Юрий СОЛОВЬЁВ. НА КРУГИ СВОЯ. Рассказы

 

Юрий СОЛОВЬЁВ

НА КРУГИ СВОЯ

Рассказы

 

ЭХО

 

И точно, одной коровы не хватало.

Пастух, парень лет двадцати трех-двадцати четырех, привычно пробежал взглядом с одного конца стада к другому. «Одна, две, три…» – считает он. Ласковый ветер гладит его светлые волосы. Крепкая ладонь сжимала рукоятку перекинутого через плечо кнута. Петр пастушил шестое лето. Сначала вместе с дедом Проем, что жил напротив их через улицы. Потом дед заболел, и скоро его всей деревней проводили в последний путь. Добровольца пастушить не нашлось. А семнадцатилетний Петр продолжал утро за утром один выгонять стадо. Парень спокойный, с работой справляется.

«Ну, да ладно, – решили тогда в деревне, – парень толковый, не пьет, не курит. Такому доверять можно. Пусть пастушит один. Надо будет – поможем».

Петр был немым. Поэтому все сошлись во мнении, что работа эта ему подходит.

«Одна, две, три…» – считает Петр коров по головам и не может понять, почему же выходит на одну корову меньше. Еще раз окинул стадо... Ой, Господи! Не видно коровы бабки Апчаихи!..

Налево посмотрел, направо. Действительно, коровы бабки Апчаихи нет. «Никогда такого не было!» – сжалось сердце. В деревне корова Апчаихи считалась с характером: то от стада норовит отойти, то в огород залезть. Но Петр с ней управлялся. По весне, когда стадо только начали выгонять на луга, показала было раз-другой свой норов, но потом пообвыкла, стала как другие коровы. А сегодня?!

Не веря себе, Петр еще раз пересмотрел все стадо. Нету! Апчаихиной пестрой коровы нигде нет. Петр щелкнул кнутом и погнал стадо к деревне. А стадо будто только этого и ждало, дружно потянулось к дому. Козы и овцы как всегда заняли место впереди, сзади плелись уставшие за день, разомлевшие от жары телята. Так бы и вошло, как всегда спокойно, стадо в деревню. Но сегодня кнут щелкал особенно громко и часто, и стадо пошло быстрее.

Петр подогнал стадо к околице, а сам заспешил к ольшанику, который тянулся от деревни к Черному лесу. Прочесал его вдоль и поперек, коровы нет. Никогда такого не было! Петр испугался: сердце забилось так, что казалось его можно услышать, он крепче сжал рукоятку кнута.

«Неужели пошла в лес?» – подумал Петр и направился туда. До заката было еще далеко, но в ельнике стояли сумерки. Здесь и днем было темно. Наверное, поэтому, да еще потому, что издалека лес казался темным, его называли Черным. Чтобы дети туда зря не бегали, взрослые для острастки говорили, что в этом лесу живет нечистая сила. Знакомая с детства сказка навсегда связала в сознании лес с черным цветом. Знающий округу как свои пять пальцев, Петр быстро прочесал Черный лес. Но и здесь он коровы не нашел. «Что же делать? Не могла же она уйти через речку, в другой лес». Петр огляделся. Больше корову искать было негде. Он посмотрел в сторону Копкаева оврага. «Может, туда убежала?» – подумал он, и ноги сами понесли его вперед. Петр быстро вышел к оврагу. Над оврагом стояла мертвая тишина. О жизни напоминал только тихий шелест осиновых листьев.

Копкаев овраг располагался недалеко от леса. До него нужно идти по проросшей ольшаником низине. Потом начинается овраг, длиной около двух километров, упиравшийся в реку. Она хоть и узкая, но очень глубокая. А дальше начинается лес. В лес корова никак попасть не могла. По крутому оврагу не только корова, человек еле-еле поднимется. Поэтому он пошел по низине.

– А-а-аых! – что есть силы выдохнул Петр.

«…ы-ых!» – надрывно откликнулось Петру со дна оврага эхо. Поднимавшийся оттуда холодный и влажный воздух ознобом пробежал по его телу.

– А-а-ых! – опять выдохнул Петр.

«…ых, …ых», – опять ответил ему овраг.

«Где я слышал этот звук?» – Петру стало страшно. Волосы на голове встали дыбом. Страшно знакомый звук, и слышал он его как будто только вчера. Страх вдруг перенес его в детство. В растерянности он прикрыл глаза. Молнией перед ним высветилась та картина. Нет, всего он не помнил. Но чувствовал всем нутром: все случилось именно здесь…

 

* * *

В то лето на деревенских огородах расплодились доселе невиданные жуки. Как и откуда появились они в наших краях, никто не знал. Видать, из-за того, что урон урожаю наносили они большой, в каждой семье только об этом и говорили. И советовали жуков собирать вручную и сжигать.

Однажды утром мать отправила на картофельное поле Волоя и пятилетнего Петра.

– Идите и соберите колорадских жуков, – сказала она и каждому вручила по стеклянной банке. Сказала, что, если они принесут полные банки жуков, то она из них сварит вкусный обед. Даже смотреть на этих медленно ползающих тварей с черно-желтыми полосками на спине было противно, не то что в руки брать. Красные личинки и того противней. Дети ставили стеклянную банку под стеблем ботвы и постукивали по листьям.

Так они провозились долго. Потом улеглись отдохнуть под растущей рядом раскидистой рябиной. Устали, будто целый день тяжелую работу делали.

Как раз в это время в березняке появился соседский мальчишка Лешка, одноклассник Волоя. Они весной закончили третий класс. Лёшка подошел к ним и, не говоря ни слова, тоже развалился в тени. Маленький Петр ничего не заподозрил. Потом прислушался к тому, о чем они тихо шептались. И понял, что они что-то задумали, но не хотят брать его с собой.

Они и раньше так делали. Обманут его, а сами убегут рыбу ловить или по грибы. Ищи потом их. А одному – скучно. И Петр решил схитрить. Он сделал вид, что идет в березняк, вернулся и спрятался за ближним деревом. Без Петра ребята стали говорить громче.

