Виктор ЛОГАЧЁВ. ПРИШЕСТВИЕ МЕРТВЫХ ДУШ. Повесть-притча о несколько странном сне и неожиданном появлении в нём Чичикова

 

Виктор ЛОГАЧЁВ

ПРИШЕСТВИЕ МЕРТВЫХ ДУШ

Повесть-притча о несколько странном сне, неожиданном появлении в нём Чичикова и его невероятных приключениях в современных условиях

 

Чистый вымысел принужден всегда быть на страже,
чтоб совершить доверие читателя.
А факты не несут на себе ответственности и смеются над неверящими.
Рабиндранат Тагор

 

…а самым последним тронулся и он – Павел Иванович Чичиков.
И двинулась вся ватага на Советскую Русь,
и произошли в ней тогда изумительные происшествия.
Михаил Булгаков

 

I.

Кто думал, что такое могло случиться? А тут вдруг – нате вам, здрасте… Лежу и вижу сон, будто в наш околоток, в смысле, в наш южный город прибыл сам Павел Иванович Чичиков, бывший коллежский советник и по совместительству человек по своим надобностям. Надо же, столько лет минуло, удивлялся я во сне, а он всё ещё жив, к тому же преуспевает – вон, почти олигарх! Прибыл не на коляске с упряжей трёх лошадей, а на чёрном лакированном «Мерседесе». Всё верно, какой же русский не любит быстрой езды! Правда, без сопровожденья, то есть без кучера Селифана и лакея Петрушки. Оказывается, первый, когда ему представилась такая возможность, подался срочно в коммунисты, а второй – в либерал-демократы. Теперь оба меж собой соперничают, делят славу людей социально справедливых и желающих обществу благостного добра и вечного мира. Вдобавок к бывшему хозяину вошли в явную оппозицию. Как кошка с собакой. Один к одному.

Так вот, Чичиков из «Мерседеса» вышел и, сделав по привычке поклон несколько набок, чем, конечно же, у присутствующих вызвал умиление, печально этак провозгласил:

– В Московии большая беда! – но, употребляя слово «беда», он, понятно, не имел в виду Московию в целом, а только своё личное горе, нашедшее на него и выбившее его в последние дни из привычной жизненной колеи, о чём, естественно, речь ниже.

– В чём дело, господин приезжий? Что стряслось? – спросили взволнованно, поглядывая на некоего странного гостя в цилиндре и костюме из аглицкой шевиотовой ткани в широкую полоску, местные жители, сгрудившиеся по невольному случаю, а именно – по случаю праздника, который законом отменили, однако в быту и народе не забывали и всякий раз его всё равно отмечали, к примеру, как рождество и пасху или как вербный день и яблочный спас. А тут к тому же совпала годовщина – миновало ровно девяносто восемь лет как народилась февральская революция и дала толчок следующей, равно самой справедливой и социально самой подходящей – октябрьской. Конечно, не для жирных котов и богатеев, а для простого бедного люда, у которого при виде хлеба текла слюна и вынужденно сплющивался живот.

Оказалось, в Московии действительно была необычайная ситуация. Те люди, крестьяне, которых в XIX веке описывал в своей гениальной книге «Мёртвые души» знаменитый Гоголь, сказочно ожили и над своими бывшими хозяевами решили устроить суд. Общественный. Ага. С участием большого скопления народа. Плюс на том месте, где за самоуправство и неповиновение, казня, топором рубили когда-то голову Стеньке Разину – точнёхонько у порога Храма Василия Блаженного. Фу-у, какой диковинный народ и какая невиданная жестокость, как в инквизиторские времена, изумлялся Чичиков, и выражал дальше своё недовольство – мол, ещё и уведомили: дескать, если сами управу не найдут, то будут обращаться во всемирные организации, то есть в Гаагский суд или же прямиком в ООН. О как! Надо же, крестьяне, пахари, а туда же – как петухи, голову набок сразу! Так и хочется воскликнуть: эка важные птицы! Ан всё равно никто не услышит, а кукарекать просто так, задарма, что ли, нет никакого резона. Да и он не лягушка, дабы без дела и без конца разевать рот и квакать на воздух.

Оно-то, конечно, не страшно, что вдруг ожили эти люди, бывшие мёртвые, думал по ходу дела бывший коллежский советник, слово по слову, можно и с ними найти общий язык, тем более, ему не привыкать. Ох-хо-хо! И не таких особ уламывал, скажем, тех же Манилова и Ноздрёва или же Собакевича и Коробочку с Плюшкиным, а этих оборкать, спутать по рукам и ногам – раз плюнуть и растереть. Но беда в том, что в столицу Московии на роль предводителя небывало огромной страны неожиданно пришёл неуравновешенный человек – чересчур строгих и особых правил, хотя, признаться, и не без царя в голове. Гайки закрутил, и лихому брату теперь ни туда и ни сюда, хоть вешайся. Это – некий Мутин. И где только взялся он, этот препаршивейший Мутин, чтоб ему ни дна и ни покрышки, и чтоб ни ему ни его родне! И все нормальные люди, деловые, изворотливые, с большим запасом ума в голове и огромной суммой денег в оффшорных зонах, как тараканы, кинулись кто куда, врассыпную сразу. К примеру, взять того же Борьку Вересовского. О, какой был мошенник! Ведь мошенник из мошенников, наверное, похлеще самого Остапа Бендера! Но и тот был вынужден смазать пятки за границу. Ага. Вскочил, бедный, в последний вагон и подался в Англию. Правда, исход всё равно оказался печальным – сперва запутался в девках, потом в деньгах, а вскоре и вовсе порастратился. Отчего, понятно, и повесился. Во всяком случае, так молвят в гуще народа. А как было всё на самом деле, предстоит ещё разобраться. Кстати, чем в настоящее время и занимается как раз самый справедливый и гуманный в мире аглицкий суд. Ну да и поделом!

А ещё сколь важных особ таких, как Вересовский? О-о, несть числа! Меж тем, самому Чичикову тоже не посчастливилось – всё, что накопил от продажи мёртвых душ, всё, как под метёлку, конфисковали, да ещё и в силу несправедливого приобретения денег и вывода их за межи державы на предмет будущего суда составили протокол. Составили и сказали: «Жди, скоро придут за тобой и повелят, куда сесть, чтоб потом в зале присутствия обязательно оказался лицом к лицу с председательствующим и, как положено, отвечал ему по сути вопроса и по закону, да не увиливал от ответственности».

Но что молвить? Промеж дверей пальца не тычь, а то отдавят! Словом, второй Гаагский суд, не иначе!

– Это факт, – подтвердил, вытирая пот со лба и заметно нервничая, Чичиков, и по поводу преследования бывших русских помещиков выразил своё сомнение: – Ну вот как их судить, ежели все они – и Манилов, и Ноздрёв, и Собакевич, да и Плюшкин с Коробочкой – уже давно за границей? Вот именно! Свили гнёзда, завели птенцов, и теперь живут там припеваючи, как коты в масле.

Оно и верно, в Московии он, Чичиков, один и оставался лишь и вынужденно преодолевал всякие грязные и кривые проволочки. И вот, как беженец во время войны, скоропостижно подался в чужую страну Окрайну. Бежал, как лиса с курой в огород. Сказали: дескать, здесь демократии больше, и больше всяких возможностей для проявления природных способностей. Не зря же, молвили, из Грузии прибыл сюда некий гражданин Суукашвили…

– Но я о Гоголе, – продолжал заезжий гость, меняя резко вектор мысли и перейдя на личности. – Сей подлый человек, автор грязного пасквиля, сначала, значит, превратил меня чёрт знает в кого, можно сказать, испачкал до мозга костей всего и, таким образом, решительно подвёл под монастырь, после чего я в себя не приду никак. А потом очернил ещё и всю Московию, выразил её как страну казнокрадов. Вот неблагодарная чернь! Впрочем, это уже в прошлом всё. А вот что делать и как быть сейчас, скажите на божью милость, как сыскать теперь Плюшкина и Коробочку, Ноздрёва и Собакевича, если эти люди, прожорливые тузы, давно за Кудыкиной горой и не кажут глаз в Московию? Ох-хо-хо! Как? – вторил, сверля глазами толпу, Чичиков. И сам же на свой вопрос, тяжело выдыхая, вынужденно отвечал: – Только через интерпол. Как пить дать, через интерпол! Пусть ищут!..

