Александр КОСЕНКОВ. ВСТРЕЧАЙТЕ РОЯЛЬ! Лирическая комедия из прошлой жизни
Александр КОСЕНКОВ 
Александр КОСЕНКОВ
ВСТРЕЧАЙТЕ РОЯЛЬ!
Лирическая комедия из прошлой жизни
Огромное гулкое здание консерватории захлебывалось звуками. Раскрытые окна одаривали прохожих вдохновенными прелюдами, из-за закрытых дверей гремели голоса экзаменующихся певцов, где-то скромно попискивала флейта, на чем-то настаивала самоуверенная скрипка, тревожный шепоток переживающих родителей осторожно аккомпанировал ненароком хлопнувшей двери, аккорды неразборчивых голосов абитуриентов вспыхивали и гасли в самых неожиданных местах коридоров. И только тихое безнадежное всхлипывание явно диссонировало с этой привычно импровизируемой темой очередных экзаменов, которая победительно захватила почти все уголки таинственно недостижимого для неудачников здания. Кроме этого уголка. Где на низком пыльном подоконнике плакала девушка.
Около нее и остановился Бутаков. Некоторое время сочувственно наблюдал, даже соболезнующе поморщился на какое-то слишком уж отчаянное единоборство с массой накопившихся переживаний, потом не выдержал, осторожно тронул девушку за плечо: – Послушайте… Зачем же так? Вы совсем неплохо играли…
Девушка посмотрела на него непонимающими глазами, но так ничего не поняв, пожаловалась:
– У меня пальцы не гнулись… – и вытянула перед собой дрожащие руки.
– Неправда, – возразил Бутаков. – Очень даже гнулись. Мне лично очень понравилось.
– Правда? Вы не шутите?
– Не шучу.
– Я вся как чурка была. Сижу и ничего не понимаю. Смотрю – профессор головой качает. И все… Если бы вы знали, какая я трусиха. Я бы в сто раз лучше могла сыграть. Не верите?
– Верю.
Девушка осторожно стала вытирать слезы, постепенно догадываясь, как неважно она сейчас выглядит – зареванная, опухшая… Это тоже было трудно пережить. Она отвернулась, всхлипнула и спросила:
– А вы кто? Вы из комиссии?
– К сожалению, я не из комиссии. А то бы я обязательно вас принял.
Она снова забыла про свою полную сейчас непривлекательность, с удивлением и надеждой уставилась на Бутакова.
– Правда?
– Правда! – твердо ответил Бутаков и улыбнулся.
Попыталась улыбнуться и девушка.
Но тут на лестничной площадке возникла задыхающаяся от долгой предшествующей беготни мама. Она с подозрением покосилась на Бутакова и еле выговорила:
– Наташа… Я с ума сойду… Что произошло? Почему тебя нигде нет?
Дрожащим, но твердым голосом Наташа сказала:
– Я завалила рояль. Все. На веки вечные все…
– Кто тебе это сказал? – затвердел и даже зазвенел от напряжения мамин голос. – Войтовский мне сам говорил, что у тебя нет конкурентов. Что за глупости!? Что ты вечно выдумываешь? Этого просто быть не может. Завалила… Если бы вы слышали, как она играет…
– Я слышал.
– У нее талант!
– Я тоже так считаю, – согласился Бутаков.
– Вот видите… Простите, а вы случайно не из комиссии?
– К сожалению.
Бутаков стал неинтересен маме, и она потянула дочь за руку:
– Идем! Я просто уверена, что это какое-то недоразумение. – И, аппелируя к Бутакову, пожаловалась: – Что сейчас за дети, что за дети! Ничего не могут, всего боятся… Пойдем прямо к Войтовскому…
– Наташа… – вдруг окликнул девушку Бутаков. – Если ничего не получится, я очень хотел бы с вами поговорить. Буду ждать у входа.
Наташа и мама с удивлением на него посмотрели. А потом Наташа еще раз оглянулась.
Пройдя длинным учрежденческим коридором мимо торопящихся по своим делам сотрудников, открывающихся и закрывающихся дверей, оставив позади задыхающуюся скороговорку пишущих машинок и требовательные звонки телефонов, Наташа, Бутаков и завхоз вышли на запасную лестницу, заставленную ящиками и старой мебелью, и стали осторожно подниматься вверх. Остановились перед дверью, на которой висел замок.
Завхоз долго рылся в связке ключей, отыскивая нужный, Бутаков спокойно ждал, изредка взглядывая на Наташу, а та нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Наконец дверь со скрипом отворилась, и они вошли в огромную пыльную комнату, заставленную всяким хламом. Уверенно лавируя мимо старых канцелярских столов, перевернутых вверх ногами, тяжелых шкафов, транспарантов и всей остальной давно списанной за ненадобностью рухляди, завхоз провел Бутакова и Наташу в самый дальний угол, где, покрытый многолетним слоем пыли, стоял старый рояль.
– Вот, – сказал завхоз. – Знакомьтесь и владейте. Если бы не инвентаризация, нипочем бы не вспомнили. Стоит и стоит. Кто его знает – сколько стоит, зачем стоит, главное, почему именно у нас стоит?
Оборвав кусок сатина с какого-то транспаранта и поднимая клубы пыли, он наскоро обтер рояль и открыл крышку.
– Мне бы еще разобраться, за кем он записан. А то влипнешь как кур в ощип. Спросят, где инвентарный номер такой-то, доказывай потом, что подшефным подарили. С вас не спросят, с меня. Так что вы знакомьтесь, товарищи, а я, на всякий случай, этот вопрос у вышестоящих еще раз провентилирую. На всякий…
– Вентилируйте, вентилируйте… – разрешил Бутаков.
Наташа с жалостью разглядывала старый рояль.
Завхоз исчез, и они остались одни. Наташе вдруг стало страшно, и она испуганно огляделась. Тогда Бутаков пробрался к окну и сдернул серую от пыли штору. В комнату хлынуло солнце…
Наташа осторожно тронула клавиши. Рояль звучно отозвался. Наташа прислушалась и взяла несколько аккордов. Рояль послушно повторил первые такты мелодии. Бутаков придвинул какой-то древний стул. Наташа села и, как на экзамене, с силой опустила руки.
Может он и был немного расстроен от многолетнего бездействия, но это было почти незаметно за той полнотой звучания, с которой он послушно повиновался девушке…
Испуганная необычными звуками снялась с крыши стая голубей.
В приемных стихали машинки, в плановых отделах немели арифмометры, а заждавшиеся посетители с недоумением прислушивались к радостной мелодии, звучавшей над их головой…
В кабинете директора, где только что дым стоял коромыслом от очередного разноса, собравшиеся на совещание молча смотрели на своего отвернувшегося к окну начальника. А у директора были сейчас очень грустные глаза. Из его окна был виден залитый солнцем город, струилась, исчезая вдали, серебряная дорога реки, по которой плыл белоснежный красавец-теплоход, дрожала от ветра листва тополей. Сюда тоже отчетливо доносилось звучание ожившего рояля. Но неслышно проскользнувшая в кабинет секретарша закрыла окно, и директор грузно повернулся к собравшимся…
Наташа ласково погладила клавиши рояля и закрыла крышку. Повернулась к Бутакову:
– Объясняйте теперь – что, к чему, зачем? Почему я вам понадобилась? И кто вы такой?
– Вообще-то я приехал за техникой. Бульдозеры, дизеля, трубы, запчасти…
– Понятно. А откуда вы приехали?
– Из Таежного.
– Это далеко?
– Далеко.
– Очень?
– Очень.
– С этим разобрались. Только я все равно ничего не понимаю.
– Мы построили школу… музыкальную. Строим еще… У многих детишки. Надо, чтобы жили, учились, работали, не уезжали. А учителя… учительницы нет. Рояль вот… шефы выделили, а учительницы нет.
– Не выделили?
– Говорят, не положено, пока школу не сдадим. Да и не едет никто – далеко. Вот и получается, что школу мы к сентябрю сдадим и – все.
– Я понимаю.
– Пошел в консерваторию. Экзамены, разочарования, поиски, надежды – думаю, найду. Нам ведь позарез надо. Текучка кадров замучила.
– Я думала, вам действительно понравилось, как я играла.
– Очень понравилось.
– Не надо, не надо. Теперь все понятно.
– Честное слово.
– И вы решили воспользоваться чужой неудачей?
– Не все же должны быть великими пианистами.
– Спасибо. Только я никуда не собираюсь ехать. Буду готовиться. Поступлю на следующий год.
– Обязательно поступишь. Я просто уверен.
– Ваша уверенность вас уже подвела. Нет, почему вы подошли именно ко мне? Что, я одна там была?
– Просто ты мне понравилась.
– Как это?
– Понравилось, как играла, как плакала… Я подумал – вот решительный и смелый человек. Она согласится.
– Какие глупости – я решительный человек? Ха-ха-ха… Я трусиха, мямля, каша манная, лапша на ложке. Поняли? И еще вы совсем не знаете мою маму.
– Немного знаю…
Неожиданно между ними возник завхоз.
– Зря ходил, – недовольно сказал он. – На меня записали, пока не отправим. А я, между прочим, увольняюсь, спешу… Соответствует?
– Прекрасный инструмент! – сказала Наташа. – Он, правда, немного расстроен, но это ничего, это пустяки… Это же «Стенвей». Ему цены нет. Вы даже не подозреваете, какой прекрасный подарок вы сделали…
Завхоз погрустнел.
– Почему не представляем… Большая, говоришь, цена?
– Огромная.
– Что теперь поделаешь, – совсем запечалился завхоз. – Пусть, значит, дети теперь, в далеком таежном поселке… Все для них. Мне бы его только передать скорей, чтобы не висел. Особенно, если огромная…
Рабочие осторожно несут рояль по лестнице. Вынесли на улицу. В темной полированной крышке, которую осторожно протер рукавом суетящийся вокруг завхоз, впервые за долгие-долгие годы закачалось отражение деревьев и облачного неба. Рояль поставили в кузов машины, и вот он уже плывет через город. Застывает на перекрестках перед красным светом, обгоняет неторопливые троллейбусы, проскальзывает под тенью деревьев старого парка, пересекает солнечное пространство реки по огромной арке моста.
Рядом с роялем, крепко сжимая в руках портфель с документами, сидел завхоз.
Порт жил напряженной трудовой жизнью разгара навигации. Сновали электрокары, подвозя из распахнутых ворот складов поддоны с грузом. Тяжело ворочались стрелы кранов, опуская в трюмы барж трубы, мешки, ящики, контейнеры – бесконечное множество всего, что так необходимо далеким северным поселкам, геологическим партиям, буровым, куда отправлялись от этих причалов караваны барж, сухогрузы, теплоходы, катера, танкеры, буксиры…
Шум порта почти не приглушали огромные окна в кабинете капитана-наставника, куда неуверенно вошел Степан. Говорить надо было в полный голос, а Степан, подойдя к столу и положив заявление, неразборчиво пробормотал что-то. Но и это бормотание было напрочь стерто басовитым гудком буксира.