– Знаешь, их там столько-о! – услышал Петр голос Лешки.

– А в прошлом году не было.

– Так это в прошлом! – махнул рукой Лешка. – Вчера в Копкаев овраг ходил Миклай с ребятами. По целой майке принесли!

– Айда, – согласился Волой. – Только как бы от брата отделаться. А то пристанет, как банный лист, надоест потом.

– А мы потихоньку… – огляделся по сторонам Лешка.

А Петр тем временем сделал вид, что сходил в березняк, и как ни в чем не бывало, опять лег рядом с ребятами. Не смотри, что маленький, сразу все понял.

– Петр! – Волой поманил брата пальцем. – Сходи домой за водой.

– Ладно, – согласился Петр, повернулся и пошел в березняк, там опять притаился за деревом и стал следить за друзьями.

Лешка с Волоем только этого и ждали. Вскочили и побежали по высокой траве в сторону деревни. Петр подтянул штаны и ринулся за ними. Ему тоже хотелось попробовать зеленых кислых яблок. Это куда лучше, чем собирать этих противных жуков.

Потом ребята побежали в сторону Черного леса. Место открытое. Петр знает: если его заметят, то надерут уши и прогонят снова в деревню. Поэтому он старался, чтобы его не заметили как можно дольше. До Черного леса всего километр. От него до Копкаева оврага еще три. Говорят, раньше на том месте жил мариец Копкай с семьей. До центральной усадьбы далеко, поэтому хозяин решил перебраться поближе, перевез хозяйство. А сад остался. Со временем он одичал, но каждый год густо цвел и плодоносил дикими мелкими яблочками. Если бы они довисели до осени, то были вкусными. Но созреть яблоки не успевали. Хоть и далеко, но пацанам было не лень бегать и обдирать бесхозные яблони. Туда же отправились и Лешка с Волоем.

Только они успели скрыться за Черным лесом, Петр галопом понесся за ними, пятки так и мелькали. Добежал, запыхавшись, до леса. Смотрит вокруг, но Лешка с Волоем будто сквозь землю провалились.

– Хи-хи, – увидев перепуганного Петра, прыснул Лешка.

– Тихо ты! Не то услышит еще, – одернул его Волой, – сейчас обратно повернет.

Оказывается, они заметили Петра еще на подходе к лесу и теперь, спрятавшись в кустах, ждали, когда он повернет обратно в деревню. Маленький Петр был готов разреветься. Стоит, не зная, куда податься. Но делать нечего: ребят уже не догнать, и размазывая слезы, он побрел к деревне.

Немного отойдя, он всё же оглянулся и увидел мелькавшие среди деревьев спины мальчшек. Они бежали в сторону Копкаева оврага. Петр развернулся и ринулся за ними. Долго бежал. Казалось, вот-вот догонит. Но вскоре ребята пропали, как в воду канули.

– Стойте-е-е! Подождите! – что было сил крикнул Петр. Слезы текли по его лицу, смешиваясь с пылью и потом. Горло душила обида. Но он продолжал бежать.

Вот и Копкаев овраг. «Гуж-ж, гуж-ж...» – шумят деревья. Кажется, из глубины оврага поднимается зловещий ветер. Он гонит всех, не хочет допустить в темную полость оврага. «Где здесь яблони?» – озирается, мечется из стороны в сторону Петр. Ну, хоть какой-нибудь просвет, какая-нибудь надежда! Но ничего не было видно. «Ведь брат с Лешкой пришли сюда... Куда они пропали?» – Петру стало страшно. В этих местах он никогда не бывал. Только название от взрослых слышал. Что делать? Все равно надо искать мальчишек. Трепеща от страха, он вошел в лес. Заметил едва различимую тропинку, спускающуюся в овраг. Трава на ней была слегка протоптана. «Тропинка», – подумал про себя Петр и уверенно зашагал по ней. Разгоряченным телом он сразу почувствовал поднимавшуюся со дна оврага влажную прохладу.

– Бра-ат! – крикнул Петр, разглядывая незнакомые деревья.

«…а-ат!», – услышал он ответ.

– Где вы-ы! Подождите меня-а-а! – от обиды и страха голос его осип. Но на этот раз ему ответили сразу с двух сторон. «Наверное, с одной стороны голос подавал Волой, с другой – Лешка, – рассудил мальчик и стал озираться вокруг. – Они где-то рядом».

– Бра-а-ат! Где ты-ы-ы?! – позвал он снова.

«…ы-ы?!» – на этот раз голос послышался откуда-то сверху, от макушек деревьев.

Петр понял, что Лешка с братом недалеко. Голоса их слышатся совсем рядом. И он побежал вперед, не обращая внимания на царапающиеся сучья и жгущую ноги крапиву. Неожиданно споткнувшись, он кувырком покатился по склону на дно оврага. Очнулся перед крутой стеной. Наверху ее шумели огромные страшные ели. Петр оцепенел, с головы до ног опутанный паутиной и сухой травой. Пот лил градом, смешиваясь с грязью с его перепачканного лица.

– Бра-а-ат!

На этот раз ответили совсем с другой стороны, откуда-то сзади. Петр побежал туда – Волоя с Алешей нигде не было. Перепуганный зареванный Петр совсем обессилел. А мальчишки, отзываясь на его крик, только задорят, смеются. Не торопятся пожалеть младшего, показаться из лесной чащи.

– Вот приду домой, все маме расскажу! – плачет Петр. – Ма-а-ма! – зовет он.

«…ма, …ма» – слышится впереди.

Пуговицы на рубашке оборвались. Ветки больно исхлестали живот. Босые ноги ничего не чувствуют.

Петр заметил тропинку, она показалась ему знакомой, и он побежал по ней. Когда он выскочил из леса, солнце ударило в глаза и лишило последних сил. Он потерял сознание и упал на землю…

 

* * *

Лешка с Волоем быстро отыскали заброшенные яблони.

– Это моё! – подбежал к одному дереву Лешка.