– А родственные души? – проронил кто-то как бы невзначай. – Они ведь все тут и за границу не уезжали. А коли так, пусть и отвечают за своих предков. Притом по справедливости и согласно закону.

– Вот-вот! – раздался в поддержку чей-то мужской голос, явно, из числа коммунистов. Возможно, даже из близких родственников Селифана. Кстати, этот же голос, не раздумывая, назвал и тех, кого видел в числе родственных душ. Список оказался чересчур длинный. Он его оглашал, а толпа в это время всесильно рычала. Казалось, то вовсе была и не толпа, а истинный вулкан, извергающий звериные страшные звуки. А всё оттого, что в Окрайне, как выяснилось, это были совсем непростые люди, а привилегированные. Практически, такие же зажиточные и упитанные, как Манилов, Ноздрёв, Собакевич и иже с ними. Пользуясь междоусобицей и всеобщей неразберихой в стране, насобачившись, тоже успели нахапать. О, ещё как нахапать! То есть – от гоголевских помещиков далеко не ушли, можно сказать, присели и встали, и оказались уже козырными тузами, как тот же Борька Вересовский, вскочивший в последний спасительный вагон и подавшийся скоропостижно в Англию, чтобы потом, увы, от горя и необычайного сумасшествия повеситься. Ах, беда какая, ни рыла и ни носа тем, кто его, бедного, довёл до этого!

Так вот, Чичиков, услышав сей список, в уме для себя сделал пометку: мол, ничего не скажешь, важные, важные особы, надо бы с ними познакомиться поближе. А сам в то же время с большой видимой и почти осязаемой грустью и густой краской на лице тяжело вымолвил:

– Всё верно, – и с этой же видимой и почти осязаемой грустью в голосе и густой краской на лице, переведя дыхание, добавил: – Но как их достать, они ведь высоко и явно недосягаемые. Да и власть с ними заодно. И полицмейстеры, и прокуроры – одна шайка. Все в одной цепочке, как бриллиантовое ожерелье. О, ноготка не просунуть. Ох-хо-хо!..

– Бунт! Бунт надо устроить! – выкрикнул из толпы близкий родственник Селифана. Голос у него был твёрдый и весьма категоричный, наверное, такой, как в октябрьскую революцию 1917 года, не иначе.

– И то так! – воскликнул, в свою очередь, некто из либерал-демократов из Петрушкиной шараш-монтажки, состроганной наскоро и, явно, без всякой людской выдумки.

Чичиков испуганно вздрогнул. Ему вдруг показалось, будто то были те самые ожившие мёртвые души, и они уже приступили к своим умыслам и обязанностям наказать его за то, что он ими когда-то незаконно торговал. Чичиков похлопал глазами, потом их протёр верхом ладони, вдобавок ещё промокнул и платочным утиральником, сохранившемся неизвестно как в кармане шевиотового сюртука из аглицкого сукна, и тогда только окончательно разглядел, что, оказывается, то были не они, а совсем иные люди – эти и одеты не так, и молвили по-иному, во всяком случае, не по-крестьянски, и тотчас облегченно вздохнул, так, как вздохнул после того, когда окончательно пересёк границу между Московией и страной Окрайна.

Слегка придя в себя, Чичиков снял свой цилиндр и вытер следом густо вспотевший лоб с накренившимися на глаза седыми длинными волосами, между прочим, вызывающими к себе уважение и почтение, так как подобные волосы бывают только у богатых и умных людей, к примеру, у таких, как он, Чичиков, бывший коллежский советник и, согласно гоголевскому наименованию, по совместительству человек по своим надобностям.

– И как же мне быть теперь, братья хорошие? – спросил он, едва не плача. И тут же приумножил своё горькое высказывание, да ещё с чистосердечным признанием, что за ним водилось очень и очень редко, возможно, оттого, что не переставал бояться предстоящего суда оживших мёртвых душ и, само собой, жестокого преследования всё того же непотребного предводителя Московии Мутина, чтоб ему ни рыла ни носу. – Ведь я с ними одного поля ягода и мне от этого никуда не деться, – подчеркнул, испуская обильный пот и дрожа всем телом, заезжий гость. – Они богатеют, а я в это время делаю с них маленький и безболезненный ущип и тем самым возвеличиваю скромный свой семейный бюджет. А как же! Всем должно быть понятно: для радости и успокоения души, в том числе и для продолжения человеческого рода требуются определенные накопления. Притом немалые… Деньги что? Деньги что вода в плесу – один год мелко, а в другой дна не достанешь – омут, как вода с места переливается, так и деньги, – на то и коммерция! Конечно, тут самое главное дело не зевать… Умей работать, умей и маржу накапливать. Эвон, какое житейское правило!.. Крестьянину и рабочему без накоплений тоже не прожить, помните и зарубите себе на носу все это!

– Значит, и тебя под суд! – загудела многочисленная толпа, указывая пальцем в оратора.

– Так! Так! – поддержали тут же горячо и массово коммунисты и либерал-демократы. И народ сразу задвигался, зашумел. Казалось, ещё чуть-чуть, и у всех присутствующих окончательно сдадут нервы. А коль это случится, значит, не избежать новой беды. Ах ты, мать честная!..

Чичикову ничего не оставалось делать, как сесть в свой вороньего цвета «Мерседес» и укатить обратно туда, откуда принёс ноги. Да ещё улизнул так быстро, что, мерещилось, будто провалился сквозь землю. О, волшебство какое, впрямь как в сказке «По щучьему велению»! Ну, да какой же русский не любит быстрой езды?..

Он-то убыл, пятки умыл, а вот в городе после его нежданно-негаданного визита поднялся страшной силы переполох. Ураган не ураган, стихия не стихия, одним словом, кошмар и только – народ взбунтовался, и на тебе! А всё из-за ближайшего родственника Селифана, будь он трижды неладен, – это он вспомнил о родственных душах гоголевских помещиков, да ещё имел честь назвать список. И кто тянул его за язык, подумал зло Чичиков, убежавши вовремя и от греха подальше, вдобавок крепко выругавшись в его сторону, так что даже самого прошиб пот: мол, вот негодник, чтоб на лбу у него вырос чирей! А люди, изводя свое сердце до острой боли, сплошь и рядом в то же время ломали головы и пожимали плечами: мол, что же делать, как управиться с этими родственными душами и не дать им дальше обманывать честной народ. Конечно! Не было бы сих чертей, не было бы и беды, и всё было бы в ажуре, как в лучших домах Лондона и Парижа, а так… Впрямь, бедлам какой-то, а не страна. А Окрайна к тому же глядит еще в Европу – тоже, ей-ей, нашла образец! Жопу, а не Европу, сказал как-то вгорячах близкий ей родственник коммуниста Селифана, и следом тут же перекрестился, а его, кивая головой, в свою очередь поддержал социал-демократ из Петрушкиной шараш-монтажки, когда люди уже чересчур умаялись и в конце стали прыскать, расходиться по домам, значит.

Здесь следует заметить, вернее, сделать небольшое отступление, что в толпе в это время стояли два неких интеллигента из числа поклонников западного образца жизни, представители так называемой элиты местного общества. И они, эти два интеллигента, как и вся толпа, тоже не оставались без сердечного страдания и душевного волнения. Правда, совершенно по иному поводу, а именно – по расхождению взглядов на предмет все тех же европейских ценностей. Факт! Один был толстый, другой тонкий. Один был с оселедцем на голове, другой с редкими волосами. Первый из бывших чиновников, но по возрасту находился уже в полной отставке. Второй же из числа ученых, вернее, почти ученых, ибо диссертацию подготовил, ан защитить ее не успел, помешали веские обстоятельства типа бунта и других происшествий и не дали свершиться его благостной мечте.