– Что там у тебя? – громыхнул капитан-наставник.
– Резолюция ваша… Что согласны…
– Что?
– Что согласны.
– А с чего ты взял, что я согласен? Я как раз совсем не согласен.
– Вы сказали, если Кондаков возьмет, иди.
– Берет что ли?
– Берет.
– А кто на прошлой неделе в обстановке плавал? Кто в затон зайти не мог?
– «Иркутск» помешал. Разворачивался.
– Плохому танцору всегда что-нибудь мешает. Сходишь еще в рейс-другой, тогда посмотрим. Реку, милый мой, знать надо. Понял?
Степан решил не сдаваться:
– Как я ее знать буду, если меня на буксире таскают? У меня специальность есть, между прочим.
– Специальность, между прочим, тогда хороша, если к ней практика в виде трудовой книжки приложена. А ты в один рейс сбегал и подавай тебе теплоход?
– Зачем теплоход… Не пойду я на барже, Николай Николаевич.
– Не пойдешь… А я на барже пять лет ходил. Поэтому каждый островок, каждую мель хоть сейчас… С закрытыми глазами.
– Вам тогда и плавать не на чем было, – совсем осмелел Степан.
– Не на чем, – согласился собеседник. – Кондакову скажу, что лично я против. Любви к своему делу у тебя не имеется. И ответственности нет. Пусть, как хочет, так и соображает.
– Неправда.
– Что неправда?
– Есть!
– Что есть?
– И ответственность.
– Да? Баржа загружена, люди груз ждут, а ты в рейс отказываешься.
– Кто его ждет? Гравием загрузили.
– А знаешь, что этот гравий после твоей баржи и перегрузок на дороге через болото 400 рублей кубометр. Знаешь? А если не знаешь, если ты цены нашей навигации не знаешь, делать тебе на реке нечего.
Он говорил и одновременно писал на заявлении Степана какую-то резолюцию
– На, держи. Написал все, что думал. Может и возьмется Гриша человека из тебя сделать. А не возьмется – не обижайся. Сказал, что думаю.
Степан прочитал резолюцию, скомкал заявление, сунул в карман.
– Доставлю этот ваш гравий и – все. Меня ребята на Лену звали. Там тоже люди нужны, – и направился к двери.
– Стой! – загремел капитан-наставник.
Степан замер.
– Жаль, замены тебе сейчас нет. Вернешься – подавай заявление. Только запомни…
Степан ждал.
– Запомни, что сам сейчас сказал. Люди там нужны. Не специальности, люди. Как и везде, между прочим.
Степан брел вдоль причала. На белый свет глядеть не хотелось. И вдруг его остановило неожиданное зрелище. С медлительной осторожностью вверх поднимался рояль. Он проплывал над головами грузчиков, над рельсами и вагонами, над приготовленными к отправке станками, над штабелями досок, над провалами трюмов и площадками палуб, над рубками, мачтами, над плещущей о борта водой…
– Майна помалу музыку, Ви-тень-ка! – перекрывая грозным басом немыслимый шум погрузки, командовал знаменитый бригадир грузчиков и, как дирижер, нежно показывал рукой и место, и предельную осторожность, и всю невозможную деликатность груза ненароком доставшегося его бригаде.
– Осторожно, черт рыжий! – и кулаком другой руки успевал погрозить смеющемуся в своей высокой кабине крановщику.
– Хоть бы упаковали во что деятели… Лишь бы сплавить, – проворчал проходивший мимо и тоже задержавшийся понаблюдать капитан, с интересом провожая рояль глазами.
– Будет кому-то мороки, – прокомментировал Степан, и так как рояль уже скрылся за палубной надстройкой сухогруза, поспешил к тому месту, где стояла под погрузкой его баржа. Он пробежал по палубе самоходки, проскочил через распахнутую рубку катера, увернулся от взмывающего вверх контейнера на следующей палубе, спрыгнул вниз и очутился на своей немыслимо маленькой и старой по сравнению с современными красавцами-соседями баржонке. Очутился и – замер. Перед ним стоял рояль.
Зрелище было настолько неожиданным, что Степан с тоской огляделся – туда ли попал. Грузчик, уже освободивший рояль от путаницы ремней, весело хлопнул Степана по плечу:
– Принимай, хозяин! Струмент как пушинку поставили. Бугор сам наблюдал, цени. Теперь хоть до самого Ледовитого песни играй. Ну, будь!
– Дядя Леня! – очнувшись, заорал Степан. – Опять спишь?! А тут хоть судно уводи!
Первым на его крик отозвался Лапчик. Он радостно выкатился на палубу, но, увидев рояль, испуганно притормозил и на всякий случай осторожно его облаял. Но так как рояль не подавал признаков жизни, Лапчик осмелел и залился такой устрашающей собачьей скороговоркой, что из рубки немедленно появился дядя Леня и, почесывая затылок, с недоумением уставился на рояль.
– Во дают! – сказал он наконец. – Может подбросил кто?
– Тебе еще не то подбросят, – безнадежно сказал Степан. – Объясняй, на каком основании груз принял?
– Никаких оснований, – твердо заявил Дядя Леня. – Это у меня со вчерашнего.
– Да? Документы хоть есть на него? – смиряясь, спросил Степан и отпихнул ногой Лапчика, который, обживая новый груз, уже поднимал лапу у одной из ножек рояля.
– Какие документы?! – возмутился дядя Леня. – Я же говорю – подбросили. Или по пьянке кто поставил. Вот народ! Только отвернешься, уже сообразили. А что это такое будет, Степан Егорович?
– Это будет «Стенвей», товарищи, – сказал неожиданно появившийся завхоз и спрыгнул на палубу. – Документы все в наличии. С начальством вашим все обговорено, команда дана… Вот здесь вот распишитесь и в путь-дорожку.
– Там одно начальства, а на судне другое, – отстранил бумаги Степан.
– Он! – указал на Степана дядя Леня.
– А я везти этот груз… Неупакованный, опасный…
Дядя Леня на всякий случай отошел от рояля.
– Какой же он опасный? – ласково погладил рояль завхоз.
– Опасный. По причине своей… нестандартности, склонности к поломкам и повреждениям. Неукрепленный.
– Точно, точно, – встрял дядя Леня. – Поедет на своих этих колесиках и – за борт. А Степан Егорович будет его черта черного отрабатывать. Цена-то большая будет? – спросил он у завхоза, заглядывая под крышку.
– Какая цена, какая цена, товарищи. Нет у него никакой цены. Подарок это. В порядке шефской помощи. В поселок Таежный. Там музыкальную школу открывать собираются.
– Куда, куда? – переспросил Степан.
– В таежный.
– Так мы ж не туда, – заулыбался дядя Леня. – Я сразу допер – ошибочка получилась.
– Мы не туда, – подтвердил, оживая, Степан.
– Все знаю, все известно, все оговорено. Груз этот до Усть-Чомы. Пристани там еще нет, кроме вас никому не подойти. В Таежный только оттуда. Вас там встретят, разгрузят. Только и забот, что довезти.
– Как я его довезу такой? – продолжал вяло сопротивляться Степан. – А если дождь? И вообще… Река у нас, знаете, какая?
– Да река-то тут причем? На вас же никакой ответственности, только доставить.
– Упаковали бы хоть… – начал уступать Степан.
– Собирались. Собирались, но не успели. Вы же сегодня уезжаете?
– Отходим.
– Я и говорю. А тут полугодие кончается. Инвентаризация. Люди приходят на работу, люди увольняются. Да он бы до следующего года висел на мне, не прояви я инициативу. Так что вам только довезти. А в Усть-Чому мы уже радиограмму дали: так и так – встречайте рояль! И никакой больше заботы. Только вот здесь расписаться – «груз принял». А играет он там, или поет, или охрипнет за дорогу – вам-то что?
Степан нехотя расписался и завхоз тут же исчез. Как сквозь землю провалился. Степан и дядя Леня с недоумением посмотрели друг на друга. А Лапчик что-то заинтересованно стал изучать за бортом.
– Я смотрю, ему эта музыка, как мне берег – скорей бы отчалить, – высказал догадку дядя Леня.
– Крепи груз, – приказал Степан. – Взялись – будем доставлять. На нем дети играть будут.
Дядя Леня снова открыл крышку, заглянул внутрь, щелкнул пальцем по струнам. Рояль жалобно загудел. Лапчик со всех ног кинулся спасаться.
Из рубки соседнего катера выглянул матрос:
– Степа, когда концерт? Частушки в исполнении Леонида Гошкина…
– Смойся! – сказал дядя Леня. – От тебя музыка скиснет. Я бы, Степан Егорович, груз этот на твердой земле оставил. Подведет он нас под монастырь. Вспомнишь еще, что дядя Леня говорил…
– Берись! – оборвал его Степан.
Они подкатили рояль поближе к рубке.
– Закрепляй. Я за катером пошел…
Дядя Леня остался один. Он пнул ногой ни в чем не повинный рояль и сморщился от боли.
Завхоз тем временем вытер пот, спрятал документы в портфель, облегченно вздохнул, двинулся было в обратный путь, и – наткнулся на элегантного человека несколько постарше молодого возраста.
– «Стенвей»? – с неожиданным знанием дел и обстоятельств спросил он у завхоза, кивнув на чуть видневшийся с этого места рояль.
– В чем дело? – осторожно спросил завхоз.
– Я говорю – прекрасный инструмент. И, судя по всему, «Стенвей».
– Был «Стенвей», – сказал завхоз.
– У меня наметанный глаз. Увидел – поехал следом через весь город. Сердце болело.
– Вы, собственно, по какому поводу? – подозрительно поинтересовался завхоз.
– Хочу узнать, в какие края отправили вы эту редкость?
– Была редкость, – сказал завхоз. – Теперь инвентарный номер 2801, списанный с подотчета в порядке шефской помощи.
– Умный человек, – сказал таинственный незнакомец, – отправил бы в порядке шефской помощи обыкновенное пианино за 6500 рэ. А за «Стенвей» знатоки дадут в десять раз больше. В зависимости от обстоятельств. Когда имеете дело с материальными ценностями, надо проявлять элементарную эрудицию. Кстати, сопровождающий у груза имеется?
Завхоз покачал головой.
Незнакомец благодарно кивнул и пошел в неизвестном направлении. Завхоз оторопело смотрел ему вслед.
Прижимая к груди пачку книг, Наташа спешила вдоль причала, оглядывая стоявшие под погрузкой баржи. Мама торопилась следом, едва успевая высказывать на ходу свои соображения по поводу поступка дочери.