– А это – моё! – быстро влез на другое Волой. Только ветки трещат: не свое – не жалеешь. Если бы увидели родители, им бы хорошенько нагорело. Но нет, здесь вольготно. Быстро натолкали полные майки мелких зеленых яблок и направились домой. В это время где-то далеко послышался крик. Было в нем что-то тягостное, словно, пробудившись, вздохнул хозяин оврага. Лешка с Волоем притихли, начали вслушиваться в звуки леса: кто там? Может еще что-то прокричат? Тягостный крик повторился еще раз, но ветер подхватил его и унес вглубь леса.

– Слышал? – весь побелел Волой. – Кто там?

– Черт.. – ляпнул Лешка, но поняв, что шутка его неудачна, быстро прикрыл рот ладошкой. Стало страшно, что это слово вызовет из чащи Самого, и он заберет их обоих.

– Бежим скорей, Волой! – Лешка дернул за рукав друга. Они, как две маленькие птички, выпорхнули из заброшенного сада и припустили прочь от Черного леса. Лишь порядком отбежав от него, мальчишки перевели дух.

– Что это было?

– Не знаю...

Какое-то время шли молча.

– Лешка…

– Что? – не решаясь взглянуть на друга, ответил Лешка.

– Ты никого не заметил, когда мы подходили к оврагу?

– Нет, – Лёшка старался припомнить. – Ведь Петр ушел обратно в деревню. Если даже понял, куда мы пошли, один не посмел бы пойти в такую даль.

– Значит, мне померещилось, показалось, что он мелькнул у леса, – с облегчением вздохнул Волой.

В деревне яблок им хватило и с ребятами поесть досыта, и друг в друга покидать. Потом они побежали купаться на речку. О Петре никто не вспомнил. Только вечером, когда Волой зашел домой, догадка сжала сердце.

– Сынок, а где Петр-то? Даже поесть не придете. Где вас только носит целый день? – спросила мама.

– Нет, не знаю, – ответил Волой. В голове вновь зазвучал тот, идущий со дна оврага, крик. Мальчик невольно вздрогнул.

– Иди, поищи его. Сейчас солнце сядет, стемнеет, – только успела сказать мама, как Волой выскочил на улицу. Прямиком побежал во двор к другу.

– Леш, – позвал он тихонько, стараясь не привлекать внимания Алешиного отца. – Пойдем, выйдем на улицу.

– Эй, пацаны, не наигрались еще? – хотел остановить их отец Алеши.

– Я сейчас… – пробормотал Алеша и закрыл за собой дверь.

– Лешка, – оказавшись на улице, глубоко вздохнул Волой, – Петр потерялся. Мама говорит, что не видела его с утра.

– Может придет еще? – попытался успокоить друга Алеша.

– Вспомни, чей голос мы слышали в Копкаевом овраге? – еле выдавил из себя Волой. Потом чуть увереннее продолжил: – Он ведь не знал, куда мы собираемся. Я ведь его посылал за водой, – Волой пытался оправдаться, успокоить себя. Лицо его стало белее бумаги.

– Алеша!– раздался во дворе голос отца. – Иди домой!

Алеша, пожав плечами, мол, сам видишь, ничем не могу помочь, повернулся и скрылся во дворе. Волой совсем растерялся, не зная, что делать. Даже домой идти страшно.

– Чего там стоишь, как столб? Нашел Петра?– окликнул его только что вернувшийся с работы отец.

Волой очень медленно подошел к отцу, с трудом поднял голову и грустно прошептал:

– Его нигде нет. Потерялся…

– Как так потерялся? Где вы были сегодня? – стал расспрашивать отец.

– Утром собирали колорадских жуков. Потом… Потом ходили купаться на речку…

– Петр был с вами?

– С нами… – соврал Волой. Попробуй сознайся, что был в Копкаевом овраге – покажут тебе потом.

– Эх-х! – махнул рукой отец и скрылся в переулке.

Вскоре на улицу вышел отец Алеши, подошел к Волою и спросил:

– Где родители?

– Мама дома, папа – там… – кивнул головой он в сторону переулка.

В эту ночь не спали не только в доме Петра, вся деревня не сомкнула глаз. Взрослые несколько раз обошли деревню, искали Петра в березняке, в огородах. Расспросив, где ребята сегодня купались, баграми обследовали дно реки. Женщины обыскали весь дом и дворовые постройки, прошлись по соседям. Длинными жердями проверили колодец. Нигде не было Петра. Через каждые пятнадцать-двадцать минут кто-нибудь из соседей заходил в дом Волоя узнать, не нашелся ли Петр, и снова уходил в ночную тьму. Время от времени заходил отец Петра, но увидев потерянную плачущую жену в окружении соседок, уходил снова.

– Петруша, маленький мой... – неслись ему вдогонку причитания жены.

Петра рано утром нашел дед Прокой. На краю леса он наткнулся на лежащего без сознания малыша и принес его в деревню.

Увидев братика, Волой почувствовал, что сердце его чуть не остановилось. Он подошел к кровати, на которой лежал Петр, припал к ней и заплакал.

– Сынок, сынок, – причитала мать. – Открой глазки.

Собрались соседи. С сочувствием смотрели на попавшую в беду семью.

– Сынок! – беспомощно озиралась по сторонам мать. – Помогите ему!

– Надо позвать бабку Ови… Только она может помочь…

Несколько женщин вызвалось бежать за бабкой, но их остановил громкий стук палки в сенях. Бабка Ови пришла сама. Она оставила палку около дверей, сгорбилась еще сильнее и прошла вперед.

Бабка Ови была очень старой. В деревне даже не помнили, сколько ей лет. «Когда ты родилась?» – спрашивали ее. «Еще в прошлом веке», – отвечала она. Заболит у кого зуб или ухо, опухнут ноги или надсада случится – все приходят к бабке Ови.

Бабка Ови подошла к кровати, и, не сказав ни слова, принялась за дело.

– Дайте мне можжевеловый веник, – послышался ее сухой голос.