Так вот, по этому случаю толстый тонкому молвил: мол, русский царь Петр Первый и тот прошиб окно в Европу, а мы, окрайнцы, как те гадкие птенцы, никак не проклюнем сию тонкую скорлупу. Это правда, соглашаясь и глотая жидкую слюну, молвил второй, и вожделенно добавил: дескать, а так бы хотелось осуществить нам большую и давнюю мечту – побывать в тех золотых местах и хоть краем глаза поглядеть, как живут-могут истинно богатые и культурные люди, имеющие славные традиции и светские манеры поведения. «Настоящие европейцы! – воскликнул он, едва не захлебываясь и теребя свой оселедец, и добавил: – Не то что клятые москали». Они вместе еще немного постояли, погрустили и одновременно с толпой, как неприкаянные, разошлись по своим норам.

Потом неизвестно, сколько миновало времени, но однажды в околотке, как черт из табакерки, или же, как снег на голову, объявился вновь Чичиков. И надо же, опять без личной охраны – вот смелый человек! Правда, на этот раз он был не таким хмурым и озабоченным, а напротив, даже раздвигал на своем лице широко улыбку и часто выпячивал свои истинно белые зубы, очищенные непревзойденным зарубежным порошком. Он, Чичиков, быстро собрал толпу, по привычке сделал несколько набок голову и, потянувши к себе на свежий нос воздух, величественно изрек:

– Вы – мои братья, и я вас дружно приветствую, как человек из народа, из массы людей. А коль так, у меня к вам соответствующее предложение. – И, не мудрствуя лукаво, тотчас изложил небывалый свой план, возникший спонтанно и в то же время в нужный момент, когда проснулся поутру чересчур рано. Как ни странно, но сей план всем присутствующим, действительно, виделся довольно заманчивым и даже несколько дальновидным. Во всяком случае, так представлялось близкому родственнику Селифана и его собрату по политическим баталиям либерал-демократу из наскоро сколоченной и явно без всякой выдумки Петрушкиной шараш-монтажки.

На этот раз толпа не спорила, а умильно слушала. А слушать ей было довольно интересно, ибо Чичиков в таких случаях, как всегда, блистал эрудицией, которой, между тем, отличался еще в гоголевские времена – для всякого умного гражданина, для его души и сердца постоянно находил нужные и полезные слова, вызывающие одновременно и доверие, и сочувствие, и понимание. Да что там, часто даже крупные слезы, похожие на бриллиантовые бусинки! Граждане внимательно слушали и восхищенно думали: дескать, надо же, какой умный человек явился в их круг, а главное – правильно мыслит и сладко чихает в их сторону. После этого, взмахивая платочными утиральниками, естественно, горячо и пламенно восклицали: «Этот, точно, многого добьется! Во всяком случае, своего не упустит, как пить дать!». В заключение Чичиков, довольный собою, сел в свой полированный «Мерседес», и снова растворился в пространстве так, будто провалился сквозь землю. Все верно, какой же русский не любит быстрой езды!..

На самом же деле он не растворялся и сквозь землю не проваливался. Чичиков все также пребывал в нашем южном околотке, а именно – в спальном доме «Тихая гавань», приютившемся в зеленом месте с присутствием в вольерах разных диких животных, в том числе и павлинов, кричащих на всю округу и дающих о себе знать своим присутствием.

Покушавши в местном ресторане мясного бифштекса и обильно запив компотом из сухофруктов, вздохнув и вытерши губы платочным утиральником, Чичиков в своем нумере опустился потом в мягкое кожаное кресло и на предмет своего дальнейшего пребывания в сих укромных местах стал дальновидно, глубоко и полезно мыслить. А занимаясь этим, шевеля свои мозги, даже не заметил, как тут же уснул. Надо же, какой сюрприз! Потом сидел и делал губами «брр…». Ну точь-в-точь как коллежский асессор Ковалев из гоголевского рассказа «Нос».

Далее идет уже вторая часть сна. Но это, между прочим, сон самого Павла Ивановича Чичикова, бывшего коллежского советника и по совместительству человека по своим надобностям.

Так что теперь читателю нужно набраться терпения и изволить следовать путем видения нашего героя, потому как в нем будут присутствовать не менее пикантные и не менее удивительные картины, которые, будем надеяться, также не оставят его равнодушным и принесут ему искреннее и полезное удовольствие. Читателю, конечно! Правда, возможно, кому-то покажется, что тут присутствует много чего-то неправдоподобного, однако следует учесть, что это сон, а во сне, мы знаем, происходят и не такие явления. Иногда, бывает, вскинешься и чувствуешь, что ты сидишь в холодному поту и весь в светлых крупных бисеринках, и тебя одолевает ужас в один миг, да так, что не только хочется кричать караул, а даже сломя голову бежать куда угодно, вплоть до исходного места, лишь бы хоть на минуту забыться и не мяукать по-кошачьему, не лаять по-собачьи и не кукарекать по-петушиному. Вот именно!

Но… к сути дела.

 

II.

Итак, Чичиков сидел в мягком кожаном кресле, делал губами «брр…», как уже известный нам коллежский асессор Ковалев и, само собой, видел сон, будто к нему в нумер скоропостижно заглянули некие люди со строгими лицами и умеренными животами. Они появились, и он, дрожа всеми внутренностями своего весомого важного тела и теряя душевное равновесие, тотчас испуганно напряг свой мозг: дескать, случайно это не те мертвые души, которыми он когда-то незаконно торговал и от них имел определенную сумму личной прибыли, что, в свою очередь, давало возможность ему жить несколько вольготно, даже припеваючи, и не жаловаться на худой живот. Вздрагивая, сам себе задал еще почти неразрешимую задачу: а вдруг это посланники Мутина, как быть тогда? Вот пристал сей липкий человек, как муха до сладости или как мужик до бабьей сиськи, только так! Нет бы спрыснуть, да и дело с концом.

Как потом оказалось, то были совсем не ожившие мертвые души и даже не посланники Мутина, о которых вдруг вспомнил Чичиков, и возникли они стихийно совсем по иной причине. Правда, причина, следовало признать, являлась совершенно редкой, можно сказать, несколько фантастической, если не заметить, даже феерической. Впрочем, оставим сравнения. Главное, что она, эта причина, с трудом поддается обычному человеческому разуму и дает толчок некому вынужденному сомнению как не реальному, а придуманному.

Но… Что ни говорите, а всякая особь должна набраться терпения и выждать определенного конца, вернее, пришествия финала. Так что и мы станем следовать порядку.