– Ты стала совершенно невыносимой в последнее время. Какие-то таинственные встречи, какие-то непонятные поступки.
– Почему же непонятные, мамочка? Совершенно понятные. Я только передам книги. Там же нет никакой музыкальной литературы. Олег Александрович говорит, что там это дефицит.
– Можешь ты объяснить, кто это такой таинственный Олег Александрович? Остановись, пожалуйста, я больше не могу.
– Мы же опоздаем. Зачем ты поехала, спрашивается?
– Я должна знать, что делает моя дочь! Кто такой Олег Александрович?!
– Он строит город на Севере.
– А причем тут ты? Может быть, ты тоже хочешь строить город на Севере?
– Очень даже может быть.
– Ты сошла с ума! Остановись, пожалуйста!
И тут Наташа столкнулась со спрыгнувшим с электрокара Степаном. Посыпались на землю нотные тетради, книги. Степан кинулся помогать Наташе. Потом они одновременно выпрямились. Степан протянул собранные книги и – замер. Наташа сделала вид, что не заметила его завороженного взгляда, сухо поблагодарила и пошла было своей дорогой. Но подоспевшая задыхающаяся мама спросила Степана:
– Молодой человек… Будьте добры… Где здесь второй причал?
– Я покажу, – обрадовался Степан.
– Пожалуйста, – облегченно вздохнула мама. – Наташа, товарищ сейчас все покажет, не лети…
Некоторое время они шли рядом, но вдруг Наташа заметила вильнувшего при виде ее в сторону завхоза.
– Товарищ Мырцев! – обрадовано крикнула она. Но завхоз исчез. Он спрятался за груду приготовленных к отправке ящиков. Наташа сунула Степану книги: – Подержите, – и кинулась искать завхоза.
Бригадир махнул крановщику:
– Вира!
Куча ящиков дрогнула и поползла вверх. Завхоз судорожно вцепился в трос.
Наташа остановилась у конца причала и в растерянности оглядывалась.
– Куда?! – рявкнул бригадир, увидав воспарившего вместе с грузом завхоза. – Тебе что, жить надоело?! Давай майна! Вниз, говорю! Майна!
– Не могу… – сдавленно пискнул завхоз.
Ящики медленно опускались вниз. Наташа разглядела завхоза, кинулась под самый груз:
– Где рояль, товарищ Мырцев? Мне сказали, что его отправили грузить.
Мама схватилась одной рукой за Степана, другой за сердце.
Бригадир выхватил Наташу из-под груза, поднял, осторожно поставил в сторону и, задыхаясь от гнева, закричал:
– Почему посторонние на причале?!
Его огромный кулак почему-то оказался у самого носа облегченно нащупывающего землю завхоза. Тот было снова уцепился за ящики. Бригадир приподнял его, поставил, хотя и не так осторожно, рядом с Наташей.
– Сумасшедший дом… – сказал он вдруг неожиданно тихо с извиняющейся интонацией в голосе. – У меня план горит, а тут то груз внеплановый, то вы. Давайте отсюда, товарищи, – попросил он. – Давайте, давайте…
Наташа кинулась догонять заторопившегося завхоза:
– Товарищ Мырцев, подождите…
Завхоз, видя, что деваться ему некуда, остановился:
– Зачем так волноваться? Все давно в порядке, рояль отправили.
– Как отправили? Мне сказали, что его только что повезли грузить.
– И погрузили уже, и отправили. Сейчас это быстро. Разгар навигации, земля горит под ногами.
– А Олег Александрович? Я книги передать хотела…
– Да все в порядочке, не надо нервничать. А книги почтой, по адресу, безо всякого беспокойства.
– Упаковали хоть его?
– Кого? Его-то? А то как же. Обязательно упаковали.
– С ним надо очень осторожно. Это редчайший инструмент. Вдруг что-нибудь случится?
– Что с ним случится, сама подумай? Упакован, погружен, завернут. В Усть-Чому мы телеграмму дали. Встретят, на руках донесут…
Завхоз разглядел приближающегося вместе с мамой Степана и бесследно исчез.
– Я все-таки беспокоюсь… – сказала Наташа. – Олег Александрович обещал подойти, проследить за погрузкой. Вы не скажете, где он?
Но поскольку завхоз исчез, то оглянувшаяся Наташа увидела только маму и Степана.
– Я с ума сойду с тобой, – по привычке заявила мама.
– А вон второй причал, – рискнул вмешаться Степан. – Видите, где сто восьмой стоит.
– Спасибо… – Наташа забрала у него книги, взяла под руку маму и пошла в противоположную от второго причала сторону. Она была явно чем-то расстроена.
Степан посмотрел ей вслед, вздохнул и пошел ко второму причалу. Когда он спрыгнул на свою баржу, то увидел с подозрительной бесцельностью улыбающегося дядю Леню. Степан грозно посмотрел на него и тот мигом скрылся в трюме от греха подальше. Лапчик юркнул за ним следом.
– Степан! – окликнул его механик с соседнего катера. – Когда отходишь?
– Сейчас.
– Подкинь человека. Ему недалеко.
Рядом с механиком стоял человек с рюкзаком. Степан согласно махнул рукой – давай, все равно теперь. Человек кинул ему рюкзак, спрыгнул на палубу.
Небольшой буксирный катерок, с трудом отыскивая дорогу в сутолоке приткнувшихся к причалу судов, натянул буксирный трос, и баржа медленно поползла за ним. Степан стоял у руля, дядя Леня выглядывал из трюма, Лапчик весело облаивал проплывавшие мимо баржи и теплоходы. На корме, пристроившись рядом со своим рюкзаком, курил, задумчиво глядя на открывающийся с реки город, попутчик.
На берегу, на удобной скамейке пассажирской пристани сидели Наташа и мама. Мама что-то энергично объясняла Наташе. Наташа ела мороженое и молчала, смотрела на реку.
Степан разглядел их, высунувшись из рубки, помахал рукой. Наташа надела очки и – увидела рояль. Он стоял привязанный за ножку веревкой, ничем не укрытый, беспомощный перед любой непогодой и непредвиденными случайностями долгого пути. В глазах Наташи застыл ужас. Она вскочила и призывно замахала рукой. Мама изумленно замолчала. Наконец какой-то щенячий испуганный крик вырвался у Наташи:
– Эй! Подождите!..
– Что с тобой, доченька, родная! – чуть не заплакала испуганная мама.
Степан, донельзя обрадованный взмахами девичьей руки, даже про руль забыл.
А Наташа уже бежала по берегу, кричала:
– Подождите! Вы же его погубите! Это преступление! Остановитесь немедленно! – и махала рукой, привлекая внимание.
Неизвестно откуда возникший элегантный незнакомец внимательно смотрел на нее, на уплывавший на барже рояль.
– Гляди, Лапчик, и Степана уже провожают. Теперь будет об береге думать, а не об нас. А?
Лапчик согласно вилял хвостом.
Элегантный незнакомец подошел к свободному такси, сел рядом с шофером, что-то сказал, и такси, разворачиваясь, рвануло прочь от речного вокзала.
Наташа стояла на берегу и полными слез глазами смотрела вслед уплывающей барже.
Солнце катилось по вершинам прибрежных сосен. Река, еще полная отражений закатного неба, была светла и тихо плескалась у бортов.
– А потом на Акиткан ходили, на хребтик… Тоже, я скажу, дорожка была. Неделю по реке шли, по пояс в воде… – рассказывал попутчик.
– Нашли? – спросил Степан.
– Куда он денется. Сейчас все строго по науке. По прогнозам.
– Счастливые вы, – вздохнул Степан. – Ходите, ищите, находите. Никто вас на буксире не тянет.
– Поддержите? – спросил попутчик, доставая из рюкзака бутылку водки.
– Не положено, – многозначительно отстранил Степан потянувшуюся навстречу кружку дяди Лени.
– Понятное дело. Уважаю, – сказал попутчик. – Я ведь ее не себе, вам и брал. Можно сказать – не употребляю. А тут вот увидел, как твоя по берегу бежала, рукой махала… Решил – употреблю немного за компанию. Заскребло что-то здесь. Если честно – позавидовал.
Степан засмущался. Дядя Леня уныло ковырял ложкой в тарелке.
– Ну, нет так нет, – попутчик спрятал бутылку в рюкзак. – Моя тоже сначала прибегала. А потом надоело ей это дело. И то сказать – сплошные проводины. Теперь ухожу, отчаливаю, уплываю в одиночестве.
– Я на это дело так смотрю… – грустно глядя на рюкзак с исчезнувшей бутылкой, сказал дядя Леня, – раз выбрал себе дорогу для профессии – вроде меня, скажем, – то баба она уже дело десятое. Тут надо чего другое искать…
– Не слушай, парень. На любовь надеяться всегда надо. Ждать ее надо, искать. Настоящую. Есть еще такие, что ждать умеют.
Сказав это, попутчик поднялся, прошелся по палубе. Остановился у рояля, поднял крышку. Потрогал клавиши, прислушиваясь к звучанию. И вдруг, придвинув ящик, сел. Неловкими от долгого перерыва пальцами пробежался по клавишам. А потом негромко запел, простенько аккомпанируя себе…
Степан и дядя Леня пристроились рядом. Над рекой погасали яркие полосы заката. Огни вечерней деревни медленно проплывали мимо. А дальше, в пойменных лугах горели костры косарей.
В гостиничном номере, неуютно устроившись среди делового беспорядка приготовленных к упаковке в раскрытый чемодан вещей, сидел главный инженер и монотонно выговаривал бреющемуся перед зеркалом Бутакову:
– Не понимаю, зачем тебе все это? Мало хлопот с оборудованием? На тебе целое строительство, каждый час на учете, а ты занимаешься черт знает чем…
– Алексей Иванович, ты никогда не задумывался, что делает человека счастливым? – неожиданно спросил его Бутаков.
– У каждого свое представление о счастье, – не удивился тот вопросу. – Ты мне лучше скажи, почему тебе лично надо следить за погрузкой какого-то рояля? Есть люди, которые этим занимаются. Это их обязанность. Вместо того, чтобы присутствовать на деловом совещании, ты бегаешь по консерваториям. Бред какой-то! Извини, что я тебе это говорю, ты все-таки мое начальство. Просто, как старший по возрасту… Может быть, более опытный кое в каких вещах. Следунов, например, очень интересовался, где ты. Ты что, действительно думаешь, что музыкальная школа решит проблему текучести кадров?