Отец Волоя вмиг принес из предбанника старый сухой веник. Но бабка его забраковала.

– Нужен свежий можжевельник, – сказала она.

Отец поспешил на улицу.

Бабка Ови внимательно разглядывала Петра.

 – В него вселился злой дух. Его нужно изгнать. Нужен можжевельник. Свежий. Его дым злой дух не переносит.

В это время появился хозяин дома с ветками можжевельника. Часть их бабка Ови бросила под ноги, другую взяла в руки и сказала:

– Отец, зажги-ка огонь.

Отец зажег спички и поднес к венику. Ветки сразу же затрещали, запылали ярко-синим огнем. Бабка Ови подождала, пока огонь разгорится, потом сильно взмахнула рукой в сторону дверей, огонь тотчас погас, ветки сильно дымили. Сама же забубнила что-то под нос:

«На вершину 77 деревьев взобралась, 77 деревьев срубила, из 77 деревьев забор вокруг своего дома построила – зачем в дом зло зашло? 77 заборов нагородила.

Когда 77 разными попами сможешь вместе отслужить службу – только тогда в этот дом пусть сможет войти зло.

Когда сможет ужиться с Великим Богом, только тогда пусть в этом доме жить сможет!

Как осыпаются 77 листьев, пусть так же зло осыплется.

Как вбивается 77 гвоздей, пусть так же пригвождено будет.

Пусть вытоптано. Вытолкано. Изгнано будет.

Душистый дым можжевельника, выгони зло из этого дома».

– Теперь откройте двери, – приказала бабка Ови, размахивая дымящимися можжевеловыми ветками, подошла к двери, взмахнула еще несколько раз и выбросила их в сени.

В доме не продохнуть, дыму – хоть топор вешай. Но никто не спешит выйти на свежий воздух. Все жду: что же будет дальше?

Вскоре Петр поднял руку, открыл глаза, несколько раз моргнул, и, узнав маму, заплакал. Сначала потихоньку, потом слезы полились как талая вода, не унять, не успокоить. «Мама. Мама!» – силился сказать маленький Петр, раскрывает свой рот... Но никто не услышал его слов, полных страдания и радости…

 

* * *

Петр так и не заговорил. Остался немым. «От испуга проглотил язык», говорили деревенские. Лешка с Волоем тоже сильно изменились.

В тот день, когда нашли Петра, Волой надеялся, что бабка Ови вылечит его. Но нет. Она приходила и после. Заговаривала, что-то бубнила. Однако Петр молчал. Тогда мама решила свозить его в больницу в город. Там Петр пролежал месяц. Как ждал его возвращения Волой! Надеялся, что братик приедет и заговорит с ним.

Вместе с Алешей вышли за деревню встречать. Волой подбежал к брату, волнуется, ничего не может сказать. И Петр молчит. Тут же бестолково крутится Лешка.

– Подождите немножечко, – сказала мама. – Придем домой, покормлю вас, а потом играйте.

Лешка с Волоем никак не могут поверить: «Неужели Петр никогда не заговорит? Неужели останется немым?».

Когда сели за стол, мама сама ответила на этот вопрос.

– Берегите друг друга, – она ласково погладила головы сыновей. – Наш Петр пока не может говорить. Но надо верить, и он обязательно станет таким, как раньше.

Маленький Петр посмотрел на маму, на брата и улыбнулся. Он был рад, что опять дома. А Волой потупил взгляд. К горлу подступил комок, ему было не до еды. Волою опять послышался тот голос, голос из глубины Копкаева оврага, такой жалобный, тревожный и одинокий…

 

* * *

После этого много воды утекло. Алеша выучился на зоотехника, вернулся в родную деревню. А Волой осуществил-таки свою мечту – стал врачом. Всю жизнь преследовал его голос из Копкаева оврага. И каждый раз, приезжая домой и обнимая стареющих родителей и брата, Волой вспоминал свою детскую вину перед Петром.

А поутру молодой пастух как всегда погонял деревенское стадо, набиравшееся с сорока домов. Пастушил один. Справлялся.

– А-а-а-ых! – снова кричит Петр.

«…ых, …ых», – отвечает овраг.

«Где я слышал этот звук? Когда это было?» – глубоко в душу запал этот вопрос. А сам идет вперед, спускается в низину, превратившуюся в сумерках в темную бездну. И чувствует, как его пронизывает холод. Тело содрогается от судорог. Перехватывает дух. Он не может отвести взгляда от этого бездонного оврага. Но понимает, пора идти. Он направляется к теплому полю. Идет и каждый шаг кажется ему знакомым. Будто бы вот по этой тропинке он когда-то проходил, вот эта сухая ветка расцарапала ему живот, а крапива жгла ноги. А вот тут он споткнулся о спрятавшийся сук, и упал в самую гущу колючей травы.

– Ай-ай! Крапива! Крапива! – неожиданно для себя крикнул Петр. – Крапива! Крапива!..

Он начал растирать горящие лицо и руки. Сердце вот-вот выскочит. Вдруг он встал как вкопанный, ничего не понимая.

– Крапива… – сказал тихо.

Кто это сказал? Внимательно прислушался вокруг.

– Кто? – повысил голос Петр. Он, конечно же, не узнал своего голоса, который казался совсем чужим, незнакомым. Но ведь кто-то сказал эти слова?

Нет, ответа не было. Не слышно ни слова. Только как тесто из бочки, кипя, выходит из глубокого оврага густой туман. Его холодная влага пробуждают Петра.

– Крапива. Крапива. Крапива…

Забыв, зачем пришел сюда, Петр выбежал на край поля.

– А-а-ых!.. Крапива! Крапива!.. – Заметив крапиву, вырвал ее почти с корнем, стал мять ее, тереть лицо, руки…

А рядом между полем и лесом спокойно гуляла корова бабки Апчаихи и рвала росистую траву. Ее голос пастуха нисколько не удивил. Наверное, только запоздало поняла, что пора домой… «Му-у-у-у», и сама пошла в сторону деревни. А за ней – Петр…

 

 

ВИЗИТ

 

В дверь громко и уверенно постучали. Николай Федорович никого не ждал в такую рань, однако открыл сразу же. В полутьме подъезда он разглядел громадную мужскую фигуру. Друзей таких габаритов у него не водилось, да и знакомых, пожалуй, тоже.

