица из колонки
детских дорогих воспоминаний,
ты же, как сокровище ребёнка,
спрячешься и сызнова поманишь!
Ты – душа покинутого поля,
церковки с поникшими крестами,
и такой недостижимой воли
за лесами, да за облаками.
НА ПУТИ
Прости мое сердце, прости мою душу больную –
куда бы ни шел я, но этой тропы не миную,
сверну на нее и останусь, как перст, одинок,
и буду шагать, сапогами взбивая песок.
Не хватит ли рыться в словесном и умственном хламе?
Не лучше ли путь и краюшка луны над холмами,
и просто свобода от всяких красот и пустот –
а новые мысли дорога сама принесет.
И я ухожу – оттого-то тебя и не слышу,
дремлю за столом, а душою порхаю по крышам,
не слушаю, что говорят, и вопросам не рад –
ведь если отвечу, то будет опять невпопад.
Ищу одиночества даже в толпе на перроне,
иду в глубину, где никто не окликнет, не тронет,
покровы души я вскрываю, подобно врачу,
и детскую память листаю, и правду ищу.
Благую ли весть я прочту на обрывке газеты?
Начну ли сверять номера лотерейных билетов?
Высокое с низким навстречу попарно идут,
но их разделить – непосильный для смертного труд.
Поэтому самое лучшее – просто и честно
продолжить свой путь и принять как итог неизвестность.
Недаром от века суровая мудрость дана –
движение – песня, конечная цель – тишина.
ЗЕМЛЯ И НЕБО
Она пришла и молча очертила
обители незримую отраду,
и в темноте смиренные светила
мерцали над беззвучным листопадом.
Знобящий ветер внешнего простора
слетал с высот, бездушен и бескровен,
и затихал, не тронув омофора,
и согревался у смолистых бревен.
Душа земли как голубица в келье
уже проснулась. Прорастали зерна,
ожил родник и детское веселье
защебетало ручейком проворным.
Заговорила мать-земля сырая,
и Матушка ей тихо отвечала,
и взоры их сияли, озаряя
лицо Младенца, колыбель Начала.
Глядишь и плачешь – хорошо, да грустно.
Темна, как ночь, монашеская риза,
и свет созвездий на нее искусно
невидимыми пальцами нанизан.
Цветет сыра-земля и уповает
о вечном небе, непорочно синем,
и падает на землю дождевая
слезинка о ребеночке, о Сыне.
КОМАРОВО ЗИМОЙ
Как сумрачен твой сон, твой предрассветный снег,
в холодной пелене за тонкой пленкой век, –
он полон тишиной…
В мерцающем снегу на просеке пустой
крупинки белых звезд… космический покой
лежит передо мной.
Как льдинка на листе, как шепот в пустоте,
как бледная ладонь на белой бересте –
любви моей следы
по ровному пути, где небо так легко
спадает и плывет к тебе, как молоко,
над панцирем воды.
А где-то рыболов, усевшись, как баклан,
соседу прокричит, и слово сквозь туман
заклятьем зазвенит,
скользя по тишине, такой привычной нам
раскатываясь вдаль по дюнам, валунам,
на хвою и гранит.
СЛЁЗЫ
Отчего я, заплакав, не слышу, как падают слёзы?
Может быть, улетели они, эти белые птицы,
и бесшумно присели на бледную мерзлую озимь,
где уже не согреться и теплой воды не напиться.
Там они упокоились, падать и петь перестали,
а когда прорастут эти бедные белые зерна,
в них уже не останется прежней любви и печали –
ничего, кроме теплого шелеста жизни проворной
по мышиным укрывищам, по муравьиной дорожке,
под сосновой корой и на влажных лишайных сединах…
Просишь – вспомни, скажи о себе хоть немножко, хоть крошку –
но бесшумно в душе отзывается – мне все едино.
РОССИИ
И снова говорят, что ты – была,
что капельками солнца купола
упали с неба и давно остыли,
что письмена твои – одна зола,
и сам язык твой старчески бессилен.
Не стану спорить. Пошлые слова,
шуршат, как облетевшая листва,
крошатся, оставаясь без ответа.
Как в чистом поле ранняя трава,
так для моей души твои приметы –
Окошко, просветлевшее в ночи,
и теплота растопленной печи,
и солнышки блинов, и чая кружка,
и небо, где весенние грачи
кружатся над ветшающей церквушкой.
ВРЕМЕНА ПРОЩАНИЙ
Мы живем во времена прощаний,
в горестном предчувствии разлук,
мы живем, как старые мещане,
оградив привычными вещами
уголок любви, познаний круг.
Словно в осажденном бастионе,
слышим сотрясение извне –
матица надломленная стонет,
страх ютится перышком в ладонях,
трещины змеятся по стене.
Свежий холодок рубахи белой,
ладанка заветная в горсти,
и кресты, начертанные мелом,
и соединяет дух и тело
матушки молитва на груди.
Вот и все – а больше и не надо!
Серый хлеб да черный виноград,
кроны леса и аллеи сада,
белый снег и злато листопада –
все вместит один прощальный взгляд.
НАД ПОКОЕМ
По тихому лесу берез и крестов
бродить одному без оглядки
и чувствовать запах могильных цветов,
прохладный и чуточку сладкий,
и слышать, как плачут осколки миров,
с тобой в резонанс попадая,
и видеть сквозь рдяный осенний покров,
что там – только клетка пустая,
что цепи истлели, а пепел остыл,
и певчая птичка взлетела,
и кружится возле темниц и светил
без памяти и без предела…
Ах, память моя, тонкий пульс родника,
биение алой аорты!
К тебе прикоснешься, а ты глубока,
как море, покрывшее мертвых,
и глядя в тебя, начинаешь тонуть,
и в холоде смертного вздоха
на трещине льда обрывается путь,
в пучину уходит эпоха…
Былая Россия лежит в глубине,
сквозь сон безутешно рыдая,
и плач её стелется, оледенев,
как в поле поземка седая.
Но видишь её все светлей и святей,
заветной и горестной горстью,
и четырехзначные даты смертей
друг друга сменяют как версты,
и хочешь проснуться, и жаждешь лететь
к лазури апрельских проталин,
а в сердце поет колокольная медь,
и счастье растет из печали!
То родина веет весенним листом,
вздыхает березовым дымом,
и душу твою осеняет крестом
воздушная персть Серафима.
#28660, Спасибо!
Высокая поэзия!