Владимир ПРОНСКИЙ. ТАНЦЫ У ЧЁРНОГО МОРЯ. Рассказы

 

Владимир ПРОНСКИЙ

ТАНЦЫ У ЧЁРНОГО МОРЯ

Рассказы

 

ТЕХНИЧЕСКАЯ ОШИБКА

 

С возрастом люди становятся рачительными, попусту денег не тратят, особенно пенсионеры. Поэтому они чаще других задумываются о дне грядущем и пытаются кое-что сберечь на чёрный день.

Отставной прапорщик Николай Скрипчук ничем не отличался от других, замечая, что много денег тратит там, где их вполне можно сэкономить. Он старался вести здоровый образ жизни: редко выпивал, не курил, не переедал, поэтому был поджар, горбонос и кадыкаст от худобы. Прежде Скрипчук подрабатывал фотографом, но в последние годы, когда в каждой семье появились цифровые аппараты и гаджеты, работы почти не стало, поэтому жил экономно, даже прижимисто.

Приработка пока не находилось, и, продолжая изыскивать варианты, Николай однажды подумал о том, что неплохо бы купить машинку для стрижки. А что: сам себя остриг – заметная поддержка бюджету! Понятно, что качественно не острижёшь, но наголо-то – запросто. К тому же быть «лысым» давно не позорно. Многие мужчины так ходят: и молодые, и в возрасте. Поэтому, взвесив все «за» и «против», побывав в нескольких магазинах и приценившись, купил машинку. Выбрал подешевле, хотя и не профессиональную, но известной заграничной фирмы, как уверял продавец, потому что цена профессиональных – половина пенсии. Принёс машинку домой, попробовал на висках – берёт, и очень даже гладенько. Сразу позвонил сыну, похвастался машинкой и спросил, когда тот приедет, чтобы постричь.

Прежде, когда сын стриг ножницами, всегда отнекивался, но сегодняшнее упрямство показалось странным и Скрипчук подумал, что это бывшая жена вмешивается: наговорит о нём сыну какой-нибудь гадости, а у того сразу «проблемы».

– Пап, не заморачивайся! Ведь тебе можно льготно постричься.

– Отцу отказываешь?! — огорчился Николай, но огорчился не всерьёз, а чтобы поворчать.

– Не отказываю. Просто времени нет.

– А мне не шибко к спеху. Когда приедешь, тогда и приедешь. Что же, я зря машинку покупал?! А льготно стричься – это и стыдно, и всё равно не бесплатно. Да и не люблю я парикмахерские. Так что жду тебя!

Сын обещал как-нибудь приехать и постричь, хотя его «как-нибудь» могло растянуться на недели, а Скрипчук и без того оброс сверх меры, а на улице лето, жара... Но делать ничего – пришлось пока ждать. Хотя, если действительно стричься наголо, то он теперь и сам мог себя остричь, но наголо всё-таки не очень-то хотелось.

Несколько дней Николай поглядывал на машинку, ожидая сына. И не только. Хотелось к возвращению из санатория своей белокурой Оксаны, у которой он жил, выглядеть аккуратно и молодцевато. Лет уж пять вместе. Даже одно время хотели расписаться, но Оксана частенько вела себя замысловато, посмеивалась над ним, особенно когда тот выходил из-под ножниц сына с оригинальной причёской, называемой ею «аля-лесенка». Может быть, из-за этой «лесенки», она не очень-то хотела, как понимал Николай, навсегда приютить его, а тем более взять с собой в санаторий, поэтому обходились гражданским браком.

Сын всё не ехал, а до возвращения любимой оставалось два дня. И тогда он решил: «Если сегодня сына не будет – сам остригусь, пусть и под «ноль»! Пусть ему потом стыдно будет! А Оксана меня всякого видела!». Ждал до того часа, когда по всем прикидкам сын должен был приехать после работы, а дождался телефонного звонка! Сын сразу «обрадовал»:

– Пап, извини, но меня срочно послали на три дня в Самару! Так что звоню из поезда! Как-нибудь сам разберись или меня дождись из командировки!

– Ладно, разберусь! – миролюбиво отозвался Николай, не стал портить сыну настроения, хотя поначалу хотел высказать ему всё, что думал о нём в этот момент.

Откладывать стрижку было нельзя, и Скрипчук тотчас решил: на лысого, так на лысого! Он приготовил машинку, насадки и в ванной комнате начал вертеться перед зеркалом. Оказалось, что шнур коротковат. Но ничего, приноровился. Когда же включил машинку, то смело подцепил волосы, оставляя остриженную дорожку. Потом другую. Чернявые, седеющие волосы так и валились кольцами. За несколько минут полголовы облысело. Тогда взял зеркало, встал спиной к большому зеркалу, чтобы остричь затылок, и вдруг машинка замолкла, хотя он не выключал её. Вот те раз! Не понимая, что произошло, Николай выдернул штепсель из розетки, вставил назад, пощёлкал включателем – заработала, зараза. Новую дорожку сделал – опять засада! Машинка подозрительно молчала. Продолжая её разглядывать, словно от его взгляда она волшебным образом могла вновь заработать, Скрипчук вспомнил о своей голове. Он посмотрел на себя в зеркале и ужаснулся! Узнав время, понял, что все парикмахерские закрыты! «Что же делать?» – задался он вопросом и не придумал ничего лучшего, как остричь остатки волос ножницами. Обмывшись под душем, лёг спать в расстроенных чувствах и долго не мог заснуть, понимая, что до утра ничего изменить не сможет.

Утром отправился в парикмахерскую в половине двенадцатого, чтобы не мелькать перед льготниками своей «причёской». Решил переплатить, но зато постричься, не томясь ожиданием. Хотя стоял июль, но – делать нечего – Скрипчук надел берет, натянув его до ушей. Выйдя на лестничную площадку, прислушался, чтобы не очутиться в лифте с кем-нибудь из знакомых, успешно доехал до первого этажа. Только вышел из подъезда – знакомый голос:

– Коля, помоги!

Глаза поднял, а это улыбающаяся, загорелая Оксана из машины выбирается, а рядом с ней незнакомая женщина и скучающий мужик, доставший из багажника дорожную сумку Оксаны. Вот так новость! А она распрощалась с попутчиками и, пока шла с Николаем к лифту, пояснила:

– Познакомилась в санатории с интересной женщиной. Она и уговорила на день раньше уехать. Да и как было не соблазниться, если за ней приехал муж, а добираться своим ходом надо с несколькими пересадками.

Пока она болтала по всегдашней своей привычке, Николай, конечно, подумал, что Оксана специально примчалась, чтобы проверить его obliko morale, как частенько говорила она. Поэтому за болтовнёй не сразу обратила внимание на его вид. Только в квартире насмешливо удивилась:

– Что у тебя с головой?! Опять хотел сэкономить?