– Вам кого?

В ответ ни слова. Только глаза сверкают.

– Вы, наверное, квартиру перепутали.

Николай Федорович потянул дверь на себя.

На сей раз незнакомец подал голос:

– Миколай, я к тебе.

Миколай? Хозяин квартиры удивился. Так его звали только в родной деревне, но гость был явно не деревенский. Кто же это такой?

Он снова приоткрыл дверь и пристально глянул в глаза пришельца.

– Кажется, я вас где-то видел? Напомните, пожалуйста.

– Это я! Олёш! – тихо, но веско сказал незнакомец, словно каждое слово вбивал, как гвоздь.

– Олёш? Какой Олёш? – Николай Федорович потеребил подбородок и, видимо, что-то вспомнив, еще раз бросил на гостя внимательный взгляд. – Постойте, постойте… Вы – Алексей! Алексей Васильев? Так? Алексей… Тимофеевич, кажется.

– Да нет, я – Олёш! – все так же твердо, даже жестко, отозвался мужчина. – А фамилия, правильно, Васильев.

– То-то мне взгляд показался знакомым. А все остальное… Изменились вы, Алексей Тимофеевич.

– Можно войти?

– Да-да, конечно.

Николай Федорович распахнул дверь и прислонился к стене, чтобы пропустить гостя.

Тот боком протиснулся в дверной проем и только потом развернул плечи. Он был так громаден, что хозяину почти не оставалось места в его небольшой, но до того казавшейся вполне приемлемой прихожей.

– Ну что, салам, Миколай! – Олёш протянул здоровенную и тяжелую как кувалда руку. И ладонь хозяина утонула в его тугой мясистой лапе.

– Проходите, проходите, Алексей…

Гость снова пристально глянул на хозяина, тихо сказал:

– Я не барин, Миколай. Я – Олёш! Так называй! И брось свои интеллигентские замашки.

– Да, да, конечно, Алексей… Олёш. Проходи. Пальто вот сюда повесь…

Олёш неторопливо разделся, взял в руки сумку и прошел в комнату. Николай Федорович окинув взглядом его медвежью фигуру, двинулся следом, привычно припадая на увечную ногу.

В однокомнатной квартирке Николая Федоровича – ничего лишнего. Он привык к спартанской обстановке. Диван, стол, половина стены заставлена книжными полками, под тяжестью книг они даже слегка прогнулись. На полу старенький палас. Олёш не обратил на него никакого внимания, так и прошел в испачканных ботинках. Он осмотрелся, будто прикидывая что-то или примеряясь. Потом, сделав, похоже, для себя какой-то вывод, присел на диван, который, жалуясь, застонал под ним.

Николай не знал, что и сказать. Вообще-то гости у него бывали часто: коллеги по работе, земляки, деревенские родственники. И все всегда чувствовали себя здесь комфортно, и он сам в том числе. А сейчас… Прямо не знаешь, что и сказать неожиданному гостю.

Сколько же они не виделись? Лет двадцать. Чем живет Олёш, что его интересует? Непонятно. Николай знал, что Олёш служил в армии, потом попал в тюрьму. Срок отбывал где-то в Сибири. Там и жить остался. На родину не приезжал. Да никто и не ждал его. Отец давно умер. Мать живет с другим сыном, его и не вспоминает, и разговаривать о нем с любопытными соседями тоже не желает. Будто и нет Олёша. Что привело его сюда после стольких-то лет? И откуда он знает мой адрес?

Будто в ответ на эти размышления хозяина Олёш сказал:

– Ты, Миколай, наверно удивился, как я к тебе попал? А я давно хотел тебя увидеть…

Гость замолчал, по-прежнему прижимая к груди свою небольшую дорожную сумку. И Николай вдруг заметил в его глазах какую-то тоску. Или показалось? Точно, показалось! У такого здоровенного, ладного мужика все должно быть хорошо, ему под стать: дородная белотелая жена, кругленькие резвые детишки, дом – полная чаша. На то он и здоровый! А у худого – все худое. Вот как у него: сам тощий – и квартирка такая же, малогабаритка, короче…

– Сегодня, как приехал сюда, встретил на вокзале Витю Калиева, – продолжил гость. – Поговорили. Тебя вспомнили. Он и дал мне твой адрес. Сказал, что ты теперь большой специалист, врач…

Он снова замолчал, подвигал бровями, будто удивляясь своей многословности. Опять оглядел квартиру.

– Один живешь?

– Один.

– Оди-ин… – протянул, будто подытожил что-то для себя, гость. Потом вдруг вспомнил про сумку и поставил ее у ног. И тут заметил свои грязные ботинки.

– Извини, даже ботинки не снял…

– Да ничего, Олёш. Ты подожди, я на кухню схожу, чай поставлю…

Николай Федорович направился в кухню. Олёш хотел было остановить его, но увидев, как сильно припадает тот на покалеченную ногу, так и остался сидеть с открытым ртом. Потом, спохватившись, сам пошел за хозяином.

– Садись, Олёш. Садись вот сюда, – указал Николай на табуретку. – Сейчас перекусим чем-нибудь.

Он открыл дверцу холодильника и достал полбутылки коньяка. Увидев это, и Олёш полез в свою сумку. Вынул колбасу, две бутылки водки…

Долго сидели молча. Уже и яичница с колбасой остыла, а разговор все не клеился. Хозяин попытался было завязать его, спросив: – Ну, Олёш, рассказывай, как дела? – да наткнулся вдруг на такой взгляд, что сразу и замолчал.