– Музыкальная школа, плавательный бассейн, ясли, профилакторий, отличные квартиры, женщины, которые приедут в новый город…
– Не спорю, если ты сразу предложишь весь этот набор. Но ведь речь идет о реальных, сегодняшних вещах. Вместо того чтобы носиться с каким-то роялем, выбивай лучше ретранслятор. Заявка наша уже второй год лежит, а тебя это, похоже, не очень беспокоит.
– Тоже беспокоит.
– Тоже… А надо бы в первую очередь, если смотреть на вещи более практично. Вся культура сейчас вот в этом ящике, – главный инженер показал на телевизор. – Вполне всех устраивает. Одна из надежнейших на сегодняшний день человеческих привязанностей. Никто и не вспомнит о твоем рояле.
– Ты неправ.
– Еще как прав.
– Неужели тебе никогда не хотелось научиться играть? На гармошке? Или гитаре? Или просто петь? Не хотелось?
– На гармошке – не хотелось.
В дверь постучали, и в номер буквально ворвалась Наташа.
– Я думала, вы знаете, чем отличается рояль от ящика с запчастями! – не поздоровавшись, накинулась она на Бутакова.
– Я тоже так думал, – сказал несколько растерявшийся от ее неожиданного появления Бутаков.
– Может быть вы еще знаете, что такой редкий инструмент надо беречь, как… как не знаю что?
– Тоже знаю. Одну минуточку… – и, захватив рубашку и галстук, он скрылся в ванной комнате и уже из-за двери крикнул: – А что, собственно, произошло?
– Произошло!
Не дождавшись более никаких объяснений, Бутаков решил сам кое-что объяснить невозмутимо сидевшему на своем месте главному инженеру:
– Это та самая девушка, которую я не смог уговорить поехать к нам. Если бы слышал, как она замечательно играет…
– Если она замечательно играет, я думаю, она поступила разумно, – сказал главный инженер.
– Моя мама тоже так думает.
– Очень рад, – безо всякой иронии сказал главный инженер.
– А что думает дочка? – спросил Бутаков.
– Я думаю, что рояля у вас в школе не будет. Я абсолютно в этом уверена. Если вы срочно не примете меры.
– Что случилось? – удивился Бутаков.
– Вы обещали, что будете лично присутствовать при погрузке.
– Обещал.
– Как же вы могли? Это преступление. Привязали веревкой к какой-то старой барже… Не упаковали.
– Не могли его привязать. Погрузка только сегодня, после обеда.
– Почему вы не верите? Я еле вас нашла.
– Ничего не понимаю.
– А если дождь пойдет? Надо немедленно их догнать!
– Хорошо, едем. Едем и разберемся.
– Не забудь, что у тебя билет на самолет, – напомнил главный инженер.
– Ой, да идемте же… – потянула за рукав остановившегося было Бутакова Наташа.
– Успею, – сказал Бутаков, и они с Наташей исчезли.
Главный инженер пожал плечами, прошелся по комнате, захлопнул чемодан, поглядел в зеркало, поморщился на свое усталое лицо, потер щеку, посмотрел на часы. Хлопнула дверь. Он оглянулся. В дверях с грозным обличающим видом стояла мама.
– Где моя дочь? – спросила она трагическим шепотом.
– Вы, наверное, ошиблись номером? – попытался разобраться в ситуации главный инженер.
– Посмотрите на себя, – театральным жестом показала мама на зеркало. – Вы же ей в отцы годитесь. Она еще ни в чем не разбирается. Может быть, увлеклась, это могло с ней произойти. В последнее время я то и дело слышу от нее ваше имя…
– Моё? Бред какой-то…
– Не перебивайте! Сманиваете на какой-то Север, бог знает куда.
– Я, кажется, понимаю… – начал догадываться главный инженер.
– Еще бы вам не понимать! Я просто вынуждена буду обраться к вашему руководству, к общественности, в милицию, наконец. И вообще… Объясните мне, что такое случилось с каким-то роялем? Она слушать ничего не хочет. Помчалась сюда… Наташа! Немедленно! Я прекрасно знаю, что ты здесь.
Она заглянула в ванную комнату – никого. На балконе тоже.
– Мне сказали, что она только что вошла сюда…
– Тут же вышла, – поторопился вставить свои соображения в образовавшуюся паузу главный инженер. – Я, кажется, могу вам помочь. Пойдемте. Пойдемте, пойдемте…
– Лишь бы сплавить, лишь бы ни за что не отвечать, лишь бы отделаться поскорей… – объясняло начальство завхоза Бутакову и Наташе, одновременно испепеляя взглядом сжавшегося до минимальных размеров завхоза. – Пока не приведешь все в нормальное состояние, ничего подписывать не буду. Все! Крутись. 24 часа на исправление ошибки и ни минутой больше. Не исправишь – ответишь по всей строгости.
Бутаков украдкой посмотрел на часы.
Баржа стояла у маленькой деревенской пристани.
– Долго простоим? – спросил попутчик у Степана.
Тот пожал плечами, явно расстроенный вынужденной задержкой.
– До вечера, как пить дать, – объяснил дядя Леня. – Поскольку никаких у нас самостоятельных возможностей. Михалыч за соляркой подался.
– До вечера? – переспросил попутчик. – До вечера не резон. Мне тут вообще-то рукой подать.
Прихватив рюкзак, он сошел на берег, махнул на прощанье рукой:
– Спасибо за помощь. Может встретимся когда…
Степан и дядя Леня остались одни.
– Так я, это самое, тоже… – нерешительно начал дядя Леня. – Пробежусь, с местностью познакомлюсь. Лапчик куда-то подевался… Лапчик, Лапчик…
– Спит Лапчик. На корме, – сказал Степан. – И вообще, кончай бегать. Скоро за хозяина останешься.
– Это как? – сразу позабыв про свое желание пробежаться до ближайшей торговой точки, спросил дядя Леня. – Временно, что ли?
– Зачем временно…
– Переходишь, значит?
– Не перехожу, а ухожу. Надоело вот так вот сидеть и ждать.
– Оно, конечно, инициативу не проявишь, – с грустью, не то соглашаясь со Степаном, не то возражая ему, пробормотал дядя Леня и, прихватив швабру, поплелся заниматься уборкой.
Степану стало жалко дядю Леню… Но в это время у самых сходней, вздымая клубы пыли и отчаянно треща, затормозил мотоцикл. Его хозяин, грузный пожилой мужчина, окликнул Степана:
– Эй, морячки, долго в наших краях загорать думаете?
– Пока катер не придет, – сказал Степан. – До вечера.
– А если я вам свой катер дам?
– Место боитесь простоим? – поинтересовался дядя Леня.
– Горим мы, мужики, синим пламенем. Третий день мехзвено стоит. В самый разгар сенокоса.
– Так у нас, вроде, не сенокосилка, – удивился дядя Леня. – Баржонка… Довоенного выпуска.
Степан вопросительно смотрел на вытиравшего пот мотоциклиста..
– В ней-то и дело, – объяснил тот. – Гектары наши на островах остались, здесь все подобрали. Леспромхозовцы вторую неделю баржу обещают технику перекинуть. А ждать нам уже полный зарез – вот-вот дожди по сводке наладятся. Мы бы мигом. А? И катер у нас имеется.
– Понимаете, дорогой товарищ, – решил вмешаться в раздумья Степана дядя Леня, – ваш груз, плюс наш груз – знаете, где наша ватерлиния будет? Вот именно… У вас ведь трактора, сенокосилки всякие?
– Пять агрегатов всего.
– Пять? Точно, на дне будем. Правильно я рассуждаю, Степан Егорович?
– А если помаленьку? По агрегатику, по два? – безнадежно спросил управляющий.
– Остров далеко? – спросил Степан.
– Километра четыре. Отсюда видать.
– Отсюда видать, что мы до ночи заторчим, – снова вмешался дядя Леня. – А если узнает кто? Плакали тогда наши премиальные. Запрещаются нам такие путешествия.
– Грузитесь, – решился Степан. – Только быстро.
– Мигом! – возликовал управляющий и призывно замахал рукой.
В кустах на гребне берега взревели «Беларусы», и целая колонна стогометов, мехграблей, сеноподборщиков двинулась к барже.
Дядя Леня в ужасе зажмурил глаза. Лапчик на всякий случай ретировался в кубрик. Степан прикусил губу. А из-за берегового поворота к барже приближался катер, на котором заносили буксирный трос.
Ватерлиния коснулась воды, а на берегу еще оставался стогомет. Вытирая пот, управляющий умоляюще посмотрел на Степана. Степан подумал и решился:
– Давайте…
Ватерлиния скрылась под водой. Дядя Леня ретировался на берег. Степан махнул из рубки рукой. Натянулся буксирный трос. Баржа медленно и тяжело отходила от берега. На берегу у рояля стоял дядя Леня и смотрел ей вслед.
По реке стремительно мчался спасательный катер. На нем, внимательнейшим образом обозревая окрестные пространства, находились Бутаков, Наташа и завхоз. На перегруженное сеноуборочной техникой Степаново судно они, естественно, не обратили никакого внимания.
– Дальше заправки им не деться, – сказал рулевой Бутакову. – Сейчас настигнем.
Дядя Леня уныло сидел у рояля. Поодаль, изнывая от любопытства и почтительности, томилась кучка деревенских мальчишек.
– Когда, говорите, магазин открывается? – спросил у них дядя Леня.
Мальчишки посмотрели друг на друга, потом наиболее смелый из них крикнул:
– В три.
– Ясно, – сказал дядя Леня и с ненавистью посмотрел на рояль. – Полчаса осталось…
И вдруг к роялю осторожно, почти бесшумно подъехала грузовая машина. Из ее кабины выпрыгнул элегантный незнакомец, внимательно осмотрелся и только тогда, прихватив из кабины такой же элегантный портфель, решительно направился к дяде Лене. Подойдя, он вежливо поздоровался и тут же заглянул под крышку рояля.
– Так… – пробормотал он. – Инвентарный номер 2801. Он и есть… – и, сделав строгое лицо, повернулся к ляде Лене: – Вы, насколько я понимаю, сопровождающее лицо?
– Не, – испугался дядя Леня. – Я с баржи. Матрос.
– Видите ли, произошла накладка, – сказал незнакомец. – Вам погрузили не тот инструмент. Это инвентарный номер 2801, а вам положен 3111-Г.
Дядя Леня нерешительно пожал плечами.
– Я понимаю, – сказал незнакомец и молниеносно достал из портфеля пачку документов. Протянул дяде Лене: – Смотрите.
Дядя Леня нерешительно полистал документы негнущимся пальцем. Спросил:
– А где этот? Г?
Незнакомец щелкнул пальцами. Немедленно откинулся борт машины и четверо подозрительного вида молодцов, крякнув, сняли и поставили рядом с роялем видавшее виды пианино, на боку которого отчетливо проступал свеженамазанный инвентарный номер.