Ну и вот, к Чичикову в нумер, без стука и грюка, как змея в воду, ввалились скоропалительно незваные гости и сообщили новость. Оказывается, у их хозяйки, по всем мыслимым и немыслимым признакам, приличной дамы с благостной телесной наружностью и маленькими красивыми глазками, пропала плетеная приставная коса, как нос у коллежского асессора Ковалева в одноименном рассказе все того же Гоголя, и теперь они не знают, что делать и где ее искать. Без нее же, без косы, хозяйка, практически, почти никто и совсем мало узнаваемая, как тот же майор Ковалев без носа. А она все же ни какая-нибудь торговка с Бессарабского рынка, продающая пучки укропа и петрушки, а публичная женщина, и горячо востребована народом. О, еще как! Люди не нарадуются, когда эта приличная дама с благостной телесной наружностью и маленькими красивыми глазками выходит наружу площади, становится за трибуну и произносит пламенную речь. Правда, прежде, чем выступить, говорят, снимает итальянскую туфельку, потому как она у нее новая и чересчур жмет пятку. Вот в связи с этим, прежде всего, из-за любви к ней и уважения, посланники ее в настоящее время и разъехались во все концы света и там повсюду тревожно бьют в колокола, просят весь мир отозваться: дескать, не видел и не находил ли кто сей косы, без которой в Окрайне стало просто невмоготу жить, все равно как без сердца, хоть вешайся по примеру все того же Борьки Вересовского. Наконец-то добрались и сюда, в сей южный околоток.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, воскликнул в душе, почесав пальцем затылок, Чичиков, не было ни гроша и вдруг алтын!.. Вона, вона, пошла писать губерния!.. И тихо, так, чтобы никто не слышал и сего не заметил, следом прогугукал испуганно, верно, как ночная птица сыч: а он, мол, тут при чем и при каком действии. И вообще, если вникнуть в суть дела, продолжал дальше тревожную свою мысль Чичиков, зачем бы ему понадобилась чужая женская коса, ведь это далеко не мертвые души, которые приносят доход и тем самым доставляют человеку сладостное удовольствие, а за косу что возьмешь – дырку от бублика. Да и на голове свои волосы пока, и, кажется, не выпали еще все. Ох-хо-хо!.. Что ж за притча, в самом деле, что за притча эти самые волосы!.. Впрочем, вернул свои мысли к косе, не упуская очередной благой возможности, Чичиков, когда он входил в апартаменты «Тихой гавани», у которой в вольерах есть редкие дикие звери и даже павлины, кричащие на всю округу и дающие о себе знать своим присутствием, то на дверях видел бумажку, которая оповещала, что, если у кого есть ненужные лишние волосы, примут дорого и без зазрения совести. Но вот сколько это дорого, тут наружу всплывает естественный вопрос: стоит ли овчинка выделки? Надо чтобы коса пошла впрок, а не в убыток, и принесла бы некий доход в должную сумму рублей, сказал себе Чичиков, и, при возможности, решил взглянуть еще раз на объявление и изучить как следует, ибо всякое новое дело требует тщательного осмысления. Так, кажется, трактуют правила торгового бизнеса. Сам с собой мысля, он в то же время стоял как убитый, будто на нем горела шапка, не иначе: он вор, что ли, иль какой-то проказник?! Вот беда! Сей новоявленной новостью, можно сказать, его застали врасплох, как лиса кур, спящих на насесте! Но, набравшись терпения, выяснять преждевременно что и как не стал, потому как, признаться, боялся опростоволоситься, да и по-прежнему пребывал в неком сомнении и теребил себя в голове особо насущным вопросом: это те люди или не те? А вдруг все же ожившие мертвые души или же, паче чаяния, посланники ненавистного Мутина?.. Вот петух серый со сломанными крыльями! Чтоб ему вдоль и поперек! Чтоб ему ни гроба, ни савана!..

Неизвестные люди, широколобые и широкоплечие бульдоги, перекатывая во рту жвачную резину, как трава на своих листьях росу, и таким образом освежая глотательную полость, спросили у Чичикова:

– Вы, гражданин приезжий, из Московии?

Чичиков, вежливо поклонясь, ответил:

– Из Московии, милостивые государи, из Московии.

– Как ваша фамилия?

– Чичиков, милостивые государи, Чичиков.

– Случайно, вы не тот человек, о котором в свое время писал всем известный сатирик Гоголь?

Надо же, и эти бульдоги читали безумного автора, отметил в душе Чичиков и, затаив дыхание, сделал вынужденную паузу. Во-первых, от пришельцев не ждал этого по-настоящему коварного вопроса, во-вторых… Вот Гоголь-Моголь, чтоб ни рыла ни носу, вот мерзкий сочинитель и бумагомаратель! Чичиков держал паузу и сам с собой натужно мыслил: дескать, сказать, что именно тот, наверное, было бы правильно и по сути, но чем потом завершится дело, бабушка еще надвое сказала. И он решительно выразил: нет! Вдобавок внес определенную ясность: мол, даже не одного поля ягода, это факт; просто однофамилец. В жизни так бывает, и примеров, увы, несть числа! Восклицая, Чичиков так и заявил: несть числа, и кричаще и болезненно, даже этак нервно добавил: извольте верить!..

Тогда пришельцы со строгими лицами и умеренными животами, пожевав во рту жвачку и слегка возбужденно подергав обширными плечами-шкафами, как полная женщина полной грудью, уведомили хозяина нумера:

– Нам велено всех проверить, кто срочно прибыл сюда из Московии. Так что извольте предъявить личную карточку и указать свои дорожные вещи.

Чичиков сначала не придал этому значения, и даже умеренно развел руками, сказав: мол, пожалуйста, так, значит, так, ваша воля и ваше право, можете изучать мои документы и осматривать дорожные вещи, сколь вашей душе угодно. Однако, чуть погодя, то есть едва ли не через секунду, вспомнив, что он не окрайнский подданный, а гражданин Московии, да к тому же еще и не удостоен дипломатического иммунитета, пришел в совершенное беспамятство, отчего потом с трудом держал ноги и почти не осязал, что вокруг происходило, находясь как бы в пространстве и паря в чистом голубом небе.

К счастью, в итоге все завершилось благополучно, как в той сказке о бедной Золушке, вышедшей в финале замуж за принца. Гости ушли. Правда, несолоно хлебавши, не найдя плетеной приставной косы и даже забывши про свою жвачку во рту, которая, как слюна при виде сладкого пирога, каталась у них на языке с боку на бок.

А вскоре случилось то, отчего Чичикову сразу стало не по себе, будто его обдало кипятком, бросило аж в дрожь. А то, было, даже едва-едва не омочился обильными слезами. Это правда!

Однако, опять же, не будем спешить и поведаем все по порядку, как было дело, и что приключилось с ним далее.

Значит, как только пришельцы, широколобые и широкоплечие бульдоги, исчезли из виду, Чичиков в сей же миг решил заняться своим личным туалетом, в смысле, побрить гладко и тщательно бороду, дабы быть готовым в ближайшую минуту для познания всякого рода местных улиц и учреждений, чтоб уж окончательно понять, в какие такие края его определила судьба и где ему суждено теперь вынужденно бросить якорь, как некому господину Суукашвили. Намерившись совершить сколько-нибудь важных и жизнеутверждающих путешествий для ради разузнать – место почтенное, или же так себе, ни рыба ни мясо, как по пословице, ни в городе Богдан ни в селе Селифан, и как потом повернуть свою жизнь в привычное русло. А чтоб исполнить данную важную акцию, потянулся к своей дорожной сумке, оставленной подносчиками вещей в платяном шкафу. Чичиков ее открыл и… оп-па, схватился за голову! Не поверите, там лежала плетеная женская коса. Платочным утиральником он протер глаза: случайно, не показалось ли? Оказывается, нет. Точно, коса! Но как ей было суждено попасть в вещевую сумку, спрашивал себя Чичиков, находясь ни живым ни мертвым и все так же c трудом удерживая свои непосильно весомые ноги, неуж это рук дело пришельцев, широколобых и широкоплечих бульдогов? Но… каков был повод у них делать это? Чичиков зрительно представил на миг картину, как сии строптивые незваные люди вошли в нумер, и что дальше делали потом. Он это отчетливо помнил, еще не забыл. Нет, сказал решительно он себе, прикинув в уме все обстоятельства дела и придя к общему знаменателю: мол, данные персонажи тут совсем ни при чем. Наверняка, это проделки ненавистного Мутина, сделал вывод Чичиков, и заковыристо и зло в его адрес выругался, как это делал всегда, когда вспоминал о нем всуе. Вдобавок сплюнул три раза через плечо, выразив при этом необычайно каверзное проклятие: дескать, сему прохвосту больше не быть ни государственным деятелем, ни важным и почтенным лицом…

Изучая косу, как некую неопределенную вековую драгоценность, Чичиков стоял как вкопанный, и не знал, что ему делать и как быть в сей момент. В глазах у него явно двоилось, а сердце стучало так, что за его ритмом не успевали даже часы-ходики, висевшие на стене. Бежать следом за гостями, этими широколобыми и широкоплечими бульдогами, и сообщать, какое такое вышло происшествие, сверлила его первая попавшая на ум мысль? Нет, нет, это не совсем то, что требуется для факта – не приведи Господи, еще назовет на себя какую-то немилость. А если, гадал он дальше, сделать только вид, будто ее и не было тут вовсе, а спустя некоторое время от нее избавиться как-нибудь, к примеру, снесет тем, кто о приеме на скупку волос повесил объявление: де, приобретает дорого и без зазрения совести, так, что ли, повернуть обстоятельства дела? Ох-хо-хо! Вот ребус, вот не было заботы, так подай!