Но вот вспыхнувшие неожиданной яростью глаза гостя притухли, и он то ли пророкотал потихоньку, то ли проворчал, глядя куда-то в угол:

– Дела у прокурора…

Потом снова трудно заговорил:

– Так, значит, один живешь, Миколай? М-м-да…

Взгляд его остановился на водке. Бутылка в руке гостя казалась игрушечной. Он встряхнул ее и ударил ладонью в донышко. Алюминиевая крышечка тихо звякнула на пластике столешницы. Николай Федорович достал из шкафа две рюмки, но гостю, видимо, это не понравилось. Он увидел на решетке сушилки стаканы и сам достал их. Запахло спиртным.

– Ну, Миколай, выпьем!

Гость осторожно поднял наполненный по самые края стакан и залпом осушил его.

 

В детстве они были друзьями. Был еще третий друг – Емелан. С утра собирались вместе, и весь день шныряли по деревне, исследовали окрестности. Вмести пошли в школу. Рядышком сидели за партами, вместе делали домашние задания. Но дружбу эту с пятого класса как топором отрубило…

В тот день была прекрасная погода. Улыбалось солнышко, ветерок играл желтыми тополиными листьями… Вернувшись из школы, друзья оставили дома портфели, переоделись и выбежали на улицу.

– А давайте сходим на гумно! – предложил кто-то.

Сказано – сделано. Вскоре они уже были на току. Здесь весело. Сыплется зерно с лент транспортеров. Стучат сортировки. Крутятся барабаны зерносушилки… Дети есть дети, всегда суются туда, куда не следует. Вот их и прогнали подальше от механизмов.

– Ребята, айда за мной вон на тот сарай! – крикнул Олёш и указал на стоящую поодаль полуразрушенную постройку.

Хоть и невысока сарайка, но ведь интересно себя проверить, представить альпинистом, покоряющим вершины, – кряхтят да лезут. И вот они уже на крыше. Балуются, дразнятся. Олёш скатился вниз по бревну, подпирающему сарай. А двое остались наверху. Чтобы напугать приятелей, он сдвинул бревно с места, а сам отбежал в сторону и спрятался. Сарай, на котором были его друзья, «поплыл». Ребята в испуге закричали. А он, увидев, как разваливается сарай, почувствовал, что волосы его встают от ужаса дыбом. Не дожидаясь, чем все это закончится, Олёш бросился в деревню…

Люди, работавшие на гумне, заметили заваливающийся сарай и двух мечущихся на его крыше мальчишек. Все кинулись туда, но было уже поздно. Перед ними предстала ужасающая картина. Край крыши придавил грудь Емелана. Он умер сразу. А Миколаю разворотило всю ногу…

Он потом долго лежал в больнице. После выписки ходил на костылях. Так и остался хромым на всю жизнь…

О вине Олёша никто и не догадывался, даже сам Миколай. А что тот чувствовал после такого несчастья, наверное, лучше и не знать. Олёш замкнулся. В играх ребят больше не участвовал, стал хуже учиться.

Былая дружба угасла. Оба как-то враз повзрослели. Каждый стал сам по себе. Тем более что Миколай целый год в школу не ходил, да и на улице старался реже показываться: неприятно, когда замечаешь, что тебя сторонятся из-за этой хромоты…

После восьмого класса у Олёша была одна дорога – в СПТУ. Именно туда чуть ли не насильно старались отправить нерадивых учеников. И Олёш попал туда же. После училища его призвали в армию. А потом он куда-то пропал: ни вестей, ни писем. Только разные слухи. Будто бы служил он на востоке, в погранвойсках. А когда домой возвращался, попал в одну неприятную историю. В тамбуре вагона двое парней то ли грабили, то ли избивали третьего. Олёш решил заступиться. Один из нападавших, падая, ударился головой о ручку двери и умер на месте. Потом был суд. Олёша осудили на пять лет.

Выйдя из заключения, он передумал ехать домой. Остался работать в Сибири. Но долго на свободе не пробыл. Снова тюрьма. Всего он тянул три срока, но Николай Федорович об этом, конечно, не знал.

 

После первого стакана некоторое время Олёш сидел тихо. И Николай Федорович не знал, что еще сказать.

– Помнишь, – подал вдруг голос гость, – был у нас друг – Емелан? Пусть земля ему будет пухом. Давай, Миколай, помянем его! Полным стаканом да хлебом, как положено. До дна.

Он открыл вторую бутылку, налил себе, хотел было и Николаю, но у того стакан был еще полон. Глянул с укоризной на хозяина, но ничего не сказал.

Помянули. И опять молчание.

Николай «поплыл». Такими дозами ему еще не приходилось пить. И отпустило в душе. Олёш стал будто бы ближе, понятнее. До первой фразы…

Гость разлил остатки водки и сказал:

– А теперь дай мне в морду!

Николай опешил.

– Ты что, с ума сошел?

– Дай, говорю!

– Да за что?!

– За жизнь мою поганую…

– Нет! Нет и нет! – Вспыхнул Николай. Наверное, никогда ранее он не был так красноречив и убедителен. Что говорил – и сам не вспомнит. Будто вылилось что-то из души мощным потоком. Свою жизнь в пример привел и заключил, что какой бы ни была судьба человека, а хаять ее не пристало.

Гость выслушал его внимательно, задумался.

– Так это твое последнее слово? – тихо спросил он.

– Да!

– Что ж, может, оно и верно… Судьба… Зачем от нее уворачиваться?

Николаю Федоровичу показалось, что в глазах гостя блеснула слеза, когда он опустил голову. Но когда встал, глаза были сухи, более того – абсолютно трезвы и внимательны.

– Прощай, Миколай. Мне пора…

– Куда же ты? В деревню?

– Да нет. Нечего, вижу, мне здесь делать. Поеду обратно. В Сибирь.

 

 

НА КРУГИ СВОЯ

 

Сергей Петрович вернулся в родную деревню, когда ему стукнуло тридцать пять. Поехал после десятилетки поступать в Рязанское военно-воздушное училище, да и пропал. Только раз навестил отца с матерью в каникулы после первого курса и не был больше дома целых семнадцать лет. О себе давал знать в редких коротких письмах, мол, жив и здоров. А потом и они перестали приходить.