Дядя Леня переводил взгляд с одного инструмента на другой и в душу его начали закрадываться робкие подозрения. Незнакомец со сверхъестественной проницательностью уловил их и не замедлил вмешаться.
– Я понимаю, в происходящем никто не виноват, кроме нас. Виновные будут наказаны. А расходы… Расходы мы готовы возместить…
Портфель снова раскрылся, и незнакомец, не глядя, извлек из него ведомость и деньги. Рядом с бумагами дядя Леня разглядел соблазнительно мерцающий бок коньячной бутылки.
– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь… – попросил незнакомец.
Дядя Леня расписался. Незнакомец вырвал из-под копирки квитанцию и протянул ее дяде Лене:
– Это накладная на новый инструмент, который мы вам доставили. Теперь распишитесь здесь…
Дядя Леня загипнотизировано расписался. Незнакомец с ловкостью фокусника отсчитал несколько десяток и отдал их дяде Лене:
– Это за пройденный километраж. А это… – он извлек, наконец, бутылку коньяка и поставил ее на пианино. – Это лично от меня за беспокойство. Еще раз извиняемся, что так все получилось.
– Это самое… Не стоит… – нерешительно бормотал дядя Леня, комкая деньги и глядя на коньяк. – Какое беспокойство? Груз тихий…
– Извините, – сказал незнакомец. – Мы очень спешим.
Молодцы мигом запихнули рояль в машину, незнакомец хлопнул дверкой кабины, и машина запылила по прибрежной дороге, оставив у старенького пианино все еще не разобравшегося в происшедшем дядю Леню.
С баржи съехал последний сеноподборщик. А на острове, за березами, уже вовсю кипела работа. Уже поднялся первый зарод и стогомет поднимал к его вершине целую копну пахучего лугового сена.
– Ты мне ферму, можно сказать, спас, – сказал управляющий. – Помог, даже не скажу как… По-человечески, как над… А узнает кто, или выговор там… это – ничего. У меня их знаешь сколько? Выговоров. Без них и работать нельзя как следует в нашем деле. В нашем деле на все инструкций не напасешься. Так? Ну, давай… Вот такое спасибо от нас… – и он обнял Степана. Потом крикнул мотористу катера: – Бегом давай! Не подведи мне ребят!..
Дядя Леня безмятежно спал в тени пианино. Ребятишки, облепив беспризорную музыку, вразнобой колотили по клавишам. А на буксире, с недоумением глядя на пустой причал, ничего не мог понять его капитан Михалыч. Видя его удивленное лицо, постепенно теряли последнюю надежду Бутаков, Наташа и завхоз.
– Ничего не понимаю, – ворчал Михалыч. – Как они могли уйти? Может Якименко его прихватил?
– Может и Якименко, – меланхолично ответил помощник, поворачивая руль от берега.
– А он проходил? – спросил Михалыч.
– Может и проходил.
– Они действительно здесь должны были вас дожидаться? Вы не могли ошибиться? – спросил завхоз.
– Нам ошибаться нельзя, – обиженно сказал Михалыч. – Куда они без нас? Это же не самоходка, а старое корыто.
– Давно на кладбище пора, – добавил помощник.
– Нельзя им на кладбище, – чуть не плакала Наташа. – У них рояль.
– Так с музыкой веселее – съехидничал помощник.
– Как вы можете шутить?! – возмутилась Наташа. – Как вообще можно быть спокойным, когда происходит непонятно что? Сначала потеряли рояль, потом… все остальное. Это все вы! – накинулась она на завхоза.
– Хотел, как лучше, – сказал тот. – И вообще… Не кричите на меня. Я вторые сутки с вами. Не спал. А у меня семья! И вообще – мое время вышло. Мне категорически надо в город.
– У вас, кажется, тоже плохо со временем? – спросила Наташа у молчавшего до сих пор Бутакова.
– Очень. Катастрофически плохо.
– Вот и уезжайте. Вместе с ним и уезжайте. Я сама…
– Нет, а чего вы нервничаете? – вмешался завхоз. – Ну – я, ну – он… А вы-то, как оказывается, вообще тут ни при чем. Вы-то чего переживаете?
– А вам не кажется, – повернулся к нему Бутаков, – что надо спасибо говорить, если есть люди, готовые исправлять ваши ошибки? Что они переживают за это, мучаются…
– Какие ошибки? – не сдавался завхоз. – Хотел, как лучше.
– Для себя лучше. А она не для себя. Улавливаете разницу?
– Ну погоди, Степан! – с сердцем сказал Михалыч. – Десять лет рапорты не писал, а тут выдам. Он у меня вспомнит, как исчезать! Проходил, говоришь, Якименко?
– Может и проходил.
– Разворачивайся!
Катер развернулся, скрылся за излучиной берега. И тут же из-за другой излучины показалась баржа Степана.
Еще не пришедший в себя, с трудом соображающий дядя Леня долго шарил по карманам, пока, наконец, не нашел и не протянул Степану донельзя измятую бумажку.
– Не тот номер нам дали… – сообщил он. – Надо было Г, а нам дали… не знаю что.
Степан рассматривал бумажку. А дядя Леня продолжал шарить по карманам. Нашел, наконец, смятую десятку, протянул Степану:
– За это… За километраж… Полагается…
– Фактура, – с трудом разобрался Степан. – На половую краску.
Дядя Леня начал трезветь. Ошарашено повертел перед глазами бумажку. Снова полез было в карман…
– Она, она, – сурово констатировал Степан. – С твоей собственноручной подписью.
– Да кому он нужен? – начал было дядя Леня, но осекся под взглядом Степана. Степан устало сел на землю, прислонился спиной к пианино, закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел удалявшегося по направлению к деревне дядю Леню.
– Куда? – крикнул он.
– В милицию, – просипел дядя Леня.
Степан догнал его, пошел рядом.
– Кто говорил, что завяжет? – донесся его голос.
– Завяжу, – клялся дядя Леня.
– Слышал уже… – удалялся голос Степана.
– Сказал, завяжу… – в голосе дяди Лени звучала на этот раз глубочайшая убежденность в том, что он сдержит свое обещание.
В это время на одной из проселочных дорог бессильно буксовала уже знакомая нам машина. Шофер с унылой безнадежностью жал газ, элегантный незнакомец стоял в стороне, глядя, как все глубже и глубже уходят в вязкую колею колеса. Наконец машина задохнулась от натуги, и густая вечерняя тишина нахлынула на потерпевших крушение. И вдруг вдали послышался гул мотора.
Из вездехода, которому машина загородила дорогу, выпрыгнули геологи. Среди них был и знакомый нам попутчик. Машину зацепили тросом, бросали под колеса ветки, рыли лопатой землю…
Машина уже была готова вырваться из плена грязи, когда попутчик разглядел рояль. Он не поверил глазам. Запрыгнул в кузов, поднял крышку – узнал. Отыскал глазами с тревогой наблюдавшего за ним незнакомца. Спрыгнул на землю. Что-то сказал одному, другому. Геологи выпрямились, смотрели на рояль, на незнакомца, на что-то объяснявшего им попутчика, снова на рояль.
Обладавший сверхъестественным чутьем незнакомец стал осторожно перебираться на другую сторону дороги.
Наконец, все забыли про помощь. Машина, обиженно взревев, снова замолкла. Шофер выглянул из кабины и увидел, что все смотрят на него. В спокойном внимании только что помогавших ему людей он почувствовал угрозу. Неуверенно спросил:
– В чем дело, мужики?
В это время пятившийся незнакомец наткнулся на попутчика.
– Стало интересно – откуда груз? – объяснил свое внимание попутчик.
– А в чем дело? – попытался нащупать ускользавшую почву незнакомец.
– Покажите, пожалуйста, ваши документы? – попросил подошедший к ним начальник партии.
– Это наш клубный рояль, – сказал незнакомец. – Возили на ремонт.
Начальник посмотрел на попутчика:
– Ты уверен?
– Точно, он!
– Документы, – уже строго спросил начальник.
– Пожалуйста, пожалуйста, – сказал незнакомец. Он раскрыл свой портфель, достал какие-то бумаги. – Подержите, пожалуйста, – попросил он попутчика и отдал ему портфель. Тот взял, а незнакомец вдруг со всех ног бросился в густо темнеющий у дороги лес.
Шофер посмотрел ему вслед и озабоченно почесал затылок.
Начальник и попутчик растерянно смотрели друг на друга. Остальные побежали было следом за незнакомцем, но вскоре один за другим стали возвращаться.
– Что делать будем? – спросил начальник попутчика.
Тот посмотрел на часы и уверенно сказал:
– Успеем.
В сгущающихся сумерках Степан, милиционер и дядя Леня подошли к берегу и остановились около ни в чем не повинного пианино. Милиционер строго спросил:
– Оно?
Степан и дядя Леня согласно кивнули.
Милиционер обошел пианино, записал инвентарный номер, склонился, разглядывая возможные отпечатки. Степан и дядя Леня почтительно следили за ним.
– Рояль, выходит, тоже здесь был? – спросил милиционер, разглядывая на траве какие-то следы.
– Здесь, – подтвердил дядя Леня.
Милиционер поднял пустую бутылку из-под коньяка, сделал соответствующую запись и снова спросил:
– А до происшествия, выходит, рояль находился на барже?
– Находился, – подтвердил Степан.
Милиционер поднял еще одну пустую бутылку и спросил:
– Там?
– Там.
И все посмотрели на полускрытую деревьями баржу.
Сначала к ней побежал Степан. Потом, не выпуская бутылок из рук, милиционер. Потом дядя Леня.
Они остановились у стоявшего на барже рояля и воззрились друг на друга. Откуда-то появился Лапчик с еще одной бутылкой в зубах. Бутылка звонко стукнулась о палубу, покатилась. Милиционер строго посмотрел на дядю Леню.
– Все! – истово сказал дядя Леня и широко перекрестился. – Даже смотреть не буду!
Милиционер, подумав, выбросил бутылки за борт, взял под козырек и пошел на берег.
В небольшом уютном ресторанчике речного вокзала, за окнами которого мерцала вечерними огнями река, сидели мама и главный инженер. Они ждали. И, коротая ожидание, разговаривали.
– Никаких особенных благ для себя я не искал. Но иногда подумаешь… Хочется хотя бы понимания, я не говорю – сочувствия. Слабость, конечно. А что поделаешь? Все мы люди… Живешь, крутишься, потом видишь – постарел на несколько лет. И все.
– И не говорите… Одиночество – это до поры до времени переносимо. Потом становится страшно. Если уйдет Наташа, что я тогда? Старуха…
– Вы абсолютно субъективны в этом вопросе. Что тогда говорить мне? Вас еще это… можно вполне перепутать с дочерью. Не улыбайтесь, я вполне серьезно.