Между тем, коса, как оказалось, была совершенно необычною, этакою рыжей и крепко-накрепко сплетенной, точь-в-точь как в старых русских традициях времен Петра Первого и Екатерины Второй. Словом, такая, которую увидев хоть раз, трудно забыть. Чичикову казалось, будто и он тоже на ком-то ее видел, а вот на ком именно, сразу не сообразил. И только спустя время, вернувшись сызнова к этой теме, а именно к косе, поднатужившись, в конце концов таки восстановил ту яркую и незабвенную картину. И тотчас же зримо и впечатлительно представил, как он лично, направляясь в усадьбу к помещику Собакевичу, сбился неожиданно с пути и нечаянно угодил в забытую богом деревню к бывшей коллежской секретарше Настасье Петровне Коробочке, с которой по ходу дела имел честь общаться и сговариваться на предмет обретения в личное наследство и для собственного обогащения крепостных мертвых душ… Эка и старуха – право, словно какая-нибудь дворняжка, что лежит на сене; и сама не ест, и другим не дает!.. Меж тем, она себя вела тогда странно, и часто почему-то похихикивала, будто у нее защемил какой-то нерв. Правда, совершенно в кулак. В то же время, признаться, нос все равно держала по ветру. Ну и мошенница! Как заметил словами Собакевича противный Гоголь, мошенница из мошенниц и мошенницей погоняет. Действительно, христопродавка!.. Ох-хо-хо!.. Крути ни верти, а за двух мертвых душ желала заполучить сразу как за семерых, а то и за десятерых. Так и норовила из осьминки вытянуть четвертинку, из блохи скроить голенище. Ну и скалдырница, ну и неуемная скряга, чтоб ей, матушке, дрянной бабе, вечно летать на ядре, выпущенном из Царь-пушки, установленной на территории Кремля для обозрения небывало грозной техники и демонстрации удивительного инженерного мастерства русского человека!.. Так вот, Настасья Петровна тогда ходила постоянно в каком-то спальном чепце, надетом наскоро. Ан однажды, на удивление, Чичиков ее увидел с косой на голове, во всяком случае, в тот миг ему представилось так, возможно, с испугу, а быть может, и спьяну. Увидел и сам удивился тому. А как было дело. Вечером, дабы быстро уснуть и с дороги выспаться как следует, он с себя снял все сбруи, как верхние, так и нижние, в смысле, одежды, и по велению хозяйки отдал их на сушку помощнице Фетинье. А утром в щелку дверей вдруг заметил женское лицо. Он еще подумал: не служанка ли это, не мастерица ли взбивать перины и подушки? Ох и шалунья! Эх-хе-хе, утром пришла почесать пятки! Однако обстоятельства складывались так, что Чичиков потом убедился в обратном, и понял, что он, оказывается, грубо ошибался – то была сама хозяйка Настасья Петровна Коробочка. И почему-то не в спальном чепчике, наброшенном наскоро, а с тугою плетеною косой в этот раз. Не исключалось, засомневалась в своей помощнице, вот и решила лично почесать пятки, дабы заиметь все же лишнюю копейку.

Надо же, какая высветилась картина, какое вышло неугодное представление! А все виноват Гоголь. Опять же, его, Чичикова, бедного, заставил краснеть перед читателем. Вот бумагомаратель, чтоб ни рыла ни носу!.. Эх ты, Фофан, что в землю вкопан!.. Вечная ему память, как человеку безрассудному и вредному для блага всего великого русского отечества!

Не придя никак в себя, Чичиков по-прежнему был взволнован и все также не знал, куда податься со своей редкой находкой и в какую сторону, дабы каким-то образом найти выход потом из этого неблагоразумно тяжкого положения. Нашему герою уже мерещились полицмейстер и судебный пристав, и он даже слышал их окрик, после чего чрезвычайно срочно готовил себя на выход в тюремную каталажку, в места не столь отдаленные, где отбывают преступное наказание. И неизвестно, чем бы окончились все его страдания, возможно, даже глубоким кризисным обмороком или еще чем-то совсем неугодным, даже печальным, как, к примеру, вышло с Борькой Вересовским, уехавшим скоропостижно в Англию и там непомерным образом потерявшим жизнь, если бы в сей именно момент в нумер к нему резко и дробно не постучали. Услышавши этот невероятной силы спасительный звук, Чичиков, признаться, хоть и был в совершенном беспамятстве, сделал-таки навстречу несколько живых и емких шагов, открыл дверь и замер с разинутым ртом, точь-в-точь как окружение городничего в гоголевском «Ревизоре», когда тот всем присутствующим сообщил, что из Петербурга в Москву едет ревизор, инкогнито, да притом еще с секретным предписаньем, ни дать ни взять; так вот, пред ним стоял ни кто иной, как сам бывший кучер Селифан. Надо же, какой сюрприз! И одет как франт, и духи нерусские, отметил Чичиков, оглядывая с интересом нежданного гостя с наружностью, показывавшей его в новом обличье и одновременно пребывании в современных обстоятельствах, в смысле, обитании в неком политическом доме, который, оказывается, по предписанию неких идеологических деятелей мудрого образца извечно думает о всеобщей судьбе народа, и только. А сам в то же время, замечая это, почему-то появление и присутствие бывшего хозяйского холопа, пьяницы и страшного кутежника, категорически не отверг, а напротив, обрадовавшись, даже слегка лобызнул, оставив на его пухлой румяной щеке редкие пятна жидкой слюны, и своим полным животом прикоснулся к умеренному животу Селифана. О, какова жизнь! Действительно, какой русский мошенник, попав в большую беду, не станет на колени и не попросит прощения, чтоб впоследствии стать опять крепко на ноги и вернуть в свое лоно все упущенное обратно, что было ранее потеряно! Истинно так, ровно бумеранг (вспомним того же Борьку Вересовского, написавшего из Англии примирительное письмо Мутину)!

Чичиков, протирая слипшиеся от волнения глаза, не без удивления спросил:

– О, братец, какими такими судьбами здесь? И кто тебя уведомил, что я нахожусь именно в данном околотке? Случаем, не от Мутина была депеша? – Спрашивал, а у самого вертелось ревниво на уме: «Наряд-то вздел боярский, да салтык-от остался крестьянский; надень свинье золотой ошейник, все-таки будет свинья».

– О, барин, земля слухом полнится! – воскликнул, в свою очередь боясь выдать изо рта свой коньячный дух и дыша в сторону, Селифан, и добавил: – Хорошему человеку всяк доведет до сведения, где и что происходит. А я, как вы помните, из числа положительных лиц. Вот вас, барина, уважал, и теперь уважаю, хоть мы с вами давно и в большом противоречии, даже как бы не в милой вражде. Конечно, не по происхождению родовой жизни и разным там социальным титулам, а по идеологическим моментам, потому как я за простой народ и за государство, а вы за частную собственность. Да что молвить, у вас, богатеев, всегда были и есть иные и разного толка противоречивые правила игры!

– Полноте, полноте, болван. Ты пьян, вот и мелешь незнамо что. – Чичиков отступил на шаг и со стороны оглядел еще раз своего бывшего кучера, как бы его изучая с ног до головы, каким стал и что в будущем из него выйдет, то есть на перспективу, если, конечно, вернется обратно на прежнюю службу. И, не раздумывая, изрек: – А ты, браток, как вижу, совсем не переменился, как был беспутным, так им и остался. Не случайно, видно, молвят: не спеши волчонка хвалить, дай зубам у серого вырасти… Охо-хо-хо, ну и хлыст же ты, лошадиный вождь!..

– В Окрайне беда, вот и пьян, – пожаловался, между тем, Селифан. – Всех наших славных людей мигом, в один шаг поставили в струнку. Так что тут, барин, не только запьешь, а и закашляешься. Не мудрено даже и заикаться. Ей-богу! – К слову, когда он говорил, что в Окрайне беда, то имел в виду не свою личную персону, а – целый народ. В данный момент Селифану был дорог народ, а не его личная судьба. Так уж сложилось. Факт!