Вот стоит он, опираясь на трость, крупный высокий мужчина с волевым, жестким взглядом. На нем военная форма с майорскими погонами, рядом – большой чемодан. Стоит на пригорке и внимательно, с внутренним трепетом, оглядывает родные места. Ничего не изменилось, все по-прежнему – и речка, и виднеющаяся сквозь поредевший осенний березняк его родная деревня. Пунчерсола… Смотрит Сергей Петрович и чувствует, как растет в нем чувство вины. Мыслимо ли так надолго оставлять свою родину? Она без него осиротела, он без нее, как сиротский сын…

По сухой осенней погоде хорошо видна убегающая вдаль тропинка. Сзади послышались шаги, и Сергея Петровича обогнал мальчик лет десяти. Он во все глаза смотрел на незнакомого дяденьку и еще долго потом оглядывался на него. Конечно, мальчик не мог знать его. Сергей Петрович внимательно всматривался в детское лицо, прикидывая в уме, чей это мог быть сын. Вот так же он искал знакомые лица и на вокзале в райцентре, и среди попутчиков в автобусе. Как ни разглядывал, никого не узнал. И его никто не признал, не подошел, не спросил: «Ты не сын ли Петра из Пунчерсолы?».

Когда мальчик скрылся в березняке, Сергей Петрович взял чемодан и, сильно опираясь на трость, пошел по тропинке. Чем ближе он подходил к деревне, тем тяжелее становилось у него на душе. Вдали от родных мест об этом как-то не думалось, но сейчас чувство вины переполняло его: «Ведь здесь живут родные мать с отцом».

Сергей с детства рос человеком незлобивым. Был тихим, не стремился дать сдачи обидчику. Бывало, что ему, худому и высокому, доставалось от более шустрых сверстников. Как-то раз трое одноклассников сильно намяли ему бока и изваляли в снегу. Ответить им он тогда не смог, но слабость свою осознал и выводы для себя сделал. Именно с тех пор он пристрастился к спорту. К девятому-десятому классу в школе не было ему равных ни в лыжной гонке, ни в беге. Участвовал он и в районных соревнованиях, обычно выигрывал. Больше молчуна никто не задирал. Но близкой дружбы он так ни с кем и не свел. Одноклассники посчитали, что мнит он о себе много, и махнули на него рукой.

После десятого класса, сказав родителям, что едет учиться в Йошкар-Олу, махнул в Рязань, поступать в военное училище. Правду открыл уже после того, как узнал о зачислении в училище. А потом пропал из родных мест – на целых семнадцать лет. Вот идет он по тропинке к своему дому, чувства переполняют душу и сердце колотится в груди. Припомнились детские годы и перед глазами только мать, отец, браться и сестра. Какими они стали?

 

* * *

В деревню он вошел через полевые ворота и направился к родному дому. Не сразу узнал его. Рядом со старым деревянным домом поднялся новый добротный из красного кирпича. Три окна смотрят на улицу, невысокий забор выкрашен в зеленый цвет. А вот старый дом рядом перестроен под клеть. Вспомнилось каждое бревнышко. За огородом, с левой стороны вырос еще один дом, двухэтажный, как потом оказалось, дом старшего брата.

Окинув долгим взглядом пустую улицу, он направился к дому, но как-то замешкался, растерялся, не зная с какой стороны войти. Но увидев за забором багажник автомобиля, пошел в ту сторону. Толкнул дверь в крепких, разрисованных по деревенской моде воротах. Во дворе он сразу же увидел мать. Она шла от бани к дому, шаркая большими галошами. «Мама! Господи, как же она постарела!» – сжалось его сердце.

Мать обернулась на скрип, остановилась и стала подслеповато всматриваться в вошедшего. Не признала. У Сергея Петровича к горлу подступил комок.

– Тебе кого? Эчан пахать уехал. Дома только мы с дедом, – объяснила старушка.

– Мама, это я, Сергей…

Мать вздрогнула, выронила из рук миску и, боясь поверить, сделала несколько шагов ему навстречу.

– Сынок!.. – как-то испуганно вскрикнула она, сделала несколько неуверенных шагов, разрыдалась и припала к сыну.

 

* * *

В последний приезд, когда Сергей курсантом гостил здесь на каникулах, его было не узнать: высокий, сильный как дуб, кулаки – кувалды: казалось, одним ударом дерево повалить сможет. Старшие браться заметно выделялись силой и ростом среди деревенских парней. А Сергей и их переплюнул. Все лето, не зная усталости, он помогал по хозяйству, с раннего утра, в любую погоду. Бывало, заходили одноклассники, приносили выпивку. Выпьют, разговорятся… А Сергей все больше молчал, коротко отвечал на вопросы. Потом гостям казалось, что выпивки мало, и они уходили искать добавки. Сергей не пил вовсе, и такие компании ему были неинтересны. Не ходил он и в клуб, в соседнюю деревню…

В конце лета без лишнего шума уехал из дому. На семнадцать лет. После училища курс, на котором учился Сергей, направили в Афганистан. Семь лет вдыхал он афганскую пыль. Три раза был ранен. Последнее ранение оказалось серьезным. Год пролечился в госпиталях. После выписки думал съездить на родину. Но встала на его пути девушка по имени Ирина. Всей душой полюбил ее. Женился. До сих пор не ведала душа его столь нежных чувств. Сам себя забыл. А через некоторое время опять Афганистан. Оттуда выходил вместе с советскими войсками. Встретился с любимой женой. Вскоре они стали ждать прибавления в семействе.

Проходить дальнейшую службу его как специалиста оставили на афганской границе. Хоть советские войска и покинули страну, но ухо с душманами надо было держать востро. Там же, на границе, произошла та роковая история, которая перевернула всю жизнь Сергея. Однажды в его часть прилетели эксперты. Вместе с ними прилетела и его Ирина. Только успел он устроить жену в отведенной для гостей комнате в казарме, как начался обстрел со стороны Афганистана. Первый же снаряд попался в казарму. Потом еще взрывы, еще… Сергей кинулся к казарме. Очередной взрыв опрокинул его на землю. Он не почувствовал тогда ни боли, ни того, что осколок перебил ногу. Он полз к казарме. К своей единственной любви, к своей суженой.