– Наверное, вы так давно не видели своей жены, что начинаете говорить комплименты незнакомым женщинам, – попыталась пошутить мама. Видно было, что разговор волновал ее.
Еще больше волновался главный инженер.
– Я, собственно, никогда ее и не видел, – сказал он, и в голосе его послышалась жалость к самому себе.
– Как это? Я не понимаю…
– Я никогда не был женат. Стройки, бесконечные переезды, быт на колесах. Вернее, никакого быта. Какая женщина выдержит такое? Я решил никого не обременять.
– Знаете, Алексей… Иванович. Вы эгоист. Да, да. Ужасный эгоист. Какое вы имеет право так обо всех нас думать? Вы просто боялись за свой покой, за свои привычки… Знаю я прекрасно…
– Ну, какой покой? – грустно улыбнулся главный инженер. – Скорее – сплошное беспокойство… А вот и наша пропажа. Я же говорил – не стоит беспокоиться.
Подошли Бутаков и Наташа. Главный инженер внимательно посмотрел на них, все понял и, обрывая затянувшуюся паузу, спросил:
– Будем подводить итоги?
– Подводи, – разрешил Бутаков.
– Потеряны два дня. Выбита из нормальной рабочей колеи куча людей. Нервы, слезы. А ведь школы еще нет, не построена. И преподавателя еще нет и в этом году, судя по всему, не будет. И рояль, как я понимаю, вы не нашли. Так кто был прав, когда я говорил о полной бесперспективности этой затеи, а ты возражал? Да, вот еще… Держи, – он протянул Бутакову телеграмму.
Наташа смотрела на Бутакова. Мама смотрела, начиная кое-что понимать, на Наташу. Главный инженер осматривал всех поочередно, отдавая, впрочем, предпочтение маме. Бутаков прочитал телеграмму и смотрел в окно.
– Трубы получил? – спросил он наконец.
– Завтра отгружают.
– Жалко, конечно, что год пропадет, – вдруг сказал Бутаков. – Я очень рассчитывал на вашу дочь. Стала бы учить ребят, сама бы подучилась. Условия будут, сделаем. Посмотрела бы, что и как. Это только сначала кажется, что страшно – Север, стройка. А вообще-то у нас хорошо. Привыкают. Жаль.
– Может быть, я чего-нибудь не понимаю, – сказала мама. – Но объясните мне, пожалуйста, почему вам так срочно понадобилась музыкальная школа?
– Срочно? Разве это срочно? Мы существуем уже четвертый год. У нас четыреста школьников, детсад, ясли… Кое-кто говорит – обойдемся телевизором. Кроме того, есть, мол, еще на свете пластинки, магнитофоны, заезжие концерты, кино… – он резко повернулся к главному инженеру. – Все это потребительство! Беспомощное, неразборчивое потребительство!
– Пережимаешь, – поморщился главный инженер.
– А что еще можно сказать о человеке, который только смотрит, слушает и не в силах ничего создать сам? Зато сколько таких, которые хотят сами, понимаешь, сами, – играть, петь, рисовать, плясать. Для них этот рояль дороже всего. И для меня тоже.
Он посмотрел на Наташу, грустно улыбнулся:
– Всю жизнь хотел научиться играть. И слух вроде есть.… Как-то все не пришлось.
– Я уверена – ничего с этим роялем не случится, – сказала мама. – Куда он может пропасть? Даже смешно.
– Смешно… – сказал Бутаков. – Ладно, давайте прощаться. Приношу извинения за все причиненные беспокойства и неприятности. Не сердитесь, – попросил он маму. – У вас очень хорошая дочь. Жалко, что так все получилось.
– Ничего, ничего, – сказала мама, – ничего…
– Извините, – сказал главный инженер и поцеловал маме руку.
И они пошли к выходу.
– Удивительно, – сказала мама. – Столько беспокойства, столько нервов, такая колоссальная нагрузка. Условия ужасные, я знаю – ужасные. Никакой личной жизни. Зачем им все это? Как у них хватает сил? Рояль… Да пропади он пропадом этот рояль!
И тогда Наташа сорвалась с места. Догнала Бутакова и главного инженера. Задыхаясь, сказала:
– Я… Я найду его.
– Зачем вам это? – спросил главный инженер. – Никуда он, в конце концов, не денется. Встретим его в Усть-Чоме, перегрузим, привезем. Другое дело – зачем?
Но Наташа смотрела только на Бутакова:
– Я завтра же поеду в эту … Усть-Чому.
Маленькая деревенская пристань осталась позади, все дальше и дальше уплывали огни деревни, исчезали в темноте. Впереди по курсу погромыхивала гроза. Баржа самостоятельно плыла вниз по течению.
– Гроб с музыкой такое самостоятельное передвижение, Степан Егорович, – не выдержал, наконец, дядя Леня. – Сядем или воткнемся куда…
Навстречу, сверкая огнями, шел танкер.
– Сигналь! – приказал Степан.
Дядя Леня, высунувшись из рубки, замахал флажком.
На танкере с удивлением смотрели в бинокль на самостоятельно плывущую баржу.
Разминулись.
– Здесь фарватер, как море, – успокаивая себя и дядю Леню, пробормотал Степан. – С закрытыми глазами идти можно.
Становилось все темнее. Полыхнула молния.
– Может, Степан Егорович, я на такой случай на руль стану? Как-никак – двадцать три года туда и обратно…
– Я и сам хотел тебя попросить… – и Степан уступил место у руля. Дядя Леня стал на его место.
– Ты не смотри, что дядя Леня до седых волос дожил, а все матрос. Я и шкипером ходил, и механиком, было дело. Война доучиться не дала. А потом пошло-поехало. Сам, конечно, виноват, чего уж там. Только реку и люблю. И знаю маленько. Мне на ней и матросом хорошо. Поплаваешь с мое, тогда тоже поймешь.
Гром ударил над самой головой. Молния осветила черные волны реки, далекие берега.
– Тут, наверное, волна большая? – спросил Степан.
– Поддает. При ветре. Сейчас тоже чуствительно. У берега, правда, потише. Только нам посередке идти надо.
– Груз наш не сорвет?
– Кто ж его знает? Вроде привязал.
Порывы ветра все усиливались. По рубке ударили первые капли дождя.
– Дождь! – спохватился Степан.
– А то как же, – согласился дядя Леня. – Если гроза, значит и дождь. В обязательном порядке.
– Нельзя ему под дождь.
– Нутро-то у него закрытое. Крышкой закрытое. Мало что ль?
– Наверное.
– Можно еще брезентом. Я его в трюм сунул.
Степан выскочил на палубу. Нырнул в трюм, стал с лихорадочной поспешностью доставать полотнище брезента. С трудом потащил его к месту, где стоял рояль. Капли уже вовсю стучали по палубе. Степан сбросил брезент и – замер. Рояля на его прежнем месте не было.
– Леонид! – заорал Степан. – Где рояль?!
Дядя Леня, наскоро укрепив руль ремнем, кубарем скатился на палубу. Круглыми от изумления глазами посмотрел на место, где стоял рояль, на Степана. Потом тоже заорал:
– Лапчик! Лапчик!
С дальнего конца палубы послышался лай. Потом полыхнула молния, и Степан с дядей Леней увидели рояль почти на самом носу баржи, у борта. Они кинулись к нему. А подталкиваемый качкой, ветром, наклоном палубы, сопровождаемый испуганным лаем Лапчика, рояль довольно резво двинулся им навстречу и, не в силах остановиться, они разминулись с ним. Когда остановились и оглянулись, то увидели, что рояль как вкопанный стоит посередине палубы. Они стали подкрадываться к нему. Подобрались уже совсем близко, когда рояль неторопливо покатился к борту.
– Уйдет! – заорал Степан.
И тогда дядя Леня, переполненный чувством своей недавней вины перед инструментом, кинулся под его медные колеса. Рояль остановился. Дядя Леня открыл глаза и увидел размахивающего веревкой Степана. Ловко, как заправский арат, он спутал ножки рояля. Дядя Леня, прихрамывая, кинулся ему на помощь. В упоении завязавшейся борьбы гордо загоготал:
– Шельма! Удирать вздумал. От нас не убежишь!
Опровергая его слова, рояль покатился на старое место. Степана и дядю Леню поволокло следом.
– Стой! – орал дядя Леня, волочась по палубе и не выпуская из рук веревку. – Стой, гад!.. Куда?!.
Наконец объединенными усилиями они загнали рояль на строе место.
– Привязывай! – крикнул Степан и начал накидывать на рояль брезент, укрывая от уже блеснувших на нём первых капель дождя. Словно понимая, что ему хотят помочь, рояль смирился. Но изверившийся после сложных перипетий борьбы дядя Леня стал так усердно спутывать его веревкой, что накрепко примотал к нему и брезент, и запутавшегося в брезенте Лапчика, который откуда-то из-под рояля огорченно и оскорблено взвывал к справедливости. Пришлось начинать все сначала…
Наконец рояль был намертво прикручен и надежно укрыт брезентом от любых посягательств дождя.
– Фу-у… – констатировал, задыхаясь, дядя Леня. – Справились, вроде? Ну-ка, покажь руку? Здорово тебя!
У самого у него на щеке краснела солидная ссадина.
– Вот чего гармошку не послать? – жаловался на жизнь дядя Леня. – Или балалайку, к примеру? Две даже можно. Пошлют же такую вредную музыку. Хуже жеребца, даром, что на трех ногах…
Вокруг, не видные в темноте, по-прежнему плескались волны, завывал ветер, хлестал дождь. И вдруг – при вспышке молнии прямо перед собой они увидели берег.
– Руль! – закричал Степан.
Но было уже поздно. Днище баржи заскрипело по отмели. На палубу посыпались какие-то ветки. От толчка Степан и дядя Леня упали.
– Всё! – сказал дядя Леня. – Приехали…
Утреннее солнце осветило грустную картину. Уткнувшись в поросший кустарником берег, на серебряной глади реки застыла баржа. Деревья и трава сверкали от капель давно угомонившегося дождя. Веселым щебетом заходилась птичья мелочь. А раздетые, побитые и поцарапанные дядя Леня и Степан понуро сидели на крыше рубки. Рядом сушилась их одежда.
Вынырнув из тумана и надвое разрезая гладь реки полосой ровного следа, к барже направился катер. Михалыч стоял на носу и с ледяным презрением смотрел на сушившуюся команду баржи, на саму баржу, беспомощно прилипшую к берегу, на бесформенную кучу брезента, под которой покоился рояль.
В тесном кубрике катера за маленьким столом сидели друг против друга старые друзья Михалыч и дядя Леня. Пили чай из огромных кружек.
– Может еще что интересного расскажешь? – с ехидным добродушием в голосе поинтересовался Михалыч. – Валяй, пока время есть.