– Позволь знать, мошенник: это каких же таких славных людей? – уточнил, на всякий случай, Чичиков.

– Коммунистов! – сообщил напыщенно, восклицая, Селифан и, поправляя на голове свои жидкие волосы, к сказанному все также напыщенно добавил: – Революционных товарищей, прикрывающих своей грудью страдающий от неволи народ! – Выразил и в сторону окна выдохнул перегар, после чего окно тотчас покрылось синим туманом, и сквозь него не стало уже ничего видно: ни деревьев с листьями, качающимися на ветру, ни людей, бегущих обеспокоенно и тревожно по тротуару, думающих прежде всего о своем личном выживании на сем благом свете, ни черного лакированного «Мерседеса», стоявшего во дворе спального дома «Тихая гавань» с редкими дикими зверями в вольерах и необычайно красивыми павлинами, кричащими на всю округу и дающими о себе знать своим присутствием.

– Это же кто такие? – уточнил снова Чичиков, не уясняя никак, о ком идет речь, и спрашивая себя: мол, кто они есть, сии коммунисты – путешественники по лесам и по горам, паломники, что ли, или же просто проходимцы, наподобие ненавистного Мутина и иже с ним противного Гоголя, народившего его, Чичикова, в данном карикатурном виде.

Селифан сначала замялся, потом, набрав в рот прозрачного чистого воздуху, опять же, этак пафосно выразил:

– Славные люди они и есть славные люди – это коммунисты! – И тут же, продолжая, поменял тон высокий на низкий, но, явно, ругательный. – А те, что пришли… – говорил он, волнуясь и заикаясь, – ну… Ху-ух, страх божий, барин!.. Молодые!.. Хитрят, хитрят… Они – что новые горшки, то и дело бьются, а наш-то старый горшок, хоть и берестой повит, да три века живет… Молодые опенки, да черви в них, а стар дуб, да корень свеж… У, варвары, у, Бонапарты проклятые! Как один, все панталонщики американские! Одно и знают, что преклоняются без конца пред хранцузами и немецкой фрейлин… Экие скверные жучки! – поливал грязью своих оппонентов, обретая голос, Селифан. – Таких перевертышей я еще не видел… Пусть лучше они себя не накормят, а народ таки попотчуют, порадуют на тощий желудок, потому как ежели народ не накормить, он за них горлопанить не станет и тянуть вверх руки тоже. О, да что там, видеть и знать не хочу этих варваров, Бонапартов и панталонщиков американских, чтоб у всех у них вывернулись наизнанку коленки, как с вашего плеча овечий тулуп!

Здесь Чичиков, пожевав губами и сделавши умильную мину, покосился на бывшего кучера и, этак хитро прищуриваясь, его спросил:

– Лучше-ка скажи, братец, как ты всплыл вдруг в сих благих живописных местах, как возник? Ведь за душой у тебя ни кола ни двора, ни пая ни лошади, одни долги и только?! Вдобавок и те бегут за тобой и погоняют кнутом, как кучер при исполнении своих обязанностей.

– Все просто, барин: ваша школа! – не растерявшись, тут как тут нашелся Селифан. О, и вправду школа! – У меня здеся есть славные люди, можно сказать, на вес золота, – это родственные души. Один позвонил другому, а тот третьему, а у третьего есть тесный родственник, а у того, само собой, имеется совсем близкий человек в определенных кругах, в зажиточных в первую очередь… Оп-па, а тот, последний, оказывается, в роли вожака у коммунистов – это некий Петро по фамилии Симон-Неговорикрасиво! Вот и вышло, что я, барин, здеся как раз пришелся ко двору. И душой, и сердцем прижился… А тут, видите ли, бунт. И резко власть поменялась. А ей на смену в Окрайне пришли антихристы – истинные волки… О, варвары, о, панталонщики!.. Дошло до того, что нам, коммунистам, просто житья не стало – всех прав лишили и объявили вне закона даже. А все из-за того, что вздумали крепко обокрасть народ. Только так! Раньше были промышленники и помещики, и те ставили бедноту на колени, а им взамен теперь объявились олигархи. О, барин, какой ужас! Наш Петро по фамилии Симон-Неговорикрасиво один с ними и борется только. Но и ему, бедному, нынче перекрыли дух, и он вынужден уйти в подполье. Вместе с ним, как мыши, и мы в норе сейчас. Так и живем. Прячемся от белого света.

– А что же народ, почему он молчит? – Чичиков так спрашивал, будто и сам всерьез болел за народ. Ан не было этого, не сосало даже под ложечкой. Спрашивается, зачем ему простой народ, ему вместо него подавай мертвые души и только… Так вот, он спрашивал, а сам думал в это время о появившейся нежданно-негаданно в его вещевой сумке косе, приставной и плетеной, не дававшей ему ни минуты покоя, как муха-цеце, вертящаяся постоянно вокруг носа. Она, эта коса, отнимала у него язык и мешала ровно дышать, а иногда думать даже о пользе дела. И где взялась она только, ненавистная, чтоб ни рыла ни носу, чтоб и вкривь и вкось! А еще Чичиков не забывал о белой бумаге, висевшей на дверях «Тихой гавани» в виде объявления, трактующего о быстрой и дорогой скупке ненужных лишних волос. Надо бы эту белую бумагу тщательно изучить, говорил сам себе он, не забывая при этом о положении народа, упомянутого в разговоре с бывшим своим слугой.

– А что народ, барин, – отвечал засим Селифан, дыша уже прямо в лицо бывшего хозяина и от него не отворачиваясь, привыкая как бы к равности друг к другу. – В нашей Окрайне, к сожалению, он, этот простой народ, ничего уже не значит. Как молвят, быдло, отрепье, пустое место… Во всяком случае, так отзывается о нем чересчур богатая знать, припавшая к государственным кормушкам. А как по мне, так это о нас, таких, к примеру, как я и мой нынешний сподвижник Петрушка...

– Как это не значит?! А где же ваша так званная хваленая демократия?

– Об чем речь, барин, не повернется и язык сказать, где она и куда вообще подевалась, будто на нем, на языке, лежит свинец как непомерный груз! – воскликнул Селифан и, набирая в очередной раз в легкие прозрачного чистого воздуха, выдохнул, заявляя: – Вот вам яркий пример. В Окрайне был такой предводитель страны. Народ прозвал его Пропагандистом. Ничего нельзя сказать, говорил красно: мол, и то и это сделает для успокоения людской души. А что вышло на самом деле? Сначала все разбазарил, потом заимел хатынку в Швейцарии. Теперь же сызнова при свете и все также поет гладкие песни про будущую сказочную жизнь простых людей. Вот какое непутевое и грязное дело! Далее пришел другой, это – Мастер ракетных дел. И что? Своего зятя сделал миллионером, а Окрайна как была разоренной, так ею, бедная, и осталась. Вот вам и сказ, барин. За вторым, следовательно, появился третий. Этот был с чистыми руками. Нынче занимается пчеловодством, а жена, гражданка Америки, у себя на родине в частных банках в это время сладострастно пересчитывает проценты своих семейных вкладов... А то еще пуще. Господа эти, прибирая к своим рукам чужое, и сами, и других к сему приучают. Так в Окрайне появилась новая плеяда богато жирующих людей. Тут тебе и Завгар, и Шоколадный король, и Пастор, и Морковка… Не фамилии, а сплошные клички… Народ мудрый, народ все улавливает, ага!.. Да что молвить, всеобщая коррупция, и рука руку моет! Вот вам, барин, и демократия. Одно дело, казнокрадство, как в царской России, ни дать ни взять! Один здеся и остался милый человек – это наш Петро по фамилии Симон-Неговорикрасиво. Редкой души политик, почти как Ленин. Когда стоит за трибуной и молвит речь, заслушаешься просто. Гимн поет! Ей-богу, барин!