– Пустяки… – отмахнулся Николай. – Ты пока располагайся, а я до парикмахерской добегу.

Не дожидаясь новых расспросов, Скрипчук развернулся и был таков. В парикмахерской, как только он присел в тамбуре, ожидая, когда пригласят, возникло недоразумение. Молодая парикмахерша, увидев на голове клиента берет, сразу запугала:

– С кожными заболеваниями не обслуживаем!

– С чего вы взяли, что у меня заболевание?!

– Мужчина, не морочьте голову!

– А я и не собираюсь морочить. А прежде, чем укорять и незаслуженно навешивать ярлыки, сперва разобрались бы!

– А чего разбираться, когда и так видно, что у вас стригущий лишай! Вам в больницу надо, а вы заразу разносите!

– Могу я видеть руководство этого заведения?

Не сразу, но парикмахер позвала заведующую и что-то шепнула ей.

– Здравствуйте, что случилось? – спросила непомерно полная женщина.

– Случилось то, что вашей сотруднице надо бы научиться вести себя с гостями должным образом и не навешивать ярлыков!

– Что у вас с головой?

– С моей головой порядок, а вот с вашей…

– Мужчина, ну хватит! Что вы с утра начинаете всем нервы мотать!

И тут Скрипчук не выдержал, сорвал с головы берет и наклонил голову:

– Смотрите, где лишай?!

– А что у вас?

– Несчастный случай, разве не видно…

Рассказал Николай свою историю, заведующая заулыбалась, а ему не до улыбок. Сел он в кресло к давешней девице, а настроения никакого. Да и она подлила масла в огонь:

– Наверное, машинку-то купили самую дешёвую, китайскую какую-нибудь?

— Почему же! Профессиональную, немецкую, за сто евро! — хочешь не хочешь, приврал Скрипчук.

Мастер, забыв о предыдущем разговоре, сразу спросила жалеючи:

– Как вас стричь?

– Под самый короткий ноль! Или вы сможете как-то по-иному?!

Та промолчала. И более никто из них не говорил. Лишь когда она остригла, он спросил:

– Сколько с меня?

– Сто пятьдесят.

Он заплатил. Сказали бы — четыреста, отдал бы и четыреста — и выскочил на улицу, негодуя оттого, что практически ни за что выкинул полторы сотни. Но волна свирепого гнева быстро превратилась в мелкую житейскую рябь, когда Николай вспомнил об Оксане и зашагал домой успокоившийся, без берета. Когда вошёл в квартиру, то первым делом выбросил машинку в мусоропровод. Как была в коробке, с насадками, с коротким шнуром – всё полностью! И ничего не стал объяснять Оксане, прихорашивавшейся после душа. И если бы она не спросила с укором, то и вовсе забыл о злосчастной покупке:

– Что у нас с розеткой? Включила фен, а он не работает. Пришлось на кухне голову сушить?!

Скрипчук на секунду замер от такого признания и, обо всём догадавшись, схватил фен, вставил штепсель в одну розетку, в другую и по-настоящему рассмеялся, потому что в ванной прибор не работал, а в кухне жужжал за милую душу.

– Ты чего? – не поняла его смеха Оксана.

– Да так… Техническая ошибка… – отговорился он, догадавшись, что повредил розетку, дёргая короткий шнур, и отправился искать дворника.

Просто так обращаться к нему из-за пятисотрублёвой машинки стыдно, поэтому Николай приготовил сотню, понимая, что задаром тот не будет копаться в мусоре. Да и не хотелось казаться последним жмотом, объяснять каждому встречному, что ты – неработающий пенсионер, что ищешь работу и когда-нибудь найдёшь её, а пока приходится экономить каждую копейку, чтобы хотя бы изредка дарить цветы своей насмешливой Оксане.

  

 

ТРАНЗИТНЫЙ МУЖ

 

В последние дни Михаила Сутырина не радовали ни огромные жёлтые шары цветущих пальм, ни роскошные цветники, ни искрящийся брызгами аквапарк, где ловкий и подвижный Михаил мог резвиться часами, пока его любезная Елизавета загорала на шезлонге под жарким солнцем, остерегаясь перед отъездом застудиться в прохладном пока море. Иногда, купив мороженое, Сутырин устраивался рядом на соседнем шезлонге. Они ели мороженое, болтали, но в разговоре не хватало прежнего озорства и внимания, словно и не было десяти дней знакомства, когда он почти случайно попал в санаторий. И вот десять дней пролетели, предстояло расставание, сказка заканчивалась.

Настроение у Михаила ломалось ещё и по другой причине: когда вспоминал жену Ольгушу. Недавно, спешно собираясь в Сочи, Михаил радовался, что уезжает, – так ему стало надоедливо с ней. Ведь всё, что ни сделает, – всё не так, всё неправильно. А тут «горящая» путёвка приспела. Перед отъездом поругался окончательно, потому что Ольгуша, узнав, что он собрался ехать один, истерично припугнула:

– Езжай-езжай, но не возвращайся! А если и возвратишься, то лишь для того, чтобы вещи забрать!

– Чего городишь-то? – Михаил попытался усовестить жену, соблюдавшую диету и выглядевшую болезненно. – Будто я с тобой никуда не ездил? Ведь и в Крыму часто бывали, а в позапрошлом году в Турцию летали! Да если бы не я, так бы и торчала в своей библиотеке безвылазно, пыль там глотала. А тебе всё мало! Зато теперь отдохнёшь от нас: меня не будет, мама на даче, дочь на гастролях.

– Тебе только бы сорваться!..

Михаил в тот день мог уговаривать жену бесконечно, опьянённый предстоящей свободой. И вырвался, и уехал, чуть ли не насильно поцеловав всплакнувшую, безнадёжно и беспричинно расстроенную Ольгушу.

Пока добирался до Сочи, он помнил о ней, но в санатории неожиданно познакомился с Елизаветой. На танцах. Елизавета выглядела пухленькой девчонкой, хотя у неё, как оказалось, был взрослый сын, учившийся в столичном институте. У Михаила оказалось много общего: Елизавета работала кассиром на вокзале, а он мастером в депо; живут в одном городе и на одном проспекте – Вокзальном! Единственное серьёзное отличие в том, что она разведена, а он женат. Михаил мог бы это скрыть, но не стал. Елизавете это понравилось.

– Уважаю честных мужчин! – сказала она, и её слова прозвучали для Михаила признанием в любви.