– Я тебя обманывал когда, Михалыч? – спросил дядя Леня. – Ты говори, говори, не крути усами. Обманывал?
– Меня, может, и нет. А самого себя ты при известном раскладе запросто вокруг пальца обведешь. Так?
Хитроумно ответил Михалыч, и дядя Леня покорно снес упрек. Но только отчасти.
– Нет, ты скажи, – продолжал допрашивать он Михалыча, – из графика мы вышли?
– Не вышли, – признал Михалыч, но потом не выдержал, стукнул кулаком по столу: – Да за одну вашу ночную прогулку с вас три шкуры спустить мало!
– Ты на меня не кричи! – тоже повысил голос дядя Леня. – Кулаками стучать каждый дурак сможет. Ты лучше подумай. Парню самостоятельности хочется. Двигаться по реке хочется, а не на буксире идти. Голова у него варит, дело любит. Я вот испугался… И ты бы десять раз оглянулся. А он людям помог. На отдых свой плюнул, на премиальные. Это как по-твоему? Это – человек! А ночью пойти без буксира? Это я тебе скажу. Будет с него капитан, помяни мое слово. Докладывать хочешь – докладывай. Меня с реки все равно не ушлют. А Степан так и так уходить наладился.
– Как это уходить?
– Как уходят. Допекли его такие, как мы, старые кочерыжки. Туда не ходи, туда не смотри, об этом не думай, инициативу не проявляй. Ходи, как бычок на веревочке. Я тебе, Михалыч, как старому другу скажу – не так все это получается как-то. Вот вижу, что не так.
– Я же и виноват… – пробормотал Михалыч. – Полреки обегал, искал… Ты мне голову не морочь! – вдруг спохватился он. – Дай такому самостоятельность, он тебе знаешь, что натворит? Не знаешь?
– А знаешь, что он мне как-то сказал? Михалыч, говорит, с шестнадцати лет сам по реке ходит и – ничего. Самостоятельно ходит. Теперь заслуженный капитан и все такое….
А Степан и Лапчик тем временем сидели у аккуратно укрытого брезентом рояля и смотрели на реку. Текли мимо таежные берега, квадраты лесосек, редкие буровые вышки… Все чаще и чаще попадались навстречу тяжело осевшие танкеры, катера, баржи, груженые трубами, машинами, панелями будущих домов, жилыми вагончиками… Широкая дорога реки была наглядным свидетельством новой жизни безлюдного прежде края.
Неподалеку от небольшого причала, срубленного из свежеотесанных лиственничных бревен, стояла небольшая будочка, на которой красовалось название будущего порта «УСТЬ-ЧОМА». И больше ничего на многие километры окрест не было.
У будки, под самой надписью сидел мужчина при шляпе и галстуке и разучивал на балалайке популярную комсомольскую песню. Рядом с ним стоял огромный футляр контрабаса, грудой высились чемоданы и сумки.
У небольшого костра пожилая, но старающаяся держаться в форме женщина готовила какую-то еду, то и дело уговаривая полного, нетерпеливо поглядывающего на закипающее варево мужчину:
– Сейчас, Мишенька, сейчас… Немножко уже, минуточка осталась… Подожди капельку…
С подветренной стороны будки, невидные под покрывавшими их плащами, безмятежно спали двое неопределенного вида и пола людей. А неподалеку от них сидела Наташа и молодая смертельно уставшая блондинка. Они негромко беседовали друг с другом.
– По два концерта в день, – рассказывала блондинка. – С ума сойти. Так устаю, что даже снов не вижу. Набрал наш Юрочка леваков, дай ему бог здоровья.
– Каких леваков? – почтительно поинтересовалась Наташа.
– Все тех же… Один вам, один нам. А ты как думала? Без этого и смысла никакого так крутиться нет.
– Вы поете?
– Пою, танцую, на трубе играю. Бескрайний простор для творческого совершенствования. Ой, в ванну бы сейчас, домой, в кино, поспать… Тебя-то чего сюда понесло?
Наташа начала что-то рассказывать.
Двое продолжали спать.
С прежней назойливой настойчивостью, спотыкаясь на одних и тех же тактах, тренькала балалайка.
Мишенька торопливо уничтожал содержимое маленькой кастрюльки. Жена сидела рядом и с умилением смотрела, как он ест.
И вдруг вдали показался бегущий, кричащий, размахивающий руками молодой человек.
– Юрочка! Прелесть!.. Договорился… – проворковала Мишенькина жена.
Замолчала балалайка. Поднялся торопливо дожевывающий остатки пищи Мишенька.
Как по команде проснулись спящие. В изнеможении закрыла глаза блондинка.
Юрочку окружили. Наташа слышала только обрывки фраз.
– В 18-00 – на буровой… Какой клуб, какой клуб?! Потом к рыбакам. Договорился насчет рыбы, цените… Завтра снова на буровой. Галина, ты сегодня поешь по заявкам. Гвоздь программы! Обедаем в мостоотряде. Бесплатно. Как дорогих гостей. А до вертолета ножками. Быстренько, товарищи, быстренько…
И вскоре Наташа смотрела вслед исчезающей за пологим холмом группе, перегруженной инструментами и чемоданами. Позади всех Мишенька нес контрабас. А потом из-за холма взлетел вертолет.
И снова предсказывающая будущий огромный порт, а, может быть, даже и город, внушительная надпись «УСТЬ-ЧОМА». Но теперь под ней стоял рояль, у которого, погруженные в раздумья, сидели дядя Леня, Степан и Михалыч.
– Ну и что теперь, до темна сидеть? – спросил Михалыч. – Считаю, раз не встретили, надо оставить груз. Кто его здесь возьмет?
– Лично я его бы на пять километров по кругу обошел, – в сердцах сказал дядя Леня. – А то и на десять. Лишь бы подальше.
– Я останусь, – сказал Степан.
– Еще чего… – проворчал Михалыч. – Пока еще в графике, не горит.
– Да кому он нужен?! – сказал дядя Леня и даже сплюнул от огорчения.
– Останусь, передам, – стоял на своем Степан. – А вы двигайте, разгружайтесь.
– А если задержимся? – спросил дядя Леня. – Когда еще разгрузят. Что, так и будешь здесь сидеть?
– Буду. Раз взялись, надо передать.
Дядя Леня многозначительно посмотрел на Михалыча. Тот тяжело поднялся.
– Ладно, – сказал он. – Давай, жди. Баржонку доставлю и за тобой. Мигом обернусь. – И протянул Степану руку.
Катер и баржа растворились в солнечном бескрайнем мареве реки. Степан стоял у рояля, смотрел вслед. Потом прошелся по берегу. Подошел к будке, на дверях которой висел огромный замок. Заглянул через окошечко внутрь – там ничего не было, кроме старой табуретки. Обошел будку вокруг и вдруг увидел у стены небольшой чемоданчик и пачку книг рядом. Он взял в руки одну из них, хмурясь, прочитал: «Сольфеджио». Полистал, почтительно положил на место. Еще раз огляделся – никого нет. Тогда он уныло побрел к роялю и, тыча одним пальцем в клавиши, стал подбирать мелодию песни, которую пел попутчик. Получилось. Степан даже улыбнулся и вдруг вздрогнул от отчаянного крика, раздавшегося за его спиной:
– Не смейте трогать! Не смейте трогать инструмент!
Степан оглянулся и замер в растерянности. По берегу к нему бежала Наташа. Та самая девушка, о которой он столько думал в последнее время. Она подбежала и оттолкнула Степана от рояля.
– Больше заняться нечем? Обязательно надо рояль трогать!
Она бережно закрыла крышку рояля и уставилась на Степана:
– Вы кто такой?
– Я?
– Вы, конечно. И почему здесь стоит рояль? Откуда он взялся?
– Мы привезли.
– Вы? Правда? Он целый, по крайней мере?
– Не знаю. Вроде целый.
– Вроде, вроде… Неужели проверить нельзя?
Она откинула крышку и опустила пальцы на клавиши. Рояль запел.
– Целый? – наконец спросил Степан.
– Совершенно. Спасибо вам… Прямо не знаю, какое спасибо.
Они стояли разделенные роялем, изредка взглядывая на отражения друг друга в блестящей крышке.
– Это вы должны были его встречать? – спросил, наконец, Степан.
– Это меня должны были встречать. И его… Я уже целый день здесь, а тут никого нет. Теперь совсем не знаю, что делать.
– Вы обедали? – неожиданно спросил Степан.
– Нет.
Тогда Степан присел перед своим рюкзаком и стал выкладывать на траву заботливо оставленные ему дядей Леней продукты. Наташа невольно косилась на них.
С проходящего мимо теплохода на одинокую девичью фигуру у рояля на пустынном берегу ошеломленно таращился в бинокль опухший с похмелья пассажир. Изображение расплывалось. Пассажир задумался, глядя на оставшуюся в бутылке водку, потом решительно выбросил ее за борт.
– Тут километров десять – будет буровая, – с набитым ртом объяснял Степан. – Больше как к ним податься некуда. До вечера можно дойти.
Наташа яростно замотала головой:
– Нет, нет. Я от него ни на шаг. Теперь на мне полная ответственность.
– Не убежит же он.
Но Наташа так на него посмотрела, что Степан замер, потом согласно кивнул головой:
– Вообще-то, он бегает… А не побоитесь тут одна?
– Побоюсь, – чуть слышно сказала Наташа и добавила: – Но это все равно. Вы должны идти. Надо принимать какие-то меры. Дать знать… Обязательно должны!...
След зимника был залит водой, утопал во мхах. Степан прощупывал дорогу длинным шестом и осторожно шел вперед по колена в воде… Прыгал с кочки на кочку… Сорвался, провалился по пояс в болото. С трудом выбрался. Посмотрел вперед – болоту конца края не было видно. Подумал и – повернул назад. Сорвался с очередной кочки. Сел. Подумал и – пошел вперед.
На берегу, неподалеку от рояля горел небольшой костер. Наташа подбросила в огонь несколько щепок, сжавшись в комок, присела рядом. Чуть слышно потрескивал костер. Где-то далеко в ночи прогудел теплоход. Рядом неожиданно резко закричала какая-то ночная птица. Наташа вздрогнула, спрятала лицо в колени. Но потом решительно выпрямилась, подкатила к роялю большую чурку – отходы недавнего строительства пристани, – поставила ее на попа, села и – стала играть. Завороженно стихли вокруг ночь, река. А Наташа, доиграв, уронила голову на клавиши и горько разрыдалась. Ей было страшно.
Над противоположным берегом уже прорисовалась полоса заката, когда в тумане, повисшем вокруг, она расслышала приближающийся гул мотора. Потом засветились огни фар и прямо к роялю подкатил вездеход. Из кузова выскочило несколько человек, пошли к Наташе. Она в панике отступила к роялю, загородила его собой.