– Где-то слышал о такой личности, – отмахиваясь рукой от перегара своего бывшего кучера, дал о себе знать Чичиков и продолжил: – Говорят, будто у его сына в собственности весомый банк с огромными суммами сбережений. Так иль нет это?

– Если вы про моего нынешнего хозяина, так это… скажу, ошибаетесь больно. Он… Ну… Впрочем, говорят, что кур доят! – выпалил Селифан, явно нервничая и переживая за своего настоящего патрона.

– Молчи, дурак! Забыл, с кем имеешь дело? Я – твой бывший хозяин, Чичиков! – осерчал, в свою очередь, и Чичиков. Потом, восклицая, громко выругался: – Ишь петух крашеный, видите ли, закукарекал!

Селифан вздрогнул и, опустив вынужденно к коленям голову и шаркнувши ногой, обутою в лакированную туфлю, изготовленную в заморских странах, тут же извинился:

– Виноват, барин… И верно, как можно перечить вам, это нехорошо вам перечить. Я дело свое знаю, и лишних слов не говорю. Я с вами завсегда – высечь так высечь; я ничуть не прочь от того. – Сказал и перекрестился дважды, видя, как на чело бывшего хозяина набежала крупная морщина, образуя таким образом свирепый сумрак лица. А сам в то же время подумал: «Эк, барин, какую баню задал!..».

– Вот так! Каждый сверчок знай свой шесток!

Далее меж ними разговор шел уже несколько в другой плоскости. Попав подневольно в Окрайну, Чичиков, как ни удивительно, имел честь полюбопытствовать и о судьбе своего бывшего лакея Петрушки, отпочковавшегося от него все по той же причине, что и Селифан – по идеологии, и спросил: мол, как у него складываются личные дела, случайно, потеть и читать книжек не перестал, о содеянном пока не сожалеет. Спросил, и сам чему-то слегка усмехнулся.

Склонив печально голову и ставши бледный, как смерть, Селифан взволнованно заметил:

– Хуже не придумаешь, барин. – Поясняя, следом присовокупил: – Совсем сник, бедный. Давеча укатил в Московию. Помчался на поклон к самому господину Вольфу Жирдоган-Невскому. Представляю, как тот ему в лицо из стакана брызнет морковным соком. Вот будет картина, вот выйдут чудеса! – Выразил и едва слышно хихикнул, будто глядя в зеркало на свое собственное изображение, как помещица Коробочка, когда речь зашла только о покупке мертвых душ, была лишь и разница, что не в кулак, а в открытую.

– Молчи, лошадиный вождь! – почти крикнул Чичиков, явно не разделяя радости своего бывшего кучера, и разговор перевел снова в другую плоскость; вспомнив о Петре по фамилии Симон-Неговорикрасиво, как бы невзначай пощекотал нервы у Селифана, спросив: дескать, у его вельможного человека, случаем, нет ли в высших эшелонах власти неких ближайших родственных душ, и как он, если таковые имеются, с ними взаимодействует, этак с полезностью дела или так себе, ни рыба ни мясо, как по пословице, ни в городе Богдан, ни в селе Селиван, на что тот, к счастью, стремительно и живо ответил, подчеркнув, что у его нынешнего хозяина связи есть повсюду, в том числе и среди высших эшелонов власти; даже в далеком зарубежье. А как же, воскликнул, входя в раж, Селифан, на то и революционер, на то и вожак, заодно и глашатай истинно самой справедливой и жизненно важной и полезной партии на земле.

– Если вы, барин, конечно, не забыли и помните еще помещика Собакевича, и то, как он о себе говорил, так мой нынешний хозяин, его словами, словами помещика Собакевича, человек не даром бременящий землю. Ей-богу! – добавил он, подводя как бы итог выше сказанному.

– Значит, сведешь меня с ним, мошенник! – сказал повелительно, не раздумывая, Чичиков, видимо, намечая уже какой-то свой сомнительный очередной план, на что Селифан немедленно отреагировал:

– Так точно, барин, все исполню, как вашей милости будет завгодно! – И при этом привычно щелкнул пальцами, ибо ничего больше придумать не мог, ровно язык оставил за порогом.

Он было собрался уже ретироваться из нумера, но у двери неожиданно застыл в мертвой позе, как телеграфный столб, нет, скорее все же как атлант, как статуя человека-лошади у входа в здание Петербургского Петродворца. Выдержав паузу и снова выдохнув изо рта густой перегар, этак загадочно и несколько вальяжно спросил:

– Вы, барин, нынче включали «ящик»?

Чичиков, пожав неопределенно плечами, потому как не сразу распознал, какую такую закавыку завернул ему Селифан, на всякий случай, уточнил:

– Ты о чем молвишь, братец? – А сам между делом подумал: «О, мой бывший кучер без моего присутствия стал решительно неудержимо умным и расторопным! А ведь совсем недавно, кажется, был совершенный тюрюк, как осел, которого надо завсегда бить в бока, дабы шевелил свои мозги и двигался вперед, а тот, подлец, в это время как пень станет на дороге и ухом не ведет. Вот и Селифан таков, был и есть болван, один к одному!».

– О телевизоре, о электронном виде человеческого общения, – сказал, щелкая опять пальцами, будто играясь ими, бывший кучер. А сам между делом подумал: «Нате вам, оказывается, мой барин в своем дальнейшем развитии в отсутствие меня стал неуемно глупым!». И бывшему хозяину, подержав его слегка в загадочности, тут же донес небывало экстренное сообщение, которое, кстати, было почти еще непростывшею новостью.

Так вот, как ему, Селифану, стало известно, в Окрайне произошло некое странное происшествие, а именно – у одной из влиятельных особ, имеющей состояние не только у себя в околотке, но и в заморских странах, по нынешним меркам, в оффшорных зонах, исчезла приставная плетеная коса. Вечером была, а утром, когда она проснулась, не стало, как корова языком слизала. – Вот сейчас все массово ее как раз и ищут, – заключил свой короткий спич Селифан, скрывая с трудом в душе свое тихое и несколько счастливое хихиканье.

Вскоре он таки удалился, а Чичиков, постояв в легкой и смутной тревоге, этак вяло и как бы беспомощно опустился потом в мягкое кожаное кресло, чувствуя сильную усталость и одновременно находясь в невыгодном расположении духа. А опустившись, в голове стал быстро и лихорадочно строить планы: мол, как же ему быть теперь, встречаться сначала с Петром по фамилии Симон-Неговорикрасиво или же отправиться сразу к влиятельной даме, имеющей состояние не только в своем околотке в Окрайне, но и в заморских странах на счетах в оффшорных зонах, и ей вернуть пропавшую косу, естественно, не задаром, а взамен неких важных и столь нужных привилегий, скажем, повести с нею речь не о мертвых душах, а о чем-то более важном и более выгодном, к примеру... Но… «Лучше все же сделать и то и другое скопом и убить двух зайцев, – поймал себя на мысли наш герой. – Только так, третьего не дано!.. Ах я, ах я и Аким-простота – ищу рукавиц, а они вон они, за поясом!..».

Все эти его размышления длились до тех пор, пока Чичиков, наконец, не вспомнил об экстренном сообщении своего непутевого кучера Селифана и о телевизоре, стоявшем неприкаянно в нумере. Когда же он нажал кнопку аппарата и увидел светящийся экран и то, что на нем сияло, это его тут же повергло в совершенное отчаяние, и только через минуту-две он едва нашел возможность чувствовать и видеть результат: на картинке в союзе мужчин и женщин, да еще в присутствии заклятого врага Мутина, стояла некая дама с косой. И коса эта была копия той, которая в настоящий момент лежала в его дорожной сумке. Вот так оказия! О, колдовство! выразил Чичиков, пугаясь и опуская руки, как павлины свои хвосты в «Тихой гавани», находящиеся в живописной зеленой территории и слыша неслыханно громкие пьяные голоса клиентов данного спального учреждения! И только он воскликнул, как в сей же миг потух экран, будто его кто-то выключил сознательно.