В первый же вечер они отметили знакомство в одном номере. И как-то так получилось, что сосед Михаила отправился ночевать к Елизаветиной подруге, а Елизавета осталось у Михаила. И потом десять дней они жили вместе. В санатории так и считали, что они муж и жена. И продолжали бы считать, если бы уехали в один день, но Елизавета отбыла ранее. Он, правда, хотел увязаться за ней, но она опустила с небес на землю:

– Тебе жена ежедневно звонит по городскому… И что ей потом скажешь?!

Сутырин в запале чувств об этом не подумал, зато пообещал:

– Ладно, вот вернусь вдогонку и женюсь на тебе!

Поспешное заявление вызвало загадочную улыбку.

– А как же Ольга? – спросила Елизавета.

– Сама знаешь, она мне не указ! Вот здесь она у меня! – Он чиркнул большим пальцем по кадыку.

Конкретно они не договорились, но у Михаила сложилось мнение, что Елизавета готова выйти за него замуж, только пока прямо не обозначает своих чувств. И это правильно. Значит, не хабалка какая-нибудь, чтобы каждому на шею вешаться. А встретила приличного человека, и почему бы всерьёз не подумать о себе.

И вот Елизавета уехала, а он решил отоспаться перед возвращением домой. В день отъезда выпил с соседом, вернувшимся в номер и тоже отоспавшимся. Мужчины шутливо вспоминали недавние приключения: франтоватому соседу, видимо, к ним не привыкать, потому что он давно разведён, да и женатому Михаилу тоже было что вспомнить, хотя и предстоящее возвращение сулило много интересного.

Всё так и произошло, как предполагал. Не успел сойти с поезда и добраться до квартиры, как Ольгуша с таким пронзительным недоверием осмотрела с ног до головы, что Михаил ещё более насупился и застыл перед ней – посвежевший, загоревший, а тёмные глаза в сторону отводит.

– Что так смотришь, словно на лишайного? – всё-таки спросил он, всем видом показывая, что такой приём не понравился.

– Поневоле посмотришь! Если жену остерегаешься поцеловать! – колюче ответила совсем исхудавшая Ольга.

– Погоди лиза-ться… Сперва освежусь под душем! – он не хотел, но невольно произнёс слово «лизаться» по слогам. Причём, сначала с языка привычно сорвалось «Лиза» – это он точно запомнил.

– «Лизаться!» Слово-то какое вульгарное! – усмехнулась Ольгуша, кажется, не заметив оговорки, которая была явно не в пользу Сутырина.

Михаил ничего не сказал в свою защиту. Взял домашнюю одежду и пошёл в ванную.

– Горячую воду отключили! – поспешно доложила жена, словно радуясь.

Михаил вернулся, молча поставил на плиту кастрюлю воды и, включив телевизор, уставился в экран, чтобы не ввязываться в разговор с женой, у которой теперь сплошная ревность на уме. Хотя не об этом сейчас должна думать, а как встретить мужа с дороги, а потом уж претензии высказывать.

Навёл в тазу Михаил воды, кое-как помыл голову, сам ополоснулся. Из ванной комнаты вышел, а жена по-прежнему бездельничает. Это окончательно рассердило:

– В чём дело-то? Кормить-то собираешься меня? – колюче спросил он, словно уколол ржавой булавкой.

– Разогреть недолго… Сперва скажи, кто такая Лиза, а после я обед подам! – Жена будто жаром осыпала.

– Вот уж и какую-то Лизку приплела! Как у тебя с головой-то? Не заболела случайно?

– Я-то не заболела, а тебя явно заклинило, если жену называешь чужим именем!

– Не выдумывай… – отговорился он. – Никакой Лизы не знаю!

– А это кто? Прежде не было такого номера? – спросила Ольгуша и указала на телефон.

– Ты, оказывается, к чужим телефонам неравнодушна!

– Так кто всё-таки она, эта Елизавета?

Михаил понял, что жена не отстанет, и ответил вполне невозмутимо:

– Кассир… У неё билет брал, когда в Сочи собирался!

– Ой, как мило… Ты что же, все две недели только это имя и повторял в благодарность за услугу? Или, может, и другие услуги были?

Хотелось Михаилу сказать «Да, представь себе!», но не сказал, отговорился:

– Ну что привязалась?

– Значит, теперь этот номер можно удалить?

– Запросто! – Михаил взял телефон, попытался запомнить номер, но разве сразу охватишь взглядом десять цифр. Поэтому и вида не подал, что это важный для него номер. – Вот, смотри! – поднёс он телефон к самому носу жены. – Был и – нет. И больше, пожалуйста, голову не забивай ерундой.

Поверила она или нет, Михаил так и не понял, а спросить сразу не удалось, потому что она налила борща, разогрела макароны с котлетами, достала из холодильника салат из помидоров, а сама отправилась в комнату, демонстрируя явное презрение. «Не хочешь разговаривать, ну и не надо. Без твоих придирок хоть спокойно поем!» – подумал Михаил, сразу вспомнив Лизу. Он хотя и удалил её телефон, но знал, что в кассах всегда найдёт её, да и адрес знал, по какому она живёт: Вокзальный проспект, а номер дома и квартиры совпадал с месяцем и годом его рождения – 9-77. Это успокоило, потому что при необходимости он всегда мог бы рвануть к ней.

Не успел он так подумать, как Ольгуша вернулась и вновь с вопросом:

– А ты раньше-то знал эту Лизуху? Ведь оба – железнодорожники!

– Если бы. Она на вокзале сидит, а я в депо!

– А я вот сейчас позвоню в билетные кассы, скажу, что кассир Елизавета грубо со мной обошлась, до слёз довела. Хочу, мол, жалобу написать!.. Как её фамилия?

 – Откуда мне знать!

 – Ну, так что: звоню?

– Звони-звони… Там только посмеются над тобой!

Припугнуть-то Михаил припугнул, но не мог предположить, что жена начнёт названивать. А она нашла в интернете номера телефонов и позвонила, и, видимо попав на какого-то начальника, начала врать, жалуясь, что кассир по имени Елизавета нахамила, обзывала по-всякому, назвала дату, когда это случилось. Ольга долго слушала, что ей говорили, иногда вставляя «Да», «Конечно», «Всё так и было», даже что-то записала. Потом положила трубку и, сощурившись, выдала:

– Ты прав… Жалобу не приняли! Дата не совпала. Зато я теперь знаю, что Елизавета Затевахина на днях вернулась из санатория, в который попала раньше тебя. Так что билет тебе продать она не могла. И сейчас на работе её нет – отсыпается после смены. Собирайся и катись к ней!

– Ты чего – ку-ку? – Сутырин чуть не поперхнулся.