Так Сергей Павлович остался один. Подлечившись в госпитале, попривыкнув к протезам, он навестил могилу жены. Потом съездил к Ирине на родину, к ее осиротевшей матери. Только потом собрался к себе домой.

 

* * *

Время летит быстро. Пришла зима. Только Сергею Петровичу спешить некуда. Просыпается по-уставному рано, делает зарядку. Без дела не сидит, всегда найдет чем заняться. Не раз приходили к нему из школы, просили рассказать о войне. Отказывался.

В конце зимы задумал построить дом, начал завозить красный кирпич.

Все лето трудился денно и нощно. И братья ему помогали, и соседи. К концу лета дом был готов. Ладный, красивый домик. В марийских деревнях таких не строят. На новоселье позвал чуть ли не всю деревню. Постепенно обзавелся мебелью. Родные стали поговаривать о хозяйке в новом доме: «Не одному же век куковать». Но однажды он исчез из деревни. Вернулся только в конце зимы. На вопрос «Что с тобой?» отвечал коротко: «Старая рана открылась».

До следующей зимы Сергей Петрович еще дважды лежал в больнице. Сильно похудел, стал совсем молчаливым.

Однажды вечером он пригласил к себе брата. Сели они за стол, выпили по стопке, по другой… Разговор не клеился. Потом Сергей Петрович налил себе стакан водки: «Никак не берет меня», помолчал и начал свой рассказ:

– Вот что, брат… надо поговорить… Ты старше меня. Больше никого беспокоить не хочу. Ты постарайся меня понять.

Дальше разговор пошел легче.

– После того, как уехал из деревни, военную форму не снимал. После училища только и делал, что воевал. В армии, сам знаешь, приказы не обсуждают, что прикажут, то и делаешь. Молодые были, горячие, хотели быть героями, рвались в бой, в Афганистан. О карьере я никогда не думал. Знаешь, сколько оттуда вышло начальниками. Я всегда старался быть среди солдат, вместе ходили в атаку, вместе спали под открытым небом, не раз спасал людей.

Не идет у меня из головы один бой. Как-то попали мы в один афганский кишлак. Бой затих. Вокруг ни души. А пулю и в грудь, и в спину ждать можно. Идем по улице, оглядываемся. Вдруг какая-то тень за спиной мелькнула. Повернулся и дал очередь. Наугад. Из-за угла дома выпало тело. Я подошел, смотрю – беременная женщина. Не знаю, сколько я душманов перебил… Там все стреляют. Может ты попал, может другой. Но знаю, эту женщину я жизни лишил. Точно знаю. Спать потом не мог. Каждый день тревоги… бои… Сколько наших бойцов полегло на чужой земле!.. Господи! У одного ног нет, у другого – рук, у третьего голова на полоске кожи держится, вот-вот оторвется. С ума сойти от всего этого. Наши тоже платили смертью за смерть. Иногда – не удержать было. И я стрелял. Многих душманов жизни лишил… И сам, наверное, тогда еще умер. Потом без жены остался. Ребенка нерожденного лишился. Скоро сам не ней, к ним пойду…

– Не говори такое, брат, – перебил его Алексей.

– Да, брат… Думаешь, зря я столько в больнице пролежал? После ранения в голову там что-то нарушилось. Начал развиваться рак. Сам знаешь, какая это болезнь… Врачи сказали, мне не больше двух месяцев осталось…

Посидели, молча, выпили. Не брал хмель Сергея Петровича. Спокойным голосом он продолжил:

– Мы очень много зла сотворили. Всего не расскажешь… Приходит, видно, время держать ответ перед Богом. Ответ за все зло. На этом свете ничего так не проходит… Все возвращается на круги своя…

Попросил у брата сигарету, выкурил в несколько затяжек и не отводя взгляда от одной точки сказал:

– Там, в спальне, я одежду приготовил. Все гражданское. Пусть военного со мной ничего не будет. Хочу уйти крестьянским сыном…

Поговорили до полуночи, пока за Алексеем не пришла его жена. По просьбе брата Алексей о разговоре никому не сказал. Родные беспокоились, видя как день ото дня сохнет Сергей Петрович. Сердце Алексея обливалось кровью, но на расспросы отца с матерью он не отвечал, только отводил взгляд.

Однажды Алексей из окна увидел брата, тяжело спускающегося с ведрами к колодцу. Раз принес воды, другой. «Никак баню истопить хочет…» – заподозрил недоброе Алексей и пошел к родителям. Действительно, Сергей Петрович топил баню. «Значит срок пришел», – понял Алексей. Слезы подступили к глазам, но он взял себя в руки и молча стал помогать брату. Мыться пошли вдвоем. Алексей долго, не спеша, мыл младшего брата. Потом усталого привел в дом отца.

– Как исхудал, сынок! Болеешь ведь… Скажи хоть…– заплакала мать, увидев по пояс голого сына. Проворно поправила подушку на диване, помогла ему удобней лечь.

Сергей Петрович не стал долго разлеживаться. Когда позвали пить чай, поднялся, не спеша оделся и сел за стол. От предложенных отцом ста грамм отказался, сделав пару глотков чаю, засобирался к себе. Алексей вызвался проводить – отказался. На пороге Сергей Петрович обернулся. Все смотрели на него. И он внимательно оглядел родные лица. Задержался взглядом на лице брата и тихо сказал:

– Прощайте…

 

Ночью жизнь Сергея Петровича оборвалась. Болезнь не успела его уничтожить. Он выстрелил из пистолета.

В последний путь его провожала вся деревня. Много было из соседних деревень. Из райцентра приехали военные. Дали салют на могиле.

Когда люди разошлись, у свежей могилы остались самые близкие. «Все возвращается на круги своя…» – вспомнил Алексей слова брата.

Перевод с марийского Анатолия Спиридонова