Потом она сидела рядом с водителем вездехода и, изо всех сил борясь с накатывающими волнами сна, слушала его рассказ.
– Главное, как он прошел-то? Эта дорога у нас летом табу. Понимаете? Близко подходить нельзя – сплошное болото. Через Калтук добираемся. Или вертолетом. Совсем непонятно, как дошел. Главное, говорит – рояль, рояль… Минут двадцать понять не могли, что к чему…
Наташа спала. Спала, несмотря на отчаянную тряску и рев вездехода.
А в кузове, буквально на руках, держали рояль смертельно уставшие после смены ребята-буровики. В полированных боках рояля отражались чахлые болотные сосны, озера голубой воды, далекий горизонт, над которым всползало туманное солнце… Потом в покачивающейся крышке рояля сломалось отражение буровой вышки. Вездеход остановился.
Наташа открыла глаза. Она спала в вагончике, на чьей-то чистенькой койке. Судя по обилию красавцев, густо облепивших стены, жилье это явно принадлежало женскому полу. Кого тут только не было: киноартисты, укротители, музыканты, певцы. Одних Магомаевых было не меньше десятка…
В дверь осторожно постучали. Наташа наскоро поправила волосы, разрешила:
– Можно.
Вошел главный инженер. Он остался в дверях и сразу же заявил:
– Как вы меня напугали! Я все там перерыл в этой Усть-Чоме. Не знал уже, что думать.
– Я целые сутки ждала.
– Знаю, знаю. Все теперь знаю. Геофизики задержали вертолет, потом было поздно лететь… В общем, знаете, как это у нас бывает… Пришлось самому. Просто скандал. Простите?
– Прощу.
– Ну и прекрасно. А это вам от вашей мамы… – он протянул Наташе толстенное письмо.
– Ой, спасибо. Как у вас дела идут?
– Какие дела? – не понял вопроса главный инженер и явно растерялся. – Собственно говоря, я не знаю…
– Как не знаете? Олег Александрович еще не вернулся?
– Ах, вот вы о чем… Дела идут нормально. Олег Александрович схватил выговор.
– За что?
– За нерациональное использование рабочей силы. Зато на днях сдаем школу…
– Он… расстроен?
– Что вы, он просто счастлив.
В это время проснулся и Степан. Он открыл глаза и увидел ослепительную полуобнаженную красавицу, призывно улыбающуюся со стены. Сколько их тут было – глаза разбегались. Одних Теличкиных было не меньше десятка.
Степан сел, но тут же спохватился. Был он в одних плавках, а обилие представительниц прекрасной половины рода человеческого, взирающих на него со стены, поневоле напомнило о древнем чувстве застенчивости. Степан завернулся в одеяло. Потом потянулся к брюкам. И только тогда увидел, что с соседней койки весело смотрит на него тоже только что проснувшийся бородатый парень.
– Здоров ты давить! – сказал он. – Я ночную отстоял и то уже на ногах, – и он мигом очутился в брюках.
– Ты не артист? – спросил он у Степана, начав стремительную серию гимнастических упражнений.
– Нет, – удивился Степан.
– Говорят, ночью артистов привезли. Концерт будет. Ты на гитаре играешь?
– Нет.
– Жалко. А то купил… – парень извлек откуда-то шикарную электрогитару, – и лежит. Учиться надо. А на баяне можешь?
– Не могу, – Степан явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– У Витьки – баян. Видал?
Он открыл лежавший на застланной койке футляр с баяном и ласково потрогал кнопки басов. – Ништяк? Ты работать к нам?
– Нет.
– Слушай, а ты «да» говорить умеешь?
Степан по инерции отрицательно покачал головой. Парень удивленно на него посмотрел, но в это время в дверь постучали, и он незамедлительно откликнулся:
– Не заперто.
Вошла Наташа. Парень несколько подрастерялся, а про Степана и говорить нечего. Столбом, нелепо закутанным в одеяло, из-под которого торчали голые ноги, он застыл посреди вагончика.
– Здравствуйте, – сказала Наташа.
– Здравствуйте, – сказали Степан и парень и посмотрели друг на друга. Парень удивленно, Степан умоляюще.
– Вы ко мне или к нему? – спросил наконец парень.
– Я улетаю, – сказала Наташа Степану. – Хотела еще раз сказать спасибо. Особенно за рояль.
Степан растерянно молчал.
– А вы на рояле играете? – заинтересованно спросил парень.
Наташа кивнула.
Рояль стоял на грубом настиле из бревен, уложенных прямо в раскисшую землю. Это была вертолетная площадка, которую сейчас тесно окружили буровики. На площадке уже знакомая нам группа артистов заканчивала свой очередной концерт. Мишенька показывал фокусы, его жена ассистировала. Все остальные аккомпанировали. Даже директор Юра выступал сейчас в роли ударника и, не сводя глаз с фокусника, осторожно и не очень уверенно манипулировал палочками, зарабатывая себе дополнительную ставку.
Ассистентка показала пустую коробочку. Потом ее поставили на бочку, и Мишенька стал извлекать оттуда немудреный набор основательно потрепанного за гастроли реквизита. Трепетали от ветра цветные платочки, ленты запутывались в рукавах и спиралями стекали обратно в коробку. Мелодия, которой усталые музыканты пытались придать праздничную бравурность, невразумительно погасала на самом краю помоста. Наконец ветер предательски перевернул коробку, у которой показалось дно. Но зрители все-таки хлопали и улыбались, а Мишенька, немало не смущаясь происходящим, важно раскланивался…
– Вам нравится? – удивленно спросил главный инженер Наташу.
– Я люблю фокусы, Алексей Иванович.
– Какие фокусы? Это бред какой-то! Откровенная халтура!
– Тише… – попросила Наташа.
– Почему тише? С этим просто надо бороться… – и он вышел на площадку.
– Товарищи, – громко объявил он. – Насколько я понял, концерт окончен, и нам остается поблагодарить товарищей артистов за доставленное удовольствие… – и он зааплодировал. Зрители дружно его поддержали. Потом главный инженер поднял руку: – Минуточку… минуточку… Это не все. У нас сейчас здесь находится человек, от которого я, пользуясь возможностью, хочу поблагодарить вас за доставленный в сохранности… вот этот вот инструмент. Я много раз слышал, что человек этот хорошо играет на нем… Сыграйте нам, Наташенька.
Буровики все, как один, повернулись к Наташе. И она, ни жива ни мертва, пошла к роялю.
Степан с каким-то непонятным самому себе отчаянием смотрел, как Наташа подошла к роялю, как сидела, не решаясь начать, и как, наконец, легко опустила руки на клавиши. Рояль послушно отозвался прозрачным нежным звукам, и Наташа сразу отодвинулась от него в какую-то недоступную даль. Загораживая ее, неподвижно застыли головы и спины…
Стремительно неслись облака, пятная разноцветные пространства болот мигающими тенями…
За частоколом редких сосен кружилось солнце…
Огромное стадо оленей бежало по тундре…
С ближнего озера снялась пара лебедей и, оставляя на воде длинный след летящего разбега, медленно поднялась к небу…
Степан ушел.
Сидел в вагончике, с ненавистью глядя на лица недоступных красавец. Среди них он видел Наташу…
В вагончик заскочил бородатый парень. Схватил гитару, баян, бросил на ходу:
– Ты чего сидишь? – И уже с улицы Степан услышал: – Пошли, петь будем!
И действительно – все собравшиеся у рояля пели. Пела Наташа, уверенно аккомпанируя песне. Пели рабочие. Витька подыгрывал на баяне. Бородатый парень нещадно терзал гитару – благо ее не было слышно. Заезжие артисты тоже помогали, как могли: на трубе, голосом, балалайкой…
Потом над площадкой затрещал вертолет, рябя окрестные лужи и обдувая стремительным вихрем разгоряченные лица недавних зрителей. Рояль неожиданно дрогнул, качнулся и вдруг легко взмыл вверх.
Степан поднял голову.
– Оставайся, а? – обнял его за плечи бородатый парень. Мы из тебя такого буровика сделаем. Это тебе не на барже плавать.
– Нет, – покачал головой Степан.
– Значит возвращаешься?
Степан согласно кивнул головой.
– Тогда заглядывай, когда мимо проплывать будешь, – и парень протянул руку.
Степан крепко пожал ее и – улыбнулся.
Над тайгой, над озерами, над буровыми, над реками и озерами, над строительными площадками летел рояль…
Новая музыкальная школа была еще пуста. На желтых бревенчатых стенах висели портреты композиторов. На некрашеных дверях снаружи были прикреплены сделанные от руки надписи: «класс баяна», «хор», «учительская», «класс фортепьяно». За этой дверью в большой комнате уютно стоял рояль.
В его нутре копался старик-настройщик, неведомо как сюда попавший. Он нажимал на клавиши, прислушивался к звукам, что-то подкручивал, снова слушал…
В дверях класса стоял Бутаков и не то следил за его работой, не прислушивался к словам Наташи, которые отчетливо помнил по недавнему письму…
«Это ничего, что я вас не застала, хотя обидно, конечно. Я все решила: я обязательно сюда приеду. Скоро приеду…» – звучал ее голос.
Бутаков посмотрел на окна класса, усыпанные любопытными пуговками приплюснутых носов детворы, улыбнулся и вышел из класса. На крыльце его ждали главный инженер и прораб, о чем-то оживленно спорившие. Бутаков вмешался в их спор. Но ничего не было слышно. Потому что совсем рядом надсадно ревели бульдозеры, расчищая новую строительную площадку. Потом они пошли по вчерне намеченной улице поселка.
Плотники стучали топорами, обтесывая огромные бревна…
Медлительно поворачивалась стрела крана, поднимая с тракторной тележки панели…
Гудела бетономешалка…
Разбрызгивая грязь еще не приведенной в порядок дороги, проезжали машины…
Бутаков, главный инженер и прораб остановились, пропуская их. Машины шли одна за другой. Огромные колеса, бесконечные плети труб, снова колесе. Что-то объяснял, показывая рукой через дорогу, прораб. Но Бутаков сейчас слышал только слова Наташи: «Я обязательно сюда приеду. Скоро приеду…».
А в будущем классе будущей музыкальной школы старик-настройщик еще раз заглянул внутрь рояля, бережно опустил крышку, придвинул стул и заиграл что-то веселое и грустное, насмешливое и нежное, печальное, ласковое и немного тревожное. И все это ухитрилось разместиться в звуках, издаваемых роялем сразу, одновременно. Ребятишки тихо стояли вокруг старика, а он все играл и играл, и рояль послушно повиновался его мудрым умелым пальцам.
Ну чего, нормально. в к