– Я-то ничего, а вот ты опростоволосился… А то: «горящая путёвка», «радикулит лечить», а сам заранее с этой гадиной сговорился! А я-то, дурёха, поверила, ждала! Чего замер-то? Хватай вещи и – вперёд по шпалам!

– Зачем нервы-то мотаешь? Мне ведь завтра на работу!

– А мне наплевать!

– Тогда и мне наплевать на всё, если ты такой стервозной стала, неизвестно чем здесь занимаясь! Видеть тебя не хочу!

Михаил взял телефон, нашёл нужный номер и сказал, когда связь установилась:

– Мам, это я… Нормальные дела! Не успел приехать, как из меня транзитного пассажира делают… Сейчас билет прокомпостирую и к тебе прибуду! Ты на даче?.. Вот и хорошо... Потом объясню!

Так и не пообедав по-настоящему, Сутырин собрал сумку с чистой одеждой, уложил бритвенный прибор, зарядное устройство и, ничего более не сказав жене, выскочил из квартиры. Но от лифта вернулся, забыв ключи от гаража. В квартиру зашёл, а жена уж кому-то названивает, жалуется: «Я с работы после обеда отпросилась, а он явился, сумку схватил – и был таков… К Лизке какой-то уехал!». Когда Михаил снял с крючка на двери нужные ключи, она, зажав трубку, выглянула из комнаты, зашипела:

– Учти, если сейчас уедешь, то ни тебя, ни мать твою более не пущу. Ни одной сутыринской ноги здесь не будет!

Она постращала, а он будто и не слышал. Вскоре выгнал из гаража «мазду» и помчался к Лизе, повторно позвонив матери и попросив не отвечать на звонки жены, если она будет трезвонить. Матушка что-то проворчала, но обещала не отвечать, а ему только этого и надо.

Он мчался по Вокзальному проспекту и знал, что Елизавета несказанно обрадуется, когда он свалится словно снег на голову в этот тёплый вечер, когда по всему городу цвела, сладко благоухая, белая акация. Вот сюрприз-то будет!

Нужный дом Сутырин нашёл сразу. И не беда, что на двери стоял кодовый замок. Михаил дождался жильца – им оказался пожилой мужчина – и прошёл в подъезд вместе с ним, взбежал на второй этаж. Торопливо нажал кнопку звонка 77-й квартиры. Когда из-за двери послышался голос Лизы, спросившей «Кто там?», он негромко отозвался:

– Это я, Михаил!..

Не сразу, но дверь приоткрылась и, заслоняя собой проём, на площадку вышла румяная Елизавета, выглядевшая в почти распахнутом атласном халате цвета морской волны необыкновенно аппетитно. Но лучше бы не выходила, потому что не успела сказать и единого слова, как он всё понял, заметив всклокоченного мужика, мелькнувшего за её спиной.

– Ой, Мишенька… Ко мне нельзя сегодня! – сказала она негромко и ласково, рассматривая Сутырина сытыми глазами. – Мастер проводку делает! Приходи в следующий раз, но сначала позвони! Договорились?! – спросила заботливо, а сама будто опасной бритвой резанула!

Михаилу сделалось невероятно обидно, стыдно, он повернулся и, словно укушенный гадюкой, выскочил из подъезда. В одно мгновение всё у него в душе обрушилось, будто внутренняя гайка с резьбы слетела, а Елизавета из любимой и желанной сразу превратилась… Он не стал обзывать её грубыми и пошлыми словами, хотя они так и просились на язык.

Сутырин бросил сумку на заднее сиденье и рухнул за руль, поспешно выехал из неуютного двора – пыльного и неухоженного. Получалось, что оторвался сегодня от одного берега и не прибился к другому, транзитом просквозил. Никому стал не нужен! В какой-то момент остановился, не зная куда ехать… «На дачу? А что матери скажу? Как объясню побег из дома? Ведь жена потом обязательно всё расскажет ей! Нет, надо к Ольгуше возвращаться, пока не поздно!» – решил Михаил. Вспомнив наглое враньё Елизаветы, ещё сильнее захотел увидеть жену, по которой, оказывается, очень соскучился. Только сейчас это понял.

Поворот неожиданных событий подстегнул Сутырина, заставил безвозвратно изменить отношение ко всему, что столь обидно и обильно свалилось на него. Он вспомнил, как Ольга цеплялась до отъезда в Сочи, и сегодня цеплялась, и понял, что равнодушная жена не будет устраивать скандалов.

Проскочив проспект, Михаил свернул в свой двор, поставил машину в гараж и заторопился домой, словно кто-то мог опередить. У подъезда молодая незнакомка в цветастом лёгком платье пыталась открыть кодовый замок, заглядывая в бумажку.

– Разрешите помочь! – предложил Сутырин, и, открыв электронным ключом дверь, подхватил её сумку, пропустил светловолосую, коротко стриженую женщину и зашёл следом в подъезд.

– В вашем доме все мужчины такие галантные? – спросила она, улыбаясь широко раскрытыми серыми глазами и рассматривая Михаила, когда они ждали лифт.

– Это кому какие попадутся! А вы в гости? – спросил он встречно, вдруг заразившись игривостью и нахальством.

– «Однушку» сняла. Теперь буду вашей соседкой.

– Мы рады таким новосёлам… – весело сказал Сутырин, пока они ехали в лифте, чуть ли не прижавшись друг к другу, и он чуть не задохнулся карамельным ароматом её духов – даже взгляд затуманился. – Я – Михаил! А вас как зовут?

– Нина… – игриво ответила женщина и, рассмеявшись, поглядела со значением и вышла на пятом этаже.

Михаил доехал до седьмого, и прежде, чем открыть свою дверь, прислушался, как Нина гремит ключами. Когда она зашла в квартиру, он продолжал стоять у двери, приходя в себя от внезапного знакомства, и ему расхотелось идти домой. Когда всё-таки распахнул дверь, сразу услышал голос жены, ехидный и скрипучий как обычно:

– Быстро же ты?

– Да не ездил я никуда, – устало соврал Михаил и вздохнул: – В гараже был, ждал, когда ты остынешь…

– Правда?! – отчаянно спросила она – бледная, черноглазая. И засомневалась: – Ведь врёшь – духами пахнешь!

– Правда, Оль, правда! А запах от освежителя в машине! – Он неуклюже обнял её, поцеловал вскользь, а она зачем-то расплакалась. – Ну и дурёха же! – всё-таки пожалел Михаил, чувствуя, как она дрожит.

Оля заморгала влажными глазами, загоревшимися мелкими и пугливыми искрами, и отчаянно вздохнула:

– Никому не отдам… Так и знай!