Здесь, наверное, есть резон сколько-нибудь внести ясность, вернее, сказать несколько слов о почтенной даме с благостной наружностью и маленькими красивыми глазками, чтоб читатель знал, что она за человек и что за важная такая персона, и отчего имела честь носить довольно дорогую плетеную косу, которая спонтанно нынче пропала, из-за чего в Окрайне и случился такой переполох и масса людей, сбившись с ног, по всему свету вынуждена искать теперь сию редкую и важную пропажу.

Итак, эта почтенная дама на вид была необыкновенною женщиною с красивой талиею и маленькими чувствительными глазками, в том числе и с тонким едва звучным голосом. Говорят, в молодости она чем-то напоминала Наташу Ростову, правда, не ту Наташу Ростову, которая в толстовском романе «Война и мир» на праздничном балу сначала романтично порхала с молодым князем Андреем Болконским, а ту, которая, по словам говорящих, впоследствии в любви прагматично отдала предпочтение Пьеру Безухову. В более поздние года, свидетельствуют летописцы, она была как Жанна-д’Арк, но не та Жанна-д’Арк, проявившая себя во Франции отчаянной героиней и не побоявшаяся потом сожжения на костре англичанами на площади Старого Рынка в Руане, а та, которая, опять же, согласно утверждению летописцев, во главу угла поставила пред собой цель стать Жанной-д’Арк как проходной пешкой в ферзи. Иным словом, королевой. Только так! И в том, как показало время, желанного добилась, выйдя в число известных и влиятельных особ страны Окрайны. В настоящее время она постоянно на людях, встречается с народом и ему говорит всю правду, пусть и не всегда чистую и отмытую от грязи, зато, на ее взгляд, совершенно искреннюю, как на духу. Она постоянно на площади и постоянно на виду, как французский король Людовик ХIV в свете светских дам; она как тот гоголевский полицмейстер из города N среди граждан незыблемо как в родной семье.

В общем, читатель, думается, уловил уже суть и разобрался, какого склада была наша героиня и, естественно, определил ей цену, а мы идем далее.

Пока, значит, мы с вами узнавали отдельные черты почтенной дамы и выделяли отпечатки и краски ее биографии, и Чичиков приходил в себя, в нумере в это время послышался грюк шагов, и на пороге тотчас возник некий гражданин, скажем, Неведомо Кто, вырос как гриб у сосны, притом еще и неожиданным образом.

Он вошел и с учтивым наклонением головы, точь-в-точь как благонамеренный человек, спросил:

– Вы господин Чичиков?

– Я, милостивый государь, Чичиков, – поддакнул Чичиков, оглядывая волнительно и даже с некоторым видом подозрения с ног до головы гостя, подходя к нему ближе и ближе и в то же время исправляя на себе мятые места в широкую полоску сюртука из англицкой шевиотовой ткани, и, немедля, уточнил: – С кем имею честь видеться и молвить?

– Все по порядку, господин приезжий. – Неведомо Кто, выросший в нумере как гриб у сосны и держа в руках какие-то бумаги, этак завораживающе после этого выразил: – Вы, как мне помнится, изволили просить список родственных душ русских помещиков гоголевской поэмы «Мертвые души», а засим и их адреса, где они проживают в настоящее время в нашей Окрайне. Так иль нет было? Иль я ошибся адресом?

– Так, так, имел честь, милостивый государь! – молвил все также волнительно и с некоторым даже подозрением Чичиков, ставши заметно двигать губами, как бы подневольно что-то говоря в душе.

– Так вот, пред вами и есть сей список, и я вам из рук в руки его вручаю. Извольте заполучить, господин приезжий. – Постояв и подумавши, гость добавил: – К вашему величайшему сведению, господин, через две недели, а быть может, и раньше, в Московии состоится мировой общественный суд. На сей раз главными обвинителями на нем выступят бывшие мертвые души, ожившие не по своей воле, а по случаю невероятно большой социальной несправедливости к их личным персонам, допущенной при жизни и оставшейся впоследствии без должного справедливого наказания.

Этот Неведомо Кто, сделав учтивое наклонение головы, сунул бумаги в руки и срочно удалился из нумера, так, что Чичиков, бедный, не успел даже разглядеть как следует его лица, будто то был ни кто иной, как инкогнито, наподобие того, о приезде которого в гоголевской пиесе «Ревизор» своему окружению объявил городничий.

После этого Чичиков, едва слыша под собой ноги, постоял и в руках подержал бумаги, потом, будучи все же слегка в замешательстве, отчего даже покраснел лицом, бегло их изучил, и, сделавшись совершенно не в духе, ибо в списке родственных душ вдруг обнаружил свою фамилию и надпись кривыми буквами, что теперь, оказывается, и он обязан срочно прибыть в Московию, и боясь, что, как Борьке Вересовскому, ему доведется бежать в сторону Туманного Альбиона, сызнова кинул взор на экран телевизора. К его удивлению, тот уже светился, и на его поверхности, вернее, в глубине экрана, красовалась все та же дама с косой. Правда, на сей раз, слава богу, не в кругу паршивого Мутина, а в скоплении огромной толпы людей. И эта особа почему-то была в инвалидской коляске, и, сидя в ней, с большой тревогой в голосе громко трубила о защите униженного судьбой окрайнского народа, и, подчеркивая глубокомысленно, постоянно твердила: дескать, в нашей стране большая беда, и с этим что-то надо делать, дабы ненасытным олигархам не дать жить за чужой счет. Провозглашая сей важный политический лозунг, наша героиня при этом по-детски наивно хихикала, и заодно часто-часто моргала своими маленькими и невинными глазками, а стоявшие пред ней люди внимательно и с интересом ее слушали, будто сообща все ею были загипнотизированы, и всякое слово этой трибунной особы, им казалось, било не в бровь, а в глаз, как сибирский охотник в глаз белки из гладкоствольного ружья. Ну, матушка, какая же ты увертливая и крепколобая, в душе воскликнул Чичиков, слушая речь женщины с косой; вроде бы и государственный человек, а на деле, выходит, совершенная бывшая коллежская секретарша Настасья Петровна Коробочка, с которой говорить, что солнышко в мешок ловить! Только и того, что не спрашивает, почем нынче ходят мертвые души.

Глядя на эту картину и откровенно возмущаясь, Чичиков, как бы самопроизвольно, потянулся к платяному шкафу и оттуда, будто собираясь спешно в дорогу, достал свою вещевую сумку и, конечно же, не без волнения осмотрел ее внутренность. И каковы же были его ужас и вместе с тем изумление, когда вместо рыжих волос он там обнаружил вдруг небольшой белый листок с кратким напоминанием: мол, здесь были мертвые души, и что они сейчас в поисках настоящего хозяина, человека, который ими когда-то незаконно торговал, чтоб потом, согласно закону, его привести в судебное присутствие и сурово наказать за это.

Вот так метаморфозы, вскрикнул, оттерши пот и щипая себя больно и чувствительно за нос и одновременно пугаясь, Чичиков и… само собой, проснулся, как кошка, увидев во сне злого и разъяренного пса, после чего хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелятся без звука.

От неожиданности случившегося открыл глаза и я, ощущая, что сердце бьется, как канарейка в клетке.

Теперь что будет дальше с нашим героем, остается пока все в черной и сплошной пелене и решительно неизвестно, каким предстанет будущий его конец. Однако, так, по всей видимости, велено Богом, и нам тут уже ничего не поделать, ибо мы точно знаем: Бог превыше всего.

 

III.

Надо же, ну и сон! Я проснулся, вытер с лица холодный пот и огляделся по сторонам: рядом ни Чичикова, ни Селифана и, естественно, ни величественной дамы с косой в инвалидской коляске на экране телевизора, зато у кровати на тумбочке под рукой книга великого Гоголя «Мертвые души».

Автора уже нет в живых давно, а человеческие пороки и недостатки, с которыми он активно и гениально боролся, к сожалению, до сих пор остаются. Так что в том, что нам по-прежнему снятся подобные странные и необычные сны, пожалуй, ничего удивительного. Однако тебе, дорогой читатель, в будущем желаем все же более приятных видений. Быть тому!