 

 

ТАНЦЫ У ЧЕРНОГО МОРЯ

 

«Теперь уж никуда не денешься!» — подумала Аня Жегунова, заметив на набережной прошлогоднего знакомого.

Она сразу узнала его: по походке, по выгоревшим вьющимся волосам, и пошла навстречу, выделяя в толпе гуляющего народа. Подошла ближе и взглянула снизу вверх:

— Здравствуй! — И ничего более не смогла произнести, прошла мимо, заметив едва заметный кивок Андрея.

От волнения даже не разглядела, с кем он шёл. Хотела оглянуться, но не смогла заставить себя. Не зная, что делать, прошла до конца набережной и повернула назад, к танцплощадке, выполненной в виде ротонды. Там уже звучала музыка, но было пока светло, и танцоры прогуливались по набережной, присматриваясь друг к другу.

Когда шла мимо клумб, само собой вспомнилось, как познакомилась в прошлом году с Андреем. Целый год прошёл, а показалось, что всё было вчера. Она тогда и не искала знакомств, потому что приехала с дочуркой отдыхать, приехала почти сразу после развода. Тогда ей хотелось забыться от нервозности последнего времени, осмотреться и начать жить как-то по-иному, не так как прежде жила с мужем. Жегуновой всегда казалось, что они с ним разные люди, что он совсем не любит. А его скверная привычка трепать за уши — просто бесила, особенно когда приезжал с рыбалки выпивший. Ну, какая это, спрашивается, любовь: взять за уши, потрепать, а потом поцеловать? После такого обращения и целоваться-то не хотелось. Она невольно начинала ругаться, а он, здоровенный, пропахший тиной и рыбой, — подойдёт, обнимет и противно так скажет: «Нюсик ты мой ушастенький, Нюсик ты мой хороший!». И смеется, дурень, думает, что его плоские шутки могут понравиться. И вот дообнимался. Когда лопнуло терпение, пошла в суд, написала заявление, а на суде потом просила побыстрее развести, сказав, что выходит замуж за другого.

— Зря ты им наврала, — сказал после суда муж. — У тебя никого нет лучше меня, и никогда не будет. Так и знай, Нюся!

— Ничего более знать не хочу! Ты получил то, что заслужил. Вот поживи один со своей мамочкой, может, поумнеешь!

Через неделю Аня уехала с дочкой Крым. Остановилась в посёлке под Судаком, где уже однажды бывала с мужем — ездила по путевке в пансионат. Теперь путевки не было, и она устроилась в частном секторе, сняв комнатку с кроватью и раскладушкой для ребёнка. Поначалу накупавшись, они с дочерью несколько дней отсыпались, а отдохнув, начали вечерами ходить на набережную или в летний кинотеатр. Но фильмы там почти всегда были для взрослых, шестилетней Оленьке казались непонятными, и поэтому она часто задавала неожиданные вопросы, от которых Аня смущалась, а соседи сдержанно улыбались. Поэтому чаще ходили на волейбольную площадку. Интересно было наблюдать за энергичными весёлыми волейболистами. Они все знали друг друга, вскоре и Аня почти всех знала по именам. Особенно ей нравился Андрей. Так было приятно наблюдать за его игрой. Всё у него получалось легко, словно само собой, а мяч, будто заколдованный, слушался малейшего движения его рук. Иногда, наблюдая за игрой Андрея, Аня очень хотела, чтобы он посмотрел на неё. Первое время он не обращал внимания, но однажды, когда к ней случайно отскочил мяч и она вернула его ему в руки, их взгляды встретились. В течение игры он ещё несколько раз смотрел на неё, а на следующий день поздоровался. Правда, Жегунова заметила после его приветствия, что девушка, приходившая с ним на площадку, на этот раз села поодаль и перестала обращать внимания на её светловолосую Оленьку, хотя прежде всегда играла с ней.

Аня сразу всё поняла и перестала ходить на волейбол. Они с Олей или гуляли по набережной, или пили с хозяйкой чай, уютно устроившись в беседке, увитой виноградными лозами с кистями мелких ягод, похожих больше на зеленую бузину.

Андрея она случайно увидела в магазине за несколько дней до отъезда.

— Ты что сегодня делаешь вечером? — спросил он, словно знал её давным-давно.

Аня пожала плечами.

— Приходи на танцы. Я буду ждать! Придешь?

— Приду, — согласилась она, не успев ни подумать, ни что-либо сообразить. Она и о девушке его вспомнила не сразу, а, вспомнив, — засомневалась в искренности приглашения.

До самого вечера Жегунова не знала, что делать, а чем ближе были сумерки, тем большее волнение заполняло её. Ещё не решив — идти на танцы или нет, — она вымыла голову, накрасилась. Оля, заметив ее приготовления, как назло, начала капризничать, не хотела одна ложиться спать. Уже стемнело, а она всё ещё, вредничая, просила почитать книжку. Пришлось кланяться хозяйке. А той самой не до себя, от своих внучат голова кругом идёт, но не отказала — обещала присмотреть, только попросила долго на танцульках не задерживаться.

— Что вы, Мария Васильевна, я только танец или два — и сразу домой. За Олю особенно не беспокойтесь. Она только засыпает плохо, а заснёт — не добудишься.

— Беги, беги, — устало махнула пожилая хозяйка, словно сказала: «У вас, молодых, одно на уме».

Когда Жегунова пришла к ротонде, он ждал и сразу предложил:

— Прежде чем танцевать, давай познакомимся! Меня зовут Андрей. А тебя?

— Аней.

— Вот и хорошо. Пойдём. Билеты я уже купил.

Как ни готовилась Аня к моменту, когда впервые окажется рядом с Андреем, но когда он обнял за талию — её словно током тряхнуло и отшибло память. Андрей рассказывал что-то о себе, но она почти ничего не запоминала, только то, что он работает наладчиком и учится в вечернем институте. Да ей и не хотелось ничего запоминать. Лишь одно интересовало: где та девушка, которая всегда приходила с ним на волейбольную площадку? Прямо так и спросила о ней.

— Это же двоюродная сестра! Она уехала, — рассмеялся Андрей чересчур громко, и Аня поняла, что он соврал.

Но у неё было такое настроение, что не хотелось разузнавать «что» да «почему». Она вдруг поняла, что соскучилась по танцам, по мужской ласке, и Андрей словно чувствовал это, привлекая её всё ближе и ближе. В конце концов, они почти перестали двигаться, перестали говорить, без слов понимая один другого.

После танцев он спросил:

— Надолго приехала?

Она, конечно, поняла, что кроется за этим вопросом, хотела промолчать, но не смогла, ответила с сожалением, чуть слышно:

— Послезавтра уезжаю.

— Вот и прекрасно, у нас с тобой целых два вечера!

— Нет — только один: первый и последний, потому что я здесь с дочкой, — сказала она с отчаянием в голосе и замолчала. В этот вечер Аня вообще не хотела ни о чём говорить, а хотелось чувствовать рядом сильного человека и во всём подчиниться ему. Андрей словно знал это.

— Подожди — я скоро вернусь, — попросил он у калитки дома, где остановился на постой. Действительно, вернулся быстро, держа на плече спортивную сумку, и предложил: — Пойдём на гору! Оттуда такой красивый вид на бухту!

— Ведь уже ночь и мы ничего не увидим?! — не поняла Аня.

— Поверь, оттуда всё очень хорошо видно: и огни посёлка, и мерцающая вода. Это такая красотища!

Они долго поднимались, огибая редкие приземистые сосны и путаясь в колючей траве. Наконец, нашли удобную ложбинку, Андрей вынул из сумки одеяло, разложил фрукты и откупорил бутылку вина. Аня восхищалась его расторопностью и умением. В темноте она не видела, какое пили вино, но оно — сладкое и терпкое — очень понравилось. У неё быстро закружилась голова, и она не поняла, от чего именно: то ли от быстрого подъёма, то ли от вкусного вина. Фрукты они почти не ели. Лишь, прижав к себе, Андрей положил ей в рот дольку абрикоса, а потом они начали целоваться. Целовались молча, ожесточённо, Ане показалось, что от поцелуев она теряет сознание.

Ей очень хотелось потерять сознание.

Когда, возвращаясь, они почти сползли с горы, он сосредоточенно молчал, а ей хотелось говорить и говорить. Она даже сама назвала свой телефон и попросила позвонить в Москве. А около дома, пока бегала за бумагой и авторучкой, она решила, что этот вечер у них не последний, завтра она ещё раз попросит хозяйку посидеть с дочуркой — упадёт на колени — и опять пойдёт на гору с сухой и колючей травой. Будь её воля, она, Аня Жегунова — самый счастливый человек, и сегодня бы не уходила с неё и встретила рассвет почти у самых звёзд.

— С тобой всё ясно! — сказала Мария Васильевна, слегка улыбнувшись, когда увидела счастливые и вроде бы ничего не понимающие Анины глаза.

— Как дочка вела себя? — заботливо и виновато спросила Жегунова.

— Пойдём спать, — махнула хозяйка, не сказав ничего определенного.

На следующий день Аня уговорила её лишь тем, что это последний вечер. Поэтому они с Андреем и на танцы не пошли, а сразу отправились на гору. И долго потом смотрели на звёзды, не находя в себе сил сразу расстаться.

А утром она уехала и стала ждать в Москве звонка от Андрея, который тоже вскоре возвращался. Несколько месяцев ждала, а потом, не дождавшись, опять стала жить с мужем.

В эти полгода он забросил рыбалку, перестал трепать за уши и называть Нюсей. Она хотя и жила с ним, но всё равно ей было неспокойно и тоскливо. Поэтому постоянно ждала следующего дня, всё ещё надеясь услышать голос Андрея, а потом, когда пришло лето, собралась в Крым и верила, что обязательно встретит его там, потому что вся их компания волейболистов собиралась в посёлке в одно время. Хотела увидеть Андрея, чего бы это ей ни стоило. Даже с мужем поругалась ещё раз перед отъездом. Тот тоже хорош: на рыбалку ездить перестал, зато кактусов полный дом натащил. А она как-то попробовала с них пыль смыть — все руки исколола. Да так, что потом они несколько дней нарывали. Наорала, конечно, на него, а тот только посмеивался да, как ни в чем не бывало, с дочуркой играл. «Если играешь, если это так нравится — то и сиди с ней, пока отдохнуть съезжу!» — сказала она в сердцах. Думала, Николай откажется, а он согласился, будто ничего такого и не было, даже отпуск взял за свой счёт.

И вот всё позади — она вновь в Крыму. Долго не могла найти место в частном секторе, а когда совсем уж отчаялась, то по старой памяти заглянула к Марии Васильевне. У той, как всегда, полно внуков и родственников, но, вспомнив её, хозяйка пожалела и приютила в своей комнате, поставив раскладушку. Аня в этот день согласилась бы на всё, лишь бы побыстрее устроиться, а там видно будет. Ей не терпелось пройтись по набережной, заглянуть на волейбольную площадку и сходить на танцы — встретить прошлогоднего знакомого, ради которого и приехала.

И как знала: в первый же вечер встретила его!

Как в сказке.

Немного придя в себя от неожиданной встречи на набережной, она купила билет на танцы и стала ждать Андрея, а когда он появился и сразу пошёл танцевать с какой-то девицей — Аня была вне себя от ярости. Была бы её воля — растоптала эту крашеную уродину, повисшую на Андрее. Для себя решила: «Если на следующий танец не пригласит — уйду!». А он как знал, о чём она думала. Пригласил.

— Почему не звонил? — чуть придя в себя, вздохнула она, когда он взял за локоть.

— Телефон потерял, — ответил неуверенно, но, вскинув голову, добавил так, словно вспомнил что-то весёлое: — Но я ведь знал, что мы увидимся. Пойдём сегодня на гору?

От его наглого вопроса она на какое-то время потеряла голос, а потом спросила:

— Тебе только это надо?

— Смотри, а то ведь я завтра уезжаю, — вроде бы шутливо сказал он, а Ане сразу расхотелось танцевать. Она пожалела, что приехала сюда, что оставила дочурку, мужа. Обо всём пожалела.

Музыка закончилась. Танцующие освободили круг, ожидая нового танца. Андрея в это время окликнули, и шумная компания парней, не обращая внимания на Аню, окружила его; они что-то стали говорить о проводах, прощальном ужине.

— Пойдем с нами? — предложил Андрей, а она вдруг упрямо замотала головой. — Как хочешь, — пожал он плечами и, более ничего не сказав, ушёл с танцплощадки.

Аня постояла-постояла и тоже ушла, потому что ни с кем не хотелось танцевать.

— Что так рано прискакала? — спросила Мария Васильевна.

Аня замялась, а потом расплакалась и все рассказала хозяйке, словно та могла волшебным образом чем-то помочь.

— Было бы о ком слёзы лить… — вздохнула Мария Васильевна, устраиваясь спать. — Завтра себе нового Андрюшеньку найдёшь.

— Такого — нет. Я ведь его целый год ждала. Представляете? За это время можно с ума сойти!

— От этого не сходят. Несерьёзные все эти Андрюшеньки да Виталики. Вот у твоего мужа правильное имя — Николай! От одного имени твердость чувствуется, уверенность.

— Он давно не муж.

— Как не муж, если сама говорила, что с дочкой остался сидеть.

— Ну и что. Это его прямая родительская обязанность участвовать в воспитании ребёнка.

— Ну не скажи. Кто сейчас на эти обязанности внимания обращает. А твой-то, видишь, какой внимательный. Я бы на твоём месте позвонила ему.

— Позвоню как-нибудь, — не стала противиться Аня, потому что разговор с хозяйкой начал утомлять.

Аня собиралась утром посмотреть — хоть издали — как Андрей будет уезжать. А вдруг он и не уезжает вовсе. Собираться-то собиралась, но не пошла. Передумала. Вместо этого на пляж отправилась. Купалась, загорала, а потом, чтобы не «сгореть», ушла под навес и достала книгу, но читать так и не смогла. Почему-то вспомнилось, как они приезжали в этот посёлок несколько лет назад с Николаем. Все люди как люди, а он даже в свадебном путешествии умудрялся заниматься рыбалкой. Вставал каждый день чуть свет, пока она спала, потихоньку уходил на причал, брал у сторожа лодку спасателей и отправлялся в Разбойничью бухту. Когда к завтраку возвращался, она его уже ждала на причале. Было это почти семь лет назад, а Жегуновой сейчас казалось, что совсем недавно. Это неожиданно пришедшее воспоминание постепенно затмило все переживания, и теперь она уж стала думать о дочке и муже, не переставая. Вот бы сейчас увидеть их!

Весь день она продолжала думать, а на следующий день после завтрака пошла в магазин. Сначала задержалась в промтоварном, решив посмотреть на местные цены. Рассматривая парфюмерию, краем уха услышала, что в соседнем отделе какой-то мужчина просил показать набор рыболовных крючков. Из парфюмерии она ничего не купила, зато подошла к витрине, где лежали рыболовные принадлежности, и действительно заметила рыболовные крючки в красивой упаковке.

Она даже и не поняла, как отдала продавщице деньги за них. И сразу вспомнила, что собиралась позвонить домой, радостно подумала: «Вот сейчас Жегунова удивлю!». Дозвонилась, но говорила мало — больше с дочерью, а ему лишь сказала на прощание, когда еле уговорила дочь передать трубку папе.

— Жегунов, Нюсик купила тебе рыболовные крючки. Говорят, какие-то особенные. У тебя таких не было никогда! — хотела сказать сухо, чтобы не подумал бог знает что, а получилось неожиданно ласково и даже мило, словно он когда-то был во всём виноват, а теперь она всё-всё простила.

 

 

ЦВЕТЁТ АКАЦИЯ

 

Был День Святой Троицы, ранней в этом году.

Утром Лилия ходила на праздничную литургию, а из храма отправилась помянуть мужа, и показалось ей, что вместе со Святым Духом в этот день сошёл с небес и её Сергей. Побывала на могилке одна — родных в городе N не имелось, а дочери не смогли приехать: младшая сдаёт экзамены в университете, а старшая живёт за границей — не очень-то выберешься. А она так ждала их, особенно младшую. Но не обиделась, потому что обе предупредили. Ну а раз уж так получилось, даже обрадовалось — захотела поговорить с Сергеем наедине, посоветоваться, чтобы знать, как дальше жить. Ведь невозможно бесконечно угасать в одиночестве — год минул, пришла пора определяться. А то, если по-прежнему томиться одной, можно с ума сойти! Да, Лилия хотела и была готова многое услышать, и, положив к надгробию букет акаций, спросила, как у живого, дрожа от волнения: «Как же мне теперь быть, Серёженька?!» – спросила, зная, что вопрос этот задала сама себе, поэтому и ответ на него должна найти сама.

Устав за долгий день, она возвращалась домой разбитая душой и телом. Поэтому и настроения никакого. Ещё более оно портилось оттого, что знала: где-то рядом ходит Игорь, весь последний год не оставлявший надежды сойтись с ней. «Не он ли из-за гаражей выглядывает?» — подумала Лилия, но, подойдя поближе, пригляделась и поняла, что обозналась, приняв за него парнишку, прятавшегося от сверстников.

Игоря она давно знала, даже работали в одном отделе, дружили семьями. Всегда он поглядывал по-особенному и, чего греха таить, нравился, потому что не мог не нравиться: высокий, чернобровый. Он так умел прожечь взглядом, что сердце сразу начинало трепетать и долго не успокаивалось. Особенно старательно оказывал внимание после своего развода. Когда же не стало Сергея, на второй день после его похорон притащился с предложением. Она тогда была в разобранном состоянии, не понимала, как жить, но и обижать грубым словом не хотела. «Вот пройдёт год, тогда и приходи!» — только и успела шепнуть, чтобы отвязался, боясь, что услышат приехавшие на похороны родственники. А более всего пугалась самого Сергея. Вдруг он каким-то невероятным образом узнает, что она, безумная, болтает. А она могла и не то сказануть, ничего не соображая от горя.

Говорят, время лечит, но Лилия по-прежнему не могла побороть всё усиливающееся страдание, особенно когда вспоминался Сергей. Не мог не вспоминаться, если знала его почти с того дня, когда только-только приехала сюда. Это теперь город энергетиков зазеленел, укрылся деревьями, хотя старожилы — в основном приезжие, начинавшие с вагончиков, — помнили, как здесь когда-то было пустынно и неуютно. Румянцевы переселилась немного позже, когда проложили проспект и несколько улиц. Приехали они из южного приморского города, начали работать на электростанции. С ними прибыла кареглазая дочь-старшеклассница, у которой даже имя было южное — Лилия, или просто Лиля. Она так не хотела уезжать от моря, так любила оставленную бабушку, что привезла в пластмассовой коробке саженец белой акации — любимого бабушкиного дерева.

Переехали Румянцевы в конце марта, и саженец успел на юге налиться почками, но на новом месте весна по-настоящему не начиналась. Пришлось три недели держать его в вагончике, и только после этого пересадить в грунт. А как пересадили — заморозки напугали. Чтобы спасти деревце, Лиля придумала для него защиту из рукава старого пальто, чуть ли не своим теплом согревала нежное создание. В ту пору и приметил младшую Румянцеву весёлый светловолосый шофёр, похожий на подростка, частенько проезжавший мимо. Но однажды остановился и поинтересовался Лилиным деревом, обещал привезти чернозёма. Обещание сдержал. Они подкормили саженец, но всё равно он трудно приживался, долго болел в новом климате. Лишь к концу лета окреп, начал обрастать ветвями, распушился. На следующий год его и вовсе было не узнать. Так в N появилась белая акация, воспетая в заветном романсе Лилиной бабушки, начинавшемся словами: «Целую ночь соловей нам насвистывал.

К тому времени Румянцевы переселись в отдельную квартиру в новом доме, а повзрослевшая смуглянка Лилия начала встречаться с Серёжей Звонарёвым — тем самым синеглазым шофёром-пермяком, завербовавшимся после армии на строительство электростанции и жившим в общежитии. Их дружба — чистая и светлая — незаметно перетекла в любовь, и они лелеяли её, как свою акацию. Они и поцеловались по-настоящему под ней лишь в ту пору, когда она впервые зацвела кипенно-белыми цветами, заставлявшими своим сладким ароматом бесконечно смотреть друг на друга влюблёнными глазами.

В конце лета Лилия уехала учиться в институте, хотя мечтала сразу после школы выйти замуж за Сергея; но родители запретили, а она не могла ослушаться. Тогда и сказала ему, чтобы он присмотрел какую-нибудь девчонку и женился, не ждал. Он же, настырничая, обещал терпеть все пять лет, пока она будет учиться; и ей его настырность очень понравилась. Правда, она не очень-то верила, что дождётся. А Сергей, чтобы не скучать и «не отстать в развитии», как говорили её родители-инженеры, через год тоже поступил в тот же институт, только на заочное отделение. Его упрямство оценили. Когда дочь отучилась, родители не осмелились сказать что-то против её свадьбы с Сергеем, прописали его у себя и стали они жить все вместе. Вскоре у молодых родилась дочка, потом вторая.

В те же годы рядом с акацией начали появляться корневые отпрыски; Лиля и Сергей выкапывали их каждую осень и рассаживали вдоль улиц. А весной засевали скверы семенами, похожими на крупную чечевицу. Вот только проклюнувшиеся растеньица съедала мошкара, и они приспособились выращивать саженцы в пластиковых стаканчиках. И, только когда они вырастали на полторы-две четверти, высаживали в грунт. Звонарёвы одновременно растили и детей, и акации. Через несколько лет деревца с длинными косицами ажурных листьев цвели по всему городу. В пору их цветения жители необыкновенно менялись: молодые были не в силах противостоять дурманящему любовному аромату и ходили с блестевшими глазами, беспричинно смеялись, улыбались друг другу, не понимая причины неожиданного веселья; те, кто постарше, тоже волновались вроде бы беспричинно, вспоминая молодость, с которой, казалось, и не расставались никогда.

Румянцевы и Звонарёвы жили по-прежнему в двухкомнатной квартире, хотя родители Лили записались в очередь на расширение жилья. Надеялись получить квартиру для молодых в новом микрорайоне, где снесли последние вагончики, но квартира им не досталась. Правда, обещали, что при сдаче следующего дома они будут в числе первых очередников. Они так и оставались в том списке много лет, пока жизнь в стране торопливо и беспощадно менялась. Дочки подрастали, и всем стало тесно. Тогда старшие Румянцевы дождались выхода на пенсию и вернулись в свой приморский город, к ещё живой тогда Лилиной бабушке, чтобы не стеснять дочь с зятем и подросших внучек. Девять лет прошло с тех пор. Звонарёвы всей семьёй ежегодно ездили к Лилиным родителям в отпуск, отдыхали у моря. Прошлым летом, когда Сергей сгорел от беспощадной болезни, Лиля навестила их одна, потому что дочери разлетелись кто куда. Поэтому всё последнее время она страдала от одиночества в той самой квартире, в которой когда-то мучились от тесноты. Теперь вся надежда была на младшую дочь, обещавшую вернуться после университета в родной для неё город, потому что старшая — отрезанный ломоть: уехала с мужем в Португалию, а когда навестит — неизвестно.

Невесёлые мысли преследовали Лилию, когда она брела мимо вереницы гаражей. Никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось говорить. Светило жаркое и яркое солнце, но её сковал холод, а по душе разлились сумерки от навалившейся неизвестности. Она свернула к своей первой акации, ставшей ветвистым, высоким деревом, искупалась в печальном и тонком аромате висевших гирляндами цветов и, прижавшись к шероховатому стволу, долго стояла, закрыв глаза. Опять всё вспомнила: как приехала в город, как познакомилась с Серёжей. Всё-всё-всё! Потом нехотя отправилась дальше, а вдогонку плыл и плыл сладкий аромат цветущей акации.

Недалеко от автовокзала Лиля всё-таки столкнулась с Игорем. Он — ярко одетый, она — в сером платье, с чёрной лентой на голове. Дожидаясь её, он загородил тротуар, хмуро поздоровался:

— С праздником, дорогая Лилия!

— Я же предупреждала, а ты всё не унимаешься… — вместо ответного приветствия укорила она, не глядя на него.

Игорь попытался улыбнуться, но в его слабой улыбке сквозило горе:

— И долго будешь изводить меня, а заодно и себя?

— Не знаю…

Лиля торопливо скользнула мимо, потому что на них начали посматривать прохожие; в N многие знали друг друга. Ей было жалко Игоря. Это правда, чего уж скрывать. Только непонятно было, отчего он мучается, если у них каждый более или менее приличный мужчина на вес золота, особенно в крепком возрасте. И она, Лилия, быть может, со временем всерьёз подумает о таком мужчине, но только не сегодня. А когда? Но кто же мог знать, если она сама не ведала этого?

Слегка оглянувшись, заметила, что Игорь отстал, не посмел пойти следом. Хоть в этом уважил. Она почти успокоилась, но у своего дома неожиданно увидела «жигули» той же модели, какая была у них с мужем. И цвет такой же. За рулём, облокотившись о пассажирское кресло, наклонился водитель. Сергей, бывало, так же сидел, когда пригонял машину из гаража и ожидал «своих девчат», чтобы всем вместе отправиться в лес: летом за грибами, а зимой кататься на лыжах. Окна в машине были открыты, из салона вдруг полились звуки романса, того самого… и показался он в этот момент Лиле не бабушкиным, а её собственным, до слёз желанным. «Целую ночь соловей нам насвистывал…» — очаровательно и тонко выводила певица, и слова эти чуть не разорвали душу!

В какой уж раз за сегодняшний день она вспомнила мужа, вспомнила особенно трепетно и поняла, что никогда не забудет Сергея. Никто не сможет заменить его, и никто ей не нужен. И сразу стало понятно, как жить дальше, о чём теперь думать и к чему стремиться. Правда, Лиля едва не лишилась чувств в эту минуту, когда горе неожиданно быстро сменилось напугавшей радостью, — шла и ничего не видела вокруг, не ощущала под собой ног от нахлынувшего волнения. Того самого, какое никому и никогда не объяснить даже самыми простыми и понятными